Сержант-мажор провел меня дальше, в маленькую каморку.
- Соблаговолите снять с себя все ваше платье, - сказал сержант и запер меня в каморке.
Это было неприятно, но неизбежно. Я разделся, и сразу же открылась дверь с другой стороны каморки. Меня позвали на осмотр. Врач был низенький и слишком откормленный, из-под его белого балахона выглядывали неизбежные красные штаны французской армии. Он мне не понравился. Покончив с моим бренным телом, он велел мне убрать его назад в каморку, надеть на него все, что полагается, и возможно скорее убрать его подальше. Я охотно исполнил его приказание, и сержант-мажор отвел меня обратно к полковнику.
- Так дитя мое, - улыбнулся полковник. - Значит вы приняты.
- Разрешите мне сразу записаться, - попросил я.
- Нет, - ответил он. - Сперва вы пойдете домой и подумаете над этим как следует. Потом ляжете спать. Если до завтрашнего дня вы не измените вашего решения, мы с вами увидимся и я вас, завербую… Подумайте хорошенько, - это очень серьезное дело, имейте в виду, что вы еще не подписали контракта и не приняли на себя никакого обязательства… Вы можете поступать как вам угодно, но вы должны хорошенько все обдумать.
Я искренно поблагодарил его и вышел. Я думал, что все французские офицеры, которых я встречу, будут такими же джентльменами, как этот. Мои надежды, однако, не оправдались.
- Я искренно надеюсь, что мосье вернется, - сказал в коридоре сержант-мажор. Я поблагодарил его и заверил в том, что он не ошибается. Он улыбнулся, и его улыбка показалась мне насмешливой.
Я шел по улице Святого Доминика, и мне хотелось прыгать от радости. Я был уверен, что Дигби и Майкл не успели опередить меня больше, чем на два дня, и что в любой момент я могу ожидать встречи с ними. Вероятно, они оба были еще во Франции, может быть, даже в Париже. Когда я встречусь с ними, я перестану чувствовать себя одиноким. С ними я смогу говорить об Изабель.
Все путешествия кончаются радостной встречей влюбленных. Если бы не было этого путешествия, я не смог бы испытать необычайную радость встречи с ней. Я должен быть благодарен судьбе. Скоро я буду вместе с моими братьями. Я был на пороге романтической жизни в таинственной и огромной стране.
С завтрашнего дня я должен был перейти на иждивение госпожи Республики, следовательно, я мог позволить себе кое-какую роскошь. Я вернулся на извозчике в фешенебельную часть города и решил провести остаток дня в праздности и наслаждениях.
Я решил посидеть в саду Тюильри, осмотреть Лувр, пообедать на свежем воздухе в Булонском лесу и вообще вести себя, как турист, попавший на несколько часов в Париж. Выполнив всю эту программу, я настолько устал, что проспал всю ночь без каких-либо снов.
Утром я оплатил свой счет и с чувством облегчения покинул отель. Я не имел ничего против того, чтобы стать солдатом и жить в обществе самых разнообразных людей, но мне определенно не хотелось жить в фешенебельном отеле без необходимого гардероба.
Я вновь поехал на улицу Святого Доминика. Сидя на извозчике, я пытался говорить сам с собой, изображая разговор двух мудрых людей. Боюсь, что это у меня не вышло.
«Ты можешь остановить извозчика и вернуться. Ты еще свободен и можешь вернуться в Брендон-Аббас когда угодно», - сказал я себе.
«Майк, Дигби… нельзя изменять товарищам. Авантюра. Романтика. Слава. Успех. А потом уже Англия, дом и Изабель», - отвечал я вторым голосом и продолжал в том же духе.
В вербовочном бюро сержант-мажор ввел меня в приемную.
- Мосье все-таки вернулся. Прекрасно, - сказал он и приятно улыбнулся.
В приемной сидело несколько человек. Некоторых я видел уже накануне. Тут были оба немца. Они выглядели безвредными, незначительными и совершенно нищими.
В большой комнате сидели самые разные люди, у них не было ничего общего, кроме резко выраженной нищеты. Они не выглядели преступниками или хулиганами - это были простые рабочие, отчаянно бедные и загнанные в эту комнату голодом.
Я чувствовал себя неловко, мой костюм резко выделялся среди лохмотьев моих будущих товарищей. Ведь эти люди могли оказаться значительно лучшими солдатами, чем я сам. Любопытно отметить, что незадолго перед этим я ощущал неловкость по совершенно обратной причине. Мой туалет был недостаточен для того общества, в котором я находился.
Сержант-мажор вернулся и провел меня к полковнику.
- Так, дитя мое, - сказал полковник. - Значит, вы не передумали. Что ж, пусть будет по-вашему.
- Я хочу записаться волонтером, господин полковник.
- Прочтите этот контракт и подпишите его, - сказал он, вздохнув. - Не забудьте, что, подписав его, вы станете французским солдатом, подсудным только французскому военному суду, без права какой-либо апелляции. Ваши друзья не смогут вас выкупить, и ваш консул не сможет вам помочь. Никто, кроме смерти, не сможет вырвать вас из легиона.
Я просмотрел контракт. Он был напечатан на серой плотной бумаге. Он гласил, что нижеподписавшийся обязался пять лет служить Французской Республике в Иностранном легионе. Пять лет - долгий срок, но Изабель к концу его будет всего двадцать три года. Если Майкл и Дигби могли подписать контракт, то могу и я… Приятно будет вернуться двадцатипятилетним полковником и повезти Изабель показать ей мой полк… Я подписался.
- Маленькая ошибка, дитя мое, - сказал полковник и улыбнулся. - Впрочем, вы, может быть, предпочитаете этот псевдоним?
Я написал: «Джон Джест».
Покраснев до ушей, я попросил разрешения поставить мою «настоящую фамилию». Добрый полковник изорвал подписанный контракт и дал мне новый бланк, на котором я старательно подписался: «Джон Смит».
Он встал и протянул мне руку.
- Теперь слушайте внимательно, - сказал полковник. - Вы стали французским солдатом и обязаны немедленно отправиться в свой полк - иначе будете считаться дезертиром. Вы сядете на поезд в Марсель сегодня же вечером. Он идет в девять пятнадцать с Лионского вокзала. Там на платформе вы явитесь к ожидающему вас унтер-офицеру. Если вы его не найдете, спросите у любого жандарма, где форт Сен-Жан, и явитесь туда. Не забудьте: форт Сен-Жан, военное дело.
- Желаю вам удачи и быстрого продвижения по службе, - добавил он.
Я поблагодарил его и пошел. Я уже вступил на путь славы.
- Иди за мной, рекрут, - сказал сержант-мажор, закрыв дверь. - Двигайся живее.
В своей канцелярии он выписал мне литер до Марселя и удостоверение на имя Джона Смита, солдата Иностранного легиона, следующего в Алжир. Затем открыл ящик стола, вынул из него кассу и выдал мне три франка.
- На продовольствие, рекрут, - сказал он. - Безумная трата народного достояния. Хватило бы трех су.
Я добавил к ним два франка.
- Расстанемся друзьями, сержант-мажор, - сказал я.
- Рекрут, - сказал он, кладя деньги в карман. - Ты далеко пойдешь… если всегда будешь ублажать всех сержант-мажоров. Прощай.
Я снова вышел на улицу Святого Доминика, но на этот раз уже не свободным человеком. Своей собственной рукой я застегнул на себе неразъемную цепь, другой конец которой находился где-то в Сахаре.
Мне не терпелось ехать в Марсель. Я решил сесть на первый попавшийся поезд, не дожидаясь девяти пятнадцати вечера. Если бы я знал, что мне придется просидеть восемнадцать часов на жесткой деревянной скамье, то, вероятно, не так спешил бы. Восемнадцать часов я ехал, и каждый последующий час был хуже предыдущего. Этот поезд по дороге, кажется, заходил во все города и деревни Франции. Все население Республики с грохотом влезало и вылезало всю ночь. Я добрался до Марселя, чувствуя себя грязным и голодным.
Кондуктор, усмотрев из моего билета, что я еду в легион, счел своей обязанностью вести себя, как тонкий сыщик и опытный тюремный надзиратель. Он старался внушить мне, что зорко за мной следит, а моим спутникам, что я являюсь опасным элементом в их среде. Не совсем каторжником, этого он не брался утверждать. Может быть, даже и не бывшим каторжником, но во всяком случае человеком, едущим в Иностранный легион.
По прибытии в Марсель этот любезный чиновник постарался избавить меня от хлопот по разыскиванию моего унтер-офицера. Он сам разыскал его и передал меня с рук на руки сержанту, сказав:
- Вот еще одна птичка для вашей клетки.
Я настолько устал и проголодался, что перестал соображать и крепко обругал его по-английски. Может, оно вышло к лучшему, что я остался непонятым.
Сержант мне понравился. У него было сухое и загорелое лицо. Твердое, но без следа злобности или порока. Он был одет в обычную французскую пехотную форму, но с зелеными эполетами вместо красных, с синим шерстяным поясом и широкими шароварами зуавов.
Осмотрев меня с ног до головы, он спросил, говорю ли я по-французски. Потом спросил мое имя и национальность и потребовал мои бумаги.
- Опять англичанин, - заметил он. Узнав, что я один, он велел мне идти за ним.
Дигби и Майкл, очевидно, здесь. Сейчас я их увижу. Я был весел, как птица. Молчаливый сержант вел меня по шумным улицам сверкавшего на солнце Марселя, и мне не терпелось спросить его про «других англичан».
Однако его манеры не указывали на желание вступить в любезный разговор. Кроме того, у меня было другое, еще более сильное желание. Мне совершено необходимо было поесть. Я пустился в дипломатию.
- Я полагаю, что сержанты не пьют в компании с рекрутами, мосье? - спросил я, когда мы проходили мимо привлекательного кафе с полосатым тентом и мраморными столиками.
- Конечно, нет, желторотый, - ответил он. - Не только из вполне естественного чувства превосходства, но также и потому, что это запрещено уставом. Кроме того, сержантов не называют «мосье». У сержанта есть чин, и те, кто к нему обращается, отдают ему честь… Впрочем, иные сержанты, если к ним правильно подойти, соглашаются освежиться вином, в то время как достойный желторотый проделывает то же самое, но в другом месте…
Я остановился и отдал ему честь, как офицеру (впоследствии я узнал, что во французской армии так и следует делать).
- Господин сержант, - сказал я. - Может быть, вы окажете мне честь выпить стакан вина в этом ресторане, пока я сбегаю закусить? Я очень голоден. - И я протянул ему пятифранковик.
- Будь здесь же через четверть часа, желторотый, - сказал сержант и, взяв монету, исчез в ресторане напротив.
Я быстро нырнул под тент кафе и съел мой последний не казенный завтрак. Он был великолепен во всех отношениях. Вплоть до отличного кофе, свежих хрустящих булочек и чудесного масла.
Я встал из-за стола более мудрым и добрым человеком, чем сел. Выйдя из кафе, я стал искать сержанта. Его не было. Тогда я набил трубку и закурил - я отнюдь не чувствовал себя несчастным.
Не успел я насладиться зрелищем людной улицы, как из двери ресторана вышел сержант. Я быстро встал, отдал ему часть и пошел за ним.
Он посмотрел на мой костюм.
- Есть у тебя еще деньги, желторотый? - спросил он.
- Есть, сержант, - отвечал я, чувствуя некоторое разочарование в нем.
- Если нет, я отдам тебе твои три франка, - заявил он.
Я успокоил его, что этого вовсе не требуется, поблагодарил за доброту и про себя пожалел, что заподозрил его в низменных побуждениях.
- Ладно, - сказал достойный сержант. - Тогда я дам тебе взамен добрый совет.
Я искренне поблагодарил его.
- Избегай алжирского вина, - начал он. - Это проклятие всей нашей африканской армии. Я сам только что выпил две бутылки этого вина. Оно великолепно… Избегай женщин - это проклятие всего человеческого рода. Я сам был женат на трех. Это ужасно…
Я обещал избегать того и другого, быть осторожным, не пить и не жениться слишком часто.
- Во-вторых, желторотый, - продолжал он. - Когда твои дела будут плохи, не старайся сделать их еще хуже. Они и без этого будут плохи.
Этот совет показался мне хорошим. Я так и сказал.
- И, в-третьих, помни, что ты можешь противиться воле небес, но отнюдь не воле своего капрала… Никто, конечно, не подумает противиться воле сержанта.
Я согласился с тем, что ни один нормальный человек не подумает делать этого.
- Верно… Но ты, главное, берегись, когда будешь ненормальным, - предупредил мой учитель.
- Ненормальным? - удивился я.
- Да, желторотый, - серьезно ответил он. - Все порядочные легионеры сходят с ума время от времени. Тогда они способны на три ужасные вещи: покончить с собой, убить кого-нибудь из своих товарищей или ослушаться своего сержанта. Последняя самая ужасная.
- Зачем же им сходить с ума? - спросил я, несколько напуганный.
- Незачем. Совершенно незачем, - сказал мой учитель. - И все-таки они сходят с ума. Мы называем это кафар - таракан. Этот таракан ползает под черепной коробкой по самому мозгу. Чем больше жара, чем хуже однообразие, чем длиннее марш и чем сильнее усталость, тем быстрее он ползает и тем это более щекотно… Тогда солдат говорит: у меня кафар, и срывается с цепи. Он совершает самоубийство, дезертирует, а иногда доходит до того, что не слушается сержанта… Ужасно… Знаешь ли ты, как в человека, попадают зародыши этих самых тараканов? Абсент… Он прямой предок кафара… Я сам знаю, я воспитан на абсенте… Ужасно… Только что выпил этого зелья после вина.
Я обещал никогда не смотреть на зеленый и какой угодно другой абсент.
- Тогда у тебя не будет настоящего кафара, - продолжал мой уважаемый друг, - ты не убьешь никого из товарищей и не дойдешь до того, чтобы ослушаться своего сержанта. Ты только кончишь самоубийством или дезертируешь и умрешь в пустыне от жажды.
- Приходилось ли вам, господин сержант, делать какую-нибудь из этих ужасных вещей? - спросил я.
- Нет, желторотый, - ответил он. - Я даже не покончил с собой. Я только обрил голову и выкрасил ее в наши национальные цвета: синий, белый и красный. Этим я заслужил репутацию истинного патриота.
Я побоялся, что две бутылки вина и некоторое не указанное количество абсента обострили воображение сержанта.
Но я ошибся. Впоследствии я узнал, что его рассказ был правдив. Его однажды назначили красить будку часового. Это было в каком-то затерянном форту или на каком-то посту. Он выкрасил одну сторону своей головы красным, другую - синим, а посредине провел широкую белую полосу. Это обратило на него внимание, и он смог отвлечь это внимание только беззаветной храбростью в бою у Пяти Пальм.
- Как же избежать кафара? - спросил я.
- Никак, - спокойно ответил он. - Хорошо иметь умственную работу. Еще лучше продвижение по службе. Но в пустыне араб видит две вещи, а европеец три. Их три, а поэтому они…
Я постарался придать моему лицу понимающее выражение.
- Араб видит солнце и песок. Слишком много песку. Европеец видит солнце, песок и безумие. Слишком много того, другого и третьего, - продолжал он. - Я полагаю, что безумие там в воздухе или в солнечных лучах. Даже я не знаю точно, где оно, а я знаю очень много… Но мне кажется, что ты слишком много разговариваешь, а это неприлично… Молчать, желторотый…
И я молчал. Пользование моим языком было мне запрещено, но глазами пользоваться разрешалось. Я наслаждался великолепной панорамой марсельского порта. Арабов, негров, китайцев, левантинцев, мавров, аннамитов, индусов и моряков всех наций здесь было больше, чем французов.
Пробираясь между ящиков, тюков, мешков, бочек, тачек, трамваев и фургонов, сквозь кипящую и жестикулирующую многоязычную толпу, я невольно вспомнил легенду о Вавилонской башне.
Среди океанских парусников, фелюг, грузовых пароходов, яхт, шхун, бригов и огромных пассажирских пароходов, стоявших у стенки и на бочках, я инстинктивно искал английский флаг. И часто его встречал.
От несмолкаемого грохота, слепящего света и мелькающего движения у меня заболела голова. Наконец мы прибыли к месту нашего назначения. Это был средневековый форт у самого моря, старинный и полуразрушенный, с высокой маячной башней и подъемным мостом через широкий ров. Казалось, что из него сейчас выйдет караул в латах и с алебардами.
- Мы дошли, - сказал мой сержант. - Это значит… что мы пошли… Прощай, желторотый, пусть дьявол о тебе заботится.
- Желаю вам того же самого, господин сержант, и приношу вам мою искреннюю благодарность, - ответил я.
- Эй ты, - крикнул мне стоявший в воротах сержант депо. - Иди сюда.
Он повел меня по выложенным плитами коридорам тюремного типа - сырым, звонким и угнетающим. Остановившись у двери, он открыл ее, показал на нее большим пальцем и захлопнул ее за мной, когда я вошел.
Это была моя первая французская казарма.
Вдоль стен стояло несколько коек и скамей. Кроме печки и стола, в комнате никакой мебели не было. У печки, за столом и на скамьях и койках сидел самый разнообразный подбор людей в штатском платье. Здесь были хорошие пиджачные костюмы, кожаные брюки и просто лохмотья.
Майкла и Дигби среди этих людей не было, и от этого я испытал острое разочарование.
Все окна были плотно закрыты. Все люди дымили. (Печка тоже). Вероятно, они курили табак, но этот сорт табака был мне неизвестен. Его дым напоминал дым от горящего мусора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
- Соблаговолите снять с себя все ваше платье, - сказал сержант и запер меня в каморке.
Это было неприятно, но неизбежно. Я разделся, и сразу же открылась дверь с другой стороны каморки. Меня позвали на осмотр. Врач был низенький и слишком откормленный, из-под его белого балахона выглядывали неизбежные красные штаны французской армии. Он мне не понравился. Покончив с моим бренным телом, он велел мне убрать его назад в каморку, надеть на него все, что полагается, и возможно скорее убрать его подальше. Я охотно исполнил его приказание, и сержант-мажор отвел меня обратно к полковнику.
- Так дитя мое, - улыбнулся полковник. - Значит вы приняты.
- Разрешите мне сразу записаться, - попросил я.
- Нет, - ответил он. - Сперва вы пойдете домой и подумаете над этим как следует. Потом ляжете спать. Если до завтрашнего дня вы не измените вашего решения, мы с вами увидимся и я вас, завербую… Подумайте хорошенько, - это очень серьезное дело, имейте в виду, что вы еще не подписали контракта и не приняли на себя никакого обязательства… Вы можете поступать как вам угодно, но вы должны хорошенько все обдумать.
Я искренно поблагодарил его и вышел. Я думал, что все французские офицеры, которых я встречу, будут такими же джентльменами, как этот. Мои надежды, однако, не оправдались.
- Я искренно надеюсь, что мосье вернется, - сказал в коридоре сержант-мажор. Я поблагодарил его и заверил в том, что он не ошибается. Он улыбнулся, и его улыбка показалась мне насмешливой.
Я шел по улице Святого Доминика, и мне хотелось прыгать от радости. Я был уверен, что Дигби и Майкл не успели опередить меня больше, чем на два дня, и что в любой момент я могу ожидать встречи с ними. Вероятно, они оба были еще во Франции, может быть, даже в Париже. Когда я встречусь с ними, я перестану чувствовать себя одиноким. С ними я смогу говорить об Изабель.
Все путешествия кончаются радостной встречей влюбленных. Если бы не было этого путешествия, я не смог бы испытать необычайную радость встречи с ней. Я должен быть благодарен судьбе. Скоро я буду вместе с моими братьями. Я был на пороге романтической жизни в таинственной и огромной стране.
С завтрашнего дня я должен был перейти на иждивение госпожи Республики, следовательно, я мог позволить себе кое-какую роскошь. Я вернулся на извозчике в фешенебельную часть города и решил провести остаток дня в праздности и наслаждениях.
Я решил посидеть в саду Тюильри, осмотреть Лувр, пообедать на свежем воздухе в Булонском лесу и вообще вести себя, как турист, попавший на несколько часов в Париж. Выполнив всю эту программу, я настолько устал, что проспал всю ночь без каких-либо снов.
Утром я оплатил свой счет и с чувством облегчения покинул отель. Я не имел ничего против того, чтобы стать солдатом и жить в обществе самых разнообразных людей, но мне определенно не хотелось жить в фешенебельном отеле без необходимого гардероба.
Я вновь поехал на улицу Святого Доминика. Сидя на извозчике, я пытался говорить сам с собой, изображая разговор двух мудрых людей. Боюсь, что это у меня не вышло.
«Ты можешь остановить извозчика и вернуться. Ты еще свободен и можешь вернуться в Брендон-Аббас когда угодно», - сказал я себе.
«Майк, Дигби… нельзя изменять товарищам. Авантюра. Романтика. Слава. Успех. А потом уже Англия, дом и Изабель», - отвечал я вторым голосом и продолжал в том же духе.
В вербовочном бюро сержант-мажор ввел меня в приемную.
- Мосье все-таки вернулся. Прекрасно, - сказал он и приятно улыбнулся.
В приемной сидело несколько человек. Некоторых я видел уже накануне. Тут были оба немца. Они выглядели безвредными, незначительными и совершенно нищими.
В большой комнате сидели самые разные люди, у них не было ничего общего, кроме резко выраженной нищеты. Они не выглядели преступниками или хулиганами - это были простые рабочие, отчаянно бедные и загнанные в эту комнату голодом.
Я чувствовал себя неловко, мой костюм резко выделялся среди лохмотьев моих будущих товарищей. Ведь эти люди могли оказаться значительно лучшими солдатами, чем я сам. Любопытно отметить, что незадолго перед этим я ощущал неловкость по совершенно обратной причине. Мой туалет был недостаточен для того общества, в котором я находился.
Сержант-мажор вернулся и провел меня к полковнику.
- Так, дитя мое, - сказал полковник. - Значит, вы не передумали. Что ж, пусть будет по-вашему.
- Я хочу записаться волонтером, господин полковник.
- Прочтите этот контракт и подпишите его, - сказал он, вздохнув. - Не забудьте, что, подписав его, вы станете французским солдатом, подсудным только французскому военному суду, без права какой-либо апелляции. Ваши друзья не смогут вас выкупить, и ваш консул не сможет вам помочь. Никто, кроме смерти, не сможет вырвать вас из легиона.
Я просмотрел контракт. Он был напечатан на серой плотной бумаге. Он гласил, что нижеподписавшийся обязался пять лет служить Французской Республике в Иностранном легионе. Пять лет - долгий срок, но Изабель к концу его будет всего двадцать три года. Если Майкл и Дигби могли подписать контракт, то могу и я… Приятно будет вернуться двадцатипятилетним полковником и повезти Изабель показать ей мой полк… Я подписался.
- Маленькая ошибка, дитя мое, - сказал полковник и улыбнулся. - Впрочем, вы, может быть, предпочитаете этот псевдоним?
Я написал: «Джон Джест».
Покраснев до ушей, я попросил разрешения поставить мою «настоящую фамилию». Добрый полковник изорвал подписанный контракт и дал мне новый бланк, на котором я старательно подписался: «Джон Смит».
Он встал и протянул мне руку.
- Теперь слушайте внимательно, - сказал полковник. - Вы стали французским солдатом и обязаны немедленно отправиться в свой полк - иначе будете считаться дезертиром. Вы сядете на поезд в Марсель сегодня же вечером. Он идет в девять пятнадцать с Лионского вокзала. Там на платформе вы явитесь к ожидающему вас унтер-офицеру. Если вы его не найдете, спросите у любого жандарма, где форт Сен-Жан, и явитесь туда. Не забудьте: форт Сен-Жан, военное дело.
- Желаю вам удачи и быстрого продвижения по службе, - добавил он.
Я поблагодарил его и пошел. Я уже вступил на путь славы.
- Иди за мной, рекрут, - сказал сержант-мажор, закрыв дверь. - Двигайся живее.
В своей канцелярии он выписал мне литер до Марселя и удостоверение на имя Джона Смита, солдата Иностранного легиона, следующего в Алжир. Затем открыл ящик стола, вынул из него кассу и выдал мне три франка.
- На продовольствие, рекрут, - сказал он. - Безумная трата народного достояния. Хватило бы трех су.
Я добавил к ним два франка.
- Расстанемся друзьями, сержант-мажор, - сказал я.
- Рекрут, - сказал он, кладя деньги в карман. - Ты далеко пойдешь… если всегда будешь ублажать всех сержант-мажоров. Прощай.
Я снова вышел на улицу Святого Доминика, но на этот раз уже не свободным человеком. Своей собственной рукой я застегнул на себе неразъемную цепь, другой конец которой находился где-то в Сахаре.
Мне не терпелось ехать в Марсель. Я решил сесть на первый попавшийся поезд, не дожидаясь девяти пятнадцати вечера. Если бы я знал, что мне придется просидеть восемнадцать часов на жесткой деревянной скамье, то, вероятно, не так спешил бы. Восемнадцать часов я ехал, и каждый последующий час был хуже предыдущего. Этот поезд по дороге, кажется, заходил во все города и деревни Франции. Все население Республики с грохотом влезало и вылезало всю ночь. Я добрался до Марселя, чувствуя себя грязным и голодным.
Кондуктор, усмотрев из моего билета, что я еду в легион, счел своей обязанностью вести себя, как тонкий сыщик и опытный тюремный надзиратель. Он старался внушить мне, что зорко за мной следит, а моим спутникам, что я являюсь опасным элементом в их среде. Не совсем каторжником, этого он не брался утверждать. Может быть, даже и не бывшим каторжником, но во всяком случае человеком, едущим в Иностранный легион.
По прибытии в Марсель этот любезный чиновник постарался избавить меня от хлопот по разыскиванию моего унтер-офицера. Он сам разыскал его и передал меня с рук на руки сержанту, сказав:
- Вот еще одна птичка для вашей клетки.
Я настолько устал и проголодался, что перестал соображать и крепко обругал его по-английски. Может, оно вышло к лучшему, что я остался непонятым.
Сержант мне понравился. У него было сухое и загорелое лицо. Твердое, но без следа злобности или порока. Он был одет в обычную французскую пехотную форму, но с зелеными эполетами вместо красных, с синим шерстяным поясом и широкими шароварами зуавов.
Осмотрев меня с ног до головы, он спросил, говорю ли я по-французски. Потом спросил мое имя и национальность и потребовал мои бумаги.
- Опять англичанин, - заметил он. Узнав, что я один, он велел мне идти за ним.
Дигби и Майкл, очевидно, здесь. Сейчас я их увижу. Я был весел, как птица. Молчаливый сержант вел меня по шумным улицам сверкавшего на солнце Марселя, и мне не терпелось спросить его про «других англичан».
Однако его манеры не указывали на желание вступить в любезный разговор. Кроме того, у меня было другое, еще более сильное желание. Мне совершено необходимо было поесть. Я пустился в дипломатию.
- Я полагаю, что сержанты не пьют в компании с рекрутами, мосье? - спросил я, когда мы проходили мимо привлекательного кафе с полосатым тентом и мраморными столиками.
- Конечно, нет, желторотый, - ответил он. - Не только из вполне естественного чувства превосходства, но также и потому, что это запрещено уставом. Кроме того, сержантов не называют «мосье». У сержанта есть чин, и те, кто к нему обращается, отдают ему честь… Впрочем, иные сержанты, если к ним правильно подойти, соглашаются освежиться вином, в то время как достойный желторотый проделывает то же самое, но в другом месте…
Я остановился и отдал ему честь, как офицеру (впоследствии я узнал, что во французской армии так и следует делать).
- Господин сержант, - сказал я. - Может быть, вы окажете мне честь выпить стакан вина в этом ресторане, пока я сбегаю закусить? Я очень голоден. - И я протянул ему пятифранковик.
- Будь здесь же через четверть часа, желторотый, - сказал сержант и, взяв монету, исчез в ресторане напротив.
Я быстро нырнул под тент кафе и съел мой последний не казенный завтрак. Он был великолепен во всех отношениях. Вплоть до отличного кофе, свежих хрустящих булочек и чудесного масла.
Я встал из-за стола более мудрым и добрым человеком, чем сел. Выйдя из кафе, я стал искать сержанта. Его не было. Тогда я набил трубку и закурил - я отнюдь не чувствовал себя несчастным.
Не успел я насладиться зрелищем людной улицы, как из двери ресторана вышел сержант. Я быстро встал, отдал ему часть и пошел за ним.
Он посмотрел на мой костюм.
- Есть у тебя еще деньги, желторотый? - спросил он.
- Есть, сержант, - отвечал я, чувствуя некоторое разочарование в нем.
- Если нет, я отдам тебе твои три франка, - заявил он.
Я успокоил его, что этого вовсе не требуется, поблагодарил за доброту и про себя пожалел, что заподозрил его в низменных побуждениях.
- Ладно, - сказал достойный сержант. - Тогда я дам тебе взамен добрый совет.
Я искренне поблагодарил его.
- Избегай алжирского вина, - начал он. - Это проклятие всей нашей африканской армии. Я сам только что выпил две бутылки этого вина. Оно великолепно… Избегай женщин - это проклятие всего человеческого рода. Я сам был женат на трех. Это ужасно…
Я обещал избегать того и другого, быть осторожным, не пить и не жениться слишком часто.
- Во-вторых, желторотый, - продолжал он. - Когда твои дела будут плохи, не старайся сделать их еще хуже. Они и без этого будут плохи.
Этот совет показался мне хорошим. Я так и сказал.
- И, в-третьих, помни, что ты можешь противиться воле небес, но отнюдь не воле своего капрала… Никто, конечно, не подумает противиться воле сержанта.
Я согласился с тем, что ни один нормальный человек не подумает делать этого.
- Верно… Но ты, главное, берегись, когда будешь ненормальным, - предупредил мой учитель.
- Ненормальным? - удивился я.
- Да, желторотый, - серьезно ответил он. - Все порядочные легионеры сходят с ума время от времени. Тогда они способны на три ужасные вещи: покончить с собой, убить кого-нибудь из своих товарищей или ослушаться своего сержанта. Последняя самая ужасная.
- Зачем же им сходить с ума? - спросил я, несколько напуганный.
- Незачем. Совершенно незачем, - сказал мой учитель. - И все-таки они сходят с ума. Мы называем это кафар - таракан. Этот таракан ползает под черепной коробкой по самому мозгу. Чем больше жара, чем хуже однообразие, чем длиннее марш и чем сильнее усталость, тем быстрее он ползает и тем это более щекотно… Тогда солдат говорит: у меня кафар, и срывается с цепи. Он совершает самоубийство, дезертирует, а иногда доходит до того, что не слушается сержанта… Ужасно… Знаешь ли ты, как в человека, попадают зародыши этих самых тараканов? Абсент… Он прямой предок кафара… Я сам знаю, я воспитан на абсенте… Ужасно… Только что выпил этого зелья после вина.
Я обещал никогда не смотреть на зеленый и какой угодно другой абсент.
- Тогда у тебя не будет настоящего кафара, - продолжал мой уважаемый друг, - ты не убьешь никого из товарищей и не дойдешь до того, чтобы ослушаться своего сержанта. Ты только кончишь самоубийством или дезертируешь и умрешь в пустыне от жажды.
- Приходилось ли вам, господин сержант, делать какую-нибудь из этих ужасных вещей? - спросил я.
- Нет, желторотый, - ответил он. - Я даже не покончил с собой. Я только обрил голову и выкрасил ее в наши национальные цвета: синий, белый и красный. Этим я заслужил репутацию истинного патриота.
Я побоялся, что две бутылки вина и некоторое не указанное количество абсента обострили воображение сержанта.
Но я ошибся. Впоследствии я узнал, что его рассказ был правдив. Его однажды назначили красить будку часового. Это было в каком-то затерянном форту или на каком-то посту. Он выкрасил одну сторону своей головы красным, другую - синим, а посредине провел широкую белую полосу. Это обратило на него внимание, и он смог отвлечь это внимание только беззаветной храбростью в бою у Пяти Пальм.
- Как же избежать кафара? - спросил я.
- Никак, - спокойно ответил он. - Хорошо иметь умственную работу. Еще лучше продвижение по службе. Но в пустыне араб видит две вещи, а европеец три. Их три, а поэтому они…
Я постарался придать моему лицу понимающее выражение.
- Араб видит солнце и песок. Слишком много песку. Европеец видит солнце, песок и безумие. Слишком много того, другого и третьего, - продолжал он. - Я полагаю, что безумие там в воздухе или в солнечных лучах. Даже я не знаю точно, где оно, а я знаю очень много… Но мне кажется, что ты слишком много разговариваешь, а это неприлично… Молчать, желторотый…
И я молчал. Пользование моим языком было мне запрещено, но глазами пользоваться разрешалось. Я наслаждался великолепной панорамой марсельского порта. Арабов, негров, китайцев, левантинцев, мавров, аннамитов, индусов и моряков всех наций здесь было больше, чем французов.
Пробираясь между ящиков, тюков, мешков, бочек, тачек, трамваев и фургонов, сквозь кипящую и жестикулирующую многоязычную толпу, я невольно вспомнил легенду о Вавилонской башне.
Среди океанских парусников, фелюг, грузовых пароходов, яхт, шхун, бригов и огромных пассажирских пароходов, стоявших у стенки и на бочках, я инстинктивно искал английский флаг. И часто его встречал.
От несмолкаемого грохота, слепящего света и мелькающего движения у меня заболела голова. Наконец мы прибыли к месту нашего назначения. Это был средневековый форт у самого моря, старинный и полуразрушенный, с высокой маячной башней и подъемным мостом через широкий ров. Казалось, что из него сейчас выйдет караул в латах и с алебардами.
- Мы дошли, - сказал мой сержант. - Это значит… что мы пошли… Прощай, желторотый, пусть дьявол о тебе заботится.
- Желаю вам того же самого, господин сержант, и приношу вам мою искреннюю благодарность, - ответил я.
- Эй ты, - крикнул мне стоявший в воротах сержант депо. - Иди сюда.
Он повел меня по выложенным плитами коридорам тюремного типа - сырым, звонким и угнетающим. Остановившись у двери, он открыл ее, показал на нее большим пальцем и захлопнул ее за мной, когда я вошел.
Это была моя первая французская казарма.
Вдоль стен стояло несколько коек и скамей. Кроме печки и стола, в комнате никакой мебели не было. У печки, за столом и на скамьях и койках сидел самый разнообразный подбор людей в штатском платье. Здесь были хорошие пиджачные костюмы, кожаные брюки и просто лохмотья.
Майкла и Дигби среди этих людей не было, и от этого я испытал острое разочарование.
Все окна были плотно закрыты. Все люди дымили. (Печка тоже). Вероятно, они курили табак, но этот сорт табака был мне неизвестен. Его дым напоминал дым от горящего мусора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33