— Я хочу заплатить по счету, — сказал Хейз. — Мы уезжаем.
Он стоял у самой двери, шагах в десяти от стола. Костыли Уландера стояли у стены рядом с дверью. Уландер, улыбаясь, произнес: «Конечно!», а потом открыл нижний ящик стола, достал свой реестр и прилежно заполнил квитанцию. Хейз подошел к столу, проверил счет, кивнул и выписал чек. Размахивая им в воздухе, чтобы высушить чернила, спросил:
— Что вы делали вчера в моей комнате, мистер Уландер?
— Проверял отопление, — отозвался Уландер.
Хейз кивнул.
— Вот вам чек. Отметьте, пожалуйста, на квитанции, что счет оплачен.
— С удовольствием, — Уландер поставил печать и вернул квитанцию Хейзу. В этот момент Хейз испытывал странное ощущение чего-то неладного. В сознание врезалась странная мысль: «Что здесь не в порядке?» Он посмотрел на Уландера — волосы, глаза, белая рубашка, пуловер с оленем, сломанная нога, гипс на ней, диван... Что-то изменилось. Он видел не ту комнату, не ту картину, что в пятницу вечером. «Что здесь не в порядке?» — спрашивал он себя и не находил ответа.
Он взял квитанцию и проговорил:
— Спасибо. Как там с дорогами?
— Расчищены до самой штатской магистрали. У вас не будет никаких затруднений.
— Благодарю, — сказал Хейз. Он помедлил, не отрывая взгляда от Уландера. — Вы знаете, моя комната как раз над лыжной мастерской.
— Да, знаю.
— У вас есть ключ от мастерской, мистер Уландер?
Тот покачал головой.
— Нет. Мастерская — это частная собственность. Она не относится к пансиону. Хозяин, видимо, позволяет лыжным тренерам...
— Но вы ведь сторож, не правда ли?
— Что?
— Это вы мне сами сказали, когда я приехал? Разве вы не говорили, что между сезонами вы — сторож? Следовательно, все ключи у вас?
— А! Ну, да! Да, я так говорил... — Уландер неловко заерзал на стуле, видимо, пытаясь устроить ногу поудобнее. Хейз еще раз посмотрел на эту ногу, думая: «Черт возьми, что же не в порядке?»
— Может быть, вы вошли в мою комнату, чтобы подслушивать, мистер Уландер? Не так ли?
— Что подслушивать?
— Те звуки, которые доносятся из лыжной мастерской снизу, — предположил Хейз.
— Что же в этих звуках интересного?
— Среди ночи кое-что бывает. Ночью очень удобно слушать. Я только сейчас начинаю вспоминать, что мне там довелось услышать.
— В самом деле? И что же вы слышали?
— Слышал, как шумит газовая горелка, и как спустили воду в уборной, и как двинулись по склону снегоуборочные машины, и как спорили в коридоре, и как что-то пилили и точили в лыжной мастерской. — Он говорил все это Уландеру, но, в сущности, обращался не к нему. Вспомнились те резкие ночные голоса, вспомнилось, что только после них он услыхал шум в мастерской, подошел к окну и увидел свет лампы внизу. И тогда произошла странная вещь. Вместо того, чтобы сказать «мистер Уландер», Хейз вдруг назвал его «Элмер».
— Элмер, — сказал Хейз, — мне сейчас пришла в голову одна вещь...
Элмер... И с этим словом в комнату вошло нечто новое. С этим словом он вдруг перенесся назад, в комнату для допросов 87-го участка, где заурядных воров и грабителей называли их уменьшительными именами — Чарли, Гари, Джо, и где эта фамильярность словно ставила их по ту сторону барьера, подавляла их, заставляла понять, что допрос — не шутка.
— Элмер, — повторил он, — сейчас мне пришло на ум, что раз Мэри не могла в горах ничего видеть, то ее, наверное, убили потому, что она что-то слышала. Пожалуй, она слышала тот же спор, который слышал и я. Только ее комната совсем близко к Хельгиной. И она наверняка разобрала, кто именно спорил. — Он сделал паузу. — Это очень логично, как ты думаешь, Элмер?
— Думаю, что так, — вежливо ответил Уландер. — Но если вы знаете, кто убил Мэри, почему бы вам не пойти...
— Не знаю, Элмер. А ты знаешь?
— Мне очень жаль. Не знаю.
— Вот и я не знаю, Элмер. Но у меня такое ощущение...
— Это какое же? — спросил Уландер.
— Что ты заходил в мою комнату, чтобы подслушивать, Элмер. Чтобы понять, что я мог слышать ночью, накануне убийства Хельги. И, пожалуй, ты пришел к выводу, что я мог слышать слишком много, и надо полагать, именно поэтому на меня напал вчера в горах.
— Ради Бога, мистер Хейз, — произнес Уландер с легкой надменной улыбкой, и рука его вяло поднялась, указывая на ногу в гипсе.
— Конечно, конечно, — отозвался Хейз. — Как же мог напасть на меня человек со сломанной ногой, человек, который не может двигаться без костылей? Но думаю, что подслуш... — Внезапно Хейз замолчал. — Костыли! — воскликнул он через секунду.
— Что?
— Твои костыли! Где они, черт бы их побрал?
Только на один миг кровь отлила от лица Уландера. Потом он совершенно спокойно произнес:
— Вон там. Позади вас.
Хейз обернулся и взглянул на костыли, стоявшие у двери.
— В десяти шагах от твоего стола, — проговорил он. — А я-то думал, ты без них и шагу не ступишь!
— Я... я опирался на мебель... когда подходил к столу... я...
— Лжешь, Элмер! — Хейз перегнулся через стол и сдернул Уландера со стула.
— Моя нога! — вскрикнул тот.
— Брось! Как давно ты уже можешь ходить, Элмер? Потому и убил ее в горах? Да?!!
— Я никого не убивал!
— ...чтобы иметь алиби, да? Человек с ногой в гипсе не может ни сесть в кресло канатной дороги, ни спрыгнуть с него, верно? Разве что он снимал и надевал этот гипс уже Бог знает сколько раз!
— У меня сломана нога! Я не могу ходить!
— А убивать можешь, Элмер?
— Я ее не убивал.
— Мэри слышала вашу ссору, Элмер!
— Нет! Нет...
— Тогда почему ты напал на нее?
— Я не нападал на нее! — Он попытался вырваться. — Вы с ума сошли! Мне больно... Пустите!
— Я с ума сошел? Я сошел с ума, подонок?! Это ты проткнул девушку палкой, другую задушил полотенцем...
— Не я, не я!
— Мы нашли розетку от твоей палки! — крикнул Хейз.
— Какую розетку? Не понимаю...
— На ней отпечатки твоих пальцев, — соврал Хейз.
— Вы сумасшедший, — настаивал Уландер. — Как я, по-вашему, сел в кресло канатной дороги? Я ведь ходить не могу! Нога сломана в двух местах. Один из переломов открытый. Я не мог бы ездить канатной дорогой, даже если бы захотел...
— Кожа, — произнес Хейз.
— Что?
— Кожа! — Хейз задрожал от ярости. Он рванул Уландера на себя и крикнул:
— Где она тебя поцарапала?
— Что?
Хейз схватил его обеими руками за ворот рубашки и сильным рывком располосовал ее вместе с пуловером.
— Где царапина, Элмер? На груди? На шее?
Уландер пытался вырваться, но Хейз поймал его рукой за волосы, резко наклонил вперед и сорвал остатки рубашки.
— Пустите меня! — закричал Уландер.
— Что это, Элмер? — пальцы Хейза сжимали краешек лейкопластыря на шее Уландера. Он яростно оторвал клочок клейкой ленты. Под ней по шее косо опускалась заживающая царапина сантиметров пять длиной, смазанная йодом.
— Это я сам поцарапался, — объяснил Уландер. — Ударился о...
— Хельга тебя поцарапала, — сказал Хейз. — Когда ты проткнул ее палкой! У шерифа есть клочок кожи, Элмер! Нашли у нее под ногтями!
— Нет, — пробормотал Уландер.
И тогда Хейз сделал то, что никогда не позволял себе даже при поимке опасных преступников. Он так двинул Уландера в челюсть, что тот буквально влип в стену.
— Говори!
Уландер покачал головой.
— Как давно ты можешь ходить?
Уландер снова покачал головой.
— Зачем ты держишь ногу в гипсе?
Уландер все качал головой.
— Ты убил двух девушек! — взревел Хейз. Он шагнул к лежащему у стены Уландеру, неожиданно легко поднял его и швырнул на стул. Уландер прочел в его глазах смертельную угрозу.
— Хорошо, — выдавил он, — хорошо...
— Зачем ты продолжал носить гипс?
— Чтобы... чтобы... чтобы она не поняла. Чтобы думала, что я... что я не могу ходить. Так я мог... мог следить за ней. Так, чтобы она не догадывалась...
— Кто — она?
— Хельга. Она... Она была моей подругой, понимаете? Я... я ее любил, понимаете?
— Ага, ты так любил ее, что убил ее. Бывает и такое.
— Не потому, — Уландер покачал головой. — Из-за Курца. Она все отрицала, но я знал. И я ее предупредил. Поверьте мне, я ее предупредил. И... и держал на ноге гипс, чтобы... чтобы сбить ее с толку.
— Когда тебе сняли гипс?
— На прошлой неделе. Э-э-э... доктор его снял как раз в этой комнате. Разрезал точно на две половины электрическим резаком. И... и когда он ушел, я... решил соединить половинки заново... и склеил их... лейкопластырем. Теперь я мог за ней следить. Она не знала, что я уже хожу...
— И что же ты выследил?
— Вы знаете, что...
— Расскажи мне.
— В пятницу вечером она... я... видел, как Курц выходил из пристройки. Я понял, что он был с ней...
— Он ходил за коньками Мэри, — сказал Хейз. — Чтобы наточить их.
— Нет! — вскричал Уландер, и голос его прозвучал сильно, как взрыв, яростно и мощно. Хейз опять вспомнил, с какой яростью напал на него тот человек в горах. Уландер замолчал, потом тихо произнес: — Нет, вы ошибаетесь. Он был у Хельги. Я знаю. Неужели вы думаете, что я ее убил бы, если бы... — голос его прервался, глаза внезапно затуманились. Он поднял голову, но смотрел не на Хейза, а в пространство, глаза его налились слезами. — Я поднялся к ней и предупредил, — заговорил он тихо. — Сказал, что я сам видел, собственными глазами, а она... она сказала, что я фантазирую. И засмеялась. — Лицо его вдруг исказилось. — Засмеялась, понимаете? Она... она не должна была смеяться. — По щекам его потекли слезы, взгляд странно остановился. — Она не должна была смеяться, — повторял он. — Это было не смешно. Я ее любил. Это было не смешно...
— Да, — согласился Хейз устало, — совсем не смешно...
Глава 13
Буря утихла.
Она безоговорочно покинула поле боя. Ветер разогнал тучи и улегся. Двое сидели в теплом уюте едущей машины, небо над головой светло синело, по обе стороны дороги лежал сугробами отброшенный снег.
Буря утихла.
Теперь от ее бешенства остались только следы — уплотненный снег под колесами, сугробы по краям дороги, отягощенные снегом кроны деревьев. Буря утихла и ушла, оставалось только отыскать и поправить все, что она повредила.
Он молча сидел за рулем, большой, рыжий, и небрежно вел машину. Ярость его прошла, как ярость бури. Только таяла в душе гнетущая печаль.
— Коттон! — заговорила Бланш.
— М-м? — он не отрывал взгляд от дороги. Следил за разматывающейся белой лентой, вслушивался в скрип снега под толстой резиной и в звук голоса Бланш.
— Коттон, — сказала она, — я очень рада, что я с тобой...
— И я тоже.
— Несмотря ни на что, я очень, очень рада...
Тогда он сделал кое-что необычное. Вдруг отнял правую руку от руля, положил ее на бедро Бланш и легонько его стиснул. Он подумал, что делает это потому, что Бланш — очень красивая женщина, с которой он только что испытал минуту духовной близости.
А может быть, он прикоснулся к ней потому, что сквозь машину вдруг пронеслось воспоминание о смерти, и он еще раз мысленно увидел двух девушек, ставших жертвами Уландера.
А может быть, это нежное прикосновение к бедру любимой женщины и является смыслом жизни?

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18