Я делал им знаки, чтобы предостеречь их о том, что великаны только что оставили меня, и находятся поблизости, но они только смеялись и говорили мне что воздух достаточно чистый.
– Они слишком плохо видят, чтобы нас заметить, – говорили они мне и смеялись, как множество овечьих колокольчиков.
– Вам нравится эта веревка на ваших ногах? – спросил один из них.
– Я хочу, чтобы они думали, что я не могу ее снять. – ответил я.
– Да они же едва видят собственные пятки! – возразил он – Нужно ходить маленькими шажками, и они будут думать, что веревка на месте.
Он говорил, весело пританцовывая на месте.
Одна из старших девочек встала на колени, чтобы развязать корявый узел. Я улыбнулся, полагая, что эти милые пальчики ничего с ним не смогут сделать, но она развязала его в мгновение ока.
Они усадили меня на землю и накормили чудесными маленькими фруктами, после чего самая маленькая из них стала со мной играть, и столь диким образом, что заняться своей работой у меня не было ни малейшей возможности. А когда она устала, ее место заняли другие, и так продолжалось до тех пор, пока солнце не село и не послышались тяжелые приближающиеся шаги. Маленькие человечки бросились врассыпную, а я поспешил обвязать веревку вокруг своих лодыжек.
– Мы должны быть осторожными, – сказала девочка, которая освободила меня, – одна эта ужасная корявая ступня может раздавить множество Малюток!
– Что же, они совсем не могут вас видеть?
– Они могут видеть, как что-то движется у них под ногами, но если дети окажутся кучкой, или сверху на вас, как только что было, это будет ужасно, так как великаны ненавидят все живое, что хоть чем-то отличается от них самих. Можно подумать, что кто-то из них более живой!
Она свистнула по-птичьи, и в следующее мгновение от Малюток не осталось ни слуху, ни духу, и сама девочка тоже куда-то исчезла.
Это был мой хозяин (каковым он себя, несомненно, считал); он пришел, чтобы забрать меня домой. Он освободил мои ноги, и отволок меня к дверям своей хижины; там он бросил меня на землю, снова связал мои ноги и, пнув меня напоследок, ушел.
Я мог бы наконец заняться подготовкой к побегу; но теперь у меня были друзья и я не мог даже подумать о том, чтобы их покинуть. Они были так милы, так располагали к себе, что мне хотелось видеть их снова и снова! Я должен узнать их лучше! «Завтра! – сказал я себе с наслаждением, – я увижу из снова».
Но с момента, когда в хижинах наступила тишина, до того момента, когда я улегся спать, я постоянно слышал их шепот вокруг меня, повсюду. И я понял, что меня преданно охраняют толпы малышей. Поэтому я думал, что они вряд ли оставят меня совсем одного.
С великанами мне не хотелось знакомиться вовсе, видимо, в них и не было почти ничего, с чем стоило бы знакомиться ближе. Они никогда не становились хоть чуточку дружелюбными, но были слишком глупы, чтобы становиться жестокими. Часто мне удавалось избежать хорошего пинка, ловя их ногу, и давая возможность ее владельцу грохнуться на землю, после чего тот не пытался повторить удар. Или в этот раз не пытался.
Но маленькие человечки часто говорили или делали вещи, которые доставляли мне несказанное удовольствие, а некоторые – удивляли меня. С каждым днем мне все меньше хотелось их оставить. Пока я работал, они не расставались со мной, приходили ко мне, развлекали меня и очаровывали; они заставляли меня забыть о страданиях и делали неутомительным мой монотонный труд. Вскоре я полюбил их сильнее, чем я могу описать. Они не так уж много знали, но были мудры и выглядели способными выучиться чему угодно. У меня не было другой постели, кроме голой земли, но почти всегда я засыпал в гнездышке из детей, притом кто-то из них сидел у меня на коленях, и с ним я мог проговорить до рассвета. С ним или с кем-нибудь другим, так как они устанавливали между собой очередь. Если кто-то из них заползал мне за пазуху, непроизвольно я укрывал его там, застегивая одежду; те, что постарше, ложились поодаль, а малыши – поближе. Совершенно необходимо отметить, что я почти не страдал он ночного холода. Первое, что они делали утром, и последнее, перед заходом солнца – как следует накормить доброго великана. Однажды утром я был удивлен тем, что проснулся в одиночестве. Однако когда я пришел в себя, я услышал чей-то приглушенный шепот. Он приближался ко мне, и вскоре девочка, о которой я уже говорил, самая старшая и самая высокая из всей их компании, к которой все относились так, будто она была их мамой, появилась из леса, преследуемая по пятам ликующей процессией, но тихонько так ликующей – они опасались разбудить спящего великана; я лежал у дверей его дома. Она несла на руках мальчугана; до сих пор девочка примерно годом старше, была самой маленькой. Ее нянчили три самые большие девочки, но они делили свое сокровище и со всеми остальными. У Малюток не было кукол, более взрослые дети ухаживали и играли с младшими, а те, в свою очередь, с еще более маленькими.
Лона подошла ко мне и отдала ребенка в мои руки. Малыш открыл глаза и посмотрел на меня, снова закрыл глаза и заснул.
– Он уже тебя любит! – сказала девочка.
– Где вы его нашли? – спросил я.
– В лесу, конечно, – ответила она, и ее глаза лучились счастьем, – там, где мы обычно их находим. Правда, он красивый? Мы всю ночь его искали. Некоторых нелегко найти!
– А как вы узнаете, когда нужно искать кого-то? – спросил я.
– Я не знаю, как объяснить. – ответила она. – Каждый спешит передать эту новость другим, но нам никогда не удавалось обнаружить того, кому первому об этом сказали. Иногда мне кажется, что кто-то один слышит это во сне, а остальные – в полудреме. Когда в лесу появляется малыш, никому не приходит в голову остановиться и начать задавать вопросы; а когда мы его находим, бывает уже слишком поздно.
– Много ли девочек и мальчиков приходит в лес?
– Они не приходят в лес; это мы приходим в лес и находим их там.
– А кого сейчас больше, мальчиков или девочек?
Я заметил, что если дважды задать им один и тот же вопрос, они начинают хмурить брови.
– Я не знаю, – ответила она.
– Но вы, конечно, могли бы их сосчитать?
– Мы никогда этого не делаем. Нам не нравится, когда нас считают.
– Почему?
– Это невежливо. Лучше этого не знать.
– А откуда дети берутся вначале?
– Всегда – из леса. Нет другого места, из которого они могли бы прийти.
Она знала, откуда они взялись в последний раз, и думала, что нет больше ничего такого, что ей нужно бы было знать об их приходе.
– Как часто вы их находите?
– Это такое чудесное событие, что все предыдущие мы забываем. Ты ведь тоже рад его видеть? Или нет, добрый великан?
– Да, конечно, я рад! – ответил я. – Но чем же вы их кормите?
– Я покажу тебе, – сказала она и ушла прочь, чтобы тут же вернуться с тремя спелыми сливами в руках. Одну из них она поднесла к губам ребенка.
– Он откроет рот, если только он не спит, – сказала она и взяла его на руки.
Она выдавила капельку на поверхность сливы и снова поднесла ее к губам малыша. Не просыпаясь, он стал сосать, а она выдавливала потихоньку сок, пока от сливы не осталось ничего, кроме шкурки и косточки.
– Ну, вот и все! – воскликнула она с кротким торжеством в голосе. – В мире больших яблок нет ничего для малюток! Мы ведь не останемся здесь, так ведь, милый? Мы оставим его плохим великанам!
– Но что будет, если ты упустишь косточку в рот младенца, когда ты его кормишь? – сказал я.
– Ни одна мать этого не сделает, – отозвалась она. – Я бы не могла тогда иметь детей!
Я подумал, что из нее вырастет чудесная женщина. Но что вообще из них получается, когда они вырастают? Куда °ни уходят? Это снова вернуло меня к вопросу о том, откуда они берутся вначале.
– А ты можешь мне сказать, где вы раньше жили?
– Здесь, – ответила она.
– А сейчас вы где-нибудь еще живете? – настаивал я.
– Нигде. Мы все пришли из леса. Некоторые считают, что нас порождают деревья.
– Почему же так получается, что среди вас так много маленьких?
– Я не понимаю. Некоторые из нас больше, а некоторые – меньше. Я очень большая.
– Но ведь ребенок станет больше, так ведь?
– Конечно, станет!
– А ты вырастешь больше?
– Я так не думаю. То есть я надеюсь, что этого не случится. Я самая большая. Иногда меня это пугает.
– Почему это должно тебя пугать?
Она не нашлась с ответом.
– Сколько тебе лет? – продолжил я.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Мы все здесь такие.
– А насколько большим вырастает ребенок?
– Я не могу точно сказать… Некоторые, – добавила она голосом, дрогнувшим от страха, – продолжают расти, когда мы уже думаем, что они перестали. Это страшное дело. Мы никогда не говорим об этом!
– Что же делает их такими страшными?
Минуту она молчала, а затем ответила:
– Мы боимся, что из них вырастут великаны.
– А почему вы этого боитесь?
– Потому что это так ужасно! Я не хочу говорить об этом!
Она спрятала ребенка за пазухой, и так испуганно, что я не осмелился больше ни о чем ее спрашивать.
Незадолго до этого я начал замечать в двух или трех маленьких детях признаки эгоизма и жадности, и я отметил про себя, что большие девочки бросают в их сторону тревожные взгляды.
Никто из них не помогал мне в моей работе – они ничего не станут делать для великанов! Но они никогда не отказывали мне в поддержке своей любовью и добротой. Они могли петь для меня, один за другим, по очереди, часами; карабкались на дерево, чтобы добраться до моего рта и вложить туда осторожными маленькими пальчиками маленький фрукт; а также вели постоянное наблюдение за великанами, чтобы уберечь меня от их внезапного появления.
Иногда они усаживались вокруг меня и рассказывали истории – почти все очень детские и кажущиеся почти бессмысленными. Время от времени они созывали генеральную ассамблею на предмет, чем бы еще развлечь меня. Как-то однажды случилось мне на одном из таких собраний услышать от одного унылого мальчугана странную тихую песню с таким патетическим припевом (хотя о чем он был – я почти и не понял), что слезы брызнули у меня из глаз. Этот феномен привел в замешательство тех, кто в это время сидел рядом со мной. Тогда впервые я задумался о том, что в этом мире я никогда не видел воды; ни падающей с небес, ни в тихом омуте, ни бегущей ручьем; вообще никакой. Может быть, когда-то давно, в глубине веков, она и была здесь; и даже, скорее всего, ее было предостаточно, но Малютки никогда прежде (пока не заметили слезы у меня на лице) не видели ее! И несмотря на это, в них было некое смутное, бессознательное благородство, и это выглядело так: очень маленький ребенок подходит к певцу, трясет перед его лицом сжатыми кулачками и говорит что-то вроде: «Вот, ты сделал так, что из глаз доброго великана течет сок! Ты – плохой великан!»
– Как так получилось, – однажды спросил я у Лоны, когда она пристроилась с ребенком на руках у корней моего дерева, – что среди великанов я не видел ни разу ни одного ребенка?
Она помолчала немного, будто тщась отыскать хоть какой-то смысл в заданном вопросе, затем ответила:
– Они же великаны, они не Малютки.
– У них никогда не бывает детей? – спросил я.
– Нет, для них не бывает никого в лесу. Они же не любят детей. Если они увидят наших детей, они их затопчут.
– Что же, число великанов все время остается неизменным? Было время, мне казалось, что это ваши папы и мамы.
Она разразилась веселым смехом, и сказала:
– Нет же, добрый великан, это мы их предки!
Но как только она это произнесла, радость словно умерла в ней и она будто испугалась чего-то.
Я оставил работу, и уставился на нее, сбитый с толку.
– Как так может быть? – воскликнул я.
– Я не могу ответить, я сама не понимаю, – ответила она, – но мы были здесь, а они – нет. Они получаются из нас. Извини, но я ничего не могу с этим поделать. А они – могут.
– А как давно вы здесь живете? – спросил я, озадаченный сверх всякой меры, в надежде хоть с какой-нибудь стороны пролить свет на этот вопрос.
– Я думаю, всегда, – ответила она, – я думаю, кто-то нас все время делает.
Я вернулся к своей работе.
Она заметила, что я ничего не понял.
– Великаны получаются не всегда, – продолжила она. – Если Малютка не будет осторожен, он вырастет сначала жадным, потом ленивым, а затем большим, а затем глупым, а затем – плохим. Глупые создания не знают, что они произошли от нас. Немногие из них верят в то, что мы где-то существуем. Они говорят: какая чушь! Но взгляни-ка на маленького Бланти – он ест одно из их яблок! Он будет следующим! О!..Ох! Скоро он станет большим и плохим, и мерзким, и сам этого не понимает!
Ребенок стоял неподалеку собственной персоной и ел яблоко размером почти со свою голову. Мне часто казалось, что он выглядит хуже, чем остальные, но теперь он был просто омерзителен.
– Я пойду и отниму у него эту чудовищную вещь! – воскликнул я.
– Это бесполезно, – грустно ответила она. – Мы сделали все, что могли, а теперь уже слишком поздно! Мы боялись того, что он растет, потому что он не верил никому, когда его предупреждали, но когда он отказался поделиться своими ягодами и сказал, что он собирал их для себя, тогда мы уже знали, что так и выйдет! Он обжора, и безнадежный. И я уже устала смотреть за тем, что он ест!
– А не могли бы некоторые из мальчиков присматривать за ним и не позволять ему дотрагиваться до ядовитых вещей?
– Он может есть их, если пожелает; это ведь все равно – есть эти яблоки или быть мальчиком, который будет их есть, если будет иметь такую возможность. Нет, он должен уйти к великанам! Он принадлежит им. Видишь, насколько он вырос с тех пор, как ты к нам пришел! Он больше, чем даже вчера.
– Он отвратителен настолько, что этот жуткий зеленый ком в его руках больше мог бы выглядеть мальчишкой.
– Он похож на то, что он с собой делает.
– Его голову и этот ком можно было бы поменять местами!
– Может быть, так и будет!
– Неужели ему хочется стать великаном?
– Он ненавидит великанов, но он делает то же самое, что и они, – он любит их яблоки! О, мой малыш, мой малыш!.. Ведь он был таким же милым, как и ты, когда мы его нашли!
– Он будет сожалеть, когда обнаружит, что стал великаном!
– О, нет! Это будет ему вполне по нраву! И это – самое плохое из того, что с ним может случиться.
– Он будет ненавидеть Малюток?
– Он станет как все; он забудет нас, хотя, скорее всего, не будет верить, что Малютки есть на самом деле. А в общем, ему не будет до этого дела – он будет есть их яблоки.
– Расскажи мне, как это произойдет? Ваш мир представлялся мне совсем маленьким! Я пришел из мира, где все по-другому.
– Я ничего не знаю про мир. Что это такое? Когда ты произносишь это слово своим большим и красивым ртом, и оно становится – чем?
– Не думай об этом, о мире; расскажи мне о том, что дальше произойдет с Бланти.
– Он проснется однажды утром и обнаружит, что он – великан. Не такой, как ты, хороший и добрый, а как те, остальные, плохие. Его с трудом можно будет узнать среди них, но я покажу тебе его. Он будет думать, что он всегда был великаном, и не узнает тебя или кого-то из нас. Великаны теряют свою душу. Пеони говорит, что поэтому они никогда не улыбаются. Мне интересно вот что: то ли они несчастны, потому что злые, то ли они злы из-за того, что несчастны. Но они ведь и не могут быть счастливы – у них ведь не бывает детей! Мне интересно, что значит «плохой», добрый великан?
– Я хотел бы знать об этом столько же, сколько ты! – возразил я. – Но я стараюсь быть хорошим и стараюсь не перестать стараться.
– Я тоже. И поэтому я поняла, что ты – добрый.
Последовала долгая пауза.
– Тогда, выходит, ты не знаешь, откуда в лес приходят дети? – сделал я еще одну попытку.
– Да тут ведь нечего знать, – ответила она, – они есть в лесу, они там растут.
– Тогда отчего же вы не находили ни одного до тех пор, пока он не вырастал достаточно?
Она нахмурила брови и некоторое время молчала.
– Они не появляются там до тех пор, пока не созреют, – сказала она.
– Жаль, что маленькие глупышки не могут говорить до тех пор, пока не забудут все, что могли бы сказать! – заметил я.
– Маленькая Толма (мы нашли ее перед этим малышом), выглядела так, будто ей было что сказать, когда я нашла ее под буком сосущую палец. Но она ничего не сказала. Она только посмотрела на меня – о! как нежно! Она никогда не станет плохой и никогда не вырастет большой! Когда они начинают расти, их ничто больше не заботит, кроме своего роста; и, когда они не могут уже больше вырасти, они стараются стать толще. Плохие великаны очень гордятся своей толщиной!
– Точно так же и в моем мире, – сказал я, – только они не говорят «толстый», они говорят «знатный».
– В одном из их домов, – закончила Лона, – сидит самый большой и самый толстый из них; такой важный, что никто не может его видеть, и великаны ходят в его дом в определенное время, и взывают к нему, и говорят ему, какой он толстый, и просят его дать им силы съесть побольше, чтобы стать такими же толстыми, как и он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Они слишком плохо видят, чтобы нас заметить, – говорили они мне и смеялись, как множество овечьих колокольчиков.
– Вам нравится эта веревка на ваших ногах? – спросил один из них.
– Я хочу, чтобы они думали, что я не могу ее снять. – ответил я.
– Да они же едва видят собственные пятки! – возразил он – Нужно ходить маленькими шажками, и они будут думать, что веревка на месте.
Он говорил, весело пританцовывая на месте.
Одна из старших девочек встала на колени, чтобы развязать корявый узел. Я улыбнулся, полагая, что эти милые пальчики ничего с ним не смогут сделать, но она развязала его в мгновение ока.
Они усадили меня на землю и накормили чудесными маленькими фруктами, после чего самая маленькая из них стала со мной играть, и столь диким образом, что заняться своей работой у меня не было ни малейшей возможности. А когда она устала, ее место заняли другие, и так продолжалось до тех пор, пока солнце не село и не послышались тяжелые приближающиеся шаги. Маленькие человечки бросились врассыпную, а я поспешил обвязать веревку вокруг своих лодыжек.
– Мы должны быть осторожными, – сказала девочка, которая освободила меня, – одна эта ужасная корявая ступня может раздавить множество Малюток!
– Что же, они совсем не могут вас видеть?
– Они могут видеть, как что-то движется у них под ногами, но если дети окажутся кучкой, или сверху на вас, как только что было, это будет ужасно, так как великаны ненавидят все живое, что хоть чем-то отличается от них самих. Можно подумать, что кто-то из них более живой!
Она свистнула по-птичьи, и в следующее мгновение от Малюток не осталось ни слуху, ни духу, и сама девочка тоже куда-то исчезла.
Это был мой хозяин (каковым он себя, несомненно, считал); он пришел, чтобы забрать меня домой. Он освободил мои ноги, и отволок меня к дверям своей хижины; там он бросил меня на землю, снова связал мои ноги и, пнув меня напоследок, ушел.
Я мог бы наконец заняться подготовкой к побегу; но теперь у меня были друзья и я не мог даже подумать о том, чтобы их покинуть. Они были так милы, так располагали к себе, что мне хотелось видеть их снова и снова! Я должен узнать их лучше! «Завтра! – сказал я себе с наслаждением, – я увижу из снова».
Но с момента, когда в хижинах наступила тишина, до того момента, когда я улегся спать, я постоянно слышал их шепот вокруг меня, повсюду. И я понял, что меня преданно охраняют толпы малышей. Поэтому я думал, что они вряд ли оставят меня совсем одного.
С великанами мне не хотелось знакомиться вовсе, видимо, в них и не было почти ничего, с чем стоило бы знакомиться ближе. Они никогда не становились хоть чуточку дружелюбными, но были слишком глупы, чтобы становиться жестокими. Часто мне удавалось избежать хорошего пинка, ловя их ногу, и давая возможность ее владельцу грохнуться на землю, после чего тот не пытался повторить удар. Или в этот раз не пытался.
Но маленькие человечки часто говорили или делали вещи, которые доставляли мне несказанное удовольствие, а некоторые – удивляли меня. С каждым днем мне все меньше хотелось их оставить. Пока я работал, они не расставались со мной, приходили ко мне, развлекали меня и очаровывали; они заставляли меня забыть о страданиях и делали неутомительным мой монотонный труд. Вскоре я полюбил их сильнее, чем я могу описать. Они не так уж много знали, но были мудры и выглядели способными выучиться чему угодно. У меня не было другой постели, кроме голой земли, но почти всегда я засыпал в гнездышке из детей, притом кто-то из них сидел у меня на коленях, и с ним я мог проговорить до рассвета. С ним или с кем-нибудь другим, так как они устанавливали между собой очередь. Если кто-то из них заползал мне за пазуху, непроизвольно я укрывал его там, застегивая одежду; те, что постарше, ложились поодаль, а малыши – поближе. Совершенно необходимо отметить, что я почти не страдал он ночного холода. Первое, что они делали утром, и последнее, перед заходом солнца – как следует накормить доброго великана. Однажды утром я был удивлен тем, что проснулся в одиночестве. Однако когда я пришел в себя, я услышал чей-то приглушенный шепот. Он приближался ко мне, и вскоре девочка, о которой я уже говорил, самая старшая и самая высокая из всей их компании, к которой все относились так, будто она была их мамой, появилась из леса, преследуемая по пятам ликующей процессией, но тихонько так ликующей – они опасались разбудить спящего великана; я лежал у дверей его дома. Она несла на руках мальчугана; до сих пор девочка примерно годом старше, была самой маленькой. Ее нянчили три самые большие девочки, но они делили свое сокровище и со всеми остальными. У Малюток не было кукол, более взрослые дети ухаживали и играли с младшими, а те, в свою очередь, с еще более маленькими.
Лона подошла ко мне и отдала ребенка в мои руки. Малыш открыл глаза и посмотрел на меня, снова закрыл глаза и заснул.
– Он уже тебя любит! – сказала девочка.
– Где вы его нашли? – спросил я.
– В лесу, конечно, – ответила она, и ее глаза лучились счастьем, – там, где мы обычно их находим. Правда, он красивый? Мы всю ночь его искали. Некоторых нелегко найти!
– А как вы узнаете, когда нужно искать кого-то? – спросил я.
– Я не знаю, как объяснить. – ответила она. – Каждый спешит передать эту новость другим, но нам никогда не удавалось обнаружить того, кому первому об этом сказали. Иногда мне кажется, что кто-то один слышит это во сне, а остальные – в полудреме. Когда в лесу появляется малыш, никому не приходит в голову остановиться и начать задавать вопросы; а когда мы его находим, бывает уже слишком поздно.
– Много ли девочек и мальчиков приходит в лес?
– Они не приходят в лес; это мы приходим в лес и находим их там.
– А кого сейчас больше, мальчиков или девочек?
Я заметил, что если дважды задать им один и тот же вопрос, они начинают хмурить брови.
– Я не знаю, – ответила она.
– Но вы, конечно, могли бы их сосчитать?
– Мы никогда этого не делаем. Нам не нравится, когда нас считают.
– Почему?
– Это невежливо. Лучше этого не знать.
– А откуда дети берутся вначале?
– Всегда – из леса. Нет другого места, из которого они могли бы прийти.
Она знала, откуда они взялись в последний раз, и думала, что нет больше ничего такого, что ей нужно бы было знать об их приходе.
– Как часто вы их находите?
– Это такое чудесное событие, что все предыдущие мы забываем. Ты ведь тоже рад его видеть? Или нет, добрый великан?
– Да, конечно, я рад! – ответил я. – Но чем же вы их кормите?
– Я покажу тебе, – сказала она и ушла прочь, чтобы тут же вернуться с тремя спелыми сливами в руках. Одну из них она поднесла к губам ребенка.
– Он откроет рот, если только он не спит, – сказала она и взяла его на руки.
Она выдавила капельку на поверхность сливы и снова поднесла ее к губам малыша. Не просыпаясь, он стал сосать, а она выдавливала потихоньку сок, пока от сливы не осталось ничего, кроме шкурки и косточки.
– Ну, вот и все! – воскликнула она с кротким торжеством в голосе. – В мире больших яблок нет ничего для малюток! Мы ведь не останемся здесь, так ведь, милый? Мы оставим его плохим великанам!
– Но что будет, если ты упустишь косточку в рот младенца, когда ты его кормишь? – сказал я.
– Ни одна мать этого не сделает, – отозвалась она. – Я бы не могла тогда иметь детей!
Я подумал, что из нее вырастет чудесная женщина. Но что вообще из них получается, когда они вырастают? Куда °ни уходят? Это снова вернуло меня к вопросу о том, откуда они берутся вначале.
– А ты можешь мне сказать, где вы раньше жили?
– Здесь, – ответила она.
– А сейчас вы где-нибудь еще живете? – настаивал я.
– Нигде. Мы все пришли из леса. Некоторые считают, что нас порождают деревья.
– Почему же так получается, что среди вас так много маленьких?
– Я не понимаю. Некоторые из нас больше, а некоторые – меньше. Я очень большая.
– Но ведь ребенок станет больше, так ведь?
– Конечно, станет!
– А ты вырастешь больше?
– Я так не думаю. То есть я надеюсь, что этого не случится. Я самая большая. Иногда меня это пугает.
– Почему это должно тебя пугать?
Она не нашлась с ответом.
– Сколько тебе лет? – продолжил я.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Мы все здесь такие.
– А насколько большим вырастает ребенок?
– Я не могу точно сказать… Некоторые, – добавила она голосом, дрогнувшим от страха, – продолжают расти, когда мы уже думаем, что они перестали. Это страшное дело. Мы никогда не говорим об этом!
– Что же делает их такими страшными?
Минуту она молчала, а затем ответила:
– Мы боимся, что из них вырастут великаны.
– А почему вы этого боитесь?
– Потому что это так ужасно! Я не хочу говорить об этом!
Она спрятала ребенка за пазухой, и так испуганно, что я не осмелился больше ни о чем ее спрашивать.
Незадолго до этого я начал замечать в двух или трех маленьких детях признаки эгоизма и жадности, и я отметил про себя, что большие девочки бросают в их сторону тревожные взгляды.
Никто из них не помогал мне в моей работе – они ничего не станут делать для великанов! Но они никогда не отказывали мне в поддержке своей любовью и добротой. Они могли петь для меня, один за другим, по очереди, часами; карабкались на дерево, чтобы добраться до моего рта и вложить туда осторожными маленькими пальчиками маленький фрукт; а также вели постоянное наблюдение за великанами, чтобы уберечь меня от их внезапного появления.
Иногда они усаживались вокруг меня и рассказывали истории – почти все очень детские и кажущиеся почти бессмысленными. Время от времени они созывали генеральную ассамблею на предмет, чем бы еще развлечь меня. Как-то однажды случилось мне на одном из таких собраний услышать от одного унылого мальчугана странную тихую песню с таким патетическим припевом (хотя о чем он был – я почти и не понял), что слезы брызнули у меня из глаз. Этот феномен привел в замешательство тех, кто в это время сидел рядом со мной. Тогда впервые я задумался о том, что в этом мире я никогда не видел воды; ни падающей с небес, ни в тихом омуте, ни бегущей ручьем; вообще никакой. Может быть, когда-то давно, в глубине веков, она и была здесь; и даже, скорее всего, ее было предостаточно, но Малютки никогда прежде (пока не заметили слезы у меня на лице) не видели ее! И несмотря на это, в них было некое смутное, бессознательное благородство, и это выглядело так: очень маленький ребенок подходит к певцу, трясет перед его лицом сжатыми кулачками и говорит что-то вроде: «Вот, ты сделал так, что из глаз доброго великана течет сок! Ты – плохой великан!»
– Как так получилось, – однажды спросил я у Лоны, когда она пристроилась с ребенком на руках у корней моего дерева, – что среди великанов я не видел ни разу ни одного ребенка?
Она помолчала немного, будто тщась отыскать хоть какой-то смысл в заданном вопросе, затем ответила:
– Они же великаны, они не Малютки.
– У них никогда не бывает детей? – спросил я.
– Нет, для них не бывает никого в лесу. Они же не любят детей. Если они увидят наших детей, они их затопчут.
– Что же, число великанов все время остается неизменным? Было время, мне казалось, что это ваши папы и мамы.
Она разразилась веселым смехом, и сказала:
– Нет же, добрый великан, это мы их предки!
Но как только она это произнесла, радость словно умерла в ней и она будто испугалась чего-то.
Я оставил работу, и уставился на нее, сбитый с толку.
– Как так может быть? – воскликнул я.
– Я не могу ответить, я сама не понимаю, – ответила она, – но мы были здесь, а они – нет. Они получаются из нас. Извини, но я ничего не могу с этим поделать. А они – могут.
– А как давно вы здесь живете? – спросил я, озадаченный сверх всякой меры, в надежде хоть с какой-нибудь стороны пролить свет на этот вопрос.
– Я думаю, всегда, – ответила она, – я думаю, кто-то нас все время делает.
Я вернулся к своей работе.
Она заметила, что я ничего не понял.
– Великаны получаются не всегда, – продолжила она. – Если Малютка не будет осторожен, он вырастет сначала жадным, потом ленивым, а затем большим, а затем глупым, а затем – плохим. Глупые создания не знают, что они произошли от нас. Немногие из них верят в то, что мы где-то существуем. Они говорят: какая чушь! Но взгляни-ка на маленького Бланти – он ест одно из их яблок! Он будет следующим! О!..Ох! Скоро он станет большим и плохим, и мерзким, и сам этого не понимает!
Ребенок стоял неподалеку собственной персоной и ел яблоко размером почти со свою голову. Мне часто казалось, что он выглядит хуже, чем остальные, но теперь он был просто омерзителен.
– Я пойду и отниму у него эту чудовищную вещь! – воскликнул я.
– Это бесполезно, – грустно ответила она. – Мы сделали все, что могли, а теперь уже слишком поздно! Мы боялись того, что он растет, потому что он не верил никому, когда его предупреждали, но когда он отказался поделиться своими ягодами и сказал, что он собирал их для себя, тогда мы уже знали, что так и выйдет! Он обжора, и безнадежный. И я уже устала смотреть за тем, что он ест!
– А не могли бы некоторые из мальчиков присматривать за ним и не позволять ему дотрагиваться до ядовитых вещей?
– Он может есть их, если пожелает; это ведь все равно – есть эти яблоки или быть мальчиком, который будет их есть, если будет иметь такую возможность. Нет, он должен уйти к великанам! Он принадлежит им. Видишь, насколько он вырос с тех пор, как ты к нам пришел! Он больше, чем даже вчера.
– Он отвратителен настолько, что этот жуткий зеленый ком в его руках больше мог бы выглядеть мальчишкой.
– Он похож на то, что он с собой делает.
– Его голову и этот ком можно было бы поменять местами!
– Может быть, так и будет!
– Неужели ему хочется стать великаном?
– Он ненавидит великанов, но он делает то же самое, что и они, – он любит их яблоки! О, мой малыш, мой малыш!.. Ведь он был таким же милым, как и ты, когда мы его нашли!
– Он будет сожалеть, когда обнаружит, что стал великаном!
– О, нет! Это будет ему вполне по нраву! И это – самое плохое из того, что с ним может случиться.
– Он будет ненавидеть Малюток?
– Он станет как все; он забудет нас, хотя, скорее всего, не будет верить, что Малютки есть на самом деле. А в общем, ему не будет до этого дела – он будет есть их яблоки.
– Расскажи мне, как это произойдет? Ваш мир представлялся мне совсем маленьким! Я пришел из мира, где все по-другому.
– Я ничего не знаю про мир. Что это такое? Когда ты произносишь это слово своим большим и красивым ртом, и оно становится – чем?
– Не думай об этом, о мире; расскажи мне о том, что дальше произойдет с Бланти.
– Он проснется однажды утром и обнаружит, что он – великан. Не такой, как ты, хороший и добрый, а как те, остальные, плохие. Его с трудом можно будет узнать среди них, но я покажу тебе его. Он будет думать, что он всегда был великаном, и не узнает тебя или кого-то из нас. Великаны теряют свою душу. Пеони говорит, что поэтому они никогда не улыбаются. Мне интересно вот что: то ли они несчастны, потому что злые, то ли они злы из-за того, что несчастны. Но они ведь и не могут быть счастливы – у них ведь не бывает детей! Мне интересно, что значит «плохой», добрый великан?
– Я хотел бы знать об этом столько же, сколько ты! – возразил я. – Но я стараюсь быть хорошим и стараюсь не перестать стараться.
– Я тоже. И поэтому я поняла, что ты – добрый.
Последовала долгая пауза.
– Тогда, выходит, ты не знаешь, откуда в лес приходят дети? – сделал я еще одну попытку.
– Да тут ведь нечего знать, – ответила она, – они есть в лесу, они там растут.
– Тогда отчего же вы не находили ни одного до тех пор, пока он не вырастал достаточно?
Она нахмурила брови и некоторое время молчала.
– Они не появляются там до тех пор, пока не созреют, – сказала она.
– Жаль, что маленькие глупышки не могут говорить до тех пор, пока не забудут все, что могли бы сказать! – заметил я.
– Маленькая Толма (мы нашли ее перед этим малышом), выглядела так, будто ей было что сказать, когда я нашла ее под буком сосущую палец. Но она ничего не сказала. Она только посмотрела на меня – о! как нежно! Она никогда не станет плохой и никогда не вырастет большой! Когда они начинают расти, их ничто больше не заботит, кроме своего роста; и, когда они не могут уже больше вырасти, они стараются стать толще. Плохие великаны очень гордятся своей толщиной!
– Точно так же и в моем мире, – сказал я, – только они не говорят «толстый», они говорят «знатный».
– В одном из их домов, – закончила Лона, – сидит самый большой и самый толстый из них; такой важный, что никто не может его видеть, и великаны ходят в его дом в определенное время, и взывают к нему, и говорят ему, какой он толстый, и просят его дать им силы съесть побольше, чтобы стать такими же толстыми, как и он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33