– А Вике ты не верь – она прикидывается! – защитил он подругу.
– Ничего я не прикидываюсь! – возразила Вика. – А если ты что знаешь, ты объясни. Ты же мужчина!
Ситуации повторяются
Николай Романович появился из-за угла, со стороны Жужлицы, и, скользнув невидящим взглядом по фигуре Павлика, вошел в калитку молочницы Васильевны первым. Павлик с бидончиком в руках шагнул во двор почти следом за ним. И оба остановились: Николай Романович посреди двора, Павлик – у калитки, когда навстречу им с крыльца спустилась теперь уже давнишняя знакомая Павлика – старушка в сиреневом пальто. Дверь молочницы была на запоре.
– Доброго здравьичка вам, Николай Романович! – поприветствовала бабка.
– День добрый, Елизавета Макаровна, – вежливо отозвался Николай Романович. – Нет никого?
– Да нетути! Должно, еще не вернулась. У Матвеича она, в клинике.
– Да? – рассеянно переспросил Николай Романович. – И как он там?
– Да вроде ничего!
– Ну, ладно… Передайте: пусть выздоравливает.
– А вы чего ж не на работе сегодня?.. – полюбопытствовала Елизавета Макаровна. Тот сделал вид, что не заметил подковырки в ее вопросе.
– Меня в милицию вызывали. Я ж вчера, на свою голову, Кузьмича тащил. Ну и как последний, кто видел его… – Он поглядел на Павлика.
– Я к бабушке, за молоком, – объяснил Павлик, показывая бидон.
– Да она и не доила еще! Погуляй чуток, – посоветовала старушка.
Павлик вышел за калитку и медленно двинулся к Жужлице, не оборачиваясь, но буквально спиной чувствуя на себе взгляд Николая Романовича. Был почему-то совершенно уверен, что тот сейчас догонит его, заговорит… Что ему нужно было от Васильевны?
– Ну, как вы, подружились с Илькой? – спросил Николай Романович.
Павлик увидел сначала его лакированные ботинки, в которых тускло играло солнце, потом заставил себя посмотреть ему в лицо. Глаза Николая Романовича опять, как во время их неожиданной первой встречи, чуть-чуть косили. Что ответить ему, Павлик не знал.
– Дружите… – сказал Николай Романович. – У Ильки, видишь беда какая… Ему теперь тяжело одному… А ты дружишь здесь с кем-нибудь?
– Мы с Аней дружили, – напомнил Павлик.
– Ах, да… – Николай Романович вздохнул. – И что ее к полынье понесло?
Павлика покоробило это слово: понесло. Но ответил он сдержанно:
– Не знаю…
– Как же вы: друзья, а ты о ней ничего не знаешь?
– Я о ней все знаю, – жестко возразил Павлик. – А зачем она пошла в лес, не знаю.
– Но вы же с ней виделись в тот день?
– Виделись, – сказал Павлик.
– И все-таки она тебе ни на что не намекнула?
Вопросы очень напоминали вчерашние. Николай Романович как будто надеялся что-нибудь выпытать у него. Или Павлику казалось это?
– Намекнула, – неожиданно признался он. – Намекнула, что что-то знает, а что – не сказала.
– Что, она любила таинственность?
– Любила. Мы оба любили, – сказал Павлик. – Мы путешествовать собирались.
И Николай Романович, совсем как вчера, горестно вздохнул:
– Дети вы, дети… Одна беда с вами! Но ты не вешай носа! – приободрил он. – Аннушке теперь уже не поможешь… – Снова тяжело вздохнул. – Бывай! – И, легонько тронув его за локоть, шагнул по тропинке вниз, на лед Жужлицы.
Домой идти не хотелось. И Павлик тем же медленным шагом стал прогуливаться вдоль оград: от реки до своего штакетника, потом назад.
Ветер заметно сник. Но солнце по-прежнему тускнело сквозь однообразную дымку, и в замороженном воздухе уныло чернели безлистые яблони, разнокалиберные, поставленные вкривь и вкось домики, сараюшки в садах. И город был в той же морозной дымке.
Его опять нестерпимо тянуло к лесу: где черная полынья, где тополь… И опять он сдерживал себя. Потому что днем этого нельзя было делать. Потому что существовали в окрестности еще чьи-то глаза, – Павлик не сомневался в этом, – которые, быть может, именно сейчас тоже внимательно изучали тот крохотный, ничем не приметный участок леса…
Но, прохаживаясь по улице, Павлик опять и опять краешком глаз высматривал опушку, тополь…
На девчонку, что шла от Жужлицы, не обратил внимания. Но узнал парня на том берегу и остановился у ограды Мелентьевых так, чтобы его не видели от Викиного дома. Парень был тот самый, что накануне уже приходил к «Викеньше», как выразился Илька: угреватый, с ярким галстуком, в пальто нараспашку.
Но и девчонка, оказалось, шла тоже к Вике. В новеньком зеленом пальто и зеленой шапочке, она высокомерно оглядела Павлика и, открыв калитку, смело вошла во двор. На крыльце постучала.
– Здравствуйте! – проговорила она жеманным голосом, чем-то напоминающим голос Вики.
– Здравствуй… – холодно отозвался баптист.
– А вы кто? – неожиданно спросила девчонка.
– А кого тебе надо?
– Я к Вике, из школы.
– Нет ее, – отрезал постоялец.
– Как нет?.. – девчонка немножко растерялась. – А почему она в школу не пришла?
Это было новым открытием для Павлика. Он вспомнил, что красивая Вика должна, ко всему прочему, еще и ходить в школу! Их положение в доме час от часу все усложнялось.
– Не пришла, потому что уехала!
– Куда?
– А кто ее знает, куда! Она не объясняла. Мать за ней двинулась, разыскивает. Все! Будь здорова! – Баптист хлопнул дверью.
А девчонка вышла на улицу, недоуменно поморгала на Павлика и вдруг захихикала, прижав ко рту зеленую варежку. Потом увидела угреватого пижона в галстуке напоказ, сделалась опять гордой и, отойдя от Павлика, стала наблюдать, как входит во двор этот парень.
– Еще чего? – голос баптиста.
Повторялись все вчерашние сцены.
– Я к Вике…
– Нет ее! Нет и не будет! Кавалеры… Черт вас побери!
Девчонка аж присела от наслаждения, радостно хохоча и сверкая глазами. Потом, когда баптист следом за парнем двинулся к калитке, она подскочила и – от греха подальше – припустила бегом по Буерачной. Павлик тронулся было за ней, потому что от реки взошла на берег бабка Васильевна. Но та заметила Викиного постояльца и – мимо своего дома – направилась к нему.
– Чтоб я больше ни одного не видел! Нужен ты ей, как собаке телега! У нее таких тысячу! Сто тысяч, как ты! – наставлял баптист красного, как его галстук, парня. Тот пятился задом от него и безрезультатно пытался застегнуть на все пуговицы пальто, чтобы скрыть теперь уже бесполезное украшение.
– Вот так и знай. Она к такому же охламону, как ты, рванула, – заключил баптист, собираясь накрепко запереть калитку.
– Андрей Петрович! – позвала Васильевна. Баптист молча приостановился. – Вы Николая Романовича не видели?
– Что я, бегаю за ним? – холодно отозвался Викин постоялец.
– Да нет… Но у матери его нету, ушел кудай-то… Встренете случаем, так передайте: Матвеич мой днями дома будет. Чевой-то он обещал ему. А я его, сговорилась, под расписку заберу.
Павлик удивился: Татьяна Владимировна забирала его из больницы без всяких расписок.
– Ладно. Увижу, так передам…
– Спасибечко вам. Чегой-то вы не в духах вроде?..
– Будешь тут в духах, когда тебе на мозги… Из-за соплюхи этой…
Павлик шагнул ближе.
– Бабушка Васильевна! Я к вам… – показал ей бидон.
– А! Идем, детка! Замоталась я! Сейчас мы это парного сообразим!
Скрипнула калитка за спиной. И тяжело загремели засовы. Баптист не собирался больше никого впускать.
Бабка Васильевна действительно замоталась и дышала часто, тяжело, как после стометровки. Но быстрым шагом, так что Павлик едва успевал за ней, просеменила к дому, захватила в сенцах подойник, полулитровую баночку воды и открыла сарай. Павлик остановился в дверях, наблюдая, как она моет вымя пестрой, в белых пятнах корове. Потом присела на корточки и ловко заработала обеими руками. Молоко тугими струйками забило в ведро: чвирк, чвирк… Смотреть на это оказалось так же необъяснимо притягательно, как смотреть в огонь… Словно не бывает конца этим коротким, быстрым и сильным струйкам.
– Бабушка… – осторожно позвал Павлик.
– Что, детка? – не оглядываясь, переспросила она.
– Вы позавчера ничего не слышали ночью?.. Ну, вечером…
Бабка Васильевна перестала доить, оглянулась. Ее голубые, светлые-пресветлые, немножко беспомощные глаза уставились куда-то сквозь Павлика. И сеточка морщин сбежалась вокруг губ.
– А чего такое было вечером?..
Павлик уже раскаялся, что задал этот глупый, заведомо пустой вопрос.
– Да я так. Ничего… Аня в тот вечер была в лесу…
– И-эх! – вздохнула Васильевна. – Ежели б я что слышала! Да я сплю, как девка, – оглоблей не разбудишь!..
«…Нет, я другой не буду»
Материны вещи были убраны. А Вика, опять в голубом спортивном костюме Павлика, поджав ноги, сидела на кушетке, немножко по-боевому взъерошенная и, опустив кулак на толстый фолиант репродукций картин Дрезденской галереи, глядела победительницей. Про банду Гурзика, про ночное убийство она, похоже, давно забыла…
Костя орудовал на кухне.
– Павлик! Если за тобой котенок или какая собачонка увяжется, ты виноват будешь?! – быстро спросила Вика.
Но Павлик не знал, к чему она клонит, а потому, выигрывая время, сначала пристроил на табурет бидончик с молоком, потом снял и повесил на гвоздь пальто, шапку…
– Я ему говорю: скучно сидеть! Пойдем, говорю, в город! – объяснила Вика. А он говорит: опять с суворовцем лаяться?.. А что я, виновата, что он привязался вчера в кино?!
– Так если тебе не нравится, если тебе скучно здесь, – подал голос Костя, – иди домой! Насильно ведь тебя никто не держит! – Костя, видимо, был здорово сердит и потому задернул ширмочку.
– Ишь ты! – возмутилась Вика. – А я теперь не могу вернуться! Я написала: ухожу навсегда! Написала, что сама буду жить! А?!
Не дождавшись ответа, Вика нервно листнула альбом, отбросила его в угол кушетки и показала в сторону этажерки:
– Павлик, дай мне другие картинки!
Павлик взял и протянул ей альбом Айвазовского.
– Ведь ты сам сказал, чтобы я написала так! А теперь гонишь!
– Никто тебя не гонит… – сдержанно заметил Костя. – Сама начала жаловаться…
– А если мне скучно?
– Надо чем-нибудь заниматься, чтобы не было скучно!
– Чем?
– Да вот взяла бы и готовила тут! – Костя в сердцах громыхнул сковородой о плиту.
– А я не умею, – сказала Вика. – Ты же говорил, умеешь?
– Умею! Умею! – дважды яростно повторил Костя.
Вика обиделась, глядя исподлобья на занавеску. И когда у нее задрожали приспущенные уголки губ, в лице появилось что-то совершенно беспомощное, отчего Павлику захотелось утешить ее… Но вспомнился почему-то ее настырный кавалер с галстуком до колен. А Вика тут же овладела собой. Ткнула всеми пятью пальцами в альбом.
– Ты что мне одно море дал?! Дай что-нибудь интересное!
Павлик разыскал на этажерке альбом Врубеля.
– Подумаешь, труд большой – приготовить… – заметила Вика.
Царевна-лебедь ей понравилась.
– А в школу ты теперь как?.. – осторожно спросил Павлик.
– А я не пойду в школу. Костя же не ходит? – Павлик хотел возразить, что без учебы нельзя, что ему, например, хочется учиться… Вика неожиданно просияла: – У тебя, Павлик, потрясающие глаза! За тобой, знаешь, как девчонки будут бегать!.. Куда ты?! – воскликнула она, увидев, что Павлик взял бидон.
– Вскипятить надо… – пробормотал Павлик, скрываясь за ширмочкой.
Но Костя почти тут же выпроводил его:
– Побудь там с ней! Расскажи что-нибудь.
И Павлик вынужден был развлекать гостью. Молчали. Иногда говорили о том о сем.
Обед лишь усугубил натянутость в отношениях. У Кости и Вики аппетит пропал. Один Павлик съел немного манной каши и, убежденный, что в их отношениях ему не разобраться, молча удалился в мансарду.
Прикрыл дверь за собой. Некоторое время посидел на топчане, прислушиваясь. Потом достал из кармана Анину записную книжку.
«Когда я вырасту, я пойду, как мама, на стройку, потому что там трудно».
Павлик услышал шаги на лестнице и прикрыл книжку. Это был Костя.
– Чего ты, Павка?.. – Он говорил вполголоса, чтобы его не слышно было снизу. И Павлик тоже ответил тихо:
– Ничего… Просто так. Чего я там?
– Ты узнал что-нибудь новое?
Павлик отрицательно покачал головой.
– А что ты планируешь?
– Ничего, Костя… Пока ничего.
– Обманываешь.
– Правда, Костя. Правда ничего.
– Эх-х!.. – Костя взлохматил волосы.
– Что там у вас случилось? – спросил Павлик.
– Да так… – У Кости дернулось веко под глазом. Никогда раньше Павлик не замечал такого за ним.
– Поссорились?
– Связан я, Павка! Как на зло, связан!
– А чего тебе? – спросил Павлик, отводя глаза в сторону.
– А то, что эти дела ведь так не останутся, не должны остаться! А я – как в кутузке! Хуже! Из-за нее…
– Раз так получилось… – неуверенно проговорил Павлик.
– Получилось, – согласился Костя. – Но ты, Павка, чтобы без меня – ничего! Слышишь?!
– Слышу, Костя…
– А то мне хоть разорвись! Надо же…
– Ты иди к ней, – сказал Павлик. – Еще больше расстроится…
И словно в подтверждение его слов – внизу нарочито громко загудела кушетка. Костя дернул себя за волосы.
– Ладно… А ты?
– Я посижу… – сказал Павлик.
Костя вздохнул, глядя на него. Посмотрел вниз, на лестницу, вздохнул опять. И начал медленно, будто через силу, спускаться.
Павлик снова закрыл дверь. Опять некоторое время сидел, прислушиваясь. Но в доме царила тишина.
«А когда душа красивая – никто не видит», – словно бы ползаписи…
В пятницу она уходила от него поздно… Значит, могла в темноте что-то заметить. А на следующий день хотела проверить… И заметила она что-то не где-нибудь, а близ тополя-секвойи. Лишь в этом случае можно объяснить выстрел, если тот предназначался ей, а не Павлику: что совпадали у них не только шапки, рост, но совпадало и место, где могла оказаться Аня…
«Когда люди взрослеют, они меняются, сказала мама. Нет, я другой не буду».
Может, Аня хотела посвятить его в свою тайну. А из-за отъезда Татьяны Владимировны не стала его тревожить. Она всегда была внимательной… А Павлик даже не всякий вечер провожал ее…
«Все слабые люди – мужественные…»
А может, она все-таки решила покататься на горке, дожидалась темноты, безлюдья… И действительно сама ударилась?..
Павлик вздрогнул, когда едва уловимо звякнуло оконное стекло. И больше он вроде ничего не услышал. Но каким-то особым, неведомым чувством уже воспринял и догадался, что? это. Бледный как полотно слетел по лестнице. Рванул с гвоздя пальто, шапку…
– Куда?! Павка! Что с тобой?! – всполошился Костя, вылетая за ним в сени. Павлик не мог говорить.
А Костя тут же вернулся. И на недоуменный вопрос Вики: «Что с ним?» – ответил спокойно: «Так, ничего… Все в порядке. Скоро вернется», – потому что в сенях он тоже услышал звуки траурного марша из-за Жужлицы.
Конец
До реки Павлик бежал. Потом опомнился и через Жужлицу пошел медленно, потому что там, у дома Ани, все было недвижно.
Чуть в стороне играл оркестр. А прямо против калитки, опустив головы, полукругом стояли женщины. И хотя Павлик впервые видел все это, он знал, куда направлены их взгляды. Знал.
Когда в морозном воздухе оборвался последний, какой-то изматывающе низкий звук и оркестранты опустили трубы, от соседнего дома к калитке придвинулся темный, с распахнутой задней дверцей автобус.
Павлик опоздал. И хотя он снова бросился бежать, едва умолкли медные трубы, ЕЕ уже внесли в автобус, и какой-то мужчина перед самым его носом закрыл дверцу. Автобус тронулся вверх по Буерачной.
Павлика лихорадило, и он плохо соображал, когда, забыв про транспорт, сначала долго бежал по улицам в сторону кладбища.
Он попал сюда впервые и запутался среди памятников…
Снова отвздыхали трубы, и он увидел только холмик, на который женщины возлагали скрежещущий металлом венок. И тяжесть, и боль вдруг отступили от Павлика. Будто схлынуло все, что недавно еще наполняло его, – и ничего не осталось.
С каким-то недобрым спокойствием почувствовал на себе взгляд со стороны. Обернулся. И сразу узнал в одиноком мужчине среди берез милиционера, что приезжал накануне к полынье и не захотел слушать Павлика. Он и теперь был в штатском. Только сменил пальто на плащ да обнажил голову, держа в обеих руках перед собой шляпу. Павлик выдержал его взгляд и упрямо отошел дальше, за группу женщин.
Анину мать с трудом вывели за ограду и усадили в машину.
Павлик еще раз оглянулся от выхода, чтобы не встретиться с милиционером, и шагнул в сторону ото всех, за контору. Один.
Улица Буерачная находилась почти в противоположном конце города. Но неблизкая дорога эта была ему сейчас необходима.
Поминки
Уже смеркалось, когда он подошел к дому. Ветер давно улегся. И может быть, поэтому, опередив сумерки, землю, сады, подворья обволокла какая-то гнетущая тишина.
Заходить в дом, который с появлением Вики перестал быть его собственным домом, не хотелось. Тем более, что и намеревался-то он всего лишь предупредить Костю, что живой, что вернулся… Альбомы репродукций Вика без особых усилий могла брать сама.
Но Костя, к счастью, был во дворе. Через открытую дверь сараюшки вылетали наружу березовые поленья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Ничего я не прикидываюсь! – возразила Вика. – А если ты что знаешь, ты объясни. Ты же мужчина!
Ситуации повторяются
Николай Романович появился из-за угла, со стороны Жужлицы, и, скользнув невидящим взглядом по фигуре Павлика, вошел в калитку молочницы Васильевны первым. Павлик с бидончиком в руках шагнул во двор почти следом за ним. И оба остановились: Николай Романович посреди двора, Павлик – у калитки, когда навстречу им с крыльца спустилась теперь уже давнишняя знакомая Павлика – старушка в сиреневом пальто. Дверь молочницы была на запоре.
– Доброго здравьичка вам, Николай Романович! – поприветствовала бабка.
– День добрый, Елизавета Макаровна, – вежливо отозвался Николай Романович. – Нет никого?
– Да нетути! Должно, еще не вернулась. У Матвеича она, в клинике.
– Да? – рассеянно переспросил Николай Романович. – И как он там?
– Да вроде ничего!
– Ну, ладно… Передайте: пусть выздоравливает.
– А вы чего ж не на работе сегодня?.. – полюбопытствовала Елизавета Макаровна. Тот сделал вид, что не заметил подковырки в ее вопросе.
– Меня в милицию вызывали. Я ж вчера, на свою голову, Кузьмича тащил. Ну и как последний, кто видел его… – Он поглядел на Павлика.
– Я к бабушке, за молоком, – объяснил Павлик, показывая бидон.
– Да она и не доила еще! Погуляй чуток, – посоветовала старушка.
Павлик вышел за калитку и медленно двинулся к Жужлице, не оборачиваясь, но буквально спиной чувствуя на себе взгляд Николая Романовича. Был почему-то совершенно уверен, что тот сейчас догонит его, заговорит… Что ему нужно было от Васильевны?
– Ну, как вы, подружились с Илькой? – спросил Николай Романович.
Павлик увидел сначала его лакированные ботинки, в которых тускло играло солнце, потом заставил себя посмотреть ему в лицо. Глаза Николая Романовича опять, как во время их неожиданной первой встречи, чуть-чуть косили. Что ответить ему, Павлик не знал.
– Дружите… – сказал Николай Романович. – У Ильки, видишь беда какая… Ему теперь тяжело одному… А ты дружишь здесь с кем-нибудь?
– Мы с Аней дружили, – напомнил Павлик.
– Ах, да… – Николай Романович вздохнул. – И что ее к полынье понесло?
Павлика покоробило это слово: понесло. Но ответил он сдержанно:
– Не знаю…
– Как же вы: друзья, а ты о ней ничего не знаешь?
– Я о ней все знаю, – жестко возразил Павлик. – А зачем она пошла в лес, не знаю.
– Но вы же с ней виделись в тот день?
– Виделись, – сказал Павлик.
– И все-таки она тебе ни на что не намекнула?
Вопросы очень напоминали вчерашние. Николай Романович как будто надеялся что-нибудь выпытать у него. Или Павлику казалось это?
– Намекнула, – неожиданно признался он. – Намекнула, что что-то знает, а что – не сказала.
– Что, она любила таинственность?
– Любила. Мы оба любили, – сказал Павлик. – Мы путешествовать собирались.
И Николай Романович, совсем как вчера, горестно вздохнул:
– Дети вы, дети… Одна беда с вами! Но ты не вешай носа! – приободрил он. – Аннушке теперь уже не поможешь… – Снова тяжело вздохнул. – Бывай! – И, легонько тронув его за локоть, шагнул по тропинке вниз, на лед Жужлицы.
Домой идти не хотелось. И Павлик тем же медленным шагом стал прогуливаться вдоль оград: от реки до своего штакетника, потом назад.
Ветер заметно сник. Но солнце по-прежнему тускнело сквозь однообразную дымку, и в замороженном воздухе уныло чернели безлистые яблони, разнокалиберные, поставленные вкривь и вкось домики, сараюшки в садах. И город был в той же морозной дымке.
Его опять нестерпимо тянуло к лесу: где черная полынья, где тополь… И опять он сдерживал себя. Потому что днем этого нельзя было делать. Потому что существовали в окрестности еще чьи-то глаза, – Павлик не сомневался в этом, – которые, быть может, именно сейчас тоже внимательно изучали тот крохотный, ничем не приметный участок леса…
Но, прохаживаясь по улице, Павлик опять и опять краешком глаз высматривал опушку, тополь…
На девчонку, что шла от Жужлицы, не обратил внимания. Но узнал парня на том берегу и остановился у ограды Мелентьевых так, чтобы его не видели от Викиного дома. Парень был тот самый, что накануне уже приходил к «Викеньше», как выразился Илька: угреватый, с ярким галстуком, в пальто нараспашку.
Но и девчонка, оказалось, шла тоже к Вике. В новеньком зеленом пальто и зеленой шапочке, она высокомерно оглядела Павлика и, открыв калитку, смело вошла во двор. На крыльце постучала.
– Здравствуйте! – проговорила она жеманным голосом, чем-то напоминающим голос Вики.
– Здравствуй… – холодно отозвался баптист.
– А вы кто? – неожиданно спросила девчонка.
– А кого тебе надо?
– Я к Вике, из школы.
– Нет ее, – отрезал постоялец.
– Как нет?.. – девчонка немножко растерялась. – А почему она в школу не пришла?
Это было новым открытием для Павлика. Он вспомнил, что красивая Вика должна, ко всему прочему, еще и ходить в школу! Их положение в доме час от часу все усложнялось.
– Не пришла, потому что уехала!
– Куда?
– А кто ее знает, куда! Она не объясняла. Мать за ней двинулась, разыскивает. Все! Будь здорова! – Баптист хлопнул дверью.
А девчонка вышла на улицу, недоуменно поморгала на Павлика и вдруг захихикала, прижав ко рту зеленую варежку. Потом увидела угреватого пижона в галстуке напоказ, сделалась опять гордой и, отойдя от Павлика, стала наблюдать, как входит во двор этот парень.
– Еще чего? – голос баптиста.
Повторялись все вчерашние сцены.
– Я к Вике…
– Нет ее! Нет и не будет! Кавалеры… Черт вас побери!
Девчонка аж присела от наслаждения, радостно хохоча и сверкая глазами. Потом, когда баптист следом за парнем двинулся к калитке, она подскочила и – от греха подальше – припустила бегом по Буерачной. Павлик тронулся было за ней, потому что от реки взошла на берег бабка Васильевна. Но та заметила Викиного постояльца и – мимо своего дома – направилась к нему.
– Чтоб я больше ни одного не видел! Нужен ты ей, как собаке телега! У нее таких тысячу! Сто тысяч, как ты! – наставлял баптист красного, как его галстук, парня. Тот пятился задом от него и безрезультатно пытался застегнуть на все пуговицы пальто, чтобы скрыть теперь уже бесполезное украшение.
– Вот так и знай. Она к такому же охламону, как ты, рванула, – заключил баптист, собираясь накрепко запереть калитку.
– Андрей Петрович! – позвала Васильевна. Баптист молча приостановился. – Вы Николая Романовича не видели?
– Что я, бегаю за ним? – холодно отозвался Викин постоялец.
– Да нет… Но у матери его нету, ушел кудай-то… Встренете случаем, так передайте: Матвеич мой днями дома будет. Чевой-то он обещал ему. А я его, сговорилась, под расписку заберу.
Павлик удивился: Татьяна Владимировна забирала его из больницы без всяких расписок.
– Ладно. Увижу, так передам…
– Спасибечко вам. Чегой-то вы не в духах вроде?..
– Будешь тут в духах, когда тебе на мозги… Из-за соплюхи этой…
Павлик шагнул ближе.
– Бабушка Васильевна! Я к вам… – показал ей бидон.
– А! Идем, детка! Замоталась я! Сейчас мы это парного сообразим!
Скрипнула калитка за спиной. И тяжело загремели засовы. Баптист не собирался больше никого впускать.
Бабка Васильевна действительно замоталась и дышала часто, тяжело, как после стометровки. Но быстрым шагом, так что Павлик едва успевал за ней, просеменила к дому, захватила в сенцах подойник, полулитровую баночку воды и открыла сарай. Павлик остановился в дверях, наблюдая, как она моет вымя пестрой, в белых пятнах корове. Потом присела на корточки и ловко заработала обеими руками. Молоко тугими струйками забило в ведро: чвирк, чвирк… Смотреть на это оказалось так же необъяснимо притягательно, как смотреть в огонь… Словно не бывает конца этим коротким, быстрым и сильным струйкам.
– Бабушка… – осторожно позвал Павлик.
– Что, детка? – не оглядываясь, переспросила она.
– Вы позавчера ничего не слышали ночью?.. Ну, вечером…
Бабка Васильевна перестала доить, оглянулась. Ее голубые, светлые-пресветлые, немножко беспомощные глаза уставились куда-то сквозь Павлика. И сеточка морщин сбежалась вокруг губ.
– А чего такое было вечером?..
Павлик уже раскаялся, что задал этот глупый, заведомо пустой вопрос.
– Да я так. Ничего… Аня в тот вечер была в лесу…
– И-эх! – вздохнула Васильевна. – Ежели б я что слышала! Да я сплю, как девка, – оглоблей не разбудишь!..
«…Нет, я другой не буду»
Материны вещи были убраны. А Вика, опять в голубом спортивном костюме Павлика, поджав ноги, сидела на кушетке, немножко по-боевому взъерошенная и, опустив кулак на толстый фолиант репродукций картин Дрезденской галереи, глядела победительницей. Про банду Гурзика, про ночное убийство она, похоже, давно забыла…
Костя орудовал на кухне.
– Павлик! Если за тобой котенок или какая собачонка увяжется, ты виноват будешь?! – быстро спросила Вика.
Но Павлик не знал, к чему она клонит, а потому, выигрывая время, сначала пристроил на табурет бидончик с молоком, потом снял и повесил на гвоздь пальто, шапку…
– Я ему говорю: скучно сидеть! Пойдем, говорю, в город! – объяснила Вика. А он говорит: опять с суворовцем лаяться?.. А что я, виновата, что он привязался вчера в кино?!
– Так если тебе не нравится, если тебе скучно здесь, – подал голос Костя, – иди домой! Насильно ведь тебя никто не держит! – Костя, видимо, был здорово сердит и потому задернул ширмочку.
– Ишь ты! – возмутилась Вика. – А я теперь не могу вернуться! Я написала: ухожу навсегда! Написала, что сама буду жить! А?!
Не дождавшись ответа, Вика нервно листнула альбом, отбросила его в угол кушетки и показала в сторону этажерки:
– Павлик, дай мне другие картинки!
Павлик взял и протянул ей альбом Айвазовского.
– Ведь ты сам сказал, чтобы я написала так! А теперь гонишь!
– Никто тебя не гонит… – сдержанно заметил Костя. – Сама начала жаловаться…
– А если мне скучно?
– Надо чем-нибудь заниматься, чтобы не было скучно!
– Чем?
– Да вот взяла бы и готовила тут! – Костя в сердцах громыхнул сковородой о плиту.
– А я не умею, – сказала Вика. – Ты же говорил, умеешь?
– Умею! Умею! – дважды яростно повторил Костя.
Вика обиделась, глядя исподлобья на занавеску. И когда у нее задрожали приспущенные уголки губ, в лице появилось что-то совершенно беспомощное, отчего Павлику захотелось утешить ее… Но вспомнился почему-то ее настырный кавалер с галстуком до колен. А Вика тут же овладела собой. Ткнула всеми пятью пальцами в альбом.
– Ты что мне одно море дал?! Дай что-нибудь интересное!
Павлик разыскал на этажерке альбом Врубеля.
– Подумаешь, труд большой – приготовить… – заметила Вика.
Царевна-лебедь ей понравилась.
– А в школу ты теперь как?.. – осторожно спросил Павлик.
– А я не пойду в школу. Костя же не ходит? – Павлик хотел возразить, что без учебы нельзя, что ему, например, хочется учиться… Вика неожиданно просияла: – У тебя, Павлик, потрясающие глаза! За тобой, знаешь, как девчонки будут бегать!.. Куда ты?! – воскликнула она, увидев, что Павлик взял бидон.
– Вскипятить надо… – пробормотал Павлик, скрываясь за ширмочкой.
Но Костя почти тут же выпроводил его:
– Побудь там с ней! Расскажи что-нибудь.
И Павлик вынужден был развлекать гостью. Молчали. Иногда говорили о том о сем.
Обед лишь усугубил натянутость в отношениях. У Кости и Вики аппетит пропал. Один Павлик съел немного манной каши и, убежденный, что в их отношениях ему не разобраться, молча удалился в мансарду.
Прикрыл дверь за собой. Некоторое время посидел на топчане, прислушиваясь. Потом достал из кармана Анину записную книжку.
«Когда я вырасту, я пойду, как мама, на стройку, потому что там трудно».
Павлик услышал шаги на лестнице и прикрыл книжку. Это был Костя.
– Чего ты, Павка?.. – Он говорил вполголоса, чтобы его не слышно было снизу. И Павлик тоже ответил тихо:
– Ничего… Просто так. Чего я там?
– Ты узнал что-нибудь новое?
Павлик отрицательно покачал головой.
– А что ты планируешь?
– Ничего, Костя… Пока ничего.
– Обманываешь.
– Правда, Костя. Правда ничего.
– Эх-х!.. – Костя взлохматил волосы.
– Что там у вас случилось? – спросил Павлик.
– Да так… – У Кости дернулось веко под глазом. Никогда раньше Павлик не замечал такого за ним.
– Поссорились?
– Связан я, Павка! Как на зло, связан!
– А чего тебе? – спросил Павлик, отводя глаза в сторону.
– А то, что эти дела ведь так не останутся, не должны остаться! А я – как в кутузке! Хуже! Из-за нее…
– Раз так получилось… – неуверенно проговорил Павлик.
– Получилось, – согласился Костя. – Но ты, Павка, чтобы без меня – ничего! Слышишь?!
– Слышу, Костя…
– А то мне хоть разорвись! Надо же…
– Ты иди к ней, – сказал Павлик. – Еще больше расстроится…
И словно в подтверждение его слов – внизу нарочито громко загудела кушетка. Костя дернул себя за волосы.
– Ладно… А ты?
– Я посижу… – сказал Павлик.
Костя вздохнул, глядя на него. Посмотрел вниз, на лестницу, вздохнул опять. И начал медленно, будто через силу, спускаться.
Павлик снова закрыл дверь. Опять некоторое время сидел, прислушиваясь. Но в доме царила тишина.
«А когда душа красивая – никто не видит», – словно бы ползаписи…
В пятницу она уходила от него поздно… Значит, могла в темноте что-то заметить. А на следующий день хотела проверить… И заметила она что-то не где-нибудь, а близ тополя-секвойи. Лишь в этом случае можно объяснить выстрел, если тот предназначался ей, а не Павлику: что совпадали у них не только шапки, рост, но совпадало и место, где могла оказаться Аня…
«Когда люди взрослеют, они меняются, сказала мама. Нет, я другой не буду».
Может, Аня хотела посвятить его в свою тайну. А из-за отъезда Татьяны Владимировны не стала его тревожить. Она всегда была внимательной… А Павлик даже не всякий вечер провожал ее…
«Все слабые люди – мужественные…»
А может, она все-таки решила покататься на горке, дожидалась темноты, безлюдья… И действительно сама ударилась?..
Павлик вздрогнул, когда едва уловимо звякнуло оконное стекло. И больше он вроде ничего не услышал. Но каким-то особым, неведомым чувством уже воспринял и догадался, что? это. Бледный как полотно слетел по лестнице. Рванул с гвоздя пальто, шапку…
– Куда?! Павка! Что с тобой?! – всполошился Костя, вылетая за ним в сени. Павлик не мог говорить.
А Костя тут же вернулся. И на недоуменный вопрос Вики: «Что с ним?» – ответил спокойно: «Так, ничего… Все в порядке. Скоро вернется», – потому что в сенях он тоже услышал звуки траурного марша из-за Жужлицы.
Конец
До реки Павлик бежал. Потом опомнился и через Жужлицу пошел медленно, потому что там, у дома Ани, все было недвижно.
Чуть в стороне играл оркестр. А прямо против калитки, опустив головы, полукругом стояли женщины. И хотя Павлик впервые видел все это, он знал, куда направлены их взгляды. Знал.
Когда в морозном воздухе оборвался последний, какой-то изматывающе низкий звук и оркестранты опустили трубы, от соседнего дома к калитке придвинулся темный, с распахнутой задней дверцей автобус.
Павлик опоздал. И хотя он снова бросился бежать, едва умолкли медные трубы, ЕЕ уже внесли в автобус, и какой-то мужчина перед самым его носом закрыл дверцу. Автобус тронулся вверх по Буерачной.
Павлика лихорадило, и он плохо соображал, когда, забыв про транспорт, сначала долго бежал по улицам в сторону кладбища.
Он попал сюда впервые и запутался среди памятников…
Снова отвздыхали трубы, и он увидел только холмик, на который женщины возлагали скрежещущий металлом венок. И тяжесть, и боль вдруг отступили от Павлика. Будто схлынуло все, что недавно еще наполняло его, – и ничего не осталось.
С каким-то недобрым спокойствием почувствовал на себе взгляд со стороны. Обернулся. И сразу узнал в одиноком мужчине среди берез милиционера, что приезжал накануне к полынье и не захотел слушать Павлика. Он и теперь был в штатском. Только сменил пальто на плащ да обнажил голову, держа в обеих руках перед собой шляпу. Павлик выдержал его взгляд и упрямо отошел дальше, за группу женщин.
Анину мать с трудом вывели за ограду и усадили в машину.
Павлик еще раз оглянулся от выхода, чтобы не встретиться с милиционером, и шагнул в сторону ото всех, за контору. Один.
Улица Буерачная находилась почти в противоположном конце города. Но неблизкая дорога эта была ему сейчас необходима.
Поминки
Уже смеркалось, когда он подошел к дому. Ветер давно улегся. И может быть, поэтому, опередив сумерки, землю, сады, подворья обволокла какая-то гнетущая тишина.
Заходить в дом, который с появлением Вики перестал быть его собственным домом, не хотелось. Тем более, что и намеревался-то он всего лишь предупредить Костю, что живой, что вернулся… Альбомы репродукций Вика без особых усилий могла брать сама.
Но Костя, к счастью, был во дворе. Через открытую дверь сараюшки вылетали наружу березовые поленья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20