– Зверюга, – сказала она. – Ты думаешь, что я тоже большая и тяжелая.
– Господи, нет! – воскликнул я. Затем я засмеялся не очень весело, припоминая, что сначала я думал именно так. Чувствовала ли она это, не говоря ничего до сих пор? Я надеялся, что нет, но и под пыткой не признался бы в этом. Я сказал то, что, как я думал, было ей приятно, и это тоже была правда:
– Но если ты не поднимешь меня, у меня будет больше припухлостей.
– Угроза или обещание? – спросила она, но выскользнула от меня и села, подобрав одеяло» вокруг себя.
Я не ответил, только протянул руку под изголовье своего тюфяка и вытащил оттуда рулон ткани, который развернул и положил ей на колени. Это была головная повязка из золота, унизанная жемчугом. К моему удивлению Мелюзина не прикоснулась к ней, а ее глаза стали совсем черными и хмурыми.
– Ты был в сражении, – сказала она.
– Это не добыча, – заверил я ее. – Я купил это здесь. Я отведу тебя к ювелиру…
Тогда она обвила руками мою шею и прижалась ко мне.
– Прости меня, – вымолвила она, – я не смогу носить одежду, из-за которой терзалась горем какая-то несчастная женщина.
– Нет-нет, дорогое сердечко, – успокоил я, – но я рад, что ты сказала мне это. Можешь быть уверена, что я не принесу тебе подарков, которые обременят твою душу.
Я не сказал, что деньги на покупку этой повязки я выменял на свою долю скота в Седели, которым я не мог воспользоваться, так как у меня нет земли. Одно время я подумывал послать его в Джернейв, чтобы сохранить, пока Улль не станет нашим, но в том темном облаке, в котором я жил тогда, я потерял надежду на Улль и подумал, что не стоит хлопот тащить скот все эти мили на север. Теперь я не сожалел об этом, видя то удовольствие, с которым Мелюзина надела повязку на голову и прихорашивалась, любуясь как прекрасно выглядит эта повязка на ее темных волосах. Но Мелюзина воистину не была тщеславной и через минуту уже сняла повязку, сбросила одеяло на меня и натянула на себя одежду.
После того как я сел и зашнуровал ей платье, она перебинтовала мою ногу и помогла мне одеться. Затем достала наш обед. Сначала мы ели его со слишком большим аппетитом, чтобы разговаривать, но когда первый голод был утолен, она сказала:
– Теперь расскажи мне, насколько плохо наше положение на западе.
– Фактически мы больше выиграли, чем потеряли, – ответил я. – Стефан – это великий военачальник.
Я видел как ее рука заколебалась, поднося кусок хлеба ко рту, и поспешно добавил:
– Даже когда он не сражается. Наша тревога не в том, чтобы взять крепости или нанести поражение нашим врагам, а в том, чтобы встретить их.
И затем я рассказал ей про задержку информации (если не измену) шерифами епископами и что из-за этого даже йомены и мелкие дворяне боялись помогать королю. Прежде чем я закончил, Мелюзина наклонила голову.
– На юге и востоке у вас нет такой тревоги, – сказала она. Потом вздохнула. – Королева была так занята. Мы путешествовали, путешествовали и путешествовали. Я думаю, мы побывали в каждом графстве и в каждом привилегированном городе – от Дарема до Довера.
– В каждом городе? – повторил я, – но…
– Мужчины! – воскликнула она. – Ты говоришь, что горожане не будут сражаться…
– Я не говорил ничего подобного, – запротестовал я. – Они будут сражаться, но только чтобы защитить свой город.
– Но вам не нужны люди, вам нужны известия, а куда известия приходят быстрее, чем в города?
Я сел уставившись на нее, вспоминая, что именно горожане Мальмесбури пришли королю на помощь и именно жители Ворстера принесли известия о нападении, правда, слишком поздно, но ведь их не просили извещать короля; он ожидал этих услуг от учреждений Короны. И Бат стойко стоял за короля, несмотря на близость Бристоля и мятежников; жители помогли гарнизону Стефана отбить многие атаки.
– Горожане благоволят к Стефану, – продолжала Мелюзина, – и у них есть причина любить королеву1 . Я не думаю, что какая-нибудь армия продвинется к востоку от Оксфорда без того, чтобы король об этом не узнал. И надеюсь, что бароны тоже будут более преданными. Некоторые встречали нас не очень тепло (Да, ты знаешь, что у королевы есть маленькая армия Флемингса?), но я видела, какое они испытывали облегчение, как утверждалась их преданность после того, как она говорила с ними.
Я сомневался, чтобы можно было много сделать с баронами востока, если только король не одержит крупную победу здесь, но города – это другое дело. Без сомнения, было бы неплохо использовать идею королевы, и я был уверен, что Мод без труда убедила бы Стефана сделать это. Король мало гордился рождением, вероятно потому, что был уверен в своей аристократичности, но всегда честно и справедливо обходился с горожанами королевства. Беда была в том, что запад менее населен, чем восток, здесь меньше городов и многие из них были уже в руках мятежников.
Но пока еще здесь были свободные города, и они благоволили к Стефану. Не скажу, что надежда свободно забилась в моей груди. Сказать по правде, я пока не видел ничего впереди, кроме годов сражений. Но с юго-востоком ситуация для короля выглядела намного лучше, и моя уверенность в длительной конфронтации с мятежниками несколько поколебалась, а Мелюзина внесла частички информации, поддерживающие появившуюся надежду.
Больше недели, пока заживала моя нога, я находился в этой отдельной комнате. Я ни разу не просил отпуска. Я не желал знать, как проходит суд. Пока я был с Мелю-зиной, я был в мире. Мы играли в шахматы, а когда чувствовали себя глупыми, – в загадки, или в шашки, или в игру с девятью камушками. Играли и в другие игры, в которых не нужны были ни фигурки, ни доски, а только нежные слова и ласковые прикосновения. И мы разговаривали о многих вешах – о ее семье и о моей, такой, какой она была, и это, конечно, приводило нас к Одрис, к Хью и Эрику, и к Джернейву, и… к Уллю.
Это было странно, но я больше всего живо вспоминал красоту земли – пурпурные холмы под небом и глубокие горные озера с проблесками серебряных потоков, падающих в них со скал. Мелюзина видела Улль таким, каким он должен был быть сейчас. Она говорила о том, как тихо должно быть теперь в горах с ущельями, занесенными снегом, и с замерзшими озерами над ними. Однажды я даже рассказал Мелюзине о скоте, не упомянув, что это была моя добыча, а просто о том, как один человек, имеющий земли на севере, хотел доставить домой принадлежащих ему животных. Она улыбнулась и сказала, что это счастье, что у меня нет стада, так как такие животные бесполезны для Улля, там необходимы более выносливые породы, такие, как мелкий широкоротой красный скот Шотландии. По этой причине, добавила она, мужчины Камбрии редко совершают набеги на юг и восток и мало интересуются войнами в Англии.
В это время я впервые почувствовал еще совсем слабый приступ недовольства своими перспективами сражений. Не лучше ли длительные удовольствия владеть Уллем и нисколько не заботится о войнах? Это был только приступ, но он оставил едва ощутимую боль в моей груди, и на протяжении ужасного года, который затем последовал, она разрослась в настоящую боль, которая уже не давала мне покоя. И только потом я понял, что сделала со мной Мелюзина. Она была слишком умна, чтобы, положив руки на бедра, вопить, как мегера, что все, что может принести мне преданность Стефану, – это смерть. Она не владела той живой, как ртуть, легкостью, которой могла блеснуть Одрис, и шла своим путем. Мелюзина, темная, теплая и душистая, предлагала мир, радость и наслаждение, чтобы отучить человека от тяжелой обязанности, подменив горечь стыдом.
Милосердная дева Мария знает, как сильно память об Улле болела во мне, но эта боль прошла не сразу, так как после Эпифани я еще какое-то время был с Мелюзиной. Тогда же, несмотря на редкое присутствие в суде, я понял, что ситуация выглядит обнадеживающей. В тайниках Солсбери были обнаружены огромные сокровища, и Стефан решил, что так много не могло принадлежать церкви и должно было прийти из государственных доходов. Думаю, что так оно и было. Но даже если бы это были церкви, сын путаны никогда не был очень хорошего мнения о них и о священниках. Более того, ни мой отец, ни сэр Оливер не отдавали церкви ничего, кроме пустых обещаний и обычной церковной десятины, без которой нельзя было обойтись. Ребенком я знал одного хорошего священника, отца Ан-сельма, который, я думаю, и не предполагал, что существуют деньги. Он никогда не брал ничего, кроме еды, которую ел, и одеяла, под которым спал. Он никогда не просил даже новую сутану, хотя его собственная превратилась уже в такое тряпье, что Одрис выбросила ее и заменила другой.
Все получали блага, но одно из них доставило мне беспокойство, так как оно означало, что Мелюзина должна была ехать с королевой во Францию. Были кое-какие разговоры о помолвке Юстаса, старшего сына короля, которому было сейчас четырнадцать лет, с сестрой короля Франции. Я знал, что Стефан хотел этого, надеясь, что Луи поможет ему отвоевать Нормандию у мужа Матильды, Жоффрея Анжуйского, если он сделает Юстаса герцогом Нормандским. Обещания на будущее, особенно когда они могли быть выполнены путем больших расходов для армий, представляли собой скромный стимул для формирования отношений. Теперь с огромной взяткой (называемой выкупом за невесту) Стефан и Мод могли планировать для королевы поездку во Францию, как только окажется возможным безопасное путешествие.
Я не был в восторге от мысли, что потеряю даже вероятность увидеть Мелюзину на месяцы, но знал, что большую часть времени мы будем сражаться, и успокаивал себя, что таким путем она вряд ли раскроет мою ложь, а главное, во Франции меньше будет волноваться. К тому же блага из запасов Солсбери пролились и на меня, и, когда король предложил мне двойную выплату моего пенсиона, который он задолжал, и тройную за текущий квартал, я взял с радостью и не беспокоился о том, откуда взялись эти деньги. Мне было очень приятно, так как я обнаружил, что, когда был с Мелюзиной, тратил гораздо больше, чем было разумно. Она ворчала, но я не мог устоять, покупая ей маленькие вещицы, которые попадались на глаза: бусы, нитки для вышивания и богатую одежду, красную и золотую. Ее смуглому, прелестному румянцу очень шли эти тона.
После того как королева в феврале отбыла во Францию, источник радости, кипевший в моей крови, пока я был с Мелюзиной, иссяк. Весна была мрачнее, чем зима. Казалось, как будто зараза жадности и безрассудства разлагала всю землю. Все узы верности и справедливости разорвались. Каждый маленький человечек, который мог поднять армию, поворачивал ее на любого другого, более слабого, чем он сам. И король не мог предотвратить этого, потому что великие лорды, к которым он был милостив, у которых не было причин для мятежа и которые действительно не признавали императрицу, неожиданно захватили имущество королевства.
Лето было еще хуже, чем весна. Бесполезно пытаться вспомнить точно, где мы сражались и как много походов сделали, причем нередко без всякого смысла, потому что, еще не достигнув цели, поворачивали назад к какому-нибудь более срочному сражению. Я всегда наслаждался хорошей битвой, по крайней мере после потери собственной крови, потому что после этого смирялся с фактом, что, пользуясь своими мечом и копьем, я принес боль и смерть другим людям, которых не знал и которым не желал никакого вреда. Теперь, впервые за многие годы, мне необходимо было найти место внутри себя, которое далеко от крови, воплей и вони выпущенных кишок. Но еще хуже, чем битвы, были постоянные следы жестокости, которые мы видели, когда вдоль и поперек пересекали королевство. Это была безрассудная алчность, потеря чести и сострадания. Снова и снова мы находили целые поместья, где все жители были разорваны, выпотрошены и сожжены ради нескольких монет, нескольких локтей ткани или вовсе ни за что.
Даже в самые черные моменты этого лета и осени были какие-то надежды на мир. Королева и епископ Винчестерский пытались договориться о перемирии с Робертом Глостером. Но это ни к чему не привело. Валеран де Мюлан играл на слишком оптимистичной натуре короля, напоминая Стефану о наших многочисленных успехах и говоря, что все подумают, что он по слабости сердца отдает половину королевства. Вероятно, королева могла бы изменить мнение короля, но ее не было с нами. А через неделю от жителей Линкольна пришло известие, что граф Честер и его кровный брат Вильям де Роумаре при помощи необычной уловки взяли Линкольнскую крепость. Они отправили своих жен навестить жену констебля. Через несколько часов прибыл граф Честер, якобы для того, чтобы забрать своих дам. За исключением меча, у него не было оружия, и его сопровождали только три рыцаря, , поэтому его приняли без какой-либо тревоги. Но внезапно его рыцари напали на охрану, захватили все оружие, какое они смогли найти, и завладели воротами и подъемным мостом. А затем с наскоку въехал его брат с сильной группой, с помощью которой разогнал весь королевский гарнизон.
Стефан бросился на север, но Честер и Роумаре не бездействовали. Они ввели в крепость много людей, гораздо больше, чем достаточно, чтобы овладеть не только самой крепостью, но и запугать жителей и удерживать стены города. Теперь и Валеран заговорил о мире. Он подчеркивал, что Честер и Роумаре не признавали императрицу и что было бы несчастьем, если бы такие сильные бароны перешли на другую сторону. Он напомнил Стефану, как был огорчен Честер соглашением с королем Дэвидом, по которому Кам-брию, которую Честер считал своей, отдали принцу Генри, и сказал, что если бы Честер и Роумаре принесли присягу на верность и поклялись оборонять Линкольнское графство от Матильды и Глостера, то лучше было бы позволить им владеть крепостью и городом.
Это был разумный совет. Я помню, в какой был тревоге относительно этого соглашения с королем Дэвидом и как я даже упоминал о вызове Честера королю, когда высказывался против соглашения. Однако теперь я должен был прикусить язык, чтобы удержаться от возгласов против идеи Валерана. Я почувствовал, что Валеран был злым гением короля, умным, извращенным созданием, который приносил беду даже тогда, когда то, что он предлагал, казалось прекрасным. Но в данном случае все согласились с Вале-раном. Возразил только смещенный констебль, но его позорное изгнание из крепости сделало все его возражения смешными.
Мир был заключен, хотя я не думаю, что в это время король был любезен с Валераном. Я полагал, что он без особой охоты принял присягу у Честера и Роумаре. Тем не менее они поклялись на святых мощах своими собственными душами и душами родителей и детей, что будут верными вассалами и непременно во всех случаях будут поддерживать короля. Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.
Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.
В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.
Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.
– Пусть подойдет, – сказал Стефан.
Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62