– Сабринок, привыкни к тяжелой доле: весь остаток твоей жизни этот бес будет напоминать тебе о своей персоне: не в снах, так наяву, не в прозе, так в стихах. Такая уж у него психологическая конституция. В том и состоит его мистика и реальность. Плюнь ты, детка, на это. Живи проще, не переживай. Давай-ка лучше быстрее завтракать, да побежим в жилконтору: нам необходимо выправить твою прописку или, как там у них теперь называется, регистрацию что ли. Мы с тобой еще намаемся среди горе-чиновников. Я-то этих жлобов знаю! На всякий случай кой-какая предварительная работа мною уже проведена. Будем надеяться, что это нам поможет.
После легкого завтрака подруги вышли на улицу и двинули по Каналу Грибоедова, затем по Невскому проспекту к зданию старой Городской думы, порядком обветшалому с башенными часами, зараженными какими-то истерическими пароксизмами: то они шли правильно, то начинали отставать или убегать вперед. С боем же творились отчаянные производственные катаклизмы. Недавно историческое здание постигло стихийное бедствие – пожар, слизнувший былые красоты фасадной лепки и внутреннего убранства. Рядом с этим страдальцем, по адресу Невский – 31, и помещался жилищный трест. Когда вошли в парадную, то в нос ударило зловоние, словно именно на этой лестнице все бомжи города избавлялись от экскрементов. Сабрину помутило основательно. Она еле-еле успокоила позывы на рвоту. Муза разглядывала надвигающуюся мелодраму исподтишка, повторяя ласковым голосом:
– Привыкай, Сабринок, привыкай… Родина не всегда мать, она может быть и мачехой, а, иногда, и грязной потаскухой.
На втором этаже дорогу преградила собака (здоровущий боксер) без намордника, слегка привязанная (женским узлом) к перилам. Посетители жались к стене, движение приостановилось, нарастал ропот. Собака волновалась, нервничала, не понимая для чего ее здесь привязали: для охраны лестничного марша? – тогда необходимо без промедления начинать кусать всех подряд; но если весь этот кошмар имеет иную ценность? – скажем, развлечение, аттракцион. Собака, как это часто водится в России, оказалась умнее своих хозяев: она никого не кусала, а, наоборот, сопереживала страдальцам. Наконец, на площадку выскочила типичная российская бабища-балда: в вызывающей одежде, крепко накрашенная под блондинку, с бездарным макияжем. Баба принялась уверять всех, что собака от рождения никогда никого не кусала, и ее не надо бояться. Барбос смотрел на хозяйку откровенно-любопытным взглядом, словно комментируя по ходу спектакля действие выдающейся актрисы: «Ври, ври, откровенней и естественней, а я-то свое дело знаю и в нужный момент вырву кусок мяса из ляжки зазевавшегося посетителя, особенно, если от него будет исходить неприятный для меня запах».
Объяснять что-либо бабе-дуре было бесполезно, таким рациональнее бить наотмашь прямо по правой и левой щеке. Желательно одновременно по обеим! Может быть, в таком разе в пустых головах поселятся элементарные соображения о правах и обязанностях! Муза с огромной долей рационального ехидства наблюдала сцену очеловечивания собаки и озверения толпы. Сабрина открыла рот от удивления так широко, что прекрасный подбородочек расположился в яремной ямке, практически на груди. Такого не происходит даже в Венесуэле: там для того, чтобы завести собаку, необходимо прежде воздвигнуть вокруг частного особняка ограду, способную защитить прохожих от зубов зверя. Если же собака перескочит через ограду и, не дай Бог, кого-либо укусит,.. – штраф с хозяина взимается баснословной величины. Пострадавший может остаток жизни провести, не работая, а получая постоянную компенсацию за нанесение телесных повреждений, подрыв здоровья.
Но проблемы людей и зверей, а точнее людей-зверей, оказывается, нарастали по мере приближение к дверям нужного кабинета. Вот он долгожданный кабинет № 6, за ним притаилась чиновная персона с официальными позывными – Скуратова Зоя Леонидовна (так следовало из таблички на двери). Муза вошла первая, за ней Сабрина, уже порядком напуганная встречей с первой собакой. За столом сидела миловидная женщина средних лет и усиленно делала вид, что сильно увлечена ответственным разговором по телефону. Но то был обычный бытовой треп: в большей мери личный, чем деловой. Все, скорее, сводилось к тому, чтобы договориться с «ами» о том, как прокобелировать во время, а не после работы.
Кто не знает этих ЖЭКовских административных кабинетов: обстановка в них убогая, стены обклеены дешевыми обоями, рисунок которых содержит примерно столько же эстетического вкуса и разумности, сколько сами головы владельцев покосившихся канцелярских столов. В ЖЭКах трудятся, в основном, приезжий люд, из российской глубинки. Их установка – покорение большого города. Соглашаясь с маленькой зарплатой, они надеются для начала выбить более-менее сносное служебное жилье. После закрепления комнатухи, можно подумать уже и о материальном росте: некоторые решают такие вопросы с помощью тайного бизнеса, называемого в Уголовном Кодексе отвратительным словом «взяточничество».
О такой айсберг, точнее, об его подводную часть, разбиваются те небольшие, чисто формальные решения, за которыми являются в скучные учреждения толпы просителей. Традиция готовилась хлестануть по щекам и нашу парочку. Для начала, Скуратова уточнила какой статус имеет Муза при Сабрине (чиновник, безусловно, предпочитает беседу с глазу на глаз!). Муза тут же определила статус-кво: она юрист и переводчица при личности, плохо владеющей русским языком. Скуратова молча взвешивала все обстоятельства: ясно, что должна быть задействована особая тактика. Ситуация интересная и весьма перспективная. Понятно, что бывшие иностранные граждане ни черта не смыслят в отечественных традициях.
Но Муза тоже изучала противника. У Музы в последние годы выработался какой-то особый мужской подход, взгляд на людей и обстоятельства. Сейчас она сверлила чиновное тело победитовым наконечником своего жизненного опыта. Ясно, что начальница не имела обыкновение грубить народу. Она сама была плоть от плоти тот самый народ. Скорее всего, Скуратова не состояла в родственниках того Малюты, который оставил неизгладимый след в истории Государства Российского времен Ивана Грозного. Давно ушли в прошлое страшные опричники и верные псы-палачи бесноватых царей-садистов. Но порой из-под спуда поздних поправочных генетических наслоений вдруг зыркал на современного просителя взгляд ласкового кровопийцы. Вот и теперь, рассмотрев посетителей, Зоя Леонидовна не смогла унять мелкой дрожи рук. Ручонки, словно, тянулись к топору. Как матерый, увлеченный ремеслом свежевальщик, Зоя боролась с собой: так трудно сдерживать на людях игривый профессиональный порыв, созерцая блеск стали удобной секиры или обоняя кружащие голову ароматы долгожданной, готовой к разрубанию животной туши. Муза фиксировала переливы патологических страстей, бушевавших в миловидной начальнице. «Странное сочетание качеств»! – подумалось опытному психологу.
Но, к слову сказать, телесную стать чиновная женщина имела приемлемую для мужицкого потребления, а лицо выглаженного татаро-славянского типа. Убрать бы перегруз оловянности из прямого взгляда тусклых серых глаз, поправить бы легкой пластикой впалость седловины носа (свидетельство персистенции врожденного сифилиса в дальних поколениях распутных деревенских предков), то можно было бы выводить девицу в свадебный круг, не ожидая большого конфуза. Она, как все простецкие натуры (те, что от сохи!) несколько переоценивала свои природные качества. Но такая простительная для женщины слабость не мешала ей умело использовать женскую анатомию по назначению – в карьере, в частной жизни. Правда, круг потребителей был невысокого ранга. В голосе ее звучали колокольчики, почти что тонко-мелодичные, такие же, как звучали в старину на Изюмском шляхе, оседланном татарами. Позже ямщики подвесили те же музыкальные инструменты на дуги своих кибиток. Колокольчикам было дано задушевное имя – «Дар Валдая». Много позже, несколько под другой, но тоже ритмичный, четкий звон, вели по Соловецким дорогам несметные толпы заключенных ГУЛАГа.
Скуратова встала и прошлась к шкафу с документами. Пока это было еще только преддверье театра: знакомство с труппой по фотографиям, вывешенным в фойе. Сама атмосфера кабинета была наполнена томительным ожиданием главного священнодействия. Здесь изучались пока лишь возможности участников торжества. Тело начальственной дамы поддерживали на весу две очень приличные по виду стройные ноги, обутые в модельные туфли с порядком сношенными каблуками. Но, пожалуй, мужчина (например, такой циник, как Сергеев) сказал бы, что тело начальницы скорее располагало к застолью, чем к постели. Какой-то сексуальной детали, шарма, легкости, искры соблазна не хватало для выхода с такой дамой на околоземную орбиту, которую Господь Бог специально отвел для простеньких любовных игр.
С Зоей Леонидовной можно было выпить, закусить и, окосев немного, попеть дуэтом русско-народные песни. Но не более того! Телесные конструкции Зои Леонидовны вызывали в памяти наблюдателя школьные годы, уроки геометрии: грезилось что-то близкое к параллелепипеду – непростому сооружению, несколько скошенному в противоположную от мужских желаний сторону. Параллелепипед – очень красивое слово! Однако плохо и пошло, если красота, как и простота, становятся хуже воровства. «Жаль, черт возьми»! – мог подумать мужчина-натуралист, юный следопыт, только вступающий на тропу зажигательных откровений. Опытный же боец, ощупывая взглядом острые углы параллелепипеда, скорее, будет опасаться ушибов ответственной атрибутики, выдвижной символики.
Досужий врач-мужчина, способный не срываться сразу с места в карьер, уже при первом, даже бесполом, контакте почувствует повышение тревожности, словно он соприкоснулся с генетически обусловленным гирсутизмом и вирилизацией. Чаще всего в таких случаях возникает эффект неожиданного высыпания мурашек по всему телу или резкой встряски тонико-клонической судорогой. Однако нужно быть внимательным и не путать психогенные мурашки с вульгарными Phthirus pubis, иначе хлопот не оберешься. Тем более, что пароксизмы, как правило, – только транзиторные, незатяжные, нероковые.
В зависимости от фантазии и специализации, эскулапа, ищущего на жопу приключения, может обжечь предположение о приобщении к генетическому гемохроматозу, описанному еще фон Реклинхаузеном (чтоб ему мягко спалось в железном гробу). Еще коварнее – вялые подозрения о макроглобулинемии Вальденстрема, то есть о состоянии, когда помешавшиеся от антибиологических восторгов лимфоплазмоцитоидные клетки начинают порочно секретировать IgM.
Нельзя считать подарком и состояния, вызванные антитканевыми антителами, не относящимися к клубочковой базальной мембране. Не стоит стремиться заполучить, пусть и детально исследованную на крысиных моделях, патологию – злосчастный нефрит Хеймана. Интеллектуально развитый эскулап потеряет аппетит уже только от теоретических представлений по этой части. Не каждый способен выдержать описание в красках процесса пассивного введения геторологичных антител к избранному антигену стенки капилляров клубочков. Еще фантастичнее выглядит картина активной иммунизации этим антигеном с помощью адьюванта Фрейнда. Оба варианта биологической агрессии будут крушить устои всей мочевыделительной системы у отчаянных партнеров, которые, снизу и сверху, в избранном щадящем сердечно-сосудистую систему ритме цитируют друг другу сквозь зубы главный завет Библии: «Плодитесь, размножайтесь»!
Особого слова, бесспорно, заслуживает напоминание об опасных микробных наслоениях у той дамы, общение с которой происходит, словно, в ужасно пыльной комнате, на давно немытом полу.
Скорее всего, самое первое «покрытие» Зои Леонидовны было выполнено нештатным производителем. Так происходит, когда растение опыляется чужеродной пыльцой, а животное обсеменяется недоброкачественной спермой. Последующие семена и плоды всегда несут в себе зачаток брака, испорченности, исправить такие дефекты первопроходства, практически, невозможно. Неудачный разворот ксенийности (гр. xenos – чужой) у Зои Леонидовны чем-то напоминал о себе. Если угодно, то возникали определенные видения: чудилось, что присутствуют в этом женском организме лишние группы микробов, успевшие внедриться на клеточный уровень: скажем, хламидии или вирусы папилломатоза человека, полового герпеса. В таких случаях и вся биология организма претерпевает необратимые изменения, с которыми не в состоянии бороться самая элитная мужская сперма, пусть даже при полной поддержке всей системы отечественного здравоохранения. Особенно, когда система поставлена на колени, оскорблена бездарными реорганизациями. Прискорбная ситуация! И хочется и колется! Может быть, – поза неважная, финансирование недостаточное? Одним словом, мистика и реальность – загадочная история!
Но Муза была настроена, хоть и по врачебному цинично, но пока еще доброжелательно. Ей почему-то вспомнилось вполне миролюбивое стихотворение Сергеева – «Жизни глас»:

Как мало нужно для здоровья,
Для возрожденья поголовья:
Найдется броская девица-
И ты готов на ней жениться;
Прижмется томная краса –
Иты летишь на небеса;
Смешаются две властных плоти –
Иты взорлишь на бегемоте.
Так появляются на свете
Ненужные, смешные дети.
Они родителей не слышат,
Отцам в затылок хищно дышат,
Грудь материнскую терзают,
Жрут до отвала, отдыхают,
Плодятся бодро, распухают.
Творим житейские ошибки:
Совокупленье утверждая,
Порочный круг провозглашая,
Конвейер жизни продолжая!

Исторический генезис таких особ довольно прост: папа с мамой в советские времена были функционерами поселкового масштаба, затем рабфак, дальше заочный техникум и вот вам, пожалуйста, – дипломированный специалист коммунального хозяйства, да еще называющий себя «академиком коммунальных наук»! Знает страна своих героев! Сейчас они выдвинулись даже на довольно высокие административные посты. До большевистского переворота таких приблудников называли «сукины дети», теперь это весьма уважаемые люди. Вот потому-то наша страна и шляется в хвосте цивилизованного мира. Умные, и только они, должны управлять глупыми, но никак не наоборот! Муза снова обратилась к творчеству незабвенного поэта Александра Георгиевича Сергеева, но вытянула из памяти, словно обезьянка у старого шарманщика, билетик с траги-комическим текстом под названием «О палачах»:

Старый, трепетный палач!
Ляг на пузо и не плачь.
Ты ублюдкам отслужил:
Сладко ел и много пил.
Сколько вытянул ты жил,
Скольких в землю уложил?
Водил дружбу с Сатаной,
Приходил к нему домой:
Доносил и был, как свой.
По частям и скопом
Вылизывал ты жопы
Страшным живодерам,
Грязным мародерам.
Манящее слово свобода
Отринули вы от народа.
Тут открылся новый путь:
Падлам трудно увильнуть.
Учинят, похоже, спрос –
Разыграется понос.
Надо в руки брать вам ноги –
Вся надежда на дороги.
Совесть мыслью докучает:
Господь сирых привечает,
Ну, а подлых – обличает!
Всем теперь конец один:
Смерти вестник – Господин!

Подтверждение правильности общего прогноза не заставили себя долго ждать. Уяснив окончательно, что имеет дело с иностранкой, с которой можно содрать крупный куш, Зоя Леонидовна выпустила жало: «Ко всем бумагам, даже при очевидности прав на прописку по адресу теперешнего владельца квартиры, требуется письменное согласие Сергеева Александра Георгиевича»! Вот оно веское резюме чиновника. Ничто не могло поколебать решение Зои Леонидовны, в том числе и то, что Сергеев, к сожалению, погиб, умер. Он никак не может из загробного царства прислать письменное разрешение на прописку своей законной жены, унаследовавшей давно приватизированную квартиру в полную собственность.
Муза весь чиновный расклад поняла моментально, и план действий быстро созрел в ее голове. Сабрина рефлексировала, как человек, еще не закаленный в боях с бюрократией. Ей вдруг совершенно ясно вспомнились фотографии Владимира и Веры Набоковых на суперобложке недавно прочитанной книги «Мир и Дар Набокова»: у Владимира большие, умные, полные грусти глаза, у Веры – холодные, решительные, наполненные еврейским фанатизмом, закаленным в вековой борьбе на грани выживаемости. Там же рядом, на другой фотографии, застыли члены всей семьи: во взгляде юного Владимира та же тоска, что и у его матери, да у черно-подпалой таксы – кривоного кобеля, четко уставившегося в объектив фотоаппарата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42