Это действительно был маленький черный лесной воробей, который спокойно сидел в руках зорза, лишь изредка слабо трепыхая крылышками. Птицелов приблизил ладони с птицей прямо к своему лицу и пошевелил губами, будто разговаривая с птицей. Воробей немедленно растопырил крылья и безвольно распластался на руке Птицелова. Сигурд некоторое время молча любовался птичкой, и в его темных глазах поигрывали отблески огня. Затем он осторожно, почти любовно переложил воробышка на спинку в одну руку, а другой коснулся тонких лапок птицы, удерживая взволновавшуюся пичугу и одновременно поглаживая ей животик большим пальцем. Спустя несколько минут воробей успокоился и затих. Тогда Сигурд ласково улыбнулся птице, погладил ее последний раз и, сильно и быстро дернув, вырвал птице обе лапки.
Коростель невольно вздрогнул от неожиданности, а среди воинов пробежал тихий восхищенный ропот. Чудь и саамы поняли: самый важный колдун приступает к страшному таинству вызова духа, и это – только начала представления, которое никто из них не хотел бы пропустить ни за какие коврижки. Между тем воробей даже не вскрикнул, либо от быстрого шока, либо он просто умер мгновенно. Птицелов несколько раз подул на воробья, взъерошив крохотные перышки, после чего выпрямился, коротко вскрикнул и высоко подбросил искалеченную птичку. Воробей пришел в себя, несколько раз взмахнул крылышками, но они не держали его, и серый комочек темным угольком ринулся с высоты прямо в огонь. Пламя взметнулось вновь и поглотило воробья еще в воздухе, словно жадные языки прожорливого дракона бросились ввысь за добычей, а не она сама вверглась в пасть огня. Из костра немедленно повалил черный дым, и его было, пожалуй, слишком много для мгновенно испепеленной крохотной тушки. Яну показалось, что в глазах Птицелова тотчас мелькнуло хищное торжество, словно он боялся, что случится чудо, и его маленькая жертва все-таки ускользнет, сведя на нет все его планы. Зорз быстро наклонился и, пошарив в мешке, вынул оттуда вторую такую же птичку. Коростель отвернулся.
Он не понимал смысла происходящего. Ему даже стало страшно при мысли, что Птицелов, войдя в раж, потеряет чувство реальности и велит и ему, Яну, так же оторвать ноги, как воробью, пусть и очень большому, и потом тоже бросит его в костер на радость своим безумным богам. Краем глаза Коростель видел, как зорз расправился со второй птицей, затем в костер полетел третий воробей, за ним – четвертый. «Это просто какое-то безумие», – подумал он, понимая, что судьба уже давно для чего-то, с какой-то совершенно непонятной Яну целью, раз за разом сталкивает его с этим сумасшедшим. «Или одержимость властью», – будто кто-то продолжил за Коростеля его же мысль. «Одержимость, за которой уже не нащупать грань, которую он только что перешагнул. Несчастный…»
«Кто говорит со мной?» – чуть ли не закричал Коростель, а Птицелов в этот миг разорвал зубами последнего, пятого по счету, воробья, окрасив губы и щеки бледно-розовой кровью. Он швырнул растерзанную тушку в огонь, сделал быстрое движение щеками, как кошка, только что вкусно пообедавшая соловьем и отряхивающая морду от приставших к ней серых перышек, и закричал в небо, громко и торжествующе. Крик Птицелова унесся в ночную темень, и это был настолько странный, неестественный язык, что Ян не смог толком разобрать не только слова, но даже звуки. Коростелю было не по себе, потому что он никак не мог представить, чтобы такие звуки вообще могли рождаться в горле человека.
Колдун быстро шагнул к Птицелову, держа в руках небольшой деревянный ящичек с откинутой крышкой. Сигурд не глядя выхватил оттуда круглый бутылек с чем-то прозрачным и тоже швырнул его в огонь. Края пламени понемногу окрасились синим и зеленым, цвета запузырились, словно кипящая болотная тина, и во все стороны полетели шипящие брызги, оставляя на снегу остро пахнущие камфорой следы. Птицелов невероятно изогнулся, будто все его тело свело страшной, невообразимой судорогой, затем быстро сунул по-мальчишески в рот два пальца и пронзительно, разбойничьи свистнул, так что у стоящего неподалеку в окружении стражей Коростеля даже уши заложило.
В тот же миг раздался мощный клекот, как если бы над домом Коростеля повисла бескрайняя птичья стая, затмившая все небо. Из костра, прямо из багровой глубины, стремительно вылетел черный комочек. Это был воробей, целый и невредимый, стрелой прянувший в небеса и тут же исчезнувший в ночном небе. Затем из огня выскочил другой воробей, третий, за ним четвертый. Пятый явно задерживался, и тогда Птицелов расхохотался и вновь оглушительно засвистел. Из пламени вырвалась последняя птица, суматошно бросилась к лесу, отчаянно заметалась меж деревьев, но затем свечой взмыла ввысь и в мгновение ока исчезла из глаз.
А Птицелов уже лежал на снегу. Тело его распласталось и казалось сейчас вдавленным в снег чьей-то необычайной силой. Коростелю даже почудилось, что оно медленно погружается вниз, в снег – такова была иллюзия таяния на глазах.
«Как будто он прислушивается к земле», – подумал Ян. «Хотя сейчас ему впору бы лучше обратиться к небесам». И, словно услышав его мысли, где-то в необозримой вышине ночных небес над ними покатился длинный бледный шлейф огня – это падала умершая звезда.
Птицелов некоторое время лежал неподвижно. Воины же следили за ним во все глаза, упиваясь столь необычным зрелищем. Некоторые из них азартно подались вперед всем телом, боясь пропустить малейшую деталь предстоящего обряда. У многих глаза горели нездоровым блеском, и, завидев это, Коростель пристально взглянул на Колдуна. Зорз не заметил его взгляда; он стоял поодаль с отсутствующим взором и открытым ящичком наизготовку. Коростель никак не мог понять, принимает ли Колдун вообще участие в этом странном и мрачном представлении, играет ли в нем какую-либо ключевую роль или просто остается статистом для поддержания порядка. Изредка Колдун проводил рукой над содержимым своего ящичка, то ли разглаживая его содержимое, то ли не давая чему-то выскользнуть наружу.
Наконец по телу Птицелова прошло какое-то волнообразное движение, словно под его одеждами пробежала длинная и широкая змея. Сигурд приподнял плечи, медленно поднял голову и обвел всех присутствующих неподвижным, заледеневшим взором; впечатление было такое, словно в этих глазах остановилось само время. Птицелов вытянул руки и оперся на них, словно дикий камышовый кот, припав к траве, готовился к прыжку. В толпе воинов, где до этой минуты были слышны вздохи и громкие шепотки, все стихло. Коростель услышал, как в костре лопнуло толстое полено, и тут же громко выстрелил сучок. Один или два человека из воинов вздрогнули, остальные же, затаив дыхание, смотрели на колдуна, наконец-таки пробудившегося в волшебном сне-яви.
Оглядев всех столпившихся во дворе и не пропустив никого, включая Коростеля, Птицелов раздвинул губы в плоской усмешке, вновь опустился на снег и распластался на нем, как длинный и невесть от чего раздувшийся черный червь. Через некоторое время тело его перевернулось на спину, руки плотно прижались к бокам, голова вытянулась, глаза плотно сомкнулись. Колдун негромко сказал какое-то слово, затем вынул из ящичка новую склянку и кинул ее в костер. Из глубины пламени по всему костру стала подниматься серебристая волна, и в этот миг тело Птицелова сорвалось с места и стремительно покатилось прямо в огонь. Несколько маленьких саамов закричали, обращаясь главным образом к Колдуну, но зорз предостерегающе поднял руку, и вопли ужаса стихли. К тому времени тело Сигурда уже прокатилось через костер и при этом пересекло все три длинных луча звезды. Затем Птицелов стремительно вскочил – воины ахнули, потому что все тело зорза вдруг окрасилось в серебряный цвет, – и тут ударил барабан.
Маленький саамский стрелок из лука вышел к огню и уселся возле костра, сжимая в руках небольшой плоский барабан. В руках воина были две короткие палочки с круглыми набалдашниками-колотушками на концах. Саам резко тряхнул головой, откидывая назад длинные черные косы, выбивавшиеся из-под кожаного шлема, тот упал ему за спину, и Коростель с удивлением обнаружил, что игрок на барабане – женщина. Ее лицо было чем-то выбелено и раскрашено несколькими резкими и уверенными мазками черной и синей красок. На груди маленькой женщины покоилось ожерелье из огромных, скорее всего, медвежьих, клыков, а свой барабан озерная воительница украсила целым морем стальных цепочек, которые при каждом ударе колотушек жалобно звенели. Шаманка повернула к Птицелову бледное лицо и что-то гортанно выкрикнула. Тело Птицелова закачалось – Коростелю показалось, что при этом оно загудело, как натянутая тетива лука, – и шаманка начала свой колдовской ритм.
Поначалу она одновременно сильно опускала обе колотушки, заставляя мембрану барабана глухо гудеть. Затем она на несколько мгновений прервала ритм, и стало слышно, как нескончаемо звенят у костра стальные цепочки. Затем шаманка подняла лицо к ночному небу и заунывно провыла что-то в подзвездную стынь. Во дворе стало сразу светлее: то ли огонь разгорелся ярче, то ли на ночном небосводе высыпали, наконец-то, морозные кристаллики равнодушных звезд. И вновь ударили колотушки, барабан отозвался уже резче, агрессивней, и тело Птицелова начало движение в сторону тьмы.
Сперва было два разных ритма: барабан стучал тяжело, редко, а руки и ноги Сигурда двигались вдвое быстрее, резче, острее. Потом Коростель понял: барабан был словно стволом дерева – ровным, прямым, бескомпромиссным, а Птицелов порождал из него ветви, разворачивал листья, оживлял цветы, вытягивал корни и вцеплялся ими в мерзлую, холодную землю.
Ритм сам порождал новые движения, и многие в толпе воинов стали покачиваться в такт барабану. У некоторых глаза были закрыты, они словно впали в шаманский транс. Коростель и сам почувствовал, как у него на виске проснулась и неприятно запульсировала какая-то тонкая жилка, о существовании которой он прежде и не подозревал. Ему тут же вспомнился давешний волк из больного сна, и Ян сам себе вдруг показался огромным пепельным зверем, бессмысленно качающим головой под звуки пастушеской свирели в окружении мерзких, невозможных овец с окровавленными мордами.
«Пастух и овцы», – мелькнуло у него в голове. «И колдовская свирель, которой он собирает свое стадо»…
И тут у него на груди ворохнулся Ключ. Коростель замер, ожидая, что это ощущение повторится, но в это мгновение воины зашептались, загомонили, наперебой указывая друг другу на костер.
Барабан продолжал яростно молотить, и с каждым его ударом, а, может, и с очередным замысловатым па Птицелова, в пламени ритуального костра вырастало что-то темное, момент зарождения которого Коростель совсем не заметил. Поначалу это было бесформенное пятно, затем оно увеличилось в размерах, вытянулось, и вот уже в огне появилась тень человека. Даже само пламя понемногу стало принимать его форму, и теперь уже казалось, что посередь двора Коростелева дома стоит огненно-черный человек, весь охваченный языками бешено ревущего огня.
Кто-то из наиболее слабонервных воинов даже прикрыл рукой глаза. Одно дело – встречаться с врагом один на один на военной тропе или поле битвы, думал воин, и совсем другое – быть воочию свидетелем страшного колдовства могучего волшебника, который только что вызвал дух какого-то другого колдуна, наверное, из самой Смерти. Ян же напротив смотрел на пламя во все глаза, несмотря на то, что все еще находился под расслабляющим действием Лекарского зелья. А танец Птицелова продолжался.
Теперь зорз имитировал движения огненной фигуры, или же наоборот – именно он управлял ее рождением, именно он вылеплял руками из языков пламени тень, встречи с которой он жаждал уже давно. Все получалось отменно, и Птицелов, окрыленный удачно идущим обрядом, казалось, черпал силы и вдохновение для новых невероятных движений, прыжков, вращений и пируэтов отовсюду – из воздуха, снега, огня. Вот, наконец, он остановился как вкопанный и, протянув к огненной фигуре руки, сделал медленное и явно нелегкое для себя движение, словно вытягивал ее из пламени. Было ощущение, что часть огня отделилась от костра, как разделился бы кусок огромной божественной глины под руками титанического скульптора. И тень, шагнув к Птицелову, повисла перед ним в воздухе, не касаясь своим нижним краем снега, уже почти растопленного безумным огнем.
Птицелов повелительно махнул в сторону аккомпанирующей ему женщины – барабан смолк. В тот же миг тень стала стремительно светлеть, откуда-то из глубины призрака стали просачиваться все новые цвета, и у Яна едва не закружилась голова при виде этой неожиданной трансформации. Это тоже были Правила Цветов: возникая из ничего, они соединялись и перемешивались между собой, создавая Соцветия сердца, зрения, слуха…
Птицелов попытался что-то сказать, но теперь его рот упорно не открывался. Магия обряда не прошла бесследно и для ее творца. После нескольких попыток зорз поднял перед лицом ладонь и быстро сложил из пальцев какую-то фигуру или знак. Вся нижняя часть лица Птицелова мгновенно окрасилась красным, и изо рта Сигурда хлынула кровь. Он закашлялся и выплюнул крови не меньше чашки. После чего вытер губы и – улыбнулся!
– Кто ты, ушедший! – хрипло пробуя голос, но весьма торжественно произнес зорз ритуальную фразу.
В этот миг трансформация внешности духа завершилась, и выглядело это так, будто тело утопленника стремительно поднялось на поверхность. Увидев обличье тени, Птицелов даже вскрикнул. Он ожидал совсем другого!
– Я тот, кто вызван тобой из мрака, – ответил ему негромкий, спокойный голос. И это был голос то ли эста, то ли кого-то из еще более северных народностей, такой у голоса был легкий, уже почти незаметный акцент.
– Тогда ответь, знаешь ли ты меня? – столь же торжественно, как и подобало случаю, но уже с оттенком некоего беспокойства, обратился к духу Птицелов.
– Знаю, адепт, – последовал короткий ответ. И все – дальше было молчание.
– Тогда назови свое имя, ушедший! – упорствовал Птицелов. – Тебя ли вызывал тот, кого ты именуешь адептом, но на самом деле – являющийся Творцом?
– Меня, – ответил дух, – иначе меня бы здесь не было.
– Имя! – чуть ли не взвизгнул Птицелов. На него в эту минуту было страшно смотреть – настолько велико было напряжение его загадочной души.
– Сперва назови себя, – чуть ли не усмехнулся дух. – И ты должен был это сделать с самого начала.
– Изволь, – зорз пришел в себя, но продолжал сверлить бесплотного пришельца пытливым взглядом. – Мое имя – Птицелов.
– И еще немало других, – подтвердил дух. – Прозвища оставь при себе. Имя!
– Волынщик, – словно нехотя, медленно произнес помрачневший Птицелов.
– А я – Обманщик, – в тон ему произнес дух, и Коростель с удивлением услышал в призрачном голосе ироническую нотку. – Говори свое подлинное Имя, если желаешь услышать мой ответ, смертный.
– Хорошо, – согласился Птицелов. – Изволь. Мое имя – Сигурд. Разве ты этого не знал?
– Ты должен был ответить, – сказал дух. – А ты и впрямь не знаешь моего?
– Я ожидал Камерона, – признался Птицелов. – А пришел ты. И тебя я что-то не припоминаю в твоем земном существовании. Поэтому скажи мне, кто ты, почему ты пришел на зов, обращенный мною совсем к другому, и потом можешь убираться восвояси, я тебя отпускаю. Ты понял меня, дух?
– Вполне, – согласился голос. – Я скажу тебе свое имя, Сигурд-Волныщик-Птицелов. Я – Рагнар.
Если и можно сказать, что человек выглядел как громом пораженный, то сейчас это было именно о Птицелове. Изумлению зорза не было предела, хотя истинную причину его не знал и не понимал ни один из стоящих возле умирающего ритуального костра. Ян тоже смотрел на тень ученика Камерона с удивлением, но к нему примешивалось и неподдельное восхищение. Коростель не раз слышал от Травника, что у его Учителя были и другие ученики, и первый из них – Рагнар, потомок какого-то знатного, чуть ли не королевского, северного рода.
– Рагнар… – прошептал Птицелов. – Это… ты? На самом деле? И ты – мертв?
– Как видишь… Сигурд, – теперь дух усмехнулся уже открыто, но перед именем зорза сделал непонятную Коростелю паузу. – И я – мертв. И поэтому я – здесь.
– Но почему?! – вскричал Птицелов. – Я звал не тебя! И я не знал, что ты…
– Ты звал того, кого пытался убить неподалеку от этого дома, – ответил дух Рагнара. – Дома человека, которого ты держишь в плену.
Коростель замер – дух самого Рагнара знал о нем?!
– Ты звал того, кто пал жертвой твоей предательской засады, – продолжил дух. – И того, кто отнял у тебя столько сил даже ценой собственной смерти.
В голосе духа прозвучало неподдельное торжество. А в глазах Птицелова вспыхнул и загорелся злобный, опасный огонек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Коростель невольно вздрогнул от неожиданности, а среди воинов пробежал тихий восхищенный ропот. Чудь и саамы поняли: самый важный колдун приступает к страшному таинству вызова духа, и это – только начала представления, которое никто из них не хотел бы пропустить ни за какие коврижки. Между тем воробей даже не вскрикнул, либо от быстрого шока, либо он просто умер мгновенно. Птицелов несколько раз подул на воробья, взъерошив крохотные перышки, после чего выпрямился, коротко вскрикнул и высоко подбросил искалеченную птичку. Воробей пришел в себя, несколько раз взмахнул крылышками, но они не держали его, и серый комочек темным угольком ринулся с высоты прямо в огонь. Пламя взметнулось вновь и поглотило воробья еще в воздухе, словно жадные языки прожорливого дракона бросились ввысь за добычей, а не она сама вверглась в пасть огня. Из костра немедленно повалил черный дым, и его было, пожалуй, слишком много для мгновенно испепеленной крохотной тушки. Яну показалось, что в глазах Птицелова тотчас мелькнуло хищное торжество, словно он боялся, что случится чудо, и его маленькая жертва все-таки ускользнет, сведя на нет все его планы. Зорз быстро наклонился и, пошарив в мешке, вынул оттуда вторую такую же птичку. Коростель отвернулся.
Он не понимал смысла происходящего. Ему даже стало страшно при мысли, что Птицелов, войдя в раж, потеряет чувство реальности и велит и ему, Яну, так же оторвать ноги, как воробью, пусть и очень большому, и потом тоже бросит его в костер на радость своим безумным богам. Краем глаза Коростель видел, как зорз расправился со второй птицей, затем в костер полетел третий воробей, за ним – четвертый. «Это просто какое-то безумие», – подумал он, понимая, что судьба уже давно для чего-то, с какой-то совершенно непонятной Яну целью, раз за разом сталкивает его с этим сумасшедшим. «Или одержимость властью», – будто кто-то продолжил за Коростеля его же мысль. «Одержимость, за которой уже не нащупать грань, которую он только что перешагнул. Несчастный…»
«Кто говорит со мной?» – чуть ли не закричал Коростель, а Птицелов в этот миг разорвал зубами последнего, пятого по счету, воробья, окрасив губы и щеки бледно-розовой кровью. Он швырнул растерзанную тушку в огонь, сделал быстрое движение щеками, как кошка, только что вкусно пообедавшая соловьем и отряхивающая морду от приставших к ней серых перышек, и закричал в небо, громко и торжествующе. Крик Птицелова унесся в ночную темень, и это был настолько странный, неестественный язык, что Ян не смог толком разобрать не только слова, но даже звуки. Коростелю было не по себе, потому что он никак не мог представить, чтобы такие звуки вообще могли рождаться в горле человека.
Колдун быстро шагнул к Птицелову, держа в руках небольшой деревянный ящичек с откинутой крышкой. Сигурд не глядя выхватил оттуда круглый бутылек с чем-то прозрачным и тоже швырнул его в огонь. Края пламени понемногу окрасились синим и зеленым, цвета запузырились, словно кипящая болотная тина, и во все стороны полетели шипящие брызги, оставляя на снегу остро пахнущие камфорой следы. Птицелов невероятно изогнулся, будто все его тело свело страшной, невообразимой судорогой, затем быстро сунул по-мальчишески в рот два пальца и пронзительно, разбойничьи свистнул, так что у стоящего неподалеку в окружении стражей Коростеля даже уши заложило.
В тот же миг раздался мощный клекот, как если бы над домом Коростеля повисла бескрайняя птичья стая, затмившая все небо. Из костра, прямо из багровой глубины, стремительно вылетел черный комочек. Это был воробей, целый и невредимый, стрелой прянувший в небеса и тут же исчезнувший в ночном небе. Затем из огня выскочил другой воробей, третий, за ним четвертый. Пятый явно задерживался, и тогда Птицелов расхохотался и вновь оглушительно засвистел. Из пламени вырвалась последняя птица, суматошно бросилась к лесу, отчаянно заметалась меж деревьев, но затем свечой взмыла ввысь и в мгновение ока исчезла из глаз.
А Птицелов уже лежал на снегу. Тело его распласталось и казалось сейчас вдавленным в снег чьей-то необычайной силой. Коростелю даже почудилось, что оно медленно погружается вниз, в снег – такова была иллюзия таяния на глазах.
«Как будто он прислушивается к земле», – подумал Ян. «Хотя сейчас ему впору бы лучше обратиться к небесам». И, словно услышав его мысли, где-то в необозримой вышине ночных небес над ними покатился длинный бледный шлейф огня – это падала умершая звезда.
Птицелов некоторое время лежал неподвижно. Воины же следили за ним во все глаза, упиваясь столь необычным зрелищем. Некоторые из них азартно подались вперед всем телом, боясь пропустить малейшую деталь предстоящего обряда. У многих глаза горели нездоровым блеском, и, завидев это, Коростель пристально взглянул на Колдуна. Зорз не заметил его взгляда; он стоял поодаль с отсутствующим взором и открытым ящичком наизготовку. Коростель никак не мог понять, принимает ли Колдун вообще участие в этом странном и мрачном представлении, играет ли в нем какую-либо ключевую роль или просто остается статистом для поддержания порядка. Изредка Колдун проводил рукой над содержимым своего ящичка, то ли разглаживая его содержимое, то ли не давая чему-то выскользнуть наружу.
Наконец по телу Птицелова прошло какое-то волнообразное движение, словно под его одеждами пробежала длинная и широкая змея. Сигурд приподнял плечи, медленно поднял голову и обвел всех присутствующих неподвижным, заледеневшим взором; впечатление было такое, словно в этих глазах остановилось само время. Птицелов вытянул руки и оперся на них, словно дикий камышовый кот, припав к траве, готовился к прыжку. В толпе воинов, где до этой минуты были слышны вздохи и громкие шепотки, все стихло. Коростель услышал, как в костре лопнуло толстое полено, и тут же громко выстрелил сучок. Один или два человека из воинов вздрогнули, остальные же, затаив дыхание, смотрели на колдуна, наконец-таки пробудившегося в волшебном сне-яви.
Оглядев всех столпившихся во дворе и не пропустив никого, включая Коростеля, Птицелов раздвинул губы в плоской усмешке, вновь опустился на снег и распластался на нем, как длинный и невесть от чего раздувшийся черный червь. Через некоторое время тело его перевернулось на спину, руки плотно прижались к бокам, голова вытянулась, глаза плотно сомкнулись. Колдун негромко сказал какое-то слово, затем вынул из ящичка новую склянку и кинул ее в костер. Из глубины пламени по всему костру стала подниматься серебристая волна, и в этот миг тело Птицелова сорвалось с места и стремительно покатилось прямо в огонь. Несколько маленьких саамов закричали, обращаясь главным образом к Колдуну, но зорз предостерегающе поднял руку, и вопли ужаса стихли. К тому времени тело Сигурда уже прокатилось через костер и при этом пересекло все три длинных луча звезды. Затем Птицелов стремительно вскочил – воины ахнули, потому что все тело зорза вдруг окрасилось в серебряный цвет, – и тут ударил барабан.
Маленький саамский стрелок из лука вышел к огню и уселся возле костра, сжимая в руках небольшой плоский барабан. В руках воина были две короткие палочки с круглыми набалдашниками-колотушками на концах. Саам резко тряхнул головой, откидывая назад длинные черные косы, выбивавшиеся из-под кожаного шлема, тот упал ему за спину, и Коростель с удивлением обнаружил, что игрок на барабане – женщина. Ее лицо было чем-то выбелено и раскрашено несколькими резкими и уверенными мазками черной и синей красок. На груди маленькой женщины покоилось ожерелье из огромных, скорее всего, медвежьих, клыков, а свой барабан озерная воительница украсила целым морем стальных цепочек, которые при каждом ударе колотушек жалобно звенели. Шаманка повернула к Птицелову бледное лицо и что-то гортанно выкрикнула. Тело Птицелова закачалось – Коростелю показалось, что при этом оно загудело, как натянутая тетива лука, – и шаманка начала свой колдовской ритм.
Поначалу она одновременно сильно опускала обе колотушки, заставляя мембрану барабана глухо гудеть. Затем она на несколько мгновений прервала ритм, и стало слышно, как нескончаемо звенят у костра стальные цепочки. Затем шаманка подняла лицо к ночному небу и заунывно провыла что-то в подзвездную стынь. Во дворе стало сразу светлее: то ли огонь разгорелся ярче, то ли на ночном небосводе высыпали, наконец-то, морозные кристаллики равнодушных звезд. И вновь ударили колотушки, барабан отозвался уже резче, агрессивней, и тело Птицелова начало движение в сторону тьмы.
Сперва было два разных ритма: барабан стучал тяжело, редко, а руки и ноги Сигурда двигались вдвое быстрее, резче, острее. Потом Коростель понял: барабан был словно стволом дерева – ровным, прямым, бескомпромиссным, а Птицелов порождал из него ветви, разворачивал листья, оживлял цветы, вытягивал корни и вцеплялся ими в мерзлую, холодную землю.
Ритм сам порождал новые движения, и многие в толпе воинов стали покачиваться в такт барабану. У некоторых глаза были закрыты, они словно впали в шаманский транс. Коростель и сам почувствовал, как у него на виске проснулась и неприятно запульсировала какая-то тонкая жилка, о существовании которой он прежде и не подозревал. Ему тут же вспомнился давешний волк из больного сна, и Ян сам себе вдруг показался огромным пепельным зверем, бессмысленно качающим головой под звуки пастушеской свирели в окружении мерзких, невозможных овец с окровавленными мордами.
«Пастух и овцы», – мелькнуло у него в голове. «И колдовская свирель, которой он собирает свое стадо»…
И тут у него на груди ворохнулся Ключ. Коростель замер, ожидая, что это ощущение повторится, но в это мгновение воины зашептались, загомонили, наперебой указывая друг другу на костер.
Барабан продолжал яростно молотить, и с каждым его ударом, а, может, и с очередным замысловатым па Птицелова, в пламени ритуального костра вырастало что-то темное, момент зарождения которого Коростель совсем не заметил. Поначалу это было бесформенное пятно, затем оно увеличилось в размерах, вытянулось, и вот уже в огне появилась тень человека. Даже само пламя понемногу стало принимать его форму, и теперь уже казалось, что посередь двора Коростелева дома стоит огненно-черный человек, весь охваченный языками бешено ревущего огня.
Кто-то из наиболее слабонервных воинов даже прикрыл рукой глаза. Одно дело – встречаться с врагом один на один на военной тропе или поле битвы, думал воин, и совсем другое – быть воочию свидетелем страшного колдовства могучего волшебника, который только что вызвал дух какого-то другого колдуна, наверное, из самой Смерти. Ян же напротив смотрел на пламя во все глаза, несмотря на то, что все еще находился под расслабляющим действием Лекарского зелья. А танец Птицелова продолжался.
Теперь зорз имитировал движения огненной фигуры, или же наоборот – именно он управлял ее рождением, именно он вылеплял руками из языков пламени тень, встречи с которой он жаждал уже давно. Все получалось отменно, и Птицелов, окрыленный удачно идущим обрядом, казалось, черпал силы и вдохновение для новых невероятных движений, прыжков, вращений и пируэтов отовсюду – из воздуха, снега, огня. Вот, наконец, он остановился как вкопанный и, протянув к огненной фигуре руки, сделал медленное и явно нелегкое для себя движение, словно вытягивал ее из пламени. Было ощущение, что часть огня отделилась от костра, как разделился бы кусок огромной божественной глины под руками титанического скульптора. И тень, шагнув к Птицелову, повисла перед ним в воздухе, не касаясь своим нижним краем снега, уже почти растопленного безумным огнем.
Птицелов повелительно махнул в сторону аккомпанирующей ему женщины – барабан смолк. В тот же миг тень стала стремительно светлеть, откуда-то из глубины призрака стали просачиваться все новые цвета, и у Яна едва не закружилась голова при виде этой неожиданной трансформации. Это тоже были Правила Цветов: возникая из ничего, они соединялись и перемешивались между собой, создавая Соцветия сердца, зрения, слуха…
Птицелов попытался что-то сказать, но теперь его рот упорно не открывался. Магия обряда не прошла бесследно и для ее творца. После нескольких попыток зорз поднял перед лицом ладонь и быстро сложил из пальцев какую-то фигуру или знак. Вся нижняя часть лица Птицелова мгновенно окрасилась красным, и изо рта Сигурда хлынула кровь. Он закашлялся и выплюнул крови не меньше чашки. После чего вытер губы и – улыбнулся!
– Кто ты, ушедший! – хрипло пробуя голос, но весьма торжественно произнес зорз ритуальную фразу.
В этот миг трансформация внешности духа завершилась, и выглядело это так, будто тело утопленника стремительно поднялось на поверхность. Увидев обличье тени, Птицелов даже вскрикнул. Он ожидал совсем другого!
– Я тот, кто вызван тобой из мрака, – ответил ему негромкий, спокойный голос. И это был голос то ли эста, то ли кого-то из еще более северных народностей, такой у голоса был легкий, уже почти незаметный акцент.
– Тогда ответь, знаешь ли ты меня? – столь же торжественно, как и подобало случаю, но уже с оттенком некоего беспокойства, обратился к духу Птицелов.
– Знаю, адепт, – последовал короткий ответ. И все – дальше было молчание.
– Тогда назови свое имя, ушедший! – упорствовал Птицелов. – Тебя ли вызывал тот, кого ты именуешь адептом, но на самом деле – являющийся Творцом?
– Меня, – ответил дух, – иначе меня бы здесь не было.
– Имя! – чуть ли не взвизгнул Птицелов. На него в эту минуту было страшно смотреть – настолько велико было напряжение его загадочной души.
– Сперва назови себя, – чуть ли не усмехнулся дух. – И ты должен был это сделать с самого начала.
– Изволь, – зорз пришел в себя, но продолжал сверлить бесплотного пришельца пытливым взглядом. – Мое имя – Птицелов.
– И еще немало других, – подтвердил дух. – Прозвища оставь при себе. Имя!
– Волынщик, – словно нехотя, медленно произнес помрачневший Птицелов.
– А я – Обманщик, – в тон ему произнес дух, и Коростель с удивлением услышал в призрачном голосе ироническую нотку. – Говори свое подлинное Имя, если желаешь услышать мой ответ, смертный.
– Хорошо, – согласился Птицелов. – Изволь. Мое имя – Сигурд. Разве ты этого не знал?
– Ты должен был ответить, – сказал дух. – А ты и впрямь не знаешь моего?
– Я ожидал Камерона, – признался Птицелов. – А пришел ты. И тебя я что-то не припоминаю в твоем земном существовании. Поэтому скажи мне, кто ты, почему ты пришел на зов, обращенный мною совсем к другому, и потом можешь убираться восвояси, я тебя отпускаю. Ты понял меня, дух?
– Вполне, – согласился голос. – Я скажу тебе свое имя, Сигурд-Волныщик-Птицелов. Я – Рагнар.
Если и можно сказать, что человек выглядел как громом пораженный, то сейчас это было именно о Птицелове. Изумлению зорза не было предела, хотя истинную причину его не знал и не понимал ни один из стоящих возле умирающего ритуального костра. Ян тоже смотрел на тень ученика Камерона с удивлением, но к нему примешивалось и неподдельное восхищение. Коростель не раз слышал от Травника, что у его Учителя были и другие ученики, и первый из них – Рагнар, потомок какого-то знатного, чуть ли не королевского, северного рода.
– Рагнар… – прошептал Птицелов. – Это… ты? На самом деле? И ты – мертв?
– Как видишь… Сигурд, – теперь дух усмехнулся уже открыто, но перед именем зорза сделал непонятную Коростелю паузу. – И я – мертв. И поэтому я – здесь.
– Но почему?! – вскричал Птицелов. – Я звал не тебя! И я не знал, что ты…
– Ты звал того, кого пытался убить неподалеку от этого дома, – ответил дух Рагнара. – Дома человека, которого ты держишь в плену.
Коростель замер – дух самого Рагнара знал о нем?!
– Ты звал того, кто пал жертвой твоей предательской засады, – продолжил дух. – И того, кто отнял у тебя столько сил даже ценой собственной смерти.
В голосе духа прозвучало неподдельное торжество. А в глазах Птицелова вспыхнул и загорелся злобный, опасный огонек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43