– Это и есть тот самый русинский воевода, что поклялся при всех на этом острове… собственноручно разрубить меня на кусочки. Едва только представится случай…
– Неужто? – словно бы всерьез удивился Травник. – Ну, дела, братцы…
Кусочки кусочками, а рассказ Одинца еще раз подтвердил старую истину: под всякими слухами всегда лежит реальное основание, но вот какой стороной – это всегда вопрос.
Еще до трагедии на острове Колдун заподозрил Одинец, воевода русинских таинников, в стане балтов «перевертыша» – шпиона северян. Тот ничем себя не выдавал, да больно уж точно и уверенно караулили свейские секреты все, казалось бы, самые лакомые для умного лазутчика пути проникновения в северный лагерь, на которые любой нормальный человек сразу бы махнул рукой. Да только не опытный лазутчик, каковых в то время было немало и у балтов, и у русинов, да и, чего греха таить, у свеев и норгов хватало. Там хитроумной науке разведки и наоборот – ловле чужих лазутчиков обучал непревзойденный мечник Шедув, человек с очень дальнего Востока, невесть как попавший к дворам свейских королей да норгских ярлов.
И так, и этак меняли маршруты своих таинников и Одинец, и Озолинь, да только все без толку – постоянно нарывались проныры на секреты северян и теряли то одного, а то и двух товарищей. Своих погибших проныры неизменно притаскивали обратно в лагерь, а хоронили где-то в лесу, тайком, подальше от чужого глаза. И все больше склонялись оба тайных дел воеводы, что завелся в лагере соглядатай, да не простой – опытный, что знает, когда лазутчики уходят из лагеря и куда в эту ночь путь держать будут. Не раз пытались поймать предателя и Одинец, и Озолинь, да не знал никто из них, в какую сторону глядеть следует – кругом были либо свои, давно проверенные, либо те, кого до секретов вообще не допускали.
Когда же приключилась беда со Славкой, подругой Ивара, еще пуще навострил уши балтский воевода тайных дел. Тут к нему и принесли лесного голубя-вяхиря, что летают в небе низко и бесшумно, оттого и у лазутчиков они в большой чести. А на голубе была записка, что раскрывала врагу план боевых порядков балтов, русинов и полян. Понял в этот час Озолинь, что провели его, что так и не успел бородатый воевода «перевертыша» отыскать среди своих. Была на том листочке бумаги изображена условным знаком балтская дружина. Место ей было отведено в самом центре, поскольку самые многочисленные были на острове балты и вдобавок славились в ратных делах стойкостью и особенным упрямством. А по левую руку от центра положено было стоять балтским же таинникам, которым полагалось не столько оборону крепить, сколько постараться охватить врага сбоку, начать окружение, в то время как основной фронт балтов надлежало немного прогнуть внутрь, заманивая свеев притворным отступлением. На отряд таинников из Балтии как раз и указывала стрелка в голубиной записке вражины-»перевертыша». Видимо, тут и следовало ждать главного напора Севера.
Смертная тоска охватила тогда душу Озолиня, но виду на людях не подал. Одинца он решил перед боем не беспокоить, а, переговорив с балтским воеводой, приговорили они снять с центра и сдвинуть на фланг две сотни балтских мечников, уроженцев приморских краев, что дрались отчаянно, потому как больше всех страдали от разбойничьих набегов свеев и норгов.
Переговорив с воеводой и все расставив по местам и на плане, и в душе, вернулся Озолинь в свою палатку. Да только не спалось лазутчику. Вызвал он к себе советчика, тайного друида, и говорил с ним некоторое время. После чего отпустил и долго сидел на кровати, вертя в руках записку и размышляя, в то время, как его люди разыскивали по всему лагерю Ивара. Тогда таинникам уже было известно, откуда взялся предательский голубь. Но так и не нашли нигде в лагере рыжего разведчика, и сон сморил Озолиня. Никому и не ведомо, о чем думал в ту ночь старшина балтских таинников, какими словами поминал Ивара и поминал ли вообще. Но именно той ночью кто-то отравил русинских таинников, а пришедший день не суждено было пережить и самому Озолиню.
– Крепко осерчал я тогда на тебя, сынок, – усмехнулся Одинец и почесал в затылке, а Ивар опустил очи долу. – А все-то оказалось иначе. Эх, кабы только знать заранее…
ГЛАВА 2
МИСКА С ВОДОЙ
– Честно говоря, я тебя тут уже давно в гости поджидаю, – невесело усмехнулся Птицелов, и Ян вдруг впервые увидел, что зорз скоротечно и как-то безнадежно, обреченно постарел. В висках Сигурда все требовательнее пробивалась ранняя седина, лицо было усталым, чуть ли не изможденным. Казалось, старшина зорзов только что вернулся из тягостного и опасного путешествия, в котором пространствовал чуть ли не всю свою жизнь, и вот теперь увидел, что домашний очаг остыл, дом разрушен врагами, а соседи его подчеркнуто не узнают и при встрече опасливо отводят взор.
Но не было у Сигурда никакого дома, не было и очага в нем, и соседей он себе никаких не обрел – лишь только одни слуги были рядом с ним, преданные и самоотверженные как собаки, и столь же бесполезные, если дело касалось тихой беседы и простого человеческого тепла и отдохновения. А может, все это тоже было, но не хватало лишь одного – самого Птицелова, всю жизнь стремящегося к Одному, забывая о Многом или попросту – больше ничему не придавая значения.
Ян молчал. Руки его были крепко скручены за спиной, и сейчас он чертыхался про себя от злости и горькой досады. Коростель вовсе не ожидал так скоро попасть в плен, не успев фактически ничего – ни Руту освободить, ни с врагом посчитаться. Хотя в душе он, возможно, лукавил перед самим собой: Коростель догадывался, что Птицелов ждет его, предполагал – зачем, и эти смутные догадки вперемешку с отчаянием и привели его сюда, в стан врага. А его поймали на крючок, точно рассчитав наживку. Последнее обстоятельство озадачивало его более всего, хотя миновать этот крючок он не мог и сознательно шел на него, чтобы схватиться с рыбаком в открытую.
За ночь Ян окончательно пришел в себя. Он понимал, что в нынешних планах Птицелова что-то дало трещину, что-то изменилось, и потому зорз был вынужден прибегнуть к последнему средству. Но что могло так измениться всего лишь за несколько дней с тех пор, как он сам фактически предался его власти? И ведь тогда Птицелов все-таки отпустил его? Этого Ян Коростель объяснить не мог, но он чувствовал, что зорз стремится заполучить не просто его, Яна, а что-то особенное в нем самом, нечто, скрытое для самого Коростеля, но отчего-то хорошо известное самому Птицелову. Ему казалось, что развязка близка, но что должно для этого произойти, Коростель никак не мог взять в голову. А прежде он должен во что бы то ни стало добраться до двух человек. Одну из них – спасти. А другого… Прошлой ночью он жаждал убить Молчуна – это, казалось, было сейчас его единственной целью, которой он жаждал с такой ненавистью. Сейчас он уже не был в этом уверен. Получалось, что Коростель просто пришел сюда, как прилетает бабочка – на свет огня, но этот огонь был черен, а его крылья и без того уже обгорели. Развязка была близка, она была совсем рядом…
Ян поднял тяжелую как свинец голову и ненавидяще глянул зорзу прямо в глаза.
– Я же говорил тебе, что ты непременно придешь сам. И, по-моему, ты уже на несколько часов опоздал, а?
– Что тебе от меня надо? – облизнул пересохшие губы Коростель. Птицелов шагнул к нему, рывком поднял Яна с лавки, повернул спиной и ловко разрезал путы невесть откуда появившимся в руке ножом. Затем легко толкнул, так что Ян не удержался на ватных ногах и едва не упал.
– Вот видишь? – услышал он насмешливый голос за спиной. – В лоб мы зачастую способны выдержать все бури небесные и грады земные, но достаточно только слегка подтолкнуть тебя в спину, и любой карточный домик немедленно рушится. В пух и прах! А что и есть такое – Человек, милый мой Ян, как не карточный домик?
– Где Рута? – процедил сквозь зубы Коростель, мысленно оценивая расстояние до зорза и свои силы.
– Она уже в пути, – успокоительно прикрыл глаза Птицелов. – Но ты не беспокойся – скоро уже мы тронемся вместе за ней вдогонку. Ты не рад, приятель? Тем более что твои друзья ведь не заставят себя ждать, верно? Потому надо поторопиться! Вот только интересно знать, как ты умудрился улизнуть у них из-под самого носа? Там же был кобольд!
Ян упрямо молчал, но в глазах его медленно разгорался нехороший огонек. Он и так догадывался: приманку будут вести перед ним, как морковь на шесте перед глупым вьючным ослом, зная, что он пойдет куда следует. Уже зная… Птицелов как всегда был неплохо осведомлен о нем, иначе откуда бы ему знать о Руте? Странно…
– Я никуда не пойду, – наконец прошептал Коростель. Это было неправдой, но сейчас Ян разозлился. Получается, что он опять был вынужден идти у зорза на поводу, просто в этот раз повод стал уже настоящей удавкой, могущей в любую минуту захлестнуть горло смертельной петлей.
– Думаю, все-таки пойдешь, – невозмутимо покачал головой Сигурд. – Когда выслушаешь.
– Когда сели в лужу Кукольник с Коротышкой, я впервые серьезно задумался. Они, конечно, олухи, дурни и притом еще петухи порядочные – им бы только друг перед другом хвост распускать. Одно слово – комедианты! – Это слово Птицелов произнес с особенным презрением, словно эту категорию людей он презирал больше всех иных людских сортов. Но было в этом слове что-то еще, то, чего Коростель не мог пока объяснить.
– Но зато свое дело они знают, и почище иных чистоплюев, – усмехнулся Сигурд. – И я почувствовал: что-то тут не то, братцы! Ведь магии, которую использовали мои слуги, ничто не может противостоять ни в этих землях, ни даже в Заповедных лесах друидов. Во всяком случае, мне таковая неизвестна. И все же кто-то это сделал! Кто-то встал у меня на пути! Ведь не дикий же друид-лесовик, не глупая как пробка деревянная кукла, и не выжившая из ума ведьма, которой уже давно пора бы впасть в старческий маразм?!
– Ты просто недооцениваешь магию друидов, – мстительно усмехнулся Коростель, но и мрачной же была его улыбка! Птицелов рассказал ему все, что случилось с Кукольником и Коротышкой, и Ян не знал – почему, но все же теперь немного приободрился. Получается, что Лисовин и Гвинпин были целы и невредимы, во всяком случае, до недавнего времени. О старой друидессе он прежде не раз слышал от Травника, и если была правдой хотя бы малая часть его рассказов – а не верить Симеону у Коростеля не было причин, – то Птицелов мог весьма и весьма заблуждаться насчет ее способностей остановить зорзов в собственном Лесу Круга.
– Нельзя недооценивать то, чего нет! – отрезал Птицелов. Зорз в мгновение ока преобразился: сейчас он был очень возбужден, лихорадочный румянец заиграл на его щеках, и все лицо Птицелова, минуту назад бледное и землистое, словно пылало и светилось изнутри темным пламенем. – У друидов никогда не было и не могло быть никакой магии. Друиды – это не творцы, они – жрецы, адепты, понимаешь? У служителей не бывает своих Искусств, они подобны планетам, а не звездам – всегда светят только отраженным светом. Конечно, у них есть всякие свои, друидские штучки, но это – надерганные отовсюду дешевые фокусы и причитания безумных кликуш. Там нет главного – Системы. Они, может быть, еще знают Правила Цветов, но пусть попробуют постичь Правила Соцветий!
Ян непонимающе смотрел на зорза – он никогда еще его не видел таким.
– У Реки мы ведь тоже не пробились… И что – выходит, нас не пропустили два бесплотных духа? Да еще безмозглый чуд с собачьей башкой вместо нормальной человеческой головы? Ведь это просто смешно! Но это так!!! Сюда мы кое-как вернулись, уже на издыхании – и вот результат. Мне нужно было сразу догадаться: кто-то мешает! Или что-то…
Ян с угрюмым видом слушал откровения Птицелова. Тот, казалось, рассуждал вслух и вместе с тем все время обращался к Коростелю, будто призывал его в судьи или советчики. Хотя Яну больше ничего и не оставалось: по углам маленькой закопченной комнаты неподвижными изваяниями застыли Колдун и Лекарь – оба со следами ран на лицах, угрюмые, молчаливые и смертельно опасные.
Птицелов на секунду перевел дух – у него неожиданно перехватило дыхание, и он никак не мог отдышаться. Куда только подевались все его былое равнодушие и хорошо наигранное безразличие! Зорз был возбужден, возмущен, разъярен – и по-прежнему очень опасен. Сейчас он напряженно искал пути к себе прежнему и, похоже, обретал их. Коростель про себя от души пожелал ему провалиться сквозь землю – наверное, это был бы наилучший выход для всех. Кроме него и Руты.
– И тогда я все-таки нашел его, того, кто мне мешал. Понимаешь, Ян?! Ты себе хотя бы представляешь, кто это может быть?
Молчание было ему ответом. Впрочем, Ян прислушивался уже с понятным интересом. Он искал в Птицелове брешь. Хоть какую-то.
– С детства, с самого что ни на есть сопливого пацанства, я всегда приучал себя искать все причины собственных бед и болячек только в себе. Исключительно в себе! И хорошо, что я вовремя об этом вспомнил – потому что я стал об этом думать!
Птицелов саркастически возвел очи долу. Все в нем было сейчас, пожалуй, одинаково и искренне, и фальшиво. Коростель прежде в жизни никогда не видел, чтобы в одном человеке эти черты уживались настолько равноправно и настолько – независимо. Он не верил Птицелову, не верил ни единому его слову. Но он слушал, хотя бы для того, чтобы за время этих философских диалогов вновь набраться сил, пусть и пополам с темным отчаянием.
То, что поведал ему Птицелов о событиях на Пароме Слез, стало для Яна полной неожиданностью. Он ничего не знал о посмертной судьбе Книгочея, который, оказывается, и на том свете продолжал бороться с зорзами и помогать своим друзьям-друидам. Он вообще ничего не знал о том, что такое возможно! И он не мог себе даже представить, что возможен союз двух духов, один из которых отпущен буквально с того света! Он и не подозревал, куда попали Лисовин с Гвинпином, и есть ли вообще такие странные места в том мире, обитателем которого он всегда себя считал. Но главное было в том, что вновь стали оживать страницы прошлого: его дом, встреча с Камероном, смерть старого друида и… миска с водой.
– Я сразу ее вспомнил. – Голос Птицелова теперь был глухим, дыхание – прерывистым. – Долгими вечерами, безрадостными утрами, день и ночь я ломал голову: где, в чем я когда-то допустил ошибку? И, наконец, понял! Именно той ночью, в поединке с Камероном, в том проклятом лесу я утратил себя. Не всего, разумеется, но – именно те силы, восполнить которые в итоге я, похоже, оказался уже не в силах.
– Это не было поединком, – мрачно отозвался из своего угла Коростель.
– Что ты сказал? – Брови Птицелова влетели вверх.
– Это не было поединком, – упрямо повторил Коростель. – Это было предательское нападение из засады. Подлость! Как мерзкая рысь, которая всегда прыгает с дерева тебе на спину.
– Ты так думаешь? – холодно осведомился зорз. Он, казалось, искренне заинтересовался словами своего пленника.
– Я знаю, – ответил Коростель. – Камерон мне сам это рассказал… перед смертью. Он еще сказал, что узнал ваше оружие.
– А я и не собирался устраивать всякие там рыцарские поединки, показные единоборства и прочую ерунду, – усмехнулся Птицелов. – Эти кодексы чести, я так думаю – плохое подспорье в настоящем деле. Они, знаешь ли, мешают результату! Жаль, что мы все-таки не убили старика, а только ранили. Впрочем, – он заговорщицки поднял палец, – иное ранение подчас бывает опаснее даже смертельной раны. Надо только хорошо знать, куда бить!
Коростель промолчал, но весь обратился в слух. Он уже знал, что Птицелов вновь намеревается использовать его в своей дьявольской игре, но отнюдь не собирался быть в ней послушной пешкой. Коростель поджидал только удобного момента, чтобы решить все. А потом, наверное, придется умереть.
Нападение на Камерона из засады в литвинских лесах, неподалеку от старой крепости Аукмер, зорзы готовили столь же долго, сколь и тщательно. Последние два дня пути старого друида до реки, неподалеку от которой стоял дом Яна Коростеля, Колдун с Коротышкой неотлучно следовали за Камероном на почтительном расстоянии. Засада зорзов была устроена мастерски: пару раз всего в нескольких шагах от скрытых в кустах зорзов проходил могучий олень, а однажды просеменила приземистая, вечно озабоченная кабаниха, полосатому отпрыску которой в итоге пришлось внести разнообразие к походному кухонному столу маявшихся от безделья подручных Птицелова. Но даже высокое воинское искусство зорзов, изрядно подкрепленное магией некромантов, помогло напавшим не сразу. Камерон, быстро оправившись от неожиданности ночного нападения, сумел ловко отразить замотанным в плащ локтем брошенный в него нож, отбил лезвием меча удар топора, но тут же получил в шею из духовой трубки невидимую в ночной тьме иглу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Неужто? – словно бы всерьез удивился Травник. – Ну, дела, братцы…
Кусочки кусочками, а рассказ Одинца еще раз подтвердил старую истину: под всякими слухами всегда лежит реальное основание, но вот какой стороной – это всегда вопрос.
Еще до трагедии на острове Колдун заподозрил Одинец, воевода русинских таинников, в стане балтов «перевертыша» – шпиона северян. Тот ничем себя не выдавал, да больно уж точно и уверенно караулили свейские секреты все, казалось бы, самые лакомые для умного лазутчика пути проникновения в северный лагерь, на которые любой нормальный человек сразу бы махнул рукой. Да только не опытный лазутчик, каковых в то время было немало и у балтов, и у русинов, да и, чего греха таить, у свеев и норгов хватало. Там хитроумной науке разведки и наоборот – ловле чужих лазутчиков обучал непревзойденный мечник Шедув, человек с очень дальнего Востока, невесть как попавший к дворам свейских королей да норгских ярлов.
И так, и этак меняли маршруты своих таинников и Одинец, и Озолинь, да только все без толку – постоянно нарывались проныры на секреты северян и теряли то одного, а то и двух товарищей. Своих погибших проныры неизменно притаскивали обратно в лагерь, а хоронили где-то в лесу, тайком, подальше от чужого глаза. И все больше склонялись оба тайных дел воеводы, что завелся в лагере соглядатай, да не простой – опытный, что знает, когда лазутчики уходят из лагеря и куда в эту ночь путь держать будут. Не раз пытались поймать предателя и Одинец, и Озолинь, да не знал никто из них, в какую сторону глядеть следует – кругом были либо свои, давно проверенные, либо те, кого до секретов вообще не допускали.
Когда же приключилась беда со Славкой, подругой Ивара, еще пуще навострил уши балтский воевода тайных дел. Тут к нему и принесли лесного голубя-вяхиря, что летают в небе низко и бесшумно, оттого и у лазутчиков они в большой чести. А на голубе была записка, что раскрывала врагу план боевых порядков балтов, русинов и полян. Понял в этот час Озолинь, что провели его, что так и не успел бородатый воевода «перевертыша» отыскать среди своих. Была на том листочке бумаги изображена условным знаком балтская дружина. Место ей было отведено в самом центре, поскольку самые многочисленные были на острове балты и вдобавок славились в ратных делах стойкостью и особенным упрямством. А по левую руку от центра положено было стоять балтским же таинникам, которым полагалось не столько оборону крепить, сколько постараться охватить врага сбоку, начать окружение, в то время как основной фронт балтов надлежало немного прогнуть внутрь, заманивая свеев притворным отступлением. На отряд таинников из Балтии как раз и указывала стрелка в голубиной записке вражины-»перевертыша». Видимо, тут и следовало ждать главного напора Севера.
Смертная тоска охватила тогда душу Озолиня, но виду на людях не подал. Одинца он решил перед боем не беспокоить, а, переговорив с балтским воеводой, приговорили они снять с центра и сдвинуть на фланг две сотни балтских мечников, уроженцев приморских краев, что дрались отчаянно, потому как больше всех страдали от разбойничьих набегов свеев и норгов.
Переговорив с воеводой и все расставив по местам и на плане, и в душе, вернулся Озолинь в свою палатку. Да только не спалось лазутчику. Вызвал он к себе советчика, тайного друида, и говорил с ним некоторое время. После чего отпустил и долго сидел на кровати, вертя в руках записку и размышляя, в то время, как его люди разыскивали по всему лагерю Ивара. Тогда таинникам уже было известно, откуда взялся предательский голубь. Но так и не нашли нигде в лагере рыжего разведчика, и сон сморил Озолиня. Никому и не ведомо, о чем думал в ту ночь старшина балтских таинников, какими словами поминал Ивара и поминал ли вообще. Но именно той ночью кто-то отравил русинских таинников, а пришедший день не суждено было пережить и самому Озолиню.
– Крепко осерчал я тогда на тебя, сынок, – усмехнулся Одинец и почесал в затылке, а Ивар опустил очи долу. – А все-то оказалось иначе. Эх, кабы только знать заранее…
ГЛАВА 2
МИСКА С ВОДОЙ
– Честно говоря, я тебя тут уже давно в гости поджидаю, – невесело усмехнулся Птицелов, и Ян вдруг впервые увидел, что зорз скоротечно и как-то безнадежно, обреченно постарел. В висках Сигурда все требовательнее пробивалась ранняя седина, лицо было усталым, чуть ли не изможденным. Казалось, старшина зорзов только что вернулся из тягостного и опасного путешествия, в котором пространствовал чуть ли не всю свою жизнь, и вот теперь увидел, что домашний очаг остыл, дом разрушен врагами, а соседи его подчеркнуто не узнают и при встрече опасливо отводят взор.
Но не было у Сигурда никакого дома, не было и очага в нем, и соседей он себе никаких не обрел – лишь только одни слуги были рядом с ним, преданные и самоотверженные как собаки, и столь же бесполезные, если дело касалось тихой беседы и простого человеческого тепла и отдохновения. А может, все это тоже было, но не хватало лишь одного – самого Птицелова, всю жизнь стремящегося к Одному, забывая о Многом или попросту – больше ничему не придавая значения.
Ян молчал. Руки его были крепко скручены за спиной, и сейчас он чертыхался про себя от злости и горькой досады. Коростель вовсе не ожидал так скоро попасть в плен, не успев фактически ничего – ни Руту освободить, ни с врагом посчитаться. Хотя в душе он, возможно, лукавил перед самим собой: Коростель догадывался, что Птицелов ждет его, предполагал – зачем, и эти смутные догадки вперемешку с отчаянием и привели его сюда, в стан врага. А его поймали на крючок, точно рассчитав наживку. Последнее обстоятельство озадачивало его более всего, хотя миновать этот крючок он не мог и сознательно шел на него, чтобы схватиться с рыбаком в открытую.
За ночь Ян окончательно пришел в себя. Он понимал, что в нынешних планах Птицелова что-то дало трещину, что-то изменилось, и потому зорз был вынужден прибегнуть к последнему средству. Но что могло так измениться всего лишь за несколько дней с тех пор, как он сам фактически предался его власти? И ведь тогда Птицелов все-таки отпустил его? Этого Ян Коростель объяснить не мог, но он чувствовал, что зорз стремится заполучить не просто его, Яна, а что-то особенное в нем самом, нечто, скрытое для самого Коростеля, но отчего-то хорошо известное самому Птицелову. Ему казалось, что развязка близка, но что должно для этого произойти, Коростель никак не мог взять в голову. А прежде он должен во что бы то ни стало добраться до двух человек. Одну из них – спасти. А другого… Прошлой ночью он жаждал убить Молчуна – это, казалось, было сейчас его единственной целью, которой он жаждал с такой ненавистью. Сейчас он уже не был в этом уверен. Получалось, что Коростель просто пришел сюда, как прилетает бабочка – на свет огня, но этот огонь был черен, а его крылья и без того уже обгорели. Развязка была близка, она была совсем рядом…
Ян поднял тяжелую как свинец голову и ненавидяще глянул зорзу прямо в глаза.
– Я же говорил тебе, что ты непременно придешь сам. И, по-моему, ты уже на несколько часов опоздал, а?
– Что тебе от меня надо? – облизнул пересохшие губы Коростель. Птицелов шагнул к нему, рывком поднял Яна с лавки, повернул спиной и ловко разрезал путы невесть откуда появившимся в руке ножом. Затем легко толкнул, так что Ян не удержался на ватных ногах и едва не упал.
– Вот видишь? – услышал он насмешливый голос за спиной. – В лоб мы зачастую способны выдержать все бури небесные и грады земные, но достаточно только слегка подтолкнуть тебя в спину, и любой карточный домик немедленно рушится. В пух и прах! А что и есть такое – Человек, милый мой Ян, как не карточный домик?
– Где Рута? – процедил сквозь зубы Коростель, мысленно оценивая расстояние до зорза и свои силы.
– Она уже в пути, – успокоительно прикрыл глаза Птицелов. – Но ты не беспокойся – скоро уже мы тронемся вместе за ней вдогонку. Ты не рад, приятель? Тем более что твои друзья ведь не заставят себя ждать, верно? Потому надо поторопиться! Вот только интересно знать, как ты умудрился улизнуть у них из-под самого носа? Там же был кобольд!
Ян упрямо молчал, но в глазах его медленно разгорался нехороший огонек. Он и так догадывался: приманку будут вести перед ним, как морковь на шесте перед глупым вьючным ослом, зная, что он пойдет куда следует. Уже зная… Птицелов как всегда был неплохо осведомлен о нем, иначе откуда бы ему знать о Руте? Странно…
– Я никуда не пойду, – наконец прошептал Коростель. Это было неправдой, но сейчас Ян разозлился. Получается, что он опять был вынужден идти у зорза на поводу, просто в этот раз повод стал уже настоящей удавкой, могущей в любую минуту захлестнуть горло смертельной петлей.
– Думаю, все-таки пойдешь, – невозмутимо покачал головой Сигурд. – Когда выслушаешь.
– Когда сели в лужу Кукольник с Коротышкой, я впервые серьезно задумался. Они, конечно, олухи, дурни и притом еще петухи порядочные – им бы только друг перед другом хвост распускать. Одно слово – комедианты! – Это слово Птицелов произнес с особенным презрением, словно эту категорию людей он презирал больше всех иных людских сортов. Но было в этом слове что-то еще, то, чего Коростель не мог пока объяснить.
– Но зато свое дело они знают, и почище иных чистоплюев, – усмехнулся Сигурд. – И я почувствовал: что-то тут не то, братцы! Ведь магии, которую использовали мои слуги, ничто не может противостоять ни в этих землях, ни даже в Заповедных лесах друидов. Во всяком случае, мне таковая неизвестна. И все же кто-то это сделал! Кто-то встал у меня на пути! Ведь не дикий же друид-лесовик, не глупая как пробка деревянная кукла, и не выжившая из ума ведьма, которой уже давно пора бы впасть в старческий маразм?!
– Ты просто недооцениваешь магию друидов, – мстительно усмехнулся Коростель, но и мрачной же была его улыбка! Птицелов рассказал ему все, что случилось с Кукольником и Коротышкой, и Ян не знал – почему, но все же теперь немного приободрился. Получается, что Лисовин и Гвинпин были целы и невредимы, во всяком случае, до недавнего времени. О старой друидессе он прежде не раз слышал от Травника, и если была правдой хотя бы малая часть его рассказов – а не верить Симеону у Коростеля не было причин, – то Птицелов мог весьма и весьма заблуждаться насчет ее способностей остановить зорзов в собственном Лесу Круга.
– Нельзя недооценивать то, чего нет! – отрезал Птицелов. Зорз в мгновение ока преобразился: сейчас он был очень возбужден, лихорадочный румянец заиграл на его щеках, и все лицо Птицелова, минуту назад бледное и землистое, словно пылало и светилось изнутри темным пламенем. – У друидов никогда не было и не могло быть никакой магии. Друиды – это не творцы, они – жрецы, адепты, понимаешь? У служителей не бывает своих Искусств, они подобны планетам, а не звездам – всегда светят только отраженным светом. Конечно, у них есть всякие свои, друидские штучки, но это – надерганные отовсюду дешевые фокусы и причитания безумных кликуш. Там нет главного – Системы. Они, может быть, еще знают Правила Цветов, но пусть попробуют постичь Правила Соцветий!
Ян непонимающе смотрел на зорза – он никогда еще его не видел таким.
– У Реки мы ведь тоже не пробились… И что – выходит, нас не пропустили два бесплотных духа? Да еще безмозглый чуд с собачьей башкой вместо нормальной человеческой головы? Ведь это просто смешно! Но это так!!! Сюда мы кое-как вернулись, уже на издыхании – и вот результат. Мне нужно было сразу догадаться: кто-то мешает! Или что-то…
Ян с угрюмым видом слушал откровения Птицелова. Тот, казалось, рассуждал вслух и вместе с тем все время обращался к Коростелю, будто призывал его в судьи или советчики. Хотя Яну больше ничего и не оставалось: по углам маленькой закопченной комнаты неподвижными изваяниями застыли Колдун и Лекарь – оба со следами ран на лицах, угрюмые, молчаливые и смертельно опасные.
Птицелов на секунду перевел дух – у него неожиданно перехватило дыхание, и он никак не мог отдышаться. Куда только подевались все его былое равнодушие и хорошо наигранное безразличие! Зорз был возбужден, возмущен, разъярен – и по-прежнему очень опасен. Сейчас он напряженно искал пути к себе прежнему и, похоже, обретал их. Коростель про себя от души пожелал ему провалиться сквозь землю – наверное, это был бы наилучший выход для всех. Кроме него и Руты.
– И тогда я все-таки нашел его, того, кто мне мешал. Понимаешь, Ян?! Ты себе хотя бы представляешь, кто это может быть?
Молчание было ему ответом. Впрочем, Ян прислушивался уже с понятным интересом. Он искал в Птицелове брешь. Хоть какую-то.
– С детства, с самого что ни на есть сопливого пацанства, я всегда приучал себя искать все причины собственных бед и болячек только в себе. Исключительно в себе! И хорошо, что я вовремя об этом вспомнил – потому что я стал об этом думать!
Птицелов саркастически возвел очи долу. Все в нем было сейчас, пожалуй, одинаково и искренне, и фальшиво. Коростель прежде в жизни никогда не видел, чтобы в одном человеке эти черты уживались настолько равноправно и настолько – независимо. Он не верил Птицелову, не верил ни единому его слову. Но он слушал, хотя бы для того, чтобы за время этих философских диалогов вновь набраться сил, пусть и пополам с темным отчаянием.
То, что поведал ему Птицелов о событиях на Пароме Слез, стало для Яна полной неожиданностью. Он ничего не знал о посмертной судьбе Книгочея, который, оказывается, и на том свете продолжал бороться с зорзами и помогать своим друзьям-друидам. Он вообще ничего не знал о том, что такое возможно! И он не мог себе даже представить, что возможен союз двух духов, один из которых отпущен буквально с того света! Он и не подозревал, куда попали Лисовин с Гвинпином, и есть ли вообще такие странные места в том мире, обитателем которого он всегда себя считал. Но главное было в том, что вновь стали оживать страницы прошлого: его дом, встреча с Камероном, смерть старого друида и… миска с водой.
– Я сразу ее вспомнил. – Голос Птицелова теперь был глухим, дыхание – прерывистым. – Долгими вечерами, безрадостными утрами, день и ночь я ломал голову: где, в чем я когда-то допустил ошибку? И, наконец, понял! Именно той ночью, в поединке с Камероном, в том проклятом лесу я утратил себя. Не всего, разумеется, но – именно те силы, восполнить которые в итоге я, похоже, оказался уже не в силах.
– Это не было поединком, – мрачно отозвался из своего угла Коростель.
– Что ты сказал? – Брови Птицелова влетели вверх.
– Это не было поединком, – упрямо повторил Коростель. – Это было предательское нападение из засады. Подлость! Как мерзкая рысь, которая всегда прыгает с дерева тебе на спину.
– Ты так думаешь? – холодно осведомился зорз. Он, казалось, искренне заинтересовался словами своего пленника.
– Я знаю, – ответил Коростель. – Камерон мне сам это рассказал… перед смертью. Он еще сказал, что узнал ваше оружие.
– А я и не собирался устраивать всякие там рыцарские поединки, показные единоборства и прочую ерунду, – усмехнулся Птицелов. – Эти кодексы чести, я так думаю – плохое подспорье в настоящем деле. Они, знаешь ли, мешают результату! Жаль, что мы все-таки не убили старика, а только ранили. Впрочем, – он заговорщицки поднял палец, – иное ранение подчас бывает опаснее даже смертельной раны. Надо только хорошо знать, куда бить!
Коростель промолчал, но весь обратился в слух. Он уже знал, что Птицелов вновь намеревается использовать его в своей дьявольской игре, но отнюдь не собирался быть в ней послушной пешкой. Коростель поджидал только удобного момента, чтобы решить все. А потом, наверное, придется умереть.
Нападение на Камерона из засады в литвинских лесах, неподалеку от старой крепости Аукмер, зорзы готовили столь же долго, сколь и тщательно. Последние два дня пути старого друида до реки, неподалеку от которой стоял дом Яна Коростеля, Колдун с Коротышкой неотлучно следовали за Камероном на почтительном расстоянии. Засада зорзов была устроена мастерски: пару раз всего в нескольких шагах от скрытых в кустах зорзов проходил могучий олень, а однажды просеменила приземистая, вечно озабоченная кабаниха, полосатому отпрыску которой в итоге пришлось внести разнообразие к походному кухонному столу маявшихся от безделья подручных Птицелова. Но даже высокое воинское искусство зорзов, изрядно подкрепленное магией некромантов, помогло напавшим не сразу. Камерон, быстро оправившись от неожиданности ночного нападения, сумел ловко отразить замотанным в плащ локтем брошенный в него нож, отбил лезвием меча удар топора, но тут же получил в шею из духовой трубки невидимую в ночной тьме иглу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43