он, она, кладбище, тонкий запах духов от ее волос, такой беззащитный девичий профиль с мягким подбородком… И чем больше он смотрит на нее и слушает, тем сильнее она ему нравится… Кто же ее предал? Неужели есть на свете такие дураки, которые могут отказаться от такой девушки?..
Пушистая голова ее склонилась на его плечо, она глубоко вздохнула и, чуть повернув голову, посмотрела на него – таких глубоких, несчастных глаз он еще ни у кого не видел. Он и сам не заметил, как его рука коснулась ее волос, потом бледной, почти прозрачной щеки.
– У вас все будет хорошо, вот увидите, – произнес первые пришедшие на ум слова и сам понял, что они банальны, так все говорят, когда больше нечего сказать.
– Я хотела бы, чтобы меня похоронили здесь… – сказала она, снова окинув взглядом кладбище, высокие, чуть слышно шумящие сосны.
– Не думайте о нем, – вдруг сказал он. – Он не стоит вас, Жанна.
– Я же говорила – вы добрый, – улыбнулась она. – Просто удивительно, что вы до сих пор не женаты.
– Я женат, и у меня пятеро детей.
– Я даже знаю, на ком вы женитесь… – тоном гадалки продолжала она.
– На ком? – эхом отозвался он.
– Да все это ерунда! – ответила она. – Не обращайте внимания… Несу какой-то бред!. Будто кто-то мне все это на ухо нашептывает… – Она перевела взгляд на могилу Волоковой: – Может, она?..
Жанна поднялась со скамейки, но тут же схватилась за сосну. Лицо ее снова побледнело. Краски на нем так быстро менялись, что невозможно было за ними уследить. Только что щеки были розовыми, теперь бледные. А вот глаза голубые. Красивые, неглупые глаза.
– Я вас провожу, – сказал он.
– У меня здесь, наверное, больше нет родственников.
– Пойдемте к нам? – вдруг предложил он.
– У вас есть квашеная капуста? – Она смотрела мимо него на ограду. – Или соленые огурцы? Кажется, за огурец я готова полжизни отдать! Ночью в поезде мне все время снились огурцы в деревянной кадушке… – Жанна отвела от лица белую прядь и пристально посмотрела ему в глаза. – Странно… – наконец произнесла она. – Я говорю вам, Иван, все, что мне приходит в голову… Роберту – да ну его к черту! – я бы ничего такого не сказала…
– На ком же все-таки я женюсь? – снова спросил Иван Борисович.
– Я не знаю, – честно призналась она. – Говорю же вам, на меня что-то сегодня нашло.
Он взял ее под руку и осторожно повел к деревянным воротам. Она доверчиво опиралась о его руку. Сумка болталась на длинном ремне сбоку. На ногах у нее высокие сапожки с острыми каблуками. Рука маленькая, с розовыми ногтями, нежный запах духов не раздражал, наоборот, вызывал какие-то приятные воспоминания.
– Не бывает так на свете, чтобы человек был совсем один? – говорила она, а в ушах его будто бы звучал колокольчик. – Когда я узнала у первого встречного, что бабушка умерла и дом продан, я подумала, что тут, в Андреевке, я совсем одна… И вот рядом вы, Иван Александров.
Он ничего не ответил, только чуть крепче сжал ее локоть, а про себя подумал, что просто замечательно, что он в апреле приехал в Андреевку, утром пошел на кладбище и встретил эту тоненькую, беззащитную девушку с красивыми волосами, ласковыми глазами и тонким, проникающим в самую душу голосом. Где-то в подсознании всплыло круглое, с льняными волосами, лицо Ларисы и тут же исчезло.
– Самое удивительное, еще вчера утром я не знала, что сяду на поезд и поеду в незнакомую мне Андреевку, – говорила Жанна. – Будто кто-то шепнул на ухо: иди на вокзал, бери билет и поезжай… Я не верю в чудеса, но тогда как же все это объяснить? Вы не знаете, Иван?
– Знаю, – улыбнулся он. – Меня ведь тоже позвал отец…
– Им скучно тут лежать одним на кладбище, вот они и сговорились… – очень серьезно произнесла Жанна, хотя глаза ее так и искрились от еле сдерживаемого смеха. – Вы же сами говорите, что бабка моя была колдуньей.
– Доброй колдуньей, – прибавил он.
2
Вадим Федорович с высокой температурой лежал в постели в маленькой комнате. Недомогание он почувствовал еще вчера, но не придал этому особенного значения. В Андреевку он приехал на машине три дня назад. Был конец апреля, и солнце светило в лобовое окно. Деревья и кусты на обочинах стояли еще голые, лишь на холмах и буграх зеленела первая весенняя трава. Он не раз проезжал здесь и всякий раз удивлялся: летом по обеим сторонам дороги тянутся в небо белоствольные деревья, кажется, что едешь по березовой аллее, кусты скрывают ямы и бугры, куда ни посмотришь, кругом зелень радует глаз, а сейчас все голо и пусто, на узловатых ветвях деревьев уродливыми бородавками вспучились круглые шары паразитов. Есть такие растения, которые живут в кроне за счет соков дерева. Коричневые поля навевали грусть. Они хороши летом, когда зазеленеют. В общем, весной все неприглядное вылезает на первый план. Даже в поселках замечаешь кучи мусора, навоз на огородах, грязь во дворе. И смешно и грустно видеть уныло скорчившуюся на крыше конуры собаку. Кажется, ей не хочется ступать на сырую, изъязвленную ямками с талой водой землю.
Может, он устроил сквозняк в машине, открыв окна с обеих сторон? Уже подъезжая к Андреевке, почувствовал головную боль, легкую резь в глазах. В доме никого не было, он сразу затопил печь, и все же нежилой сырой запах не уходил. Развесил на веревки и двери ватное одеяло, простыни, чтобы просушить. Печка сначала дымила, так что слезились глаза, а потом растопилась, пламя загудело, даже пришлось трубу немного прикрыть.
Ночь он проспал вроде бы спокойно, а утром едва встал с кровати: ломило в висках, пересохло во рту, часто колотилось сердце. Достал из шкафчика градусник – температура подскочила до тридцати восьми градусов. Без всякого аппетита позавтракал тем, что осталось от ужина, и лег на кровать, натянув одеяло до подбородка. Вот она, оборотная сторона медали холостяцкой жизни! Один в доме, с температурой – это утром тридцать восемь, а какая будет вечером? Ладно, без обеда он не умрет, есть не хочется, а дальше что? Открыть форточку и крикнуть: «Люди добрые, помогите! Помираю тут один!..» Вспомнил слова Ирины: «Ты всю жизнь проживешь одиноким волком. Когда тебе станет плохо, не будет рядом никого, потому что ты ни в ком не нуждаешься… Тебе некому будет подать стакан воды…» Пресловутый стакан воды, который одинокому некому подать… Об этом часто говорят. Конечно, стакан воды он и сам себе может налить, а случись в такой обстановке инфаркт, когда нельзя шевелиться? Тогда можно и впрямь окочуриться…
Он забылся тяжелым сном, в воспаленной голове мелькали какие-то незапоминающиеся видения, хотелось пить, перед глазами возникал гигантский зеленый стакан, размером с водонапорную башню. В нем колыхалась прозрачная жидкость, но когда он пробовал отпить, жидкость отступала от края – как в аду, где грешников дразнят влагой, а пить не дают. Проснулся под вечер, измерил температуру, так и есть – тридцать девять и три. Поднялся с постели, долго перебирал в настенном шкафчике разные порошки и таблетки, наконец нашел анальгин и пирамидон. Проглотил две таблетки, запил кипяченой водой из стакана, который наполнил из чайника и поставил на табуретку возле кровати. На удивление, при такой температуре не болела голова, лишь глухо бухало где-то в затылке. Есть не хотелось. Не чувствовалось и тепла в доме. Превозмогая себя, натянул ватник, надел валенки, шапку и натаскал из сарая дров. Затопил печку и, обессиленный, прилег…
Дальше явь перемешалась со сном: вдруг возникла из ничего Ирина Тихоновна. В руке она держала стакан с водой, он тянулся к нему, умолял дать попить, но бывшая жена погрозила ему пальцем и выплеснула воду в печку. Вся комната наполнилась горьким дымом, он щипал глаза, лез в горло, вызывая кашель. Ирина исчезла, а вместо нее возникла Виолетта Соболева. Он уехал и даже не попрощался с ней: Виолетта должна была прилететь днем, он прождал ее на аэродроме три часа, но самолет так и не прилетел. Он зашел в диспетчерскую и узнал, что лайнер ремонтируется в Симферополе. Прилетит с экипажем в Ленинград только завтра утром. Настроившись на поездку, Вадим Федорович не стал ждать Виолетту, написал записку, что уезжает в Андреевку, и передал знакомой девушке-диспетчеру, которая рассказала ему про причину задержки.
– Почему ты меня не дождался, Вадим? – спрашивала Виолетта, близко нагибаясь к нему. – Я ведь хотела поехать с тобой. Ничего не сказала тебе об этом? Не догадываешься? Я хотела сделать тебе сюрприз… Ты мне так много рассказывал о своей Андреевке, что я ее уже во сне видела…
Он понимал, что все это мираж, никакой Виолетты здесь быть не могло, но все равно было приятно. На голове лежало что-то прохладное, кроме одеяла был укрыт полушубком, точнее – дубленкой… Откуда здесь взялась дубленка? Причем точь-в-точь такая же, как у Виолетты. Он гладил мех, вдыхал знакомый запах духов и счастливо улыбался… Мелькнула мысль, что нужно бы закрыть трубу, а то все тепло из дома уйдет, но вставать не хотелось. Хотя и конец апреля, но по утрам еще бывают заморозки. Как глупо весной простудиться! И почему ему так не везет? Помнится, лет десять назад вот так же приехал на машине сюда, протопил печь, а вот одеяло, матрас и простыни не просушил и тут же схватил острый полиартрит – пришлось в Климовской больнице три недели валяться… А вдруг и сейчас то же самое? Под одеялом ощупал голени, суставы, повертел головой, пошевелил руками – кажется, нигде ничего не болит…
– У тебя грипп, самый настоящий грипп… – настойчиво лез в уши голос Виолетты. – Проглоти таблетку и запей…
Он послушно все сделал, поражаясь про себя, до чего все во сне отчетливо и реально происходит. Попытался открыть глаза, но веки будто свинцом налились, выпростал руку из-под одеяла и осторожно дотронулся до чего-то мягкого, теплого…
– Кошка… – прошептал он, почему-то испытывая огромное блаженство. – Вот кто мне подаст стакан воды…
– Поспи, милый… – мягко уговаривал голос Виолетты. – Тебе нужно обязательно сейчас поспать, а я тем временем вскипячу чай, я тут нашла банку малинового варенья. Это как раз то, что нужно.
– Говорящая кошка, – улыбался он. Это ему только казалось, что он улыбается: на лице его появилась страдальческая гримаса, а глаза блуждали по потолку, ничего не видя.
– Сорок и семь десятых… – услышал он снова голос Виолетты. – Надо врача вызывать, если через час температура не упадет.
– Дай я тебя поглажу, кошка… – бормотал он, шаря рукой по одеялу.
Проснулся он ночью весь в поту; не открывая глаз, выпил теплый малиновый напиток и снова заснул. Провалился в тяжелый сон, на этот раз без сновидений. А утром проснулся от солнечного луча, пригревшего щеку. Открыл глаза и увидел озабоченное лицо Виолетты. Карие глаза ее чуть-чуть покраснели, золотистые волосы были взлохмачены. Воротник синей рубашки расстегнулся, и шея с крошечной коричневой родинкой молочно белела. Он протянул руку, дотронулся до ее волос, щеки, провел пальцами по лбу.
– Я думал, ты мне приснилась, – сказал он.
– То-то ты меня называл кошкой.
– Кошкой? – удивился он. – Ты – газель, серна, дикая коза, оленуха…
– Оленуха?
– Виолетта, как ты оказалась здесь? Именно в такой момент! Неужели бог есть на свете?
– Бог тебя наказал за то, что ты не дождался меня, – ответила она.
– Виолетта, выходи за меня замуж, – помолчав, очень серьезно предложил он.
– Я и так твоя жена, Вадим…
– Я хочу, чтобы ты всегда была рядом. Понимаешь, всегда!
– Я приготовила тебе куриный бульон, сейчас принесу сюда и буду кормить с ложечки, ладно?
– Еще чего не хватало! – воскликнул он и, сбросив с себя одеяло, спустил ноги с кровати. – Черт возьми, я даже не помню, когда ты меня раздела.
– Ты так потел после чая с малиной… Я нашла в комоде рубашку и такие белые штаны с тесемками…
– Неужели ты никогда кальсон не видела?
– Да вот как-то не доводилось…
– Мой отец их носит… Их еще называют исподниками.
– Надеюсь, когда выздоровеешь, ты не будешь эти самые кальсоны с завязочками носить? Я могу невзначай наступить на них, и ты упадешь… – Глаза ее смеялись, полная нижняя губа оттопырилась.
Откуда ей знать про кальсоны? Теперь молодые люди не носят их, да и продаются ли в магазинах допотопные кальсоны с рубахами, которые носили наши деды и прадеды? Нынешние поколения предпочитают носить модные заграничные гарнитуры…
– Если бы ты знала, как я рад, что ты здесь! – вырвалось у него. – Я все еще не могу поверить в это.
– Ты ночью разговаривал со мной, называл меня то Ириной, то Виолеттой, – сказала она.
– Все правильно. Я люблю тебя и хочу на тебе жениться.
– Давай пока не будем об этом, а? – попросила она.
– Вот времена пошли! – изумлялся он. – Раньше девушки только и ждали этих слов, а теперь и слушать не желают!
– Не все, – заметила она. – Моя подруга мечтает выйти замуж, но ей никто не делает предложения.
– Наверное, уродина?
– В Аэрофлоте не бывает уродин, товарищ Казаков! Пора бы это усвоить.
– Ладно, подавай курицу, – сказал он, почувствовав, что готов целого вола съесть.
Встал, сделал несколько шагов по комнате и чуть не растянулся: наступил ногой на завязки кальсон. Чертыхнувшись, оборвал их, надел поверх спортивные шаровары, всунул ноги в валенки. Голова немного кружилась, но он был счастлив и бодр. Если бы каждый раз его внезапная болезнь заканчивалась так же, как сегодня, он готов был бы болеть не раз в пять лет, а гораздо чаще…
Сидя за машинкой у окна, Вадим Федорович видел старые сосны, водонапорную башню и кусок грунтовой дороги. Меж сосен виднелось приземистое здание вокзала. Местами ржавчина разукрасила белую крышу грязновато-коричневыми пятнами с разводами. С кухни доносились приглушенные голоса Виолетты и Лиды Добычиной.
– … Иван-то и говорит ей: «Не ночевать же вам на вокзале?» И устроил ее у своих родичей. А познакомились на кладбище – эта Жанна Найденова пошла поклониться на могилу к своей бабке, которую и в глаза-то никогда не видела… Хорошенькая из себя, стройная, от покойницы, что ли, Александры Волоковой глаз у нее уж больно светлый, завораживающий… Уж не околдовала ли она нашего Ваню-летчика? Ведь он из себя видный, красивый… Зря моя Лариса не вышла за него замуж. И он после всего этого так и не женился, а мужику тридцать два года. Уже майор. Утром посадил ее на поезд, а сам еще два дня прожил здесь и тоже укатил… Вот что я думаю, девонька, Ванька за ней в Москву поехал… У него еще отпуск не кончился. Говорю же – околдовала его Жанна Найденова. Бабка-то ее Александра умела ворожить…
– А что, это по наследству передается? – В голосе Виолетты – насмешливые нотки.
– Иван-то был по уши влюблен в мою Лариску – дочь от первого мужа, – еще со школы бегал за ней… – продолжала Лида. – Может, осталась бы здесь – и поженились бы, а она после школы укатила к батьке в Москву. Батька-то у нее большой начальник там.
– Я бы здесь тоже долго не смогла жить… – заметила Виолетта.
– А я вот всю жизнь прожила в Андреевке и умру тут, – сказала Лида. – И не надо мне лучшего.
– Каждому свое…
Казаков вспомнил, что Найденов в Западном Берлине говорил: мол, есть у него в России дочь Жанна… Но помнит ли Жанна своего отца-предателя? Когда он сбежал за рубеж, она еще совсем маленькой была. Удивительно, что она вообще прослышала про свою бабку, – ведь Игорь даже фамилию сменил, чтобы никто не узнал, что он сын Карнакова-Шмелева.
– … Батька-то Ванин на себя руки наложил, – усыпляюще журчал голос Лиды Добычиной. – Приезжие бандюги ограбили магазин и все так устроили, чтобы на него, Борьку-пьяницу, подумали, ну тот как очухался после пьянки да услышал, что на него грешат, взял и сиганул в больнице из окошка прямо на железобетонные плиты… Царствие ему небесное. Человек-то он был безобидный, пьяница, а никогда никого не обзывал и не лез в драку. И вот у такого непутевого батьки уродился хороший сын.
– И что же у них получилось с вашей дочерью? – полюбопытствовала Виолетта.
– Лариска уехала в Москву, там поступила в институт, как это водится, встретила другого и выскочила замуж. Ничего плохого про ее мужа я не скажу, тоже учитель, высокий, представительный такой. Уже работает в Волгограде директором средней школы, а Лариса – завучем. У них двое детишек… Господи, я и не заметила, как стала бабушкой!..
Лида Добычина не очень-то и постарела, как когда-то говорила бабушка Ефимья Андреевна: «Маленькая собачка и век щенок». Все такая же подвижная, улыбчивая, Лида довольна жизнью. Иван Широков слова ей поперек не скажет. Она родила ему еще двух девочек. С утра слышны их тонкие голоса на дворе. Играют с собакой. И ростом обе маленькие – в мать…
Постепенно голоса за стеной отдалились, пальцы сначала робко, а потом все решительнее забегали по клавишам. Остановив каретку, он шариковой ручкой вписывал слова, целые предложения в машинописный лист. Это было неудобно, но иначе он не умел работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74