Новая волна улыбок и киваний обежала кружок дам. Разумеется, Херефорд и не помышлял отказываться от свободы уезжать, когда ему захочется, и уже подумывал, как сделать супружеские узы наименее обременительными в этом отношении, хотя, с другой стороны, леди Херефорд столь же старательно пыталась всячески удержать свое сокровище дома. Элизабет понимала замысел их обоих и не возражала ради доброго дела, если характер мужа будет очернен, а над ней самой немного посмеются. Элизабет быстро оглядела слушающих, приготовившись ответить на любое замечание, но тут к ней придвинулась Ли и нежным голоском тихо, но слышно для всех проговорила:
— Мне все же кажется, что леди Херефорд права. Мой муж тоже забеспокоился после приезда лорда Херефорда. Я знаю, что гонцы все время скачут от нас в замок Херефорд. Туда и обратно.
— Не думаю, что нам следует обсуждать эти дела, — сухо проговорила Элизабет.
Ли широко открыла невинные глазки семнадцатилетнего ребенка.
— Мы же все здесь друзья. И лорд Сторм не из тех, кто посвящает меня в свои дела.
Хотя леди Херефорд так неудачно ляпнула, а Ли так отчаянно пыталась прикрыть ее оговорку, Элизабет с большим трудом удержалась, чтобы не рассмеяться: невозможно было себе представить женщину более осведомленную в делах мужа, чем Ли, и внешне столь неподходящую на роль серьезного советчика. Ли была осведомлена о всех делах и замыслах лорда Стррма, но, конечно, вовсе не собиралась тут разглашать что-либо ей известное. А она продолжала невинно щебетать, светясь детской чистотой на милом личике:
— А я слышала и мне кажется…
— Леди Сторм, вот мне кажется, что нам не следует обсуждать, что вы слышали в разговорах ваших мужчин, — резко прервала ее Элизабет, подхватывая игру.
— Пусть она расскажет, — это была леди Варвик. — Дальше нас это не пойдет.
Элизабет была всерьез обеспокоена, как и следовало ей по роли, чтобы к сдовам Ли отнеслись со вниманием. Ей самой не пристало молоть всякую чушь, все знали ее как советчицу своего отца и помощницу будущего мужа, зато она могла придать значимость словам Ли, притворно стараясь заставить ее замолчать. Спасибо, выручила леди Варвик, старше ее намного и столь же знатная, которой Элизабет из вежливости не могла помешать открыть дискуссию.
— Это, знаете, мой муж и лорд Херефорд намерены свести старые счеты.
— Старые счеты? — Леди Варвик в силу положения своего мужа не враждовала с королем Стефаном, но чуяла, когда надо ловить момент, и ушки у нее были на макушке.
— Да. Граф Шрюсбери несколько лет назад доставил им немало неприятностей, и они хотят с ним рассчитаться за это, зная, что король не сможет им помешать: они для него слишком сильны. И Шрюсбери больше не в почете, да еще…
— Ли, я до сих пор не показала тебе свое подвенечное платье, — снова прервала ее Элизабет. — Пойдем, пожалуй, посмотрим его, ты ведь обещала мне завтра помочь одеться.
— Чудесно! — Ли сразу вскочила на ноги.
— Но, леди Сторм! — герцогиня Варвик пыталась удержать молодую женщину. — Вы полагаете…
— Простите меня, мадам! — Ли была сама простота. — Я весь день приставала к Элизабет с просьбой показать ее вещи, а она была занята. Не могу отказать себе в таком удовольствии. Я сейчас же вернусь. — И они убежали. Голос и выражения Ли сразу изменились. — Элизабет, ты бы пошла к Херефорду и попросила его укоротить матери язык. Мой Бог, пожилая женщина и говорит такое! Я поговорю с Кэйном обо всем, пусть он что-нибудь подобное скажет и мужчинам, а потом я спущусь и посмотрю, как еще получше замести следы. — Элизабет кивнула ей и повернулась, чтобы уйти. — Элизабет! — Ли задержала ее и отвела глаза. — Роджер ужасен, и ты удручена. Если могу чем помочь, прошу тебя, позволь мне сделать это.
Элизабет, пробормотав слова благодарности, покачала головой. Заварила кашу — будет расхлебывать сама.
Херефорда она отыскала среди играющих в карты.
— Роджер, мне надо с тобой поговорить.
Лицо его напряглось, он сжал зубы.
— Прямо сейчас?
— Пожалуйста!
— Хорошо. Прошу извинить, — повернулся он к игрокам, — дама просит, я повинуюсь.
Он послушно пошел за ней в свою комнату, остановился, отойдя несколько шагов от двери, спросил сухо:
— Чем могу служить, мадам?
— Не хотелось тебя расстраивать, но придется, потому что надо принимать меры.
— Элизабет, если у тебя есть хоть капля совести, не говори мне, что мы оба ошибаемся и ты передумала выходить за меня. Спорить я не стану, просто женюсь на тебе, даже если, как уже говорил, придется тащить тебя к алтарю за волосы.
Слушая его, Элизабет кусала губы.
— Я не такая дура. Речь совсем о другом. Твоя мать рассказала всем женщинам, как таинственно ты говорил ей о грандиозных планах. Мы с Ли повернули дело так, будто ты планируешь набег на Шрюсбери, но если она начнет говорить о твоей встрече с Глостером…
— Ну, бабы! — застонал Херефорд. — Уверяет, что любит меня больше жизни, и сама готовит мне виселицу. Любила бы поменьше, а думала побольше. Кто там был еще?
Элизабет отвернулась, поджав губы. Не так заметно, как Херефорд, но и она была сильно расстроена, поэтому даже мелочи теперь казались ей целой горой.
— Прости, Роджер, тут я виновата, — голос ее дрогнул, она едва не расплакалась. — Мне надо было уследить, но я не сумела. Теперь не знаю. Моя мачеха там была, леди Варвик, леди Ланкастер… — Она закрыла лицо руками. — Еще пять-шесть женщин, не помню. Я ничего не видела и не слышала. Может, мать еще говорила что-то. Это леди Ли заставила меня прислушаться. Я виновата, думала совсем о другом.
— Узнаю тебя. Не надо, не расстраивайся, не стоит того. Сейчас все равно ничего не изменить. Отозвать ее оттуда значит только привлечь к ее словам больше внимания. Завтра… я посмотрю, что можно будет сделать.
Голос его утратил твердость, и у Элизабет вырвалось:
— Иди спать, Роджер, ты худ и бледен, как покойник! — На это он никак не откликнулся, казалось, он вообще ничего не слышит. Она подошла и взяла его за рукав, когда он молча направился обратно в зал. — Роджер, ты спишь на ходу. Очнись, иди и ляг в постель.
— Не поможет, — обреченно отмахнулся он, — я до того устал…
Он остановился. Зря стал жаловаться, у нее хватает своих забот. Не желая того, он снова ее огорчил, его слова прозвучали для нее заслуженным упреком. Она мучительно покраснела; хотя не в привычках Элизабет было каяться, тут ей захотелось признать неправоту в том, что она тогда ему наговорила, и это была первая возможность хоть как-то оправдаться.
— Если те мои слова… они вырвались от стыда и сгоряча, обидели тебя, прости. Я нередко говорю противное, ты знаешь. Но виноват ты сам, — добавила она поспешно, снова заговорив в привычно наставляющей манере. — Всю неделю пытаюсь сказать тебе это, но ты не желаешь слушать. Знай, — выкрикнула она, — если ты страдаешь, ты заслужил это своим упрямством!
Лицо Херефорда стало понемногу оживать; он положил свою руку на ее, которая еще держала его за рукав. Конечно, он не станет разуверять ее в том, что она — причина его печали, хотя это только отчасти правда. Вернейший путь завоевать любовь женщины — показать, что она дороже всего на свете. Херефорда сильно расстроила реакция Элизабет на его любовные призывы, но женщин он знал достаточно хорошо, а потому рассудил, что не стоит всерьез принимать ее гневные слова и что надежда завоевать ее совсем не потеряна. А про себя решил, что главная его беда заключена в болезненной мужской особенности. Он еще ни разу, начиная с двенадцати лет, когда получил первый опыт с девчушкой в поле, не имел такого длительного воздержания, которое переносил очень трудно. Собственно говоря, Элизабет разрешила ему переспать с другой женщиной, но он не настолько глуп и никогда бы не выставил ее на всеобщее посмешище, взяв в постель девку, когда гости съезжаются на свадьбу. Кое-кто может позволить себе такое, но Херефорд, благородный от природы, так бы не сделал, даже если бы не любил Элизабет. Но чувство праведника все же не облегчало его бессонницы, а она — благодатное время для всяческих раздумий. Ощущение тщетности, вытесненное было сидением над планами, вернулось снова, а физическое изнурение на охоте не только не давало сна, а лишь усиливало подавленное настроение.
Однако женщины оставались главным ориентиром в жизни Херефорда, ради которого можно было порой пожертвовать и важными делами.
— Согласен, я заслужил, только не упрямством, а глупостью. Нет, я вовсе не хочу казаться хуже, чем я есть. Я очень замучился и не понял, что ты пришла с важным делом. Если был холоден с тобой, значит, мы квиты; когда достается мне, достается и тебе, даже против моей воли.
Элизабет не отвечала, но изящное извинение Роджера пришлось ей по душе.
— Конечно, ты измучен, кто же этого не замечает! Вид у тебя ужасный. Даже если нет сна, ты можешь просто отлежаться. — Она потянула его за руку. — Пойдем, я провожу тебя до постели.
Лицо Херефорда осветилось улыбкой.
— Элизабет, ты балуешь меня. Хоть и зла ты на язык, нянчишься со мной еще больше моих домашних.
— Теперь ты подлизываешься, чтобы я простила твое нежелание выполнить мою просьбу, не так ли?
— Так, — засмеялся Херефорд. — Я не могу… В картах я выиграл. Джентльмены не простят моего ухода с Их золотом в Моем кошельке.
— Зря шутишь, Роджер. Ты не думай, мне вовсе не доставляет удовольствия обхаживать мужчину, но ты просто можешь свалиться.
— Не свалюсь.
— Как знаешь! — Элизабет могла бы уговаривать и дальше, он явно был настроен на это, но она стыдилась проявлять излишнюю заботливость и боялась продолжать тесное общение, опасаясь пробудить в Роджере и в самой себе чувственное желание. Его глаза уже загорались.
— Поцелуй меня, Элизабет. — Он будто читал ее мысли, когда добавил осторожно: — Ради приличия, в знак примирения. Я не трону тебя.
— Могу поцелуй продать!
— Покупаю! Святый отче, послушайте ее! Честер подсунул мне не дочь, а подкидыша, ты — Дочь торговца, нет, ростовщика! — Он теперь крепче держал ее за руку, широко улыбаясь. — Говори свою цену!
Элизабет покраснела; ей не хотелось показаться такой отходчивой, как большинство женщин. Это свойство в борьбе за самоутверждение она постаралась глубоко упрятать и чувствовала оттого себя неловко и пристыженно.
— Один поцелуй за час сна, два — за два часа, а если позволишь себя раздеть, чтобы уложить совсем, получишь что пожелаешь.
Она испугалась — это ясно читалось на ее лице, но больше всего она боялась, что он рассмеется своим полуистерическим смехом, который все еще звучал в ее ушах. Херефорд медленно закрыл глаза и так же медленно открыл.
— Это так важно для тебя? — Голос его звучал неуверенно. Он снова удивлялся, как сильно влияет на него все, что Элизабет говорит и делает. Стоит ему прийти к выводу, что это влияние не так уж отлично от влияния других, как она показывает другую сторону характера, и он вновь выведен из равновесия.
— Вопрос дельный, — ехидно ответила она. — Конечно, важно. Как весело будет, если в день свадьбы мой жених хлопнется без сознания! Хватит скандальных историй вокруг меня, не стоит добавлять к ним ту, как я во время свадьбы уморила собственного мужа.
Тон и слова не могли скрыть волнения Элизабет; ответная улыбка Херефорда и неуверенность в голосе тоже выдавали смущение.
— Послушай… Чем я оправдаюсь перед игроками?
Нервно сглотнув, Элизабет приблизилась. Она сама предложила сделку, теперь надо было платить.
— Твое оправдание на лице. Тебе все давно говорят, чтобы ты шел отдохнуть. Какое еще нужно тут оправдание? Пошли, дай снять с тебя камзол.
— Нет, любовь моя.
Облегчение и досада, словно в комедийной сцене, смешались на ее лице. Херефорд, не будь он так тронут, разразился бы смехом. Он привлек ее к себе, нежно обнял и потерся лицом о ее волосы.
— Иду спать, раз ты так хочешь, но раздевать меня не надо. Стало быть, платы с тебя не требуется. Ты сама так сказала… если дам себя раздеть. Тебе следует захотеть меня и безвозмездно, но никогда не нарушай ни слова, ни обещания, данных мне, и не искажай их смысла.
Своим вопросом Вильям Боучемп озадачил двоих младших сквайров:
— Вы еще помните, как нам завидовали, что наш хозяин такой благодушный и внимательный? И что же с ним стряслось за эту неделю? Он полночи ходит и совсем не спит!
Патрик оторвался от кольчуги Херефорда, которую чистил, продергивая шерстяную нитку сквозь кольца, так что стальная броня сверкала, как серебро.
— Я знаю, — сказал он. — Ему неохота ложиться в постель, которую никто не греет.
— Тогда чего же он не встает, чтобы поскорее привести того, кто заполнит пустое место? Всю неделю он скидывал нас с постелей до рассвета, едва мы только успевали уложить его и сами накрыться. А сегодня мы давно на ногах, уже все для него приготовили, штаны выглажены, туника зашита и сложена, на камзоле все складки уложены и ни одной лишней, а там еще надо будет десять раз прощупать лицо, чтобы отыскать недобритый волосок, расчесать мягкие кудри, а он все спит и спит.
Младший из троих, Гарри, который разглаживал бархатную мантию цвета, как его называли, королевского пурпура, уложив ее на сундук, заметил:
— Вот и хорошо, что спит, вчера было очень заметно, как ему этого не хватает. По крайней мере не бродит по комнате и не кричит: подай то, подай это! Готов помолиться, чтобы, проснувшись, он стал подобрее.
— Если б были такие молитвы, хорошо бы заплатил попу и сам бы помолился. Но все равно скоро придется будить. Посмотри, как там солнце, сколько уже сейчас времени?
— Какое солнце? — Вильям осторожно раздвинул штору и снова задернул с руганью. — Дождь со снегом. Даже небеса мокнут и зябнут от такой свадьбы, прости Господи.
— Сейчас, должно быть, шесть. Недавно слышал, как в капелле звонил колокол.
— Молодчина, Гарри. Вот и ступай будить. Он с тобой помягче бывает.
Херефорд сегодня обещал быть помягче со всеми. Он легко проснулся от глубокого сна без всяких видений совершенно освеженным, полежал немного в полудремоте, позволил помочь выбраться из постели и принять ванну. Он лениво сидел, пока его брили и одевали, но при случайном упоминании об одежде Раннулфа вдруг вскочил полуодетый.
— Где Анна? Мне надо поговорить с ней!
— Господи, опять капризы! — проворчал Вильям. — Не тот час, милорд, рано еще!
— Рано — не рано, она мне нужна. Давайте одевайтесь сами, чтобы время не терять. Я быстро схожу. Дай мне ту шкатулку.
— Позвольте пристегнуть перевязи, милорд!
Херефорд разомкнул висевшим у него на шее ключиком шкатулку и стал торопливо перебирать драгоценности. Он извлек перстень с гравировкой герба, который носил отец до того, как получил титул графа Хсре-фордского.
— Давай побыстрее!
— Какой скорый… Если хотите, чтобы держалось на ногах как надо, побыстрее не сделаешь, — ворчал Вильям. — В церковь наденете панталоны мешком?
Херефорд любил одеваться нарядно и, довольный, рассмеялся.
— Все, что чисто и красиво, всем по вкусу и мне мило!
Вильям хохотнул, порадовавшись нормальному настроению господина.
— Дай Бог, чтобы больше не перевязывать. Готово, только постарайтесь нигде не сидеть. Ноги как вырезаны из мрамора. Если испачкаете, умру с горя!
Когда Херефорд появился на женской половине, там поднялся переполох: он редко лично являлся в апартаменты матери. К нему вышла сама леди Херефорд.
— Что это значит, Роджер, ты в своем уме? Через два часа мы должны быть в церкви, а ты посмотри на себя!
— Мне надо видеть Анну, мам.
— Ты что! Мы надеваем два подвенечных платья, думаешь, у нас есть время заниматься твоими глупостями? Нечего тебе дергать сестер. Отправляйся!
— Я совершенно серьезно. Никого не собираюсь дергать. Позволь мне войти.
— Нельзя. Там Элизабет и Анна вместе с ней.
— Господи! Пошли тогда Анну сюда.
— Она не одета.
— Черт с ним, пусть выйдет голая! — нетерпеливо крикнул Роджер. — Что я ей плохого сделаю? Говорю тебе, мне надо передать ей что-то очень важное.
Через минуту вышла Анна, испуганная, в ночной сорочке.
— Что случилось? Раннулф…
— Ничего, дорогая. Не пугайся, все в порядке. — Он взял ее за плечи и внимательно оглядел. — Ну, ему повезло. Ты очень хорошенькая, очень. — Он взял ее лицо руками и сосредоточенно поцеловал в лоб, в оба глаза, в губы. — Послушай меня, родная. Я сделал для тебя все, что было в моих силах, и очень надеюсь, что твоя славная мордашка и добрая душа будут счастливы. Но всякое может случиться даже при самых лучших намерениях.
— Что ты, Роджер? Зачем сейчас говоришь про это?
— Милая моя, сегодня ты перестаешь быть моей, я не смогу дальше о тебе заботиться. Думаю, что мужа я тебе выбрал хорошего, но, Анна… дорогая, я навсегда остаюсь тебе братом и, пока жив, не оставлю тебя без своей защиты. Вот тебе старинное кольцо нашего отца. Никто, кроме меня и мамы, не помнит, что оно на себе несет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44