Фамильная драгоценность… о, она поднимает такой шум…
Чуть позже бриллиант, естественно, был найден на дне ридикюля Марианны, и, несмотря на ее яростный протест, молодую женщину, которая слишком поздно поняла, в какую ловушку она по своей наивности угодила, солдаты бесцеремонно выволокли из отеля, где она оказалась в центре большой толпы, привлеченной шумом и криками.
Марианну втолкнули в закрытую повозку и галопом помчали к той цитадели, которую она так хотела посетить. Она даже не успела запротестовать.
ГЛАВА II. ГЕНЕРАЛ МРАКА
Древняя подольская крепость Хаджибей, достроенная турками и снова взятая русскими, без сомнения, много выиграла в мощности своих укреплений при различных правлениях, но, безусловно, не в комфорте. Камера, в которую бросили кипящую гневом Марианну, была маленькой и сырой, с грязными стенами и окошком с тройной решеткой, выходившим на серую стену за двумя чахлыми деревьями. Очевидно, сам вид деревьев запрещен для заключенных, так как выбеленные известью , стекла даже при ярком солнце поддерживали полутьму.
Из мебели имелась кровать, вернее, нары с кучкой соломы, прибитые к полу, так же как и тяжелый стол и табурет. А в небольшой нише стояла масляная лампа, но и ниша была зарешечена, словно боялись, что сидящий в камере может устроить пожар.
Когда массивная дверь захлопнулась за ней, Марианна осталась лежать на соломе, куда ее толкнули стражники. Все произошло так стремительно, что она толком не могла понять, куда она попала. И особенно она ничего не понимала в том, что с ней произошло…
Существовала эта женщина, это несчастное создание, использовавшее имя ее отца, чтобы прийти к ней, разжалобить и вырвать у нее деньги! Но тогда зачем эта комедия, с какой целью? Завладеть солидной суммой и избавиться таким образом от необходимости вернуть ее?
Пожалуй, это единственно возможная версия, ибо, кроме этой, нельзя себе представить какую-нибудь другую побудительную причину такого адского коварства. Не могло быть и речи о ненависти или мести, раз они впервые увиделись с мадам де Гаше только накануне. И даже имя ее молодая женщина никогда не слышала. И сам Жоливаль, считавший, что уже видел этого демона в женском облике, не смог вспомнить обстоятельств их первой встречи.
Едва рассеялось оцепенение, как Марианна ощутила возрастающий гнев, охвативший ее, когда ее арестовали, как простую воровку. С шумом в ушах, с красной пеленой перед глазами она вновь увидела торжествующую мину офицера, когда он вынул бриллиант из ее ридикюля, негодующее и сокрушенное лицо хозяина отеля и изумление других постояльцев при виде такого великолепного камня.
— О нет! — вскричал Дюкру. — Этого не может быть…
Он не уточнил, имел ли в виду великолепие бриллианта или разочарование, которое вызвала его юная и обаятельная клиентка. Но как могла та опровергнуть подобную очевидность? Это было тем труднее, что адская графиня предусмотрительно не показывалась… И вот, что же с ней теперь будет?
Мало-помалу она нашла утешение в мыслях о Жоливале. Вернувшись в отель, он, безусловно, узнает об этой трагедии и поспешит к губернатору, чтобы покончить с ужасным недоразумением, которое грозит обратиться в судебную ошибку! Но удастся ли ему так скоро увидеть Ришелье, чтобы немедленно извлечь Марианну из ее критического положения? Все-таки это возможно!
Это даже обязательно, раз губернатор знатный сеньор, как того требовал его чин. Он не потерпит, чтобы имя его старого друга оказалось замешанным в такой ужасный скандал…
Вскоре ее, конечно, отыщут и с ней заговорят на понятном языке. Тогда выяснится, как с ней поступила эта ужасная женщина, и все станет на свои места. Ей даже принесут извинения, ибо в конечном счете она потерпевшая, и это у нее украли пять тысяч рублей с невиданной наглостью. Не может быть, чтобы голос правды не прозвучал звонче и чище голоса лжи. И тогда с какой радостью она увидит эту старую ведьму, занимающую ее место в тюрьме…
Она уже дошла в своих размышлениях до этого пункта, свидетельствующего, что оптимизм возвращается к ней, когда старая тюрьма, только что давившая абсолютной тишиной, словно взорвалась. С топотом тяжелых сапог и звоном оружия смешались крики и шум борьбы.
И Марианна с ужасом узнала голос яростно протестовавшего Жоливаля.
— Вы не имеете права! — взывал он. — Я иностранец, француз, вы слышите? Говорю вам, что я француз и вы не имеете права касаться меня. Я хочу видеть губернатора! Я хочу видеть герцога де Ришелье! Ри-шелье!.. Послушайте, вы, черт возьми!.. Банда мерзавцев…
Последнее слово завершилось стоном, давшим понять возмущенной молодой женщине, что пленника ударили, чтобы заставить замолчать.
Вполне возможно, что бедного виконта схватили сразу после возвращения домой и, может быть, даже не соизволили объяснить причину ареста. И он теперь не понимает, что произошло…
Марианна бросилась к двери, прижалась ртом к решетке глазка и закричала:
— Аркадиус! Я здесь… Я совсем рядом с вами!
Меня тоже арестовали… Виновата эта ужасная женщина… эта Гаше!..
Но в ответ она услышала только новый крик боли, более отдаленный, которому предшествовал грохот отворяемой и захлопнувшейся двери и скрип засовов. Тогда ее охватила безумная ярость. Кулаками и ногами она замолотила по толстому дубу, горланя проклятия и ругательства на разных языках в безумной надежде, что кто-нибудь из арестовавших их тупоголовых грубиянов хоть что-то поймет и, испугавшись последствий, как-то доложит герцогу де Ришелье.
Результат этого предприятия не заставил себя ждать.
Дверь ее темницы распахнулась так неожиданно, что Марианна потеряла равновесие и рухнула в коридор. Но ее удержал кулак лысого гиганта, чей волосяной покров, похоже, сконцентрировался в громадных рыжеватых усах, спускавшихся вниз по сторонам его рта. Грубым тумаком новоприбывший отправил молодую женщину на ее соломенную подстилку, выкрикивая слова, которые она не поняла, но, очевидно, предупреждавшие, чтобы она не шумела.
Затем, желая подкрепить свои слова делом, мужчина вытащил из-за пояса длинную плеть и прошелся ею по спине и плечам заключенной, которая взвыла.
Вне себя, видя, что с ней обращаются, как со строптивым животным, она распрямилась, с гибкостью ужа соскользнула со своего ложа и, прыгнула к палачу, впилась зубами в его запястье. Тюремщик заревел, как бык на бойне, оторвал молодую женщину от укушенной руки и так толкнул ее, что она покатилась по полу, где и осталась распростертой, полуоглушенная последними ударами плети, которыми он наградил ее, прежде чем убраться…
Она долго лежала, неспособная подняться, ощущая жгучую боль на спине и плечах, пытаясь усмирить обезумевшее сердце. Несмотря на причиненные ударами мучения, она не уронила ни слезинки, таковы были ее гнев и возмущение.
Что же это за люди, что так грубо обращаются с заключенными? В глубине памяти она нашла воспоминание о рассказе княгини Морузи, когда она жила у нее. В России суд скорый. Часто несчастные, неугодные царю или его приближенным, просто исчезали. Закованных в цепи, их отправляли в Сибирь, где они работали в шахтах.
Они никогда не возвращались оттуда, потому что холод, голод и жестокое обращение вскоре открывали перед ними двери мира, который принято называть лучшим!
Может быть, и их ожидала эта ужасная судьба, ее и Жоливаля… и, если когда-либо герцог Ришелье, этот неистовый враг Наполеона, обнаружит, кем она была в действительности, ничто не могло бы их спасти от неминуемой смерти, если только властелин Новороссии не предпочтет, по примеру своих новых турецких друзей, бросить их в море с камнями на шеях…
При мысли о губернаторе ее снова охватила ярость.
Что это может быть за человек, если он позволяет на управляемой им территории такие дикие нравы? Без сомнения, самое отвратительное и презренное существо! Осмелиться носить имя величайшего укротителя феодалов, порожденного землей Франции до Наполеона, и сделаться заурядным лакеем московского царя, повелителя племени с обычаями более варварскими, чем у настоящих дикарей, если сослаться на жгущие стыдом воспоминания, которые оставил ей красавчик граф Чернышев…
Марианна кончила тем, что с трудом поднялась, но только чтобы без сил упасть на нары. Спина сильно болела, и теперь молодая женщина дрожала от холода в легком шелковом платье, изорванном плетью тюремщика. Она замерзала в этой одиночке, где царила атмосфера подземелья. Ее мучила также и жажда, но воду в кувшине, который она с трудом поднесла к губам, видно, не меняли несколько дней, так как у нее был вкус болотной гнили.
Чтобы хоть немного согреться, она кое-как прикрылась соломой, стараясь не раздражать израненную кожу, и, укрепляя угасающее мужество, попыталась молиться.
Но нужные слова не находились, ибо трудно молиться, когда властвует гнев. Однако именно благодаря ему ей удалось преградить дорогу страху…
Сколько времени оставалась она так, с открытыми остановившимися глазами, среди гнетущей тишины? Уходили часы, и мало-помалу царившие в тюрьме сумерки стали сгущаться, но обессиленная молодая женщина не замечала этого. Все ее естество стремилось к друзьям: к Жоливалю, видимо, попавшему в такие же условия, к Язону, который никогда не получит необходимую помощь… Подумать только, что он мог находиться в нескольких шагах от нее, отчаявшийся, больной, быть может?.. Пытки и скверное обращение не могли сломить его гордую натуру! Одному Богу известно, что эти негодяи делают с ним!..
Она даже не услышала, как открылся глазок в двери.
И когда оттуда же пробежал луч света и остановился на скорчившейся в соломе фигуре, она не заметила этого.
— Мой Бог! Это же она! — прошептал чей-то голос. — Откройте немедленно!..
Луч света превратился в поток, льющийся из большого фонаря в руке тюремщика. Он проник в камеру, разгоняя мрак и вырвав наконец молодую женщину из прострации. Она заморгала и выпрямилась, а в камеру уже вошел человек небольшого роста, в черной сутане, с непокрытой седой головой.
При виде черного одеяния Марианна испуганно вскрикнула, ибо в тюрьме появление священника редко было добрым знаком. Но испуг прошел мгновенно, так как новоприбывший уже устремился к ней с протянутыми руками.
— Марианна! Малютка моя!.. Но что ты делаешь здесь?
Ей показалось, что над ней раскрылись небеса, и, потеряв голос, она прошептала:
— Крестный!.. Вы?..
Но радость слишком резко сменила отчаяние. У молодой женщины закружилась голова, и она схватилась за шею старца, который, одновременно плача и смеясь, прижал ее к сердцу. Она бормотала, неспособная еще поверить в такое счастье:
— Крестный! Это невозможно!.. Я грежу…
Видя состояние, в каком находилась его крестница, ее разорванное платье, бледное лицо и взгляд, в котором еще затаился страх, кардинал разразился проклятиями.
— До чего же они довели тебя, негодяи!..
Он продолжал по-русски, изливая свой гнев на тюремщика, который, стоя в двух шагах, с тупостью идиота смотрел на князя Римской Церкви, обращавшегося с воровкой, как самая нежная мать.
Сопровождавшийся окриком повелительный жест заставил его исчезнуть, тогда как Готье де Шазей пытался усмирить рыдания крестницы, которая теперь, когда нервное напряжение спало, фонтаном лила слезы на его плече и старалась их объяснить:
— Я так боялась, крестный… Я думала… что меня уничтожат, даже не выслушав…
— Было от чего, и я буду всегда благодарить небо, направившее меня в эти дни в Одессу! Когда Ришелье сказал мне, что у Дюкру арестовали приехавшую вчера путешественницу, которая выдает себя, используя некоторое сходство, за дочь Пьера де Вилленев и совершила кражу, я для очистки совести поспешил в тюрьму. Я ясно не представлял, что могло привести тебя сюда, но я знал, что только одно существо способно быть похожим на твоего отца: ты! Конечно, меня беспокоила кража…
— Клянусь вам, что я ничего не крала!.. Эта женщина…
— Я знаю, малютка, знаю. Или, скорей, я сомневался в ней, ибо, видишь ли, с этой женщиной я знаком очень давно. Но пойдем, довольно сидеть здесь. Губернатор сопровождал меня и ждет нас наверху, у коменданта крепости…
Вернулся тюремщик. Он боязливым жестом протянул священнику плащ и поставил перед молодой женщиной испускавший пар стакан.
— Выпей это! — сказал кардинал. — Тебе станет лучше.
В стакане оказался черный чай, очень горячий и сладкий, от которого по телу Марианны разлилось приятное тепло. В то же время священник накинул ей на плечи просторный плащ, укрывший изорванное платье и избитое тело молодой женщины. Затем он помог ей встать.
— Ты можешь идти? Может быть, хочешь, чтобы тебя понесли?
— Нет-нет, мне уже лучше! Тот негодяй бил меня нещадно, но не смог убить! Однако, крестный, необходимо также освободить Жоливаля, моего друга, который был арестован после меня. Я слышала, как его привели сюда.
— Будь спокойна. Приказ уже отдан. Он присоединится к нам у коменданта.
По правде говоря, Марианна не особенно уверенно держалась на ногах, но мысль оказаться так скоро перед лицом самого Ришелье окрыляла ее. Теперь она чувствовала себя способной победить весь мир. Бог не оставил ее, раз он послал ей, едва она попросила, одного из своих самых высоких представителей.
Она уже давно привыкла к полному перевоплощений и тайн существованию экс-аббата де Шазея, чтобы удивиться, увидев его в одежде приходского священника на границе России. Но она не смогла удержаться от восклицания изумления, когда оказалась перед губернатором, которого она считала каким-то чудовищем.
По-прежнему в сапогах, так же небрежно одетый и с неизменной трубкой, лже-Септиманий нервно шагал по «рабочему кабинету» коменданта цитадели, почти пустой комнате, чье пышное название подтверждалось только столом с тремя листами бумаги и чернильницей. Он остановился, повернулся к двери и нахмурил брови, глядя на входящих. По всей видимости, он был в очень плохом настроении и даже не дал себе труда поздороваться.
— Итак, ваше преосвященство, это действительно ваша крестница? Никаких сомнений?
— Никаких, друг мой, никаких. Перед вами Марианна д'Ассельна де Вилленев, дочь моего несчастного кузена Пьера-Армана и Эллис Селтон…
— В таком случае я с трудом могу поверить, что единственная наследница такого человека забылась до того, что стала простой воровкой.
— Я не воровка! — яростно запротестовала Марианна. — Та женщина, которая посмела обвинить меня, самое порочное, самое коварное и лживое существо из всех, что я когда-либо встречала. Заставьте ее прийти сюда, господин герцог! И посмотрим, кто из нас прав.
— Это как раз то, что я намереваюсь сделать. Графиня де Гаше пользуется особым покровительством его величества императора, и я должен оказывать ей почет и уважение. И не вам судить о ней, ибо после вашего прибытия сюда вы только причинили беспокойство и вызвали беспорядки. Несмотря на ваше имя и красоту, которой я отдаю честь, вы мне напоминаете одну из тех девиц…
— Если вы позволите, дорогой герцог, — сухо оборвал его кардинал, — но вы не дали мне закончить представление. Здесь речь идет не о девушке!., или какой-нибудь девице! Моя крестница имеет право на титул светлейшее сиятельство после заключения ею брака с князем Коррадо Сант'Анна, и я полагаю, что вы должны ей оказывать не меньше уважения, если не больше, чем этой мадам де Гаше… которую я, кстати, знаю лучше, чем вы.
Марианна мысленно поручила себя милости Божьей, проклиная фамильную гордыню кардинала, который, требуя от своего друга уважения, разоблачил ее подлинное имя. Темные глаза Ришелье округлились, тогда как одна бровь угрожающе поползла вверх. Его немного хриплый голос сразу поднялся на три тона выше и стал пронзительным и визгливым.
— Княгиня Сант'Анна, каково? Мне знакомо это имя. Я не помню, в связи с чем мне говорили о ней, но, кажется, с чем-то не особенно хорошим. Во всяком случае, ясно одно: она приехала в Одессу незаконно, позаботившись скрыть под девичьим именем свою подлинную сущность. Для этого у нее должна быть причина…
У Готье де Шазея, кардинала Сан-Лоренцо, терпение не состояло в числе добродетелей. Он с заметным и растущим раздражением следил за диатрибой губернатора, которую грубо оборвал нанесенным по столу сильным ударом кулака.
— Причину мы обсудим позже, если вы действительно хотите, сын мой! Ваше слишком явное скверное настроение не помешает вам принести извинения княгине и признать, что мадам де Гаше далеко не святая, как вы себе представляли!
Герцог закусил губу и откинул голову назад, может быть, чтобы скрыть выступившую на щеках краску. Он пробормотал что-то не совсем вразумительное относительно трудности быть послушным сыном Святой Церкви, когда ее князья начинают всюду совать свой нос…
— Итак? — настаивал маленький кардинал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Чуть позже бриллиант, естественно, был найден на дне ридикюля Марианны, и, несмотря на ее яростный протест, молодую женщину, которая слишком поздно поняла, в какую ловушку она по своей наивности угодила, солдаты бесцеремонно выволокли из отеля, где она оказалась в центре большой толпы, привлеченной шумом и криками.
Марианну втолкнули в закрытую повозку и галопом помчали к той цитадели, которую она так хотела посетить. Она даже не успела запротестовать.
ГЛАВА II. ГЕНЕРАЛ МРАКА
Древняя подольская крепость Хаджибей, достроенная турками и снова взятая русскими, без сомнения, много выиграла в мощности своих укреплений при различных правлениях, но, безусловно, не в комфорте. Камера, в которую бросили кипящую гневом Марианну, была маленькой и сырой, с грязными стенами и окошком с тройной решеткой, выходившим на серую стену за двумя чахлыми деревьями. Очевидно, сам вид деревьев запрещен для заключенных, так как выбеленные известью , стекла даже при ярком солнце поддерживали полутьму.
Из мебели имелась кровать, вернее, нары с кучкой соломы, прибитые к полу, так же как и тяжелый стол и табурет. А в небольшой нише стояла масляная лампа, но и ниша была зарешечена, словно боялись, что сидящий в камере может устроить пожар.
Когда массивная дверь захлопнулась за ней, Марианна осталась лежать на соломе, куда ее толкнули стражники. Все произошло так стремительно, что она толком не могла понять, куда она попала. И особенно она ничего не понимала в том, что с ней произошло…
Существовала эта женщина, это несчастное создание, использовавшее имя ее отца, чтобы прийти к ней, разжалобить и вырвать у нее деньги! Но тогда зачем эта комедия, с какой целью? Завладеть солидной суммой и избавиться таким образом от необходимости вернуть ее?
Пожалуй, это единственно возможная версия, ибо, кроме этой, нельзя себе представить какую-нибудь другую побудительную причину такого адского коварства. Не могло быть и речи о ненависти или мести, раз они впервые увиделись с мадам де Гаше только накануне. И даже имя ее молодая женщина никогда не слышала. И сам Жоливаль, считавший, что уже видел этого демона в женском облике, не смог вспомнить обстоятельств их первой встречи.
Едва рассеялось оцепенение, как Марианна ощутила возрастающий гнев, охвативший ее, когда ее арестовали, как простую воровку. С шумом в ушах, с красной пеленой перед глазами она вновь увидела торжествующую мину офицера, когда он вынул бриллиант из ее ридикюля, негодующее и сокрушенное лицо хозяина отеля и изумление других постояльцев при виде такого великолепного камня.
— О нет! — вскричал Дюкру. — Этого не может быть…
Он не уточнил, имел ли в виду великолепие бриллианта или разочарование, которое вызвала его юная и обаятельная клиентка. Но как могла та опровергнуть подобную очевидность? Это было тем труднее, что адская графиня предусмотрительно не показывалась… И вот, что же с ней теперь будет?
Мало-помалу она нашла утешение в мыслях о Жоливале. Вернувшись в отель, он, безусловно, узнает об этой трагедии и поспешит к губернатору, чтобы покончить с ужасным недоразумением, которое грозит обратиться в судебную ошибку! Но удастся ли ему так скоро увидеть Ришелье, чтобы немедленно извлечь Марианну из ее критического положения? Все-таки это возможно!
Это даже обязательно, раз губернатор знатный сеньор, как того требовал его чин. Он не потерпит, чтобы имя его старого друга оказалось замешанным в такой ужасный скандал…
Вскоре ее, конечно, отыщут и с ней заговорят на понятном языке. Тогда выяснится, как с ней поступила эта ужасная женщина, и все станет на свои места. Ей даже принесут извинения, ибо в конечном счете она потерпевшая, и это у нее украли пять тысяч рублей с невиданной наглостью. Не может быть, чтобы голос правды не прозвучал звонче и чище голоса лжи. И тогда с какой радостью она увидит эту старую ведьму, занимающую ее место в тюрьме…
Она уже дошла в своих размышлениях до этого пункта, свидетельствующего, что оптимизм возвращается к ней, когда старая тюрьма, только что давившая абсолютной тишиной, словно взорвалась. С топотом тяжелых сапог и звоном оружия смешались крики и шум борьбы.
И Марианна с ужасом узнала голос яростно протестовавшего Жоливаля.
— Вы не имеете права! — взывал он. — Я иностранец, француз, вы слышите? Говорю вам, что я француз и вы не имеете права касаться меня. Я хочу видеть губернатора! Я хочу видеть герцога де Ришелье! Ри-шелье!.. Послушайте, вы, черт возьми!.. Банда мерзавцев…
Последнее слово завершилось стоном, давшим понять возмущенной молодой женщине, что пленника ударили, чтобы заставить замолчать.
Вполне возможно, что бедного виконта схватили сразу после возвращения домой и, может быть, даже не соизволили объяснить причину ареста. И он теперь не понимает, что произошло…
Марианна бросилась к двери, прижалась ртом к решетке глазка и закричала:
— Аркадиус! Я здесь… Я совсем рядом с вами!
Меня тоже арестовали… Виновата эта ужасная женщина… эта Гаше!..
Но в ответ она услышала только новый крик боли, более отдаленный, которому предшествовал грохот отворяемой и захлопнувшейся двери и скрип засовов. Тогда ее охватила безумная ярость. Кулаками и ногами она замолотила по толстому дубу, горланя проклятия и ругательства на разных языках в безумной надежде, что кто-нибудь из арестовавших их тупоголовых грубиянов хоть что-то поймет и, испугавшись последствий, как-то доложит герцогу де Ришелье.
Результат этого предприятия не заставил себя ждать.
Дверь ее темницы распахнулась так неожиданно, что Марианна потеряла равновесие и рухнула в коридор. Но ее удержал кулак лысого гиганта, чей волосяной покров, похоже, сконцентрировался в громадных рыжеватых усах, спускавшихся вниз по сторонам его рта. Грубым тумаком новоприбывший отправил молодую женщину на ее соломенную подстилку, выкрикивая слова, которые она не поняла, но, очевидно, предупреждавшие, чтобы она не шумела.
Затем, желая подкрепить свои слова делом, мужчина вытащил из-за пояса длинную плеть и прошелся ею по спине и плечам заключенной, которая взвыла.
Вне себя, видя, что с ней обращаются, как со строптивым животным, она распрямилась, с гибкостью ужа соскользнула со своего ложа и, прыгнула к палачу, впилась зубами в его запястье. Тюремщик заревел, как бык на бойне, оторвал молодую женщину от укушенной руки и так толкнул ее, что она покатилась по полу, где и осталась распростертой, полуоглушенная последними ударами плети, которыми он наградил ее, прежде чем убраться…
Она долго лежала, неспособная подняться, ощущая жгучую боль на спине и плечах, пытаясь усмирить обезумевшее сердце. Несмотря на причиненные ударами мучения, она не уронила ни слезинки, таковы были ее гнев и возмущение.
Что же это за люди, что так грубо обращаются с заключенными? В глубине памяти она нашла воспоминание о рассказе княгини Морузи, когда она жила у нее. В России суд скорый. Часто несчастные, неугодные царю или его приближенным, просто исчезали. Закованных в цепи, их отправляли в Сибирь, где они работали в шахтах.
Они никогда не возвращались оттуда, потому что холод, голод и жестокое обращение вскоре открывали перед ними двери мира, который принято называть лучшим!
Может быть, и их ожидала эта ужасная судьба, ее и Жоливаля… и, если когда-либо герцог Ришелье, этот неистовый враг Наполеона, обнаружит, кем она была в действительности, ничто не могло бы их спасти от неминуемой смерти, если только властелин Новороссии не предпочтет, по примеру своих новых турецких друзей, бросить их в море с камнями на шеях…
При мысли о губернаторе ее снова охватила ярость.
Что это может быть за человек, если он позволяет на управляемой им территории такие дикие нравы? Без сомнения, самое отвратительное и презренное существо! Осмелиться носить имя величайшего укротителя феодалов, порожденного землей Франции до Наполеона, и сделаться заурядным лакеем московского царя, повелителя племени с обычаями более варварскими, чем у настоящих дикарей, если сослаться на жгущие стыдом воспоминания, которые оставил ей красавчик граф Чернышев…
Марианна кончила тем, что с трудом поднялась, но только чтобы без сил упасть на нары. Спина сильно болела, и теперь молодая женщина дрожала от холода в легком шелковом платье, изорванном плетью тюремщика. Она замерзала в этой одиночке, где царила атмосфера подземелья. Ее мучила также и жажда, но воду в кувшине, который она с трудом поднесла к губам, видно, не меняли несколько дней, так как у нее был вкус болотной гнили.
Чтобы хоть немного согреться, она кое-как прикрылась соломой, стараясь не раздражать израненную кожу, и, укрепляя угасающее мужество, попыталась молиться.
Но нужные слова не находились, ибо трудно молиться, когда властвует гнев. Однако именно благодаря ему ей удалось преградить дорогу страху…
Сколько времени оставалась она так, с открытыми остановившимися глазами, среди гнетущей тишины? Уходили часы, и мало-помалу царившие в тюрьме сумерки стали сгущаться, но обессиленная молодая женщина не замечала этого. Все ее естество стремилось к друзьям: к Жоливалю, видимо, попавшему в такие же условия, к Язону, который никогда не получит необходимую помощь… Подумать только, что он мог находиться в нескольких шагах от нее, отчаявшийся, больной, быть может?.. Пытки и скверное обращение не могли сломить его гордую натуру! Одному Богу известно, что эти негодяи делают с ним!..
Она даже не услышала, как открылся глазок в двери.
И когда оттуда же пробежал луч света и остановился на скорчившейся в соломе фигуре, она не заметила этого.
— Мой Бог! Это же она! — прошептал чей-то голос. — Откройте немедленно!..
Луч света превратился в поток, льющийся из большого фонаря в руке тюремщика. Он проник в камеру, разгоняя мрак и вырвав наконец молодую женщину из прострации. Она заморгала и выпрямилась, а в камеру уже вошел человек небольшого роста, в черной сутане, с непокрытой седой головой.
При виде черного одеяния Марианна испуганно вскрикнула, ибо в тюрьме появление священника редко было добрым знаком. Но испуг прошел мгновенно, так как новоприбывший уже устремился к ней с протянутыми руками.
— Марианна! Малютка моя!.. Но что ты делаешь здесь?
Ей показалось, что над ней раскрылись небеса, и, потеряв голос, она прошептала:
— Крестный!.. Вы?..
Но радость слишком резко сменила отчаяние. У молодой женщины закружилась голова, и она схватилась за шею старца, который, одновременно плача и смеясь, прижал ее к сердцу. Она бормотала, неспособная еще поверить в такое счастье:
— Крестный! Это невозможно!.. Я грежу…
Видя состояние, в каком находилась его крестница, ее разорванное платье, бледное лицо и взгляд, в котором еще затаился страх, кардинал разразился проклятиями.
— До чего же они довели тебя, негодяи!..
Он продолжал по-русски, изливая свой гнев на тюремщика, который, стоя в двух шагах, с тупостью идиота смотрел на князя Римской Церкви, обращавшегося с воровкой, как самая нежная мать.
Сопровождавшийся окриком повелительный жест заставил его исчезнуть, тогда как Готье де Шазей пытался усмирить рыдания крестницы, которая теперь, когда нервное напряжение спало, фонтаном лила слезы на его плече и старалась их объяснить:
— Я так боялась, крестный… Я думала… что меня уничтожат, даже не выслушав…
— Было от чего, и я буду всегда благодарить небо, направившее меня в эти дни в Одессу! Когда Ришелье сказал мне, что у Дюкру арестовали приехавшую вчера путешественницу, которая выдает себя, используя некоторое сходство, за дочь Пьера де Вилленев и совершила кражу, я для очистки совести поспешил в тюрьму. Я ясно не представлял, что могло привести тебя сюда, но я знал, что только одно существо способно быть похожим на твоего отца: ты! Конечно, меня беспокоила кража…
— Клянусь вам, что я ничего не крала!.. Эта женщина…
— Я знаю, малютка, знаю. Или, скорей, я сомневался в ней, ибо, видишь ли, с этой женщиной я знаком очень давно. Но пойдем, довольно сидеть здесь. Губернатор сопровождал меня и ждет нас наверху, у коменданта крепости…
Вернулся тюремщик. Он боязливым жестом протянул священнику плащ и поставил перед молодой женщиной испускавший пар стакан.
— Выпей это! — сказал кардинал. — Тебе станет лучше.
В стакане оказался черный чай, очень горячий и сладкий, от которого по телу Марианны разлилось приятное тепло. В то же время священник накинул ей на плечи просторный плащ, укрывший изорванное платье и избитое тело молодой женщины. Затем он помог ей встать.
— Ты можешь идти? Может быть, хочешь, чтобы тебя понесли?
— Нет-нет, мне уже лучше! Тот негодяй бил меня нещадно, но не смог убить! Однако, крестный, необходимо также освободить Жоливаля, моего друга, который был арестован после меня. Я слышала, как его привели сюда.
— Будь спокойна. Приказ уже отдан. Он присоединится к нам у коменданта.
По правде говоря, Марианна не особенно уверенно держалась на ногах, но мысль оказаться так скоро перед лицом самого Ришелье окрыляла ее. Теперь она чувствовала себя способной победить весь мир. Бог не оставил ее, раз он послал ей, едва она попросила, одного из своих самых высоких представителей.
Она уже давно привыкла к полному перевоплощений и тайн существованию экс-аббата де Шазея, чтобы удивиться, увидев его в одежде приходского священника на границе России. Но она не смогла удержаться от восклицания изумления, когда оказалась перед губернатором, которого она считала каким-то чудовищем.
По-прежнему в сапогах, так же небрежно одетый и с неизменной трубкой, лже-Септиманий нервно шагал по «рабочему кабинету» коменданта цитадели, почти пустой комнате, чье пышное название подтверждалось только столом с тремя листами бумаги и чернильницей. Он остановился, повернулся к двери и нахмурил брови, глядя на входящих. По всей видимости, он был в очень плохом настроении и даже не дал себе труда поздороваться.
— Итак, ваше преосвященство, это действительно ваша крестница? Никаких сомнений?
— Никаких, друг мой, никаких. Перед вами Марианна д'Ассельна де Вилленев, дочь моего несчастного кузена Пьера-Армана и Эллис Селтон…
— В таком случае я с трудом могу поверить, что единственная наследница такого человека забылась до того, что стала простой воровкой.
— Я не воровка! — яростно запротестовала Марианна. — Та женщина, которая посмела обвинить меня, самое порочное, самое коварное и лживое существо из всех, что я когда-либо встречала. Заставьте ее прийти сюда, господин герцог! И посмотрим, кто из нас прав.
— Это как раз то, что я намереваюсь сделать. Графиня де Гаше пользуется особым покровительством его величества императора, и я должен оказывать ей почет и уважение. И не вам судить о ней, ибо после вашего прибытия сюда вы только причинили беспокойство и вызвали беспорядки. Несмотря на ваше имя и красоту, которой я отдаю честь, вы мне напоминаете одну из тех девиц…
— Если вы позволите, дорогой герцог, — сухо оборвал его кардинал, — но вы не дали мне закончить представление. Здесь речь идет не о девушке!., или какой-нибудь девице! Моя крестница имеет право на титул светлейшее сиятельство после заключения ею брака с князем Коррадо Сант'Анна, и я полагаю, что вы должны ей оказывать не меньше уважения, если не больше, чем этой мадам де Гаше… которую я, кстати, знаю лучше, чем вы.
Марианна мысленно поручила себя милости Божьей, проклиная фамильную гордыню кардинала, который, требуя от своего друга уважения, разоблачил ее подлинное имя. Темные глаза Ришелье округлились, тогда как одна бровь угрожающе поползла вверх. Его немного хриплый голос сразу поднялся на три тона выше и стал пронзительным и визгливым.
— Княгиня Сант'Анна, каково? Мне знакомо это имя. Я не помню, в связи с чем мне говорили о ней, но, кажется, с чем-то не особенно хорошим. Во всяком случае, ясно одно: она приехала в Одессу незаконно, позаботившись скрыть под девичьим именем свою подлинную сущность. Для этого у нее должна быть причина…
У Готье де Шазея, кардинала Сан-Лоренцо, терпение не состояло в числе добродетелей. Он с заметным и растущим раздражением следил за диатрибой губернатора, которую грубо оборвал нанесенным по столу сильным ударом кулака.
— Причину мы обсудим позже, если вы действительно хотите, сын мой! Ваше слишком явное скверное настроение не помешает вам принести извинения княгине и признать, что мадам де Гаше далеко не святая, как вы себе представляли!
Герцог закусил губу и откинул голову назад, может быть, чтобы скрыть выступившую на щеках краску. Он пробормотал что-то не совсем вразумительное относительно трудности быть послушным сыном Святой Церкви, когда ее князья начинают всюду совать свой нос…
— Итак? — настаивал маленький кардинал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31