Каким-то образом хлипкий гроб выдержал те нагрузки, которым они его подвергли. Словно сам Дьявол, подумал Люк, придал ему прочности.
Все это, убеждал он себя, было задумано и спланировано кем-то более мудрым и могущественным, чем Джейсон Стерлинг. Стерлинг был лишь средством, с помощью которого запускался механизм. Человек особой породы — бессмертной породы — нужен был тому, чьи цели были уж точно более обширными, чем квазиалхимические поиски Стерлингом секрета долголетия.
«Покажи только, что тебе нужно — беззвучно молился Люк, — покажи мне лишь, чего ты желаешь, и я стану тебе лучшим слугой, чем когда-либо был Джейкоб Харкендер или когда-либо станет Джейсон Стерлинг. Окружи меня тенью, обними мое сердце нежной тьмой, и я стану острейшим и лучшим из всех людских инструментов, бескорыстней и преданней, чем любой другой человек».
Часть первая
ПОТОМКИ ВЕЛИКОЙ БЕЗДНЫ
1
Поверхность Ада спокойна в своей сумятице; магма все ещё течет по выжженной и растрескавшейся поверхности, свиваясь в мутные пруды и сверкающие ручьи — но Сатана больше не лежит, распятый на своем блистающем ложе.
Нет больше гвоздей, которыми он когда-то был прикован, а шрамы на его руках и ногах остались лишь следами, слабыми тенями на глянцево-золотой коже. Сатана теперь свободно бродит по полям ярости и ищет какого-либо укрытия от раскаленных облаков с их непрекращающимся кровавым дождем. Он не в состоянии полностью избежать воздействия окружающего мира, но он теперь свободен, и уже давно привык к страданию. Он все ещё несет в своем израненном, неисцеленном временем сердце шрамы от отчаяния и утрат, горечи и раскаяния, муки и тоски, которые были его проклятием с самого начала существования, — но теперь он может свободно использовать свои ловкие руки и ненасытный ум, и потому его нельзя лишить надежды.
Земля все ещё висит в пламенных адских небесах, защищенная коконом темноты, — но теперь она кажется бесконечно более далекой, чем во времена его плена. Он не может, как раньше, наблюдать полными слез глазами каждое человеческое прегрешение, и мир уже не столь смертельно заражен мириадами соблазнов, притесняющими человечество.
Если среди имен Сатаны все ещё осталось имя Тантал — то это Тантал, смирившийся с голодом и жаждой, Тантал, которого больше не мучает издевательское наказание. Его больше удовлетворяет роль Прометея, дарующего ледяной огонь просвещения тем, кто предпочитает видеть своими глазами, а не душой. Тем, кто в состоянии оградить себя от пугающих их разрушительных сил.
Сатана свободен, и он гордится людьми, чьи души охладил своим милосердием. Он свободен верить в то, что их никогда не коснутся адские огни, свободен мечтать о том, что они построят великую и мирную империю, чьи границы охватят поверхность Земли и многочисленные планеты вокруг многочисленных солнц великого Млечного Пути, все ярче сияющего в темном коконе.
Сатана свободен, и Эдем — этот крошечный лес, где соблазны наливаются соком на каждой плодоносной ветви — забыт сегодня и людьми, и ангелами.
Сатана знает, что Эдема, к счастью, больше нет — ведь Эдем был мышеловкой, поймавшей его и сделавшей несчастным орудием проклятья человеческого рода. Сатана понимает, что Эдем был необходим только для того, чтобы послужить ареной подлого божественного предательства, сделавшего Сатану жертвой божьих амбиций, а Адама — жертвой его невинности, и уничтожившего их обоих чудовищным наказанием.
Сатана — ангел, ему свойственно прощать, и он может многое простить. Но только не то, что с ним было сделано в Эдеме, и не то, что ему пришлось сделать с сынами и дочерьми рода человеческого. Сатана щедр и милостив, но он никогда не простит Богу этот обман и это предательство.
Теперь Сатана свободен и полон надежд. Сатана свободен, и его честолюбие взывает к его разуму. Сатана свободен, и наука начала растворять зло, сокрушавшее его сердце.
Хотя огни Ада еще пылают, мир уже в порядке.
И почему бы ему не быть в порядке — теперь, когда наследие Эдема уходит в забвение, становясь смутными легендами.
Прошло уже более двадцати лет с того момента, как Дэвид Лидиард пережил укус змеи, которая была иглой ангела, но его все ещё посещали видения и иллюзии, вызванные её ядом. Ему была дана лишь небольшая отсрочка на несколько прекрасных месяцев — до и после женитьбы на Корделии Таллентайр.
Сон не приносил Дэвиду Лидиарду успокоения в его борьбе с миром, но лишь переносил его в иной мир, ещё более угнетающий, чем тот, где Дэвид находился в яви.
Ему часто виделся Сатана, но он знал, что Сатаны не существует. Сатана из его снов был символом его самого, а Ад, в котором тот был заключен, являлся символом его болезненного тела.
Его жизнь несложно было сравнить с Адом, с его неутихающим пагубным огнем боли. Тем не менее, со временем можно привыкнуть к чему угодно, даже к адскому огню. А тот, кто храбр, любознателен и целеустремлен, может набраться сил и для исследований, планов и действий, даже если он окружен адским пламенем.
Дэвид Лидиард был храбр, любознателен и целеустремлен.
Мир снов Дэвида Лидиарда не был так же стабилен и знаком ему, как мир его яви, однако сны влияли на него настолько сильно, что стали практически частью реальности. Мир видений был запутанным, разветвленный поток его событий зачастую просто отказывался соответствовать правилам реальности, но его явное влияние принудило Дэвида придать этим видениям статус жизненного опыта в реальном мире.
Он уже давно потерял ценный дар забывать свои сны до пробуждения, однако некоторые стороны опыта, приобретаемого им во сне, запоминать было непозволительно. В реальном мире он был свободным человеком и благородным господином своих слуг, но в мире сна сам оказывался слугой жестокого и тираничного повелителя. В своей реальной жизни он был завзятым скептиком, но в мире снов не мог отрицать существование, имманентность и гневные приказания богоподобных существ — одно из которых держало его в рабстве, используя как заложника в своих контактах с миром материи и человека.
Переплетение этих видений и кошмаров было не настолько сумасшедшим, чтобы не отметить определенные места и пейзажи, которые его спящему «Я» представлялась вполне материальными, сотворенными из песка и камня, кирпича и цемента. В его снах были места, к которым он мог возвратиться снова и снова, существа, чьи лица и обстоятельства оставались неизменными.
В отличие от настоящего тела, его ночное «Я» могло плавать и летать; ему была дарована некая магия. Но и при этом камень в его снах был жестким и тяжелым, песок грубым и горячим, сам мир, в котором он часто бродил и иногда летал, был столь же прочным и неподатливым, как тот, с которым Дэвид встречался в дневное время.
Благодаря этому Дэвид Лидиард на собственном несчастном опыте узнал истинность того, о чем говорил философ Беркли: материя есть отвлеченная идея. Он не мог отрицать материальность мира, в котором действовало его бодрствующее «Я», также как и материальность мира, в котором действовало его спящее «Я». И пусть мир сновидений Дэвида Лидиарда существовал только в представлениях его потаенного подсознания, тем не менее, он предъявлял те же доказательства своего постоянства и реальности, что и повседневная действительность, с которой Лидиард сталкивался по пробуждении.
Он знал, что остальные переживают свои сновидения иначе; они не встречают в снах постоянства и прочности и потому вполне рационально приходят к мысли, что сны лишь живой фантом воображения. Для таких людей прочность яви уникальна и не зависит от людских представлений о ней. Такие люди считают точку зрения Беркли неудобной и легко позволяют себе впасть в заблуждение, считая, что могут опровергнуть её, пнув камень и убедившись в болезненности этого действия.
Увы, подобные эксперименты не приносили Дэвиду Лидиарду утешения. Для него боль не была способом перейти от внутреннего к внешнему знанию, а являлась проявлением силы совершенно противоположной. Он был одним из тех несчастных обитателей аллегорической пещеры Платона, чьи цепи, вынуждающие его наблюдать парад теней на стене, разбиты.
Он мог даже развернуться и увидеть фигуры, вызывающие появление теней. Он мог увидеть богов.
Во внешности богов отразился его собственный облик. Лица, которые они носили, человеческие и нечеловеческие, были созданы из спектра его собственных идей. Тем не менее, он их видел. Он мог взглянуть в глаза создателям мира, не в силах спрятаться за убеждение, что они являются лишь тенями, образами подсознания.
Ему было известно, что когда-то давно проклятьем человечества было встретиться с богами, гулявшими по поверхности недавно рожденного мира. Но мир изменился, и если, как некоторые верят, над всеми другими богами существует единый Творец, то изменение мира свидетельствует о его милосердии к людям. Дэвид Лидиард родился в реальном мире, который отправил богов в ссылку, превратив их в парадоксальные фантомы даже в многообразном мире человеческих снов. В его мире лишь несколько человек знали, как можно увидеть бога, и не все они были достаточно безумны или же храбры, чтобы последовать этим путем боли.
Но у Дэвида Лидиарда не было возможностей избегнуть этого пути. Если бы он не был храбр, он бы, несомненно, сошел с ума.
У Ангела Боли черные гладкие крылья, окутывающие её тьмой, когда они сложены, и распахивающиеся, как штормовые облака, когда она взмывает вверх.
У Ангела Боли глянцевая кожа цвета бронзы, пылающая от жара; её глаза имеют цвет пламенного янтаря, а когда она грустна, становятся похожи на тлеющий уголь. Она часто грустит, так как Ангел Боли, как и все ангелы, способна любить и бояться, а также гневаться и гордиться. И она не любит, если её ненавидят за то, кем она является.
У Ангела Боли черные когти на руках, искривленные и заостренные. Её хватка необыкновенно крепка, а клыки её так остры, что даже самая нежная её ласка повреждает и ранит. Когда искренне она старается быть как можно более чувствительной и аккуратной, кровь её любовников свидетельствует о её симпатии.
У Ангела Боли полные губы, кажущиеся мягкими и чувственными, но её поцелуй ядовит, а язык — словно наждак в алмазной крошке.
У Ангела Боли волосы свиваются прекрасными серебристыми локонами, которые она тщательно укладывает, чтобы подчеркнуть их совершенство, но они жгут, как тончайшие иглы на листьях крапивы; а слезы, которые она роняет, оплакивая свое одиночество — чистый яд.
У Ангела Боли сердце бьется так же, как любое другое сердце, и в нем поселились те же желания, что есть у всех ангелов. И из всех остальных ангелов она наиболее добра к тем, кто ищет её общества. Она не отказывает никому, и нет в Раю другого такого ангела, кто так же великодушен в любви к своим врагам, как она любит тех, кто не равнодушен к ней самой.
Многие полагают, что Ангел Боли — создание Ада; но некоторые научились видеть её в другом свете, и они понимают цель её служения.
Для них она управляет Чистилищем, и оправдание её жесткости можно найти в надежде на возможное озарение.
Те, кто ненавидит Ангела Боли, говорят, что во главе империи страха находится величайший из тиранов, чье имя Смерть, а Болью зовут его подручную; но те, кто преодолел ненависть, говорят, что боль не обязательно является злом, и что со временем она может оказаться врагом Смерти и своего рода другом человеку — Человеку Надеющемуся.
Ангела Боли не существует. Она не была настоящим ангелом, как Паук или создатель Сфинкс. Она была лишь символом — символом того, как настоящие ангелы обращаются со своими любимцами среди людей. Она была лишь посланницей: посланницей настоящих ангелов, собирающей упирающихся слуг в мир ангелов.
Дорога в мир истинных ангелов была так же знакома второму «Я» Дэвида Лидиарда, как его первому «Я» был известен маршрут из его дома в Кенсингтоне в больницу университетского колледжа. Путешествие всегда протекало одинаково.
Сначала он оказывался в уютной обстановке большого дома, до бессмысленности полного темных и мрачных коридоров. Комнаты здесь были загромождены странной отталкивающей мебелью, а тяжелый, мертвый и пыльный воздух нарушало только преувеличенно громкое тиканье часов — разносившееся эхо, казалось, подчеркивало искаженность неупорядоченного пространства. Стены были увешаны зеркалами в вычурных рамах, но в них не отражалось ничего, кроме пустых комнат, каждое отражение растягивалось и выгибалось в соответствии с прихотью мутного стекла.
Его спящее «Я» было смущено сочетанием чрезвычайной опустошенности и пугающей враждебности, и он каждый раз пытался покинуть дом. На мгновение казалось, что коридоры запрещают ему выход, намереваясь задержать его в этом более или менее банальном и приемлемом сновидении, чья прочность была обманной и непостоянной и легко разрушалась при пробуждении. Но его нельзя было так просто остановить, он целенаправленно пускался в бег, спокойно покрывая милю за милей, пока тиканье часов не становилось все громче и громче. Наконец он попадал в иную реальность сна, выставив себя на обозрение пугающим глазам бесконечного неба.
Каждый раз он оказывался в ночной пустыне, где не было ничего, кроме скал и песка. Теплый ветер слабо согревал песок, мельчайшие песчинки сияли, отражая звездный свет, перекатываясь в тяжелом воздухе. Он начинал свой путь через пустынный ландшафт, но вскоре обнаруживал, что ему не нужно прилагать усилия, чтобы двигаться вперед, каждый шаг уносил его ярдов на тридцать, если он только желал этого. Почти невесомый, он прокладывал курс между неровными выходами горных пород, следуя извилистому течению огромной реки серебристого песка. Постепенно скалы с обеих сторон становились все выше, они сближались, пока он не оказывался на узкой тропе в извилистом каньоне, где только тонкая лента звездного света озаряла его путь. Загадочные тени иногда пересекали звездный поток, и невозможно было сказать, какую форму они имеют — возможно, то были огромные хищные птицы, покинувшие свои гнезда. Иногда он опасался, что стены каньона сомкнутся, зажав его в туннеле, который может окончиться тупиком где-нибудь в центре Земли — но этого никогда не случалось. Напротив, дорога начинала расширяться снова, открывая яркие звезды, сиявшие столь великолепно, что он не мог поверить, что все ещё находится на знакомой планете. Затем он видел на некотором расстоянии впереди себя огромный город, здания которого, хотя и наполовину превратившиеся в руины, все же были во много раз больше своих жалких подобий в реальном мире.
Здесь стояли колонны высотой в тысячу футов и статуи высотой шесть сотен футов. У некоторых монументов были человечьи головы, у других человеческие туловища, ноги или руки, но все они являлись химерами разного рода. Некоторые — но не все — напоминали богов Египта, другие походили на наиболее ужасающие сочетания людей и животных из произведений искусства глубокой древности, и все они как будто специально были столь огромны, чтобы исключить всякую вероятность того, что их создали человеческие руки.
Город уходил за горизонт и дальше. И хотя Дэвид пролетал по городу гораздо быстрее, чем несся бы всадник, он был уверен — скорее дни, чем часы, проходили прежде, чем он добирался до его центра. Он знал, что в реальном мире солнце бы встало и зашло полдюжины раз, пока он пробирался мощеными улицами, но здесь только величественная россыпь неподвижных звезд терпеливо перемещалась по небу.
В конце концов он добирался до самого центра города, где возвышались рассыпавшиеся в руины белые башни. Здесь находилась крутая пирамида, не поддавшаяся времени и старению, хотя большая часть кристаллических плит, формирующих её гладкую внешнюю оболочку, давно отсутствовала, открывая шероховатую ступенчатую поверхность. Вершина пирамиды находилась на высоте мили от её основания, и каждая ступень была выше человеческого роста. Забраться наверх было бы чрезвычайно сложно даже группе скалолазов, но Дэвид легко поднимался вверх вдоль поверхности пирамиды, словно он был лишь песчинкой, влекомой капризным ветром.
Взлетая вверх, он иногда начинал легкомысленно мечтать о том, чтобы его унесло к самой вершине здания, прочь от всего земного — и тогда он улетит к безумным звездам. Но эта мечта разбивалась каждый раз, когда он видел темное отверстие вдали, оно росло, по мере того, как он приближался, становясь огромным арочным порталом, через который можно было проникнуть внутрь пирамиды. Теперь он плавно спускался через наклонные коридоры и вертикальные шахты в гигантский подземный лабиринт. Темнота здесь была насыщенной, но не абсолютной, каким-то образом ему всегда удавалось разглядеть узор плит, из которых состояли стены туннелей и шахт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43