Страх присутствовал у Джейса, который опасался, что сомнет ее своим желанием. Напугает ее силой своего желания. Однако Джулия нисколько не была напуганной — она была бесстрашной, а Джейс — нежным и гораздо более деликатным, чем она хотела его видеть.
Но Джейс испытывал потребность быть предельно нежным.
Они любили друг друга, любили снова и снова. И заснули, сплетясь в одно целое.
Джейс Коултон, который обычно спал без снов либо видел сны с кошмарами, спал мирным сном рядом с Джулией.
И с Джулией видел удивительные сны.
Они любили, спали, видели сны и разговаривали. И обнимались. Все время.
Джулия попросила, когда они обнимались, рассказать о Логанвилле до того сочельника. Об одиннадцати месяцах радости до пожара.
Это логанвиллское счастье было, казалось, погребено давно ушедшими годами. Но для Джулии он нарисовал живой портрет того времени, и он был не менее яркий, чем у Джулии, когда она рассказывала ему об Уинни и бабушке.
Образными словами, яркими красками Джейс описал Грейс. И Мэри Бет. И лучшую подругу девочки Дину, и всех других детей, которых он опекал.
И еще он обрисовал котенка Сэма, Троя и Роули, миссис Бирс — городскую библиотекаршу, с которой он и его подопечные провели немало приятных и счастливых часов.
С помощью образных слов Джейс свозил Джулию на логанвиллское озеро с сапфирно-голубой зеркальной поверхностью, рассказал о страхе, который овладевал им во время безмятежного лета и зимних катаний на коньках. О несчастном случае на Сикаморе и…
— Ты такая красивая, — очень тихо прошептал Джейс. Он сказал это, когда по просьбе Джулии чертил карту Логанвилла на ее белоснежной ладони.
Джулия подняла голову от невидимых нарисованных линий на ладони.
— Это на случай, если ты не знала об этом, — пояснил Джейс. — Я говорю не о твоем сердце или душе, Джулия. Это само собой разумеется. Но и оболочка, в которой заключены это нежное сердце и прекрасная душа, тоже изумительна.
Джулия нахмурилась, обдумывая услышанное, затем улыбнулась. Просияла.
— Я очень везучая, — похвалилась она. — У меня волосы Уинни и глаза бабушки.
Джейс продолжал смотреть на нее так проникновенно и с такой гордостью, что щеки ее наконец порозовели, она пожала плечами и снова посмотрела на ладонь.
— Ну ладно, — пробормотала она, указывая на то место, которое еще сохраняло тепло его прикосновения, — Логанвилл здесь, а где же находится библиотека?
По ее ладони они совершили путешествие в логанвиллскую библиотеку, на озеро с сапфировым льдом и наконец добрались до Блуберд-лейн.
— Ты такой красивый, — прошептала Джулия, когда путешествие приближалось к концу. — Это если ты вдруг не знаешь.
Конечно, Джейс знал. В конце концов, он ведь был внебрачным сыном соблазнителя и соблазнительницы — роскошной, обольстительной Шейлы и сексапильного и чувственного лжеца, самозванца, вора. Поистине дитя любви, ненавидимое дитя, он унаследовал эффектные черты от каждого из родителей.
— Тебе повезло, — заявила Джулия. — У тебя доброта Грейс и добродетель Мэри Бет.
Джулия не забыла о своем лондонском маршруте, просто отменила его, за исключением повторного визита в «Кентерфилдз».
Ей необходимо было это сделать для Уинни. «Бай-бай, Роство!»
И для Джейса. Здравствуй, Рождество!
Джейс тоже хотел вернуться в «Кентерфилдз». Для Уинни. И для Джулии.
Каждый заранее знал о подарке для другого, и каждый заранее признался, что такой подарок есть. Так что когда они оказались в рождественской лавке, им не нужно было расставаться. И они ни на миг не расцепляли рук.
Подарок Джулии для Джейса представлял собой кентерфилдзского ангела из фарфора, с крыльями, тихо перебирающего серебристые струны золотой арфы.
От кого-то другого этот подарок мог бы стать жестоким напоминанием о той светлой полночи. Но со стороны Джулии это было обещанием, уверением в том, что для Джейса настанет другая светлая полночь… когда он — даже он — услышит божественные звуки небесной арфы.
Джейс понимал смысл подарка Джулии, как знал и то, почему он выбрал для нее кентерфилдзскую снежинку, самую прозрачную из тех, которых она тогда, в сочельник, касалась, когда впервые дотрагивалась до них без малышки Уин.
Джейс и Джулия вернулись после «Кентерфилдза» в свой номер в «Иден-Найтсбридж». И спрятались там в своем обособленном мире, где они обнимались, разговаривали и любили.
И в этом только им принадлежащем мире Джейс Коултон смеялся! У него был очень мягкий глубинный и негромкий смех. Совершенно новый. Никогда и никем ранее не слышанный. Он походил на выражение желания. Словно внутри его полыхал лавандовый звездный свет.
Кроме смеха в их уединенный мир однажды вторгся еще один звук. Это был звонок телефона, который принес весть о войне.
Бригада Джейса, как и планировалось, собиралась на Балканы. Точное место назначения изменилось — им предстояло отправиться туда, где до Рождества было относительно безопасно в этом неспокойном районе.
Да, на Балканах постоянно тлела многовековая вражда. Но в последние десятилетия она поутихла, и дети, чьи предки убивали друг друга, давно стали друзьями. И среди них даже заключались смешанные браки.
Иллюзия прочного мира разрушилась вместе с резней накануне Рождества. Массовое убийство совершалось с применением современного оружия и финансировалось и поощрялось внешними источниками.
Организации многих стран откликнулись на настоятельные мольбы и призывы выживших граждан и прислали нейтральных наблюдателей с целью проанализировать, оценить ситуацию и выработать рекомендации. Потребуется какое-то время, чтобы определить, на чью сторону встать.
Политики пребывали в сомнениях. Но не было сомнений, что жертвы конфликта отчаянно нуждались в медицинской помощи. Организация, к которой Джейс примкнул добровольно, собиралась послать бригаду, как только это станет возможно по соображениям безопасности, и это может произойти скорее всего двадцать девятого декабря — на три дня раньше, чем планировалось.
Согласится ли Джейс выехать в этот день?
Да. Разумеется, согласится. Почему бы нет? В конце концов, Джулия улетает на заре в тот же день.
Джейс отправлялся на войну, а Джулия — в Эмералд-Сити. После этого телефонного звонка единственным посягательством на их уединение было время, его невидимая стрелка, которая двигалась — нет, бежала! — к тому декабрьскому утру.
Очень скоро настал канун отъезда — по крайней мере ее. Упаковать одежду было несложно, труднее уложить сокровища — подарки от него: снежинки из «Кентерфилдза» и блестящей визитной карточки.
Это была деловая карточка, элегантная, с тиснением, совершенно обезличенная с фасада. «Доктор Джейс Коултон, мемориальный травмоцентр „Грейс“« — гласила она. Далее шел адрес, телефон и факс.
Но зато на обратной стороне карточка обретала интимность, теплоту и человечность. Там был его домашний адрес, написанный им собственноручно, и не значащийся в официальном справочнике телефон.
Голос Джейса звучал доверительно, трогательно и заботливо, когда он передавал ей карточку.
— Если тебе что-то понадобится, Джулия, я хочу, чтобы ты позвонила. Если не сможешь связаться со мной, звони Гареку.
— Кто это?
— Мой адвокат.
— Которому ты доверяешь?
— Которому я доверяю, — подтвердил Джейс. — Абсолютно.
Джулия положила оба своих сокровища в сумку. Снежинку, бережно закутанную и уложенную в футляр, спрятала в боковой кармашек, а визитную карточку — в бумажник.
Ну вот. Дело сделано. Теперь можно вернуться к Джей-су. На остаток ночи. Но Джулия сделала это не сразу. Она потратила некоторое время на то, чтобы кое-что написать своим необыкновенным почерком на бланке отеля.
Джейс стоял возле голубой елки, которая светилась огнями и разбрасывала вокруг себя разноцветные блики. Однако смотрел он не на рождественский декор, а в ту сторону, откуда должна была появиться Джулия.
Его мягкая улыбка при ее появлении сказала ей, что его ожидание было невозможно долгим. Он успел соскучиться.
— Все упаковано? — спросил он.
— Все упаковано. — Джулия протянула ему листок лилового цвета. — Я хочу, чтобы у тебя тоже был мой адрес в Сиэтле и номер моего телефона.
Джейс взял листок, и его улыбка сразу пропала, едва он взглянул на написанные слова, вероятно, даже не успев прочитать.
Джулия посмотрела на его руки и увидела, как нежно они взяли листок, хотя потом ей показалось, что эти руки с трудом удержались, чтобы его не скомкать и не смять.
Она следила за тем, как Джейс позволил листку упасть, медленно опуститься, словно снежинке, на лиловый диван. Лиловое на лиловом. Снег на снегу.
Когда его руки освободились, он протянул их к ее рукам и взял их так же осторожно, как держал до этого листок, несмотря на силу — и страдание, которое затаилось в его глазах.
— Я никогда не буду в Сиэтле, — сказал он. «И никогда не напишу и не позвоню», — сказал его взгляд.
Голос у него был тихий и нежный. Однако его слова были разрушительны. Для ее сердца, для души. Хотя она знала с самого начала, что эти несколько дней в Лондоне — это все, на что она и Джейс могут рассчитывать.
Да, уговаривала она себя. Разумеется, она знала это.
Правда, Джейс не выражал это словами. Но он говорил ей об этом достаточно красноречиво другими способами, говорил с самого начала.
В их отношениях с первой минуты присутствовало нежное прощание. В его глазах, в его страсти, в его прикосновениях. Это было прощание против воли, наполненное желанием и сожалением. Но оно было яростным, хотя в то же время и нежным. Свирепое по своей решимости.
Даже кентерфилдзская снежинка, которую он ей подарил, предсказывала прощание. Однако этот хрустальный сувенир обещал, что воспоминания о нынешнем Рождестве будут сиять всегда.
И даже сейчас, глядя на нее пронзительно и нежно, Джейс как будто давал ей это обещание.
— Джулия, — прошептал он. «Изумительная Джулия», — мысленно произнес он. — В этот раз у нас все было… чудесно. — «Волшебно чудесно», — подумал он, человек, который не верил — не решался верить — в волшебство и магию. — Но не реально. Это было вне реальности и вне времени.
«Да, — согласилась Джулия. — Мы парили в стратосфере, ты и я, в волшебном мире, где поют ангелы, пролетают олени, а снежинки никогда не тают».
— Я знаю, Джейс. Я все понимаю.
— Понимаешь?
— Да. Понимаю. Ты хотел, Джейс, чтобы мы провели это время вместе. Я это знаю. Но ты не хочешь этого больше. И не надо. Это нисколько не уменьшает того, что с нами было или что ты дал мне.
— Я ничего тебе не дал, Джулия, это всегда было с тобой.
— Но ты помог мне найти полную надежд девушку, какой я когда-то была, какой меня вырастили с заботой и любовью. Я думала, что она умерла. Но она жива, жива и полна надежд — благодаря тебе.
— Ты нашла бы это и без меня. Ты приехала в Лондон, чтобы ее найти.
Голос у него был холодный, суровый. Суровый по отношению к себе. Хотя он оставался теплым и нежным по отношению к ней.
Она сделала глубокий, успокаивающий вдох, прежде чем заговорить:
— Но я не нашла бы без тебя женщину, какой она стала… Женщину, которая любит.
«Ах, Джулия, не люби меня. Только не меня. Хотя, моя обожаемая Джулия, я тоже тебя люблю».
Джейс планировал в их последнюю ночь рассказать ей о своей любви. После этого он намеревался объяснить, почему их любовь невозможна. Почему эта магия — да, именно магия — не может больше продолжаться.
Из-за него. Ибо он был человеком, который нуждался — отчаянно нуждался — в том, чтобы побыть в одиночестве и помолчать в течение нескольких часов. Который работал до изнеможения в надежде, что когда придет сон, он не принесет кошмарных сновидений. Который даже без ночных кошмаров постоянно носил в себе своих демонов.
Они были алчные, его демоны. Безжалостные. И они счастливо жили и процветали в необитаемых уголках его души, там, где уживались лед и пламень.
Да, в течение этих волшебных дней и ночей любви Джулия усмиряла его демонов. И он хотел, отчаянно хотел, чтобы она была с ним. Всегда. Он больше не желал одиночества.
Джулия осветила каждый темный уголок его души, заполнила его чистым золотом. Своим золотом. Она погасила пламя и растопила лед, оставив в нем блаженную теплоту.
Но это не могло длиться вечно. Эта магия. Вот это Джейс планировал рассказать ей в эту ночь. Деликатно, терпеливо, пока она не поймет. И не согласится.
«Я люблю тебя, моя Джулия. Но я надломлен, моя драгоценная любовь, слишком надорван для тебя, для нас, для нашей хрупкой радости».
Джейс верил, что сможет убедить ее. Но сейчас он понял, что верить в это было глупо. Она никогда не согласится с его словами, если будет знать о его любви.
Она не зачеркнет их любовь. Она не способна. И будет отчаянно сражаться за него. Она не сможет понять, его милая Джулия, что любить немощного телом ангела, ее Уинни, — это совсем не то, что любить такого человека, как он.
Она будет сражаться, но не сможет победить, и это ее погубит. Погубят его демоны. Его ночные кошмары. Погубит он сам.
А сейчас Джулия говорит ему, что она все понимает. Даже если она ничего вообще не понимает. Это замечательно, говорит она. Она верит этой лжи, этой выдумке о том, что он хотел провести с ней время сейчас, но не хочет этого впредь.
Джулия поверила этой лжи, приняла ее, ухватилась за нее, ибо это была Джулия, которая дорожила каждым мгновением любви, несмотря на ее утрату, на ее неизбежную смерть.
Она принимала его прощание без гнева, без боли, лелея в мыслях то, что было между ними, и не пытаясь бороться за большее.
И он, Джейс Коултон, позволил существовать этой лжи.
Он взял в ладони ее милое лицо и сказал правду:
— Я хотел, чтобы мы были вместе, Джулия. Очень хотел. Я никогда этого не забуду… не забуду тебя.
Глава 14
Джулия спала во время перелета из Лондона в О'Хэйр. Спала без сновидений. Приняв, однако, во время сна четкие, определенные и ясные решения.
Она не полетит в Сиэтл — к ней пришло именно такое решение. Во всяком случае, не сегодня. Вместо этого она полетит в Денвер, где проведет ночь в мотеле аэропорта и сделает несколько акварельных рисунков. А утром она возьмет напрокат машину и отправится в Логанвилл, чтобы выяснить правду относительно того, что же произошло в рождественскую ночь.
Это будет легко сделать. Будут статьи в «Логанвилл стар». Написанные, как она предполагала, Троем. Прочувствованные панегирики в адрес Грейс и Мэри Бет. Но с убедительными фактами, такими как внезапная поломка газовой трубы, в результате чего Грейс уже не суждено было очнуться от своих сладостных рождественских снов, а Мэри Бет, которая клала подарки в чулок над трубой, так и умерла с улыбкой на губах.
«Ты ничего здесь не мог сделать, — напишет она в письме, адресованном Джейсу и приложенном к статье. — Ничего, только умереть. А они этого не хотели, Джейс. Ты отлично знаешь, что они этого не хотели».
А может, она не станет посылать письмо. Вдруг, когда он увидит простую и ясную правду, это поможет ему освободиться, и он оживет… и в нем возродится любовь?
Джулия желала ему любви — этому удивительному человеку, который так щедро одарил ее. Желала любви и мира.
А если она обнаружит в Логанвилле, что дрова продолжали тлеть в очаге, несмотря на то что он тщательно залил их водой?
Тогда об этом будет знать лишь она одна.
Но это вовсе не то, что она собирается найти, сказала себе Джулия, когда ехала в машине на следующее утро под сверкающим колорадским небом. Это была та самая светло-голубая зима, сообразила она, которую Уинни всегда окрашивала в цвет морской волны.
Воздух Скалистых гор был чистый и ясный. И студеный, несмотря на солнце. Каким был тогда, когда изголодавшийся и смертельно усталый парнишка вошел в город и нашел в нем тепло, приют, любовь — и боль.
Логацвилл показался Джулии давним знакомым, потому что его подробно описал Джейс. Здесь, на Кристал-Маунтин-роуд, находился универсам, где два изгоя по имени Сэм — котенок и ребенок — нашли себе дом.
У Джулии было огромное искушение войти внутрь и постоять в том зале, где Грейс обнаружила Сэма и привела его к Мэри Бет.
«Я обязательно зайду сюда, — пообещала себе Джулия. — Как только выясню то, что я хочу выяснить».
Затем, сообщив Джейсу Коултону то, что освободит его от чувства вины, она с удовольствием посетит каждое место, которое он ей описал. Озеро. Школу Грейс. Дом Дины. Сикамор-стрит.
И Блуберд-лейн? Где стоял дом Куинн?
Да. Она совершит путешествие и туда. И увидит новый дом, который построили на месте пепелища.
Джейс нарисовал на ее ладони самый безопасный маршрут к библиотеке, при котором количество пересекаемых улиц было минимальным.
Он описал ей, что находилось внутри библиотеки, рассказал о дружелюбной и теплой атмосфере, но не упомянул о том — он не мог этого знать, — что библиотекарша, которая ее встретит, окажется, несмотря на свои семьдесят лет, моложавой и бодрой женщиной, весьма похожей на бабушку Джулии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24