Он искал себе собеседника. И в итоге им стал каждый, кто впервые принимался изучать магические искусства! Представляете? Не случайно, Правила Цветов их автор поместил в самое начало Свода Магических искусств.
– Но, насколько я знаю, большинство начинающих адептов магии пролистывают Правила Цветов вполглаза – уж слишком просты они кажутся искателям глубоких истин и откровений, да и слава у этих Правил равно как у предписаний для начинающих подмастерьев. Все просто и – ясно. Разве не так, Симеон? – воскликнул Март.
– Нет, далеко не все здесь так просто, как, быть может, кажется на первый взгляд, – не согласился Травник. – Но у нас еще будет время поговорить об этом. Пока же я предлагаю: давайте остановимся на ночлег вон в той деревушке. – Симеон указал на виднеющиеся неподалеку, как раз на их пути, десяток-другой покосившихся домов. – Как я понимаю, все деревушки тут заброшены еще давно. Знать бы только – почему?
– Может быть, ночные хозяйничают? – неуверенно предположил Збышек.
– Не думаю, – ответил Травник. – Что-то здесь другое. Если помнишь, мы и в первый раз не встретили ни одного жилого хутора, кроме деревни Мотеюнаса.
– Давайте зайдем, – тоже предложила Эгле. – Я, честно говоря, так давно уже хочу к костру.
Травник оказался прав – деревенька была пуста, как и несколько других, что уже повстречались друидам на пути в Подземелье. Путники отыскали сарай покрепче, у которого наверху еще сохранилась ветхая крыша. Все дома в деревне были в самом плачевном виде – покосившиеся, с сорванными крышами, все в грязных лужах от подтаявшего снега на провалившихся полах. В сарае же было чисто, сухо и пахло, как ни странно, хлебом. Март быстро разложил костер, натаскал топлива, благо коротких бревен и жердей вокруг было в достатке, и скоро друиды уже нежились у огня, угощаясь деревенскими гостинцами, среди которых немалую толику занимало отменное копченое сало и неизменные медовые лепешки – гордость справной хозяйки Мотеюнаса.
– А почему ты считаешь, что придумавший Правила Цветов хотел спора? – напомнил Збышек Симеону, который блаженно развалился в куче старой соломы, баюкая ноющее плечо.
– Я полагаю, что он специально написал свои Правила нарочито простыми. Торопливый ум вообще крайне редко задерживается на простом, – заметил Травник, – ему вечно подавай загадки и тайны.
Костер здесь горел как-то особенно уютно, по-домашнему, легко отдавая тепло почти без дыма и копоти. Весело потрескивали ветки и поленца, в глубине жара играли, переливаясь алым и черным, угли, и усталость незаметно уходила из тела и души. Травник вновь удивился про себя, отчего же эти деревни опустели? Что заставило жителей некогда покинуть свои дома и уйти невесть куда, оставив землю, на которой было неплохо быть даже под открытым небом, у простого огня, сложенного из обломков прошлой жизни? Но у Травника не было ответа, хотя иногда ему казалось, что разгадка – где-то рядом, в этих самих избушках, сараях, развалившихся колодцах и сгнивших дровяных поленницах. И он никак не мог ухватить постоянно ускользавшую мысль и сразу смирялся – отходил в сторону, зная, что скоро вновь начнет неотрывно думать о загадке этих странных земель и людей, которые решились их покинуть.
– Выходит, эти Правила – просто вступление к Своду Магии, и ничего больше?
– Для многих – да, – согласился Травник. – Для некоторых же – это окончание Свода.
– Они что – читают его задом наперед? – недоверчиво хмыкнул Март.
– Нет, Збых, – ответил Симеон. – Я говорю о тех, кто постиг все Правила и добрался до Последнего.
– Погодите, что-то я не пойму! – запротестовала Эгле. – Насколько я знаю, и от бабушки тоже, что Свод Магических Искусств – это вовсе не книга, в которой все сразу расписано. Там значатся лишь первые главы, а потом уже последующие Правила являются глазам адепта лишь после того, как он постигнет предыдущие законы и обретет способность видеть, что написано дальше. Так меня и бабушка всегда учила.
– А как же он узнает, что уже постиг то, что нужно для перехода к следующему Правилу? – возразил Март? Ведь не у всякого адепта есть наставник, который ведет его от одной странице Свода – к другой?!
– Это же очень просто, глупенький мой Мартик! – засмеялась Эгле и тут же добавила покровительственным тоном. – Способность видеть следующее Правило как раз и говорит о том, что ты прошел предыдущее. Верно, Симеон?
– Думаю, да, – согласился улыбающийся Травник.
– Я тебя очень попрошу, Эгле, не называть меня больше «своим», «глупеньким» и в особенности – «Мартиком»! – ядовито процедил Збышек. – Будь, пожалуйста, впредь так добра.
– Хорошо, – весело откликнулась Эгле и украдкой показала ему язык. – Буду добра и впредь.
И пока Збышек не нашелся, чем продолжить готовый вот-вот вспыхнуть очередной обмен колкостями, Эгле поскорее обратилась к Травнику.
– А почему ты назвал цветочные правила окончанием Свода? Ты что – неужели добирался до конца магических искусств?
– Я – нет, конечно, – улыбнулся Травник. – Но один мудрый и хороший человек – да.
– И ты с ним разговаривал? – чувствуя, как у него перехватывает дух, чуть ли не прошептал Март, разом забывший все обиды на своенравную Эгле.
– А как ему это удалось? – в свою очередь поразилась Эгле.
– Конечно, разговаривал, – ответил Симеон. – А пройти весь Свод Правил, все испытания и проверки, которые связаны с каждым Правилом, не хватит и целой человеческой жизни.
Он усмехнулся двум парам устремленных на него глаз.
– Это был мой Наставник, Камерон. Ему удалось дойти до конца Свода, потому что он и не стремился примерить все эти Правила на себя. Он их просто прочитал, чтобы Понять. И, видимо, ему это удалось.
– И что он нашел в конце Свода? – потрясенно прошептал Март.
– А как вы думаете? – лукаво усмехнулся друид.
Март и Эгле неожиданно глянули друг на друга и, обернувшись к Травнику, разом выпалили:
– Правила Цветов! Вот это да!!!
«Хорошие все-таки ребята», – вздохнул в душе Симеон. «Они обязательно найдут, должны найти путь друг к другу. Вот только я никак не могу понять, для чего же судьбе понадобилось делать эту дорогу такой длинной и трудной?»
ГЛАВА 18
ДОМ
– Ну, что? Вот мы и у цели, – усмехнулся Птицелов, весело отряхиваясь от снежной пыли. – Что ж ты стоишь, парень? Встречай родные пенаты!
Он отодвинул куст сирени, и Ян Коростель в замешательстве остановился перед увиденным. Он просто не верил своим глазам.
Наполовину засыпанный снегом, в нескольких десятках шагов от него стоял дом. Он был весь черный, так что больно было смотреть; словно кто-то долго и методично коптил его стены и окна, методично разжигая под окнами раз за разом костры со смолой. Кое-где по стенам легли серые разводы, похожие на сумеречные тени; окна были целы, но покрыты толстым слоем не то пыли, не то золы. Весь закопченный, торчал и изрядно покосившийся забор, и даже полурассыпавшаяся поленница будто в огне побывала – каждое бревно чернело из снега угольным столбиком. При всем этом стены и крыша были целы, дом по-прежнему крепко стоял, весь окруженный глубокими сугробами, а на крыше, напротив, снега не было совсем. Зато она вся была усеяна порыжевшей прошлогодней сосновой хвоей, и огромное желтеющее пятно на фоне белых снеговых шапок, облюбовавших длинные ветви деревьев, выглядела почти нереально.
Вокруг стояла необычная тишина: не слышно было ни потрескивания веток, ни птичьих голосов, лишь легкий ветерок, хлопотливо шурша, по-свойски хозяйничал в сосновых кронах, покачивая устремленные в небо стволы. На снегу не было видно и ничьих следов, хотя в прошлые годы старенький дом Коростеля охотно навещали пугливые зайцы и любопытные сороки. Все словно вымерло кругом, и сердце Яна тревожно заныло.
От Птицелова не укрылось замешательство его проводника, и Сигурд первым легко и быстро зашагал по сугробам к забору. Тут же Коростель услышал за спиной нетерпеливое покашливание Колдуна и медленно побрел к дому. Он не мог ничего понять, но здесь случилось что-то страшное, и в душе Яна тяжело ворочался липкий, обессиливающий страх.
Не дойдя всего нескольких шагов до забора, Птицелов остановился и внимательно оглядел поверх частокола двери дома. Они были заперты, и на крыльце что-то неясно чернело, какая-то угольная крошка или старая зола. Зорз, однако, в дом не пошел, а гибко нагнулся, зачерпнул горсть снега и, ловко слепив легкий снежок, мягко бросил им в закрытое окно. Ставни, на которые всегда запирали дома в этой глуши, даже если хозяева отсутствовали всего лишь день или два, тихо дрогнули. Птицелов некоторое время оценивающе смотрел на них, размышляя о чем-то, но ни с кем своими мыслями не поделился. Это вообще было не в его привычках. Затем Птицелов очень осторожно повернулся и пошел в обход дома. Обойдя его с заднего торца, он остановился, скрытый от Коростеля и своих подручных почерневшими бревенчатыми стенами, и некоторое время стоял там, озабоченно насвистывая какой-то невнятный мотивчик. Затем зорз вышел по другую сторону забора, отряхивая испачканные чем-то черным ладони, и озабоченно взглянул на Яна исподлобья.
– Ну, что, Ян Коростель, никогда не знаешь, как тебя встретят после долгой разлуки, а? И поделом нам с тобой: сидели бы дома, не шлялись по городам и весям, глядишь – и остались бы при своих. Хотя тут, видимо, уже не тот случай…
– Что здесь произошло? – тревожно спросил Коростель.
– Угадаешь с трех раз? – попытался пошутить зорз, но Коростель видел – Птицелову сейчас тоже не до смеха.
– А ты уже знаешь?
– Пожалуй, да… Хоть и не во всех подробностях.
– Тогда, может, объяснишь?
С минуту Сигурд молча смотрел на Коростеля, будто пытался прочитать что-то в его глазах. Но недоумение Яна было искренним и неподдельным, и Птицелов покачал головой.
– Это все твоя жадность, приятель, – сокрушенно вздохнул он и продолжил, видя перед собой непонимающие глаза, – или, если угодно, излишняя бережливость, что зачастую сродни мелочности. Заруби себе это на будущее. В смысле – на носу. Ту самую ночь, когда к тебе пришел старый друид, надеюсь, помнишь?
Ян кивнул.
– Вот то-то и оно. А эту миску с водой, куда Камерон заклятье спровадил, ты куда на ночь ставил? Туда, что ли?
И Птицелов кивнул в ту сторону, откуда он только что вышел из-за дома.
– Туда, – согласился Ян. Ночь с умирающим Камероном он вспоминал очень часто за минувшие полгода, и поэтому помнил, как ему казалось, во всех деталях.
– Где держал? – Птицелов наклонил голову, как умная гончая, которой сейчас предстояло выбирать из клубка запахов единственно правильный след.
– Там бревно было, на нем миску и оставил. А потом, уже на следующий день тебе и твоим прихлебателям ее показывал. Дурак, – не удержался и прибавил с досадой Коростель.
– Это точно, – согласился Птицелов, не обратив внимания на «прихлебателей», хотя стоящий сзади Лекарь громко засопел. – Дурак – не потому, что нам показал, в этом вопросе мы с тобой, видимо, к согласию так никогда и не придем. А жаль…
Птицелов помолчал, словно задумался о чем-то.
– А вот у дома ты эту миску оставил зря. Заклятие впиталось в дом, как видишь. А дурацкая миска ему в этом не помеха, будь она хоть алмазной. Нужно было воду в землю выливать, да подальше от своего жилья. Земля, она, брат, все в себя впитывает. И всех.
– Что же тогда осталось в миске? – нехотя и потому довольно хмуро спросил Ян. На душе у него тупыми когтями скребли черные кошки.
– В миске-то? – Птицелов поднял горсточку снега, медленно растер в руках. – В миске тогда уже не было заклятья. Только образ. Ну, чтобы тебе стало понятнее – что-то вроде следа. В том числе – и для нас. Именно по этой миске мы тогда и догадались, что старик умудрился противостоять заклятью, поскольку изображение в воде уже начинало тускнеть, чуть ли не на глазах. В тот день я впервые подумал, что потерпел неудачу, и теперь старый пройдоха-друид улизнул, пусть хотя бы даже и в смерть. Хотя и моя наиглавнейшая цель все же была достигнута: я убрал с пути своего опаснейшего врага, который в скором времени собирался мне ох как навредить! В итоге мне удалось сорвать возможный союз Севера с Востоком, и война, как видишь, до сих пор продолжается. А война, мой дорогой Ян Коростель, лучшее время для обделывания любых дел, ибо это – время неразберихи. И хаоса.
И только сейчас я начинаю понимать: ведь моя сила и моя удача остались здесь! Возле этого дома, в дурацкой миске с водой… Ты хоть понимаешь, как это страшно?! Но я, парень, отнюдь не из тех, кто, сложа руки, проклинает судьбу. Здесь, в этом доме, в этой земле, еще черт знает где, но здесь, – Птицелов простер перед собой руки, – разлита моя сила. И я вытяну ее обратно, уж будь уверен, вытяну до последней капельки! И в этом мне должна будет помочь одинокая и неприкаянная душа старого дурака, который наивно уверовал, что может избежать уготованной ему роли, пусть даже и в смерти! Слепец… Я войду в этот дом и обрету в нем то, что мне не суждено утратить так просто. И мы еще повоюем, глупый ты мой Ян! Мы еще посмотрим, кто кого.
Птицелов все говорил и говорил, упиваясь собственным красноречием, а Ян подошел к калитке и осторожно тронул ее рукой. Он и сейчас все-таки ожидал, что дом встретит его, как встречал прежде после долгого отсутствия. Но дом не отозвался на его немой призыв, в душе стояла пронзительная тишина, и только ветер спорил сам с собой и ругался над крышей. Коростель осторожно отворил калитку и ступил во двор.
Ощущение было такое, что после его ухода здесь так и не побывал никто из гостей, непрошеных, желанных или вовсе случайных. Непохоже было, чтобы дом навещали на случай проведать и соседи из деревни, где когда-то жила с родителями Рута. Во дворе царило особенное запустение, словно на всем – поленнице, колодце, месте для костра, скамейке – лежал тонкий слой невидимой зачарованной пыли. В колодезном ведре застыла большая ледышка, вся пропитанная черными вкраплениями сора. Двери сарайчика для садовой утвари и инструмента были приоткрыты и тихонько поскрипывали на ветру. На двери висел изрядно проржавевший замок. Ступени лестницы были завалены плотным, слежавшимся снегом, на котором почти не осталось следов сапог, когда Ян осторожно поднялся на крыльцо. В укромном месте под коротеньким, куцым навесом, защищавшем двери от дождя, Коростель нащупал ключ от двери, обтер его рукавицей и вставил в замочную скважину.
Замок подался не сразу, ржавчина и холод дали о себе знать. Наконец ключ провернулся раз, потом другой, и дужка нехотя высвободилась. Ян взялся за дверную ручку, чтобы, слегка потянув дверь на себя, выровнять петли и вынуть замок, и тут ему показалось, что внутри дома раздался какой-то звук. Он толком не расслышал, то ли это был шорох, то ли тихое шипение, но звук там только что был, и Коростель, тотчас же выпустив ручку, застыл, прижавшись к дверям.
– Что, воспоминания нахлынули? – усмехнулся Птицелов, который по-своему истолковал заминку Коростеля. – Это бывает… А дом-то твой, похоже, не очень-то тебя встречает: и двери не нараспашку, и вымерло все, да и вообще тут у тебя мерзковато – даже на погосте, по-моему веселее будет. А ведь говорил я тебе тогда: не броди зря по свету, сиди лучше дома да сторонись всяких подозрительных компаний, а лесных голодранцев – в особенности!
И Птицелов саркастически развел руками, мол, я-то предупреждал, вот только кто меня захотел слушать?
Ян постоял еще с минуту, но в доме было тихо, и он решил, что странный звук в комнате ему просто почудился. А, может, это просто ветер забрался в комнаты, играет там с фрамугой или одолел рассохшуюся форточку… Коростель с некоторым усилием вынул замок, взялся за дверную ручку и осторожно потянул на себя.
Дверь отворилась без скрипа, в сенях было сумрачно, несмотря на открытые ставни. Коростель, уходя с друидами, по старой деревенской привычке, чтобы в окна между ставнями не заглядывали всякие досужие бродяги, плотно задернул занавески. Он вошел в комнату, и сердце его болезненно сжалось. Стены комнаты тоже почернели, словно в доски въелась какая-то древняя, болезненная сырость. Даже на потолке повсюду были какие-то темно-бурые с разводами пятна, хотя в этом доме никогда не текла крыша. Затем Ян услышал, как в дом вошел Птицелов и остановился за его спиной. Коростель вздохнул и шагнул к столу.
Стол был чист, на нем не было ни пылинки, и только посередь столешницы чернело большое, не то выжженное, не то вытравленное пятно. Ян смотрел на него, не в силах сообразить, откуда тут взялось это пятно, коли дом все это время, еще с конца весны стоял заперт. Ему почему-то очень не хотелось касаться не только странного пятна, но даже и самого стола, и Коростель обошел его и, скинув полушубок, положил на кровать, стоявшую поодаль. В душе его сейчас было смятение, но самое главное – у него не было ощущения, что он вернулся домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Но, насколько я знаю, большинство начинающих адептов магии пролистывают Правила Цветов вполглаза – уж слишком просты они кажутся искателям глубоких истин и откровений, да и слава у этих Правил равно как у предписаний для начинающих подмастерьев. Все просто и – ясно. Разве не так, Симеон? – воскликнул Март.
– Нет, далеко не все здесь так просто, как, быть может, кажется на первый взгляд, – не согласился Травник. – Но у нас еще будет время поговорить об этом. Пока же я предлагаю: давайте остановимся на ночлег вон в той деревушке. – Симеон указал на виднеющиеся неподалеку, как раз на их пути, десяток-другой покосившихся домов. – Как я понимаю, все деревушки тут заброшены еще давно. Знать бы только – почему?
– Может быть, ночные хозяйничают? – неуверенно предположил Збышек.
– Не думаю, – ответил Травник. – Что-то здесь другое. Если помнишь, мы и в первый раз не встретили ни одного жилого хутора, кроме деревни Мотеюнаса.
– Давайте зайдем, – тоже предложила Эгле. – Я, честно говоря, так давно уже хочу к костру.
Травник оказался прав – деревенька была пуста, как и несколько других, что уже повстречались друидам на пути в Подземелье. Путники отыскали сарай покрепче, у которого наверху еще сохранилась ветхая крыша. Все дома в деревне были в самом плачевном виде – покосившиеся, с сорванными крышами, все в грязных лужах от подтаявшего снега на провалившихся полах. В сарае же было чисто, сухо и пахло, как ни странно, хлебом. Март быстро разложил костер, натаскал топлива, благо коротких бревен и жердей вокруг было в достатке, и скоро друиды уже нежились у огня, угощаясь деревенскими гостинцами, среди которых немалую толику занимало отменное копченое сало и неизменные медовые лепешки – гордость справной хозяйки Мотеюнаса.
– А почему ты считаешь, что придумавший Правила Цветов хотел спора? – напомнил Збышек Симеону, который блаженно развалился в куче старой соломы, баюкая ноющее плечо.
– Я полагаю, что он специально написал свои Правила нарочито простыми. Торопливый ум вообще крайне редко задерживается на простом, – заметил Травник, – ему вечно подавай загадки и тайны.
Костер здесь горел как-то особенно уютно, по-домашнему, легко отдавая тепло почти без дыма и копоти. Весело потрескивали ветки и поленца, в глубине жара играли, переливаясь алым и черным, угли, и усталость незаметно уходила из тела и души. Травник вновь удивился про себя, отчего же эти деревни опустели? Что заставило жителей некогда покинуть свои дома и уйти невесть куда, оставив землю, на которой было неплохо быть даже под открытым небом, у простого огня, сложенного из обломков прошлой жизни? Но у Травника не было ответа, хотя иногда ему казалось, что разгадка – где-то рядом, в этих самих избушках, сараях, развалившихся колодцах и сгнивших дровяных поленницах. И он никак не мог ухватить постоянно ускользавшую мысль и сразу смирялся – отходил в сторону, зная, что скоро вновь начнет неотрывно думать о загадке этих странных земель и людей, которые решились их покинуть.
– Выходит, эти Правила – просто вступление к Своду Магии, и ничего больше?
– Для многих – да, – согласился Травник. – Для некоторых же – это окончание Свода.
– Они что – читают его задом наперед? – недоверчиво хмыкнул Март.
– Нет, Збых, – ответил Симеон. – Я говорю о тех, кто постиг все Правила и добрался до Последнего.
– Погодите, что-то я не пойму! – запротестовала Эгле. – Насколько я знаю, и от бабушки тоже, что Свод Магических Искусств – это вовсе не книга, в которой все сразу расписано. Там значатся лишь первые главы, а потом уже последующие Правила являются глазам адепта лишь после того, как он постигнет предыдущие законы и обретет способность видеть, что написано дальше. Так меня и бабушка всегда учила.
– А как же он узнает, что уже постиг то, что нужно для перехода к следующему Правилу? – возразил Март? Ведь не у всякого адепта есть наставник, который ведет его от одной странице Свода – к другой?!
– Это же очень просто, глупенький мой Мартик! – засмеялась Эгле и тут же добавила покровительственным тоном. – Способность видеть следующее Правило как раз и говорит о том, что ты прошел предыдущее. Верно, Симеон?
– Думаю, да, – согласился улыбающийся Травник.
– Я тебя очень попрошу, Эгле, не называть меня больше «своим», «глупеньким» и в особенности – «Мартиком»! – ядовито процедил Збышек. – Будь, пожалуйста, впредь так добра.
– Хорошо, – весело откликнулась Эгле и украдкой показала ему язык. – Буду добра и впредь.
И пока Збышек не нашелся, чем продолжить готовый вот-вот вспыхнуть очередной обмен колкостями, Эгле поскорее обратилась к Травнику.
– А почему ты назвал цветочные правила окончанием Свода? Ты что – неужели добирался до конца магических искусств?
– Я – нет, конечно, – улыбнулся Травник. – Но один мудрый и хороший человек – да.
– И ты с ним разговаривал? – чувствуя, как у него перехватывает дух, чуть ли не прошептал Март, разом забывший все обиды на своенравную Эгле.
– А как ему это удалось? – в свою очередь поразилась Эгле.
– Конечно, разговаривал, – ответил Симеон. – А пройти весь Свод Правил, все испытания и проверки, которые связаны с каждым Правилом, не хватит и целой человеческой жизни.
Он усмехнулся двум парам устремленных на него глаз.
– Это был мой Наставник, Камерон. Ему удалось дойти до конца Свода, потому что он и не стремился примерить все эти Правила на себя. Он их просто прочитал, чтобы Понять. И, видимо, ему это удалось.
– И что он нашел в конце Свода? – потрясенно прошептал Март.
– А как вы думаете? – лукаво усмехнулся друид.
Март и Эгле неожиданно глянули друг на друга и, обернувшись к Травнику, разом выпалили:
– Правила Цветов! Вот это да!!!
«Хорошие все-таки ребята», – вздохнул в душе Симеон. «Они обязательно найдут, должны найти путь друг к другу. Вот только я никак не могу понять, для чего же судьбе понадобилось делать эту дорогу такой длинной и трудной?»
ГЛАВА 18
ДОМ
– Ну, что? Вот мы и у цели, – усмехнулся Птицелов, весело отряхиваясь от снежной пыли. – Что ж ты стоишь, парень? Встречай родные пенаты!
Он отодвинул куст сирени, и Ян Коростель в замешательстве остановился перед увиденным. Он просто не верил своим глазам.
Наполовину засыпанный снегом, в нескольких десятках шагов от него стоял дом. Он был весь черный, так что больно было смотреть; словно кто-то долго и методично коптил его стены и окна, методично разжигая под окнами раз за разом костры со смолой. Кое-где по стенам легли серые разводы, похожие на сумеречные тени; окна были целы, но покрыты толстым слоем не то пыли, не то золы. Весь закопченный, торчал и изрядно покосившийся забор, и даже полурассыпавшаяся поленница будто в огне побывала – каждое бревно чернело из снега угольным столбиком. При всем этом стены и крыша были целы, дом по-прежнему крепко стоял, весь окруженный глубокими сугробами, а на крыше, напротив, снега не было совсем. Зато она вся была усеяна порыжевшей прошлогодней сосновой хвоей, и огромное желтеющее пятно на фоне белых снеговых шапок, облюбовавших длинные ветви деревьев, выглядела почти нереально.
Вокруг стояла необычная тишина: не слышно было ни потрескивания веток, ни птичьих голосов, лишь легкий ветерок, хлопотливо шурша, по-свойски хозяйничал в сосновых кронах, покачивая устремленные в небо стволы. На снегу не было видно и ничьих следов, хотя в прошлые годы старенький дом Коростеля охотно навещали пугливые зайцы и любопытные сороки. Все словно вымерло кругом, и сердце Яна тревожно заныло.
От Птицелова не укрылось замешательство его проводника, и Сигурд первым легко и быстро зашагал по сугробам к забору. Тут же Коростель услышал за спиной нетерпеливое покашливание Колдуна и медленно побрел к дому. Он не мог ничего понять, но здесь случилось что-то страшное, и в душе Яна тяжело ворочался липкий, обессиливающий страх.
Не дойдя всего нескольких шагов до забора, Птицелов остановился и внимательно оглядел поверх частокола двери дома. Они были заперты, и на крыльце что-то неясно чернело, какая-то угольная крошка или старая зола. Зорз, однако, в дом не пошел, а гибко нагнулся, зачерпнул горсть снега и, ловко слепив легкий снежок, мягко бросил им в закрытое окно. Ставни, на которые всегда запирали дома в этой глуши, даже если хозяева отсутствовали всего лишь день или два, тихо дрогнули. Птицелов некоторое время оценивающе смотрел на них, размышляя о чем-то, но ни с кем своими мыслями не поделился. Это вообще было не в его привычках. Затем Птицелов очень осторожно повернулся и пошел в обход дома. Обойдя его с заднего торца, он остановился, скрытый от Коростеля и своих подручных почерневшими бревенчатыми стенами, и некоторое время стоял там, озабоченно насвистывая какой-то невнятный мотивчик. Затем зорз вышел по другую сторону забора, отряхивая испачканные чем-то черным ладони, и озабоченно взглянул на Яна исподлобья.
– Ну, что, Ян Коростель, никогда не знаешь, как тебя встретят после долгой разлуки, а? И поделом нам с тобой: сидели бы дома, не шлялись по городам и весям, глядишь – и остались бы при своих. Хотя тут, видимо, уже не тот случай…
– Что здесь произошло? – тревожно спросил Коростель.
– Угадаешь с трех раз? – попытался пошутить зорз, но Коростель видел – Птицелову сейчас тоже не до смеха.
– А ты уже знаешь?
– Пожалуй, да… Хоть и не во всех подробностях.
– Тогда, может, объяснишь?
С минуту Сигурд молча смотрел на Коростеля, будто пытался прочитать что-то в его глазах. Но недоумение Яна было искренним и неподдельным, и Птицелов покачал головой.
– Это все твоя жадность, приятель, – сокрушенно вздохнул он и продолжил, видя перед собой непонимающие глаза, – или, если угодно, излишняя бережливость, что зачастую сродни мелочности. Заруби себе это на будущее. В смысле – на носу. Ту самую ночь, когда к тебе пришел старый друид, надеюсь, помнишь?
Ян кивнул.
– Вот то-то и оно. А эту миску с водой, куда Камерон заклятье спровадил, ты куда на ночь ставил? Туда, что ли?
И Птицелов кивнул в ту сторону, откуда он только что вышел из-за дома.
– Туда, – согласился Ян. Ночь с умирающим Камероном он вспоминал очень часто за минувшие полгода, и поэтому помнил, как ему казалось, во всех деталях.
– Где держал? – Птицелов наклонил голову, как умная гончая, которой сейчас предстояло выбирать из клубка запахов единственно правильный след.
– Там бревно было, на нем миску и оставил. А потом, уже на следующий день тебе и твоим прихлебателям ее показывал. Дурак, – не удержался и прибавил с досадой Коростель.
– Это точно, – согласился Птицелов, не обратив внимания на «прихлебателей», хотя стоящий сзади Лекарь громко засопел. – Дурак – не потому, что нам показал, в этом вопросе мы с тобой, видимо, к согласию так никогда и не придем. А жаль…
Птицелов помолчал, словно задумался о чем-то.
– А вот у дома ты эту миску оставил зря. Заклятие впиталось в дом, как видишь. А дурацкая миска ему в этом не помеха, будь она хоть алмазной. Нужно было воду в землю выливать, да подальше от своего жилья. Земля, она, брат, все в себя впитывает. И всех.
– Что же тогда осталось в миске? – нехотя и потому довольно хмуро спросил Ян. На душе у него тупыми когтями скребли черные кошки.
– В миске-то? – Птицелов поднял горсточку снега, медленно растер в руках. – В миске тогда уже не было заклятья. Только образ. Ну, чтобы тебе стало понятнее – что-то вроде следа. В том числе – и для нас. Именно по этой миске мы тогда и догадались, что старик умудрился противостоять заклятью, поскольку изображение в воде уже начинало тускнеть, чуть ли не на глазах. В тот день я впервые подумал, что потерпел неудачу, и теперь старый пройдоха-друид улизнул, пусть хотя бы даже и в смерть. Хотя и моя наиглавнейшая цель все же была достигнута: я убрал с пути своего опаснейшего врага, который в скором времени собирался мне ох как навредить! В итоге мне удалось сорвать возможный союз Севера с Востоком, и война, как видишь, до сих пор продолжается. А война, мой дорогой Ян Коростель, лучшее время для обделывания любых дел, ибо это – время неразберихи. И хаоса.
И только сейчас я начинаю понимать: ведь моя сила и моя удача остались здесь! Возле этого дома, в дурацкой миске с водой… Ты хоть понимаешь, как это страшно?! Но я, парень, отнюдь не из тех, кто, сложа руки, проклинает судьбу. Здесь, в этом доме, в этой земле, еще черт знает где, но здесь, – Птицелов простер перед собой руки, – разлита моя сила. И я вытяну ее обратно, уж будь уверен, вытяну до последней капельки! И в этом мне должна будет помочь одинокая и неприкаянная душа старого дурака, который наивно уверовал, что может избежать уготованной ему роли, пусть даже и в смерти! Слепец… Я войду в этот дом и обрету в нем то, что мне не суждено утратить так просто. И мы еще повоюем, глупый ты мой Ян! Мы еще посмотрим, кто кого.
Птицелов все говорил и говорил, упиваясь собственным красноречием, а Ян подошел к калитке и осторожно тронул ее рукой. Он и сейчас все-таки ожидал, что дом встретит его, как встречал прежде после долгого отсутствия. Но дом не отозвался на его немой призыв, в душе стояла пронзительная тишина, и только ветер спорил сам с собой и ругался над крышей. Коростель осторожно отворил калитку и ступил во двор.
Ощущение было такое, что после его ухода здесь так и не побывал никто из гостей, непрошеных, желанных или вовсе случайных. Непохоже было, чтобы дом навещали на случай проведать и соседи из деревни, где когда-то жила с родителями Рута. Во дворе царило особенное запустение, словно на всем – поленнице, колодце, месте для костра, скамейке – лежал тонкий слой невидимой зачарованной пыли. В колодезном ведре застыла большая ледышка, вся пропитанная черными вкраплениями сора. Двери сарайчика для садовой утвари и инструмента были приоткрыты и тихонько поскрипывали на ветру. На двери висел изрядно проржавевший замок. Ступени лестницы были завалены плотным, слежавшимся снегом, на котором почти не осталось следов сапог, когда Ян осторожно поднялся на крыльцо. В укромном месте под коротеньким, куцым навесом, защищавшем двери от дождя, Коростель нащупал ключ от двери, обтер его рукавицей и вставил в замочную скважину.
Замок подался не сразу, ржавчина и холод дали о себе знать. Наконец ключ провернулся раз, потом другой, и дужка нехотя высвободилась. Ян взялся за дверную ручку, чтобы, слегка потянув дверь на себя, выровнять петли и вынуть замок, и тут ему показалось, что внутри дома раздался какой-то звук. Он толком не расслышал, то ли это был шорох, то ли тихое шипение, но звук там только что был, и Коростель, тотчас же выпустив ручку, застыл, прижавшись к дверям.
– Что, воспоминания нахлынули? – усмехнулся Птицелов, который по-своему истолковал заминку Коростеля. – Это бывает… А дом-то твой, похоже, не очень-то тебя встречает: и двери не нараспашку, и вымерло все, да и вообще тут у тебя мерзковато – даже на погосте, по-моему веселее будет. А ведь говорил я тебе тогда: не броди зря по свету, сиди лучше дома да сторонись всяких подозрительных компаний, а лесных голодранцев – в особенности!
И Птицелов саркастически развел руками, мол, я-то предупреждал, вот только кто меня захотел слушать?
Ян постоял еще с минуту, но в доме было тихо, и он решил, что странный звук в комнате ему просто почудился. А, может, это просто ветер забрался в комнаты, играет там с фрамугой или одолел рассохшуюся форточку… Коростель с некоторым усилием вынул замок, взялся за дверную ручку и осторожно потянул на себя.
Дверь отворилась без скрипа, в сенях было сумрачно, несмотря на открытые ставни. Коростель, уходя с друидами, по старой деревенской привычке, чтобы в окна между ставнями не заглядывали всякие досужие бродяги, плотно задернул занавески. Он вошел в комнату, и сердце его болезненно сжалось. Стены комнаты тоже почернели, словно в доски въелась какая-то древняя, болезненная сырость. Даже на потолке повсюду были какие-то темно-бурые с разводами пятна, хотя в этом доме никогда не текла крыша. Затем Ян услышал, как в дом вошел Птицелов и остановился за его спиной. Коростель вздохнул и шагнул к столу.
Стол был чист, на нем не было ни пылинки, и только посередь столешницы чернело большое, не то выжженное, не то вытравленное пятно. Ян смотрел на него, не в силах сообразить, откуда тут взялось это пятно, коли дом все это время, еще с конца весны стоял заперт. Ему почему-то очень не хотелось касаться не только странного пятна, но даже и самого стола, и Коростель обошел его и, скинув полушубок, положил на кровать, стоявшую поодаль. В душе его сейчас было смятение, но самое главное – у него не было ощущения, что он вернулся домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43