Им нужна цель в жизни. Но чтобы иметь стремления – необходимы чувства. Окружающая действительность лишает их способности чего-то страстного желать. Они бедны, как церковная мышь, но большинство из них не жаждет коммунистического равенства; это настоящие американцы. Именно по их гордости Делийское соглашение нанесло самый сильный удар. А какие лишения они терпят в быту?! Они чувствуют себя обманутыми, их не радуют даже удобные жилища, выстроенные для них властями: это не подлинная забота о людях, а просто кость, брошенная голодной собаке.
– И в чем же вы видите выход?
– В Боге, – просто ответил он.
– В Боге, – повторила Джудит.
– Судите сами – Последние сто лет люди постепенно теряли веру в Бога. Церкви закрывались – люди перестали считать их местом, где Бог общается с человеком. То одно, то другое вероучение возносилось и расширяло свое влияние, но – ненадолго. Вера все угасала и угасала. Лишь самые крупные Церкви и самые маленькие секты умудряются еще существовать. Они клянут всеобщее образование, растущее благосостояние масс, телевидение и подорванную мораль. Хотя прежде всего Церковь должна была бы сама покаяться – в своей пассивности, в запоздалых попытках обновиться, да и то чисто внешне. Смешно порицать то, в чем люди видят залог своего благополучия. Они не желают слышать обвинения во всех смертных грехах, не желают слышать, что бедным и несчастным остается лишь надеяться на райское отдохновение. Чем больше они имеют, тем больше хотят иметь. И чувствуют, что вправе желать этого. И – в этой жизни. В этой, а не в загробной. Все обманывали их. Церковь, не пытавшаяся даже вникнуть в их нужды и стремления. Правительство, которое ограничивало их свободу и инициативу, запугивало кошмарными картинами ядерной войны. Да, люди должны обратиться к Богу. Но не из страха. А так, как ребенок тянется к матери.
Он тяжело вздохнул.
Угроза ядерной войны исчезла вместе с безответственными правителями. Множество кошмаров, испокон веков довлевших над человечеством, развеялось. Люди хотят жить, а не готовиться к погибели. Мир третьего тысячелетия – мир совершенно новый. В нем не осталось места ни гедонизму, ни нигилизму Мы же пытаемся заставить людей смотреть на мир сквозь призму старых, вышедших из употребления ценностей. Мы зовем их в прошлое, а не в будущее, доктор Карриол.
– То, о чем вы говорите, доктор Кристиан, имеет слишком мало общего с проблемами зоны С. Вы говорите скорее о проблемах общечеловеческих.
– Зона С – это и есть все человечество.
– Но вы – не психолог. Вы – философ.
– Все это – лишь слова, ярлыки. Жаль что слово, ярлык заменяют нам порой истинное понимание. Даже Бога заменяют. Посмотрите: человечество не понимает, почему оно должно поступать так, а не иначе; оно блуждает в духовной пустыне, и нет звезды, которая указала бы ему верный путь.
Она почувствовала радостный озноб. Будто пенная, вольная волна перехлестнула через дамбу, которой разум перекрыл ее душу. Совершенно новое ощущение! Так вот что он делает со своими пациентами… Но как? Его идеи любопытны, но действуют не идеи. Слово? Или взгляд, голос, жест, весь облик Кристиана?.. Когда он говорит, ему веришь. Он заставляет верить в себя. Смотришь ему в глаза, слушаешь его речи – и веришь. Будто он властен над тобой, над твоей жизнью.
– Ладно, вернемся к поколению в зоне С, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие, хотя это стоило немалых усилий. – Хотелось бы знать, что думает об этом человек проницательный. Меня серьезно интересуют проблемы миграции населения…
– Хорошо, давайте вернемся к зоне С. Во-первых, переселение людей необходимо организовать иначе.
Она рассмеялась.
– Ну, об этом говорят давно. И все, кому не лень.
– И правильно делают, что говорят. Массовые миграции жителей северных и северо-западных местностей происходили и до того, как власти взялись руководить этим процессом. Началось все еще около 1970 года, когда стало дорожать топливо. Промышленные предприятия возводили все ближе к югу – в Каролине, Джорджии… Возьмем, к примеру, мой родной Холломан. Его погубило не похолодание, не Делийское соглашение и не миграция. Он был мертв уже в начале третьего тысячелетия – за исключением университетского городка. Просто все производства перебрались южней. Промышленные и деловые кварталы опустели еще лет за десять до моего рождения, а я появился на свет в конце 2000-го. Первыми откочевали – вслед за заводами и фабриками – черные и пуэрториканцы. Потом – белые работяги. А за ними – и среднее сословие, американцы итальянского, польского, еврейского происхождения. Большинство направилось во Флориду, часть – в Аризону. Переселенцы помоложе, которые дома не могли пристроиться даже кассирами в супермаркетах, – там нашли работу. Был у меня пациент, старик из Восточного Холломана. Я сам предложил ему подлечиться. Однако со временем, он стал для меня не просто больным, а почти что членом семьи: я не тороплюсь выписывать пациентов из клиники, даже если они уже вполне здоровы, но нуждаются в участии и поддержке. Старик был совсем одинок, вместо сведений о семье в медицинской карточке – одни прочерки. На протяжении пяти поколений его предки жили и работали в Холломане. Он родился году в 50-м, в семье было пятеро детей. В 85-м его отец умер, мать переехала во Флориду, брат – в Джорджинию, одна из сестер живет в Калифорнии, другая – в Южной Африке, третья – в Австралии. Он говорил, что в конце XX века это считалось нормой, и я ему верю.
– Ну и какое же отношение это имеет к проблемам отселения из зоны С?
– Самое прямое. Разъезжаясь по своей воле, люди не видели в миграции ничего противоестественного. Но с планомерным отселением под чутким руководством чиновников они смириться не могут: их лишают возможности выбрать новое место. В прежние времена они просто не подчинились бы такому насилию. Это холода помогают правительству согнать их с насиженных мест. Лишенные выбора, они забывают вкус свободы.
– Но мы вовсе не стремимся ограничить их свободу! – горячо возразила Джудит. – Просто пока это не реально. Вот в будущем…
– Вы меня не поняли. Я вовсе не обвиняю Вашингтон или кого-то еще в жестокости. Понимаю, что это совсем непросто. План переселения неплох – в теории. Но представьте себе, каково это – снова переезжать в апреле обратно на север, если твой сосед северянин, прочно обосновавшийся на новом месте, остается на юге. Самая большая беда жителей зоны С – отсутствие дома. Дом – что это? Где он, если с ноября до апреля я проживаю здесь, а с апреля до ноября – там? У кочевника нет дома… нет, я думаю, что следует просто поставить крест на тех районах, где слишком холодно, закрыть Детройт, Бостон, Чикаго, Буффало… И в короткие сроки переселить людей – прежде всего горожан, крепко привязанных к промышленным предприятиям – на юг, подготовив для них места, где они могли бы пустить корни. И при этом смешать этакий коктейль из жителей разных зон. Когда старые соседи поселяются рядом на новом месте, они вместе с домашним скарбом перевозят сюда и старые раздоры. Глядя на старого знакомца, вспоминаешь о местах, откуда пришлось уехать. Пусть люди начнут все с начала. Они смогут друг друга понять – по всей стране, во всех ее зонах граждане, независимо от положения в обществе, знают, что такое проигрыш в лотерее Бюро, что такое дефицит угля и отсутствие транспорта.
– Тут вы, пожалуй, не избежали кое-каких натяжек… Но мне нравится ваш план, – улыбнулась Карриол.
Он не ответил на улыбку. «Может, у него просто неладно с чувством юмора?» – подумала она. И решила: вряд ли.
– Это не все. Нет, это еще не все, – тихо, как бы сам себе, сказал он. – В некотором смысле коммунисты, пожалуй, сильнее нас: они поклоняются Государственной Власти. Мы свою родину страстно любим, но… не поклоняемся ей. Мы должны обрести Бога, и в нем – центр мироздания. Только не Бога иудеев, лик которого изъеден ветром времени. Одни мыслители развенчивали его, другие возвеличивали вновь, но совершенно напрасно. Это неправильный Бог. Фальшивый. Фальшивая нота появилась давно, еще на стыке еврейской и римской культур. Человек сумел вообразить себе только такого Бога, который на человека же и похож. В Богу же нет ничего человеческого. Бог – это Бог. Я говорю своим пациентам: веруйте! И если не можете верить ни в одну из придуманных до нас концепций, создайте собственного Бога. Главное – поверить уверовать! Если не сможете – не излечитесь.
Доктор Карриол затаила дыхание: перед ней распахнулась ясная, волнующая панорама нового мира. Сам того не зная, Кристиан подсказал ей, что нужно сделать.
– Браво! – она захлопала в ладоши и – непроизвольно – коснулась его рук. – Я буду счастлива, если у вас появится возможность проверить свои выводы на практике, Джошуа Кристиан.
Его поразил этот всплеск эмоций.
– Спасибо, – сказал он неуверенно.
И осторожно освободил запястье от цепких пальцев собеседницы.
В мотеле переставали топить в десять часов вечера. Предполагалось, что в это время постояльцам следует уже быть под одеялами. А если не спят – пусть терпят.
Доктор Карриол расхаживала по своему номеру из угла в угол. Она совершила ужасную ошибку, коснувшись его руки. Она спугнула Кристиана. Он оказался не из тех мужчин, что попадаются на эту маленькую женскую хитрость. «Да он вообще не мужчина!» – думала она раздраженно.
Но к утру раздражение прошло. Если он смог увлечь ее, значит, сможет увлечь и миллионы. Она даже не рассчитывала на такие феноменальные данные кандидата. Конечный результат казался ей теперь непредсказуемым. Кардинальная перестройка всей системы миграции? Какая мелочь! Важен сам Кристиан. В нем – ответы на все вопросы тысячелетия. Он может исцелить людей, избавить их от страданий. И она подарит людям Избавителя. Именно она.
«Надо же было встретить эту женщину, которая умудрилась так безнадежно испортить весь день!» – думал доктор Кристиан, лежа в постели. Поток мыслей то уносил его на стремнину и затягивал в глубину, то выталкивал, задыхающегося, на поверхность, бурля как всегда, помимо его воли. С любопытством и страхом Джошуа снова и снова спрашивал себя: он ли дает жизнь этому бурному потоку? Или тот своими водами спасает его от духовной жажды? А может, и не спасает даже; может, неведомая сила, порождающая поток, лишь использует Джошуа Кристиана как русло?
Он чувствовал, что должен сделать нечто такое… Но что? Целую зиму он посвятил размышлениям о своем предназначении – и безрезультатно.
И вот – эта женщина. Глаза, как жемчужины: красивые, но непрозрачные. Какая загадка и какие разгадки таятся в них? Леонардо да Винчи мог бы писать с нее Джоконду. Впрочем, мы и так видим портрет: портрет Джудит Карриол. Не саму Джудит Карриол, а ее портрет, написанный Джудит Карриол. Продуманы поза и жест (прикосновение тонких пальцев к запястью собеседника), антураж и красочная гамма (фиолетовый костюм, который так не идет к ее глазам, но так удачно оттеняет лицо и руки, придавая коже изысканный опаловый отсвет, а волосам – космическую черноту).
Когда она коснулась его запястья, его охватило смутное предчувствие. Нет, не плотское возбуждение; скорее духовное. Его пронзила (да, пронзила; он чувствовал боль) догадка: эта женщина знает… Он испугался. И теперь не мог заснуть. Почему эта женщина явилась именно нынешней зимой, когда в душе его наметился разлад, когда он был одинок, как никогда? Без сомнений, это Бог подает ему знак…
Немолода – около сорока; он умел различить истинный возраст людей, несмотря на все их ухищрения. Лучше бы она была моложе. Молодость легче отвергнуть, отпугнуть. Неуверенная в собственных силах, молодость ищет в себе самой причины неприязни. Джудит же не проведешь. А он чувствовал: следует бежать, спасаться. Вернуться в Холломан и там ждать, когда его призовут. Может ли судьба явиться к мужчине в женском обличье?
Мама. Хочу к Маме. Хочу к своим. Почему я не взял с собой Джеймса? Или хотя бы Мэри? Одиночество ужасно. Зачем я так радовался, убегая от их любви и преданности?
Дрема туманила глаза, веки сами собой смыкались. Сон, великий целитель, избавь меня от страданий, верни мне покой! И сон смилостивился. Последнее, о чем он успел подумать: я не дам ей похитить мою душу. Любой ценой надо остаться самим собой.
Утреннее судебное заседание оба проспали. Но встречи избежать не смогли, столкнулись около мотеля: он – возвращаясь с прогулки; она – выходя из дверей гостиницы. И замерли: в ее глазах – блеск молодой энергии; в его – тревога, усталость, старость.
– Мне кажется, – сказала она, – вы кое-что забыли. Вы забыли свое сердце – там, в Холломане.
Она начинала тщательно продуманную ею атаку. Этого он и опасался.
– Я бываю счастлив только там, доктор Карриол.
– Трудно в это поверить после того, что вы говорили вчера. Тот, кого волнуют дела всего мира, вряд ли может обрести покой в Холломане.
– Нет! Мне не нужно ни другого дома, ни другой работы.
Она кивнула. Фиолетовый цвет придавал ей загадочность: царица холодного, ясного утра.
– Наверно, это так. И все же я хочу, чтобы вы отправились со мной в Вашингтон. Сегодня же.
– В Вашингтон?
– Я работаю там, Джошуа. В Департаменте окружающей среды. Руковожу Сектором № 4. Хотя это, вероятно, вам ни о чем не говорит.
– Ни о чем.
– Сектор № 4 – мозговой центр Департамента.
– Значит, вы – большой человек, – сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Так оно и есть. И я очень увлечена своей работой, доктор Кристиан.
Казалось, она даже не заметила, что минуту назад назвала его по имени.
– Слишком увлечена, чтобы принять ваш отказ. Вы ведь хотите отказаться, правда?
– Да.
– Я знаю: вы не женаты, любите одиночество. У вас хорошая клиника, хоть и небольшая; вы – отличный специалист. Я вовсе не пытаюсь лишить вас того, что вы любите. Поверьте. И не собираюсь предлагать вам работу в Вашингтоне, если вас настораживает это.
Глубокий, немного тягучий, спокойный голос – слушая его, доктор Кристиан начал успокаиваться. Страхи минувшей ночи показались ему вздором. Она вовсе не хочет выкрасть его из Холломана!
– Просто я хочу, чтобы вы поехали со мной в Вашингтон и встретились там с одним из моих наиболее уважаемых коллег, Моше Чейзеном. Вы его не знаете да и не слышали о нем – Моше занимается совсем другими, нежели мы с вами, проблемами. Он – аналитик статистических данных, работает в моем Секторе. Изучает особенности миграции. Надо, чтобы вы встретились с Чейзеном, прежде, чем он приступит к новым исследованиям. Понимаете, недавно я поручила ему подумать над тем, как следует реорганизовать переселение граждан. Ваши идеи позволят ему взглянуть на весь круг проблем по-новому. Поедем?
– У меня так много дел в Холломане…
– Но едва ли их нельзя отложить на недельку – иначе вы не выбрались бы в Хатфорд.
– На неделю?
– Всего на неделю.
– Хорошо, доктор Карриол. На неделю согласен. Но – ни минуты больше!
– Благодарю вас! Меня зовут Джудит – я ведь еще не представилась? Пожалуйста, зовите меня по имени. Да и я предпочла бы звать вас – Джошуа.
Они вернулись в мотель.
– Но сначала я должен заехать домой, – сказал он, желая поиграть на ее нервах и, может быть, заставить отступиться от затеи.
– Пожалуйста! Кстати, могу отправиться с вами вместе, – она взяла его под руку. – А потом сядем на ночной поезд до Вашингтона. Ведь Холломан – как раз на той ветке.
– Я не заказывал билет, мест может и не оказаться.
Она рассмеялась:
– Ну, что вы! Для меня билеты всегда найдутся.
Выхода не оставалось, пришлось согласиться.
В автобусе на Холломан доктор Карриол не отрываясь смотрела в окно, скрывая бурную радость победительницы, а доктор Кристиан размышлял о том, что заставило его поддаться на уговоры.
Он терпеть не мог отлучаться из клиники, хотя ничто не требовало его постоянного присутствия там. Она подловила его: почему нельзя смотаться в Вашингтон, если можно выехать на суд в Хатфорд? Не мог же он признаться, что суд над Маркусом – при всей драматичности – был для него чем-то вроде небольших каникул. А вот поездка в столицу, да еще с какими-то научными беседами, никак не похожа на пикничок. Теперь поздно менять решение, она уже не отступиться. Его не покидало ощущение, что эта женщина манипулирует им. Предчувствия никогда не обманывали его: нет, надо во что бы то ни стало избежать поездки в Вашингтон.
Ждать автобуса, чтобы доехать до Оук-стрит, она не захотела, предпочла идти пешком. Но отдать ему свою сумку отказалась:
– Я всегда путешествую налегке. Чтобы не торчать потом в ожидании джентльмена, который поможет даме: напрасная трата времени!
У самого дома он снова заколебался: вечный страх холостяка перед любопытством, с каким Мама встретит гостью. Поэтому привел Карриол в 1045-й, оставил вещи, свои и ее, на черной лестнице, осторожно приоткрыл дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– И в чем же вы видите выход?
– В Боге, – просто ответил он.
– В Боге, – повторила Джудит.
– Судите сами – Последние сто лет люди постепенно теряли веру в Бога. Церкви закрывались – люди перестали считать их местом, где Бог общается с человеком. То одно, то другое вероучение возносилось и расширяло свое влияние, но – ненадолго. Вера все угасала и угасала. Лишь самые крупные Церкви и самые маленькие секты умудряются еще существовать. Они клянут всеобщее образование, растущее благосостояние масс, телевидение и подорванную мораль. Хотя прежде всего Церковь должна была бы сама покаяться – в своей пассивности, в запоздалых попытках обновиться, да и то чисто внешне. Смешно порицать то, в чем люди видят залог своего благополучия. Они не желают слышать обвинения во всех смертных грехах, не желают слышать, что бедным и несчастным остается лишь надеяться на райское отдохновение. Чем больше они имеют, тем больше хотят иметь. И чувствуют, что вправе желать этого. И – в этой жизни. В этой, а не в загробной. Все обманывали их. Церковь, не пытавшаяся даже вникнуть в их нужды и стремления. Правительство, которое ограничивало их свободу и инициативу, запугивало кошмарными картинами ядерной войны. Да, люди должны обратиться к Богу. Но не из страха. А так, как ребенок тянется к матери.
Он тяжело вздохнул.
Угроза ядерной войны исчезла вместе с безответственными правителями. Множество кошмаров, испокон веков довлевших над человечеством, развеялось. Люди хотят жить, а не готовиться к погибели. Мир третьего тысячелетия – мир совершенно новый. В нем не осталось места ни гедонизму, ни нигилизму Мы же пытаемся заставить людей смотреть на мир сквозь призму старых, вышедших из употребления ценностей. Мы зовем их в прошлое, а не в будущее, доктор Карриол.
– То, о чем вы говорите, доктор Кристиан, имеет слишком мало общего с проблемами зоны С. Вы говорите скорее о проблемах общечеловеческих.
– Зона С – это и есть все человечество.
– Но вы – не психолог. Вы – философ.
– Все это – лишь слова, ярлыки. Жаль что слово, ярлык заменяют нам порой истинное понимание. Даже Бога заменяют. Посмотрите: человечество не понимает, почему оно должно поступать так, а не иначе; оно блуждает в духовной пустыне, и нет звезды, которая указала бы ему верный путь.
Она почувствовала радостный озноб. Будто пенная, вольная волна перехлестнула через дамбу, которой разум перекрыл ее душу. Совершенно новое ощущение! Так вот что он делает со своими пациентами… Но как? Его идеи любопытны, но действуют не идеи. Слово? Или взгляд, голос, жест, весь облик Кристиана?.. Когда он говорит, ему веришь. Он заставляет верить в себя. Смотришь ему в глаза, слушаешь его речи – и веришь. Будто он властен над тобой, над твоей жизнью.
– Ладно, вернемся к поколению в зоне С, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие, хотя это стоило немалых усилий. – Хотелось бы знать, что думает об этом человек проницательный. Меня серьезно интересуют проблемы миграции населения…
– Хорошо, давайте вернемся к зоне С. Во-первых, переселение людей необходимо организовать иначе.
Она рассмеялась.
– Ну, об этом говорят давно. И все, кому не лень.
– И правильно делают, что говорят. Массовые миграции жителей северных и северо-западных местностей происходили и до того, как власти взялись руководить этим процессом. Началось все еще около 1970 года, когда стало дорожать топливо. Промышленные предприятия возводили все ближе к югу – в Каролине, Джорджии… Возьмем, к примеру, мой родной Холломан. Его погубило не похолодание, не Делийское соглашение и не миграция. Он был мертв уже в начале третьего тысячелетия – за исключением университетского городка. Просто все производства перебрались южней. Промышленные и деловые кварталы опустели еще лет за десять до моего рождения, а я появился на свет в конце 2000-го. Первыми откочевали – вслед за заводами и фабриками – черные и пуэрториканцы. Потом – белые работяги. А за ними – и среднее сословие, американцы итальянского, польского, еврейского происхождения. Большинство направилось во Флориду, часть – в Аризону. Переселенцы помоложе, которые дома не могли пристроиться даже кассирами в супермаркетах, – там нашли работу. Был у меня пациент, старик из Восточного Холломана. Я сам предложил ему подлечиться. Однако со временем, он стал для меня не просто больным, а почти что членом семьи: я не тороплюсь выписывать пациентов из клиники, даже если они уже вполне здоровы, но нуждаются в участии и поддержке. Старик был совсем одинок, вместо сведений о семье в медицинской карточке – одни прочерки. На протяжении пяти поколений его предки жили и работали в Холломане. Он родился году в 50-м, в семье было пятеро детей. В 85-м его отец умер, мать переехала во Флориду, брат – в Джорджинию, одна из сестер живет в Калифорнии, другая – в Южной Африке, третья – в Австралии. Он говорил, что в конце XX века это считалось нормой, и я ему верю.
– Ну и какое же отношение это имеет к проблемам отселения из зоны С?
– Самое прямое. Разъезжаясь по своей воле, люди не видели в миграции ничего противоестественного. Но с планомерным отселением под чутким руководством чиновников они смириться не могут: их лишают возможности выбрать новое место. В прежние времена они просто не подчинились бы такому насилию. Это холода помогают правительству согнать их с насиженных мест. Лишенные выбора, они забывают вкус свободы.
– Но мы вовсе не стремимся ограничить их свободу! – горячо возразила Джудит. – Просто пока это не реально. Вот в будущем…
– Вы меня не поняли. Я вовсе не обвиняю Вашингтон или кого-то еще в жестокости. Понимаю, что это совсем непросто. План переселения неплох – в теории. Но представьте себе, каково это – снова переезжать в апреле обратно на север, если твой сосед северянин, прочно обосновавшийся на новом месте, остается на юге. Самая большая беда жителей зоны С – отсутствие дома. Дом – что это? Где он, если с ноября до апреля я проживаю здесь, а с апреля до ноября – там? У кочевника нет дома… нет, я думаю, что следует просто поставить крест на тех районах, где слишком холодно, закрыть Детройт, Бостон, Чикаго, Буффало… И в короткие сроки переселить людей – прежде всего горожан, крепко привязанных к промышленным предприятиям – на юг, подготовив для них места, где они могли бы пустить корни. И при этом смешать этакий коктейль из жителей разных зон. Когда старые соседи поселяются рядом на новом месте, они вместе с домашним скарбом перевозят сюда и старые раздоры. Глядя на старого знакомца, вспоминаешь о местах, откуда пришлось уехать. Пусть люди начнут все с начала. Они смогут друг друга понять – по всей стране, во всех ее зонах граждане, независимо от положения в обществе, знают, что такое проигрыш в лотерее Бюро, что такое дефицит угля и отсутствие транспорта.
– Тут вы, пожалуй, не избежали кое-каких натяжек… Но мне нравится ваш план, – улыбнулась Карриол.
Он не ответил на улыбку. «Может, у него просто неладно с чувством юмора?» – подумала она. И решила: вряд ли.
– Это не все. Нет, это еще не все, – тихо, как бы сам себе, сказал он. – В некотором смысле коммунисты, пожалуй, сильнее нас: они поклоняются Государственной Власти. Мы свою родину страстно любим, но… не поклоняемся ей. Мы должны обрести Бога, и в нем – центр мироздания. Только не Бога иудеев, лик которого изъеден ветром времени. Одни мыслители развенчивали его, другие возвеличивали вновь, но совершенно напрасно. Это неправильный Бог. Фальшивый. Фальшивая нота появилась давно, еще на стыке еврейской и римской культур. Человек сумел вообразить себе только такого Бога, который на человека же и похож. В Богу же нет ничего человеческого. Бог – это Бог. Я говорю своим пациентам: веруйте! И если не можете верить ни в одну из придуманных до нас концепций, создайте собственного Бога. Главное – поверить уверовать! Если не сможете – не излечитесь.
Доктор Карриол затаила дыхание: перед ней распахнулась ясная, волнующая панорама нового мира. Сам того не зная, Кристиан подсказал ей, что нужно сделать.
– Браво! – она захлопала в ладоши и – непроизвольно – коснулась его рук. – Я буду счастлива, если у вас появится возможность проверить свои выводы на практике, Джошуа Кристиан.
Его поразил этот всплеск эмоций.
– Спасибо, – сказал он неуверенно.
И осторожно освободил запястье от цепких пальцев собеседницы.
В мотеле переставали топить в десять часов вечера. Предполагалось, что в это время постояльцам следует уже быть под одеялами. А если не спят – пусть терпят.
Доктор Карриол расхаживала по своему номеру из угла в угол. Она совершила ужасную ошибку, коснувшись его руки. Она спугнула Кристиана. Он оказался не из тех мужчин, что попадаются на эту маленькую женскую хитрость. «Да он вообще не мужчина!» – думала она раздраженно.
Но к утру раздражение прошло. Если он смог увлечь ее, значит, сможет увлечь и миллионы. Она даже не рассчитывала на такие феноменальные данные кандидата. Конечный результат казался ей теперь непредсказуемым. Кардинальная перестройка всей системы миграции? Какая мелочь! Важен сам Кристиан. В нем – ответы на все вопросы тысячелетия. Он может исцелить людей, избавить их от страданий. И она подарит людям Избавителя. Именно она.
«Надо же было встретить эту женщину, которая умудрилась так безнадежно испортить весь день!» – думал доктор Кристиан, лежа в постели. Поток мыслей то уносил его на стремнину и затягивал в глубину, то выталкивал, задыхающегося, на поверхность, бурля как всегда, помимо его воли. С любопытством и страхом Джошуа снова и снова спрашивал себя: он ли дает жизнь этому бурному потоку? Или тот своими водами спасает его от духовной жажды? А может, и не спасает даже; может, неведомая сила, порождающая поток, лишь использует Джошуа Кристиана как русло?
Он чувствовал, что должен сделать нечто такое… Но что? Целую зиму он посвятил размышлениям о своем предназначении – и безрезультатно.
И вот – эта женщина. Глаза, как жемчужины: красивые, но непрозрачные. Какая загадка и какие разгадки таятся в них? Леонардо да Винчи мог бы писать с нее Джоконду. Впрочем, мы и так видим портрет: портрет Джудит Карриол. Не саму Джудит Карриол, а ее портрет, написанный Джудит Карриол. Продуманы поза и жест (прикосновение тонких пальцев к запястью собеседника), антураж и красочная гамма (фиолетовый костюм, который так не идет к ее глазам, но так удачно оттеняет лицо и руки, придавая коже изысканный опаловый отсвет, а волосам – космическую черноту).
Когда она коснулась его запястья, его охватило смутное предчувствие. Нет, не плотское возбуждение; скорее духовное. Его пронзила (да, пронзила; он чувствовал боль) догадка: эта женщина знает… Он испугался. И теперь не мог заснуть. Почему эта женщина явилась именно нынешней зимой, когда в душе его наметился разлад, когда он был одинок, как никогда? Без сомнений, это Бог подает ему знак…
Немолода – около сорока; он умел различить истинный возраст людей, несмотря на все их ухищрения. Лучше бы она была моложе. Молодость легче отвергнуть, отпугнуть. Неуверенная в собственных силах, молодость ищет в себе самой причины неприязни. Джудит же не проведешь. А он чувствовал: следует бежать, спасаться. Вернуться в Холломан и там ждать, когда его призовут. Может ли судьба явиться к мужчине в женском обличье?
Мама. Хочу к Маме. Хочу к своим. Почему я не взял с собой Джеймса? Или хотя бы Мэри? Одиночество ужасно. Зачем я так радовался, убегая от их любви и преданности?
Дрема туманила глаза, веки сами собой смыкались. Сон, великий целитель, избавь меня от страданий, верни мне покой! И сон смилостивился. Последнее, о чем он успел подумать: я не дам ей похитить мою душу. Любой ценой надо остаться самим собой.
Утреннее судебное заседание оба проспали. Но встречи избежать не смогли, столкнулись около мотеля: он – возвращаясь с прогулки; она – выходя из дверей гостиницы. И замерли: в ее глазах – блеск молодой энергии; в его – тревога, усталость, старость.
– Мне кажется, – сказала она, – вы кое-что забыли. Вы забыли свое сердце – там, в Холломане.
Она начинала тщательно продуманную ею атаку. Этого он и опасался.
– Я бываю счастлив только там, доктор Карриол.
– Трудно в это поверить после того, что вы говорили вчера. Тот, кого волнуют дела всего мира, вряд ли может обрести покой в Холломане.
– Нет! Мне не нужно ни другого дома, ни другой работы.
Она кивнула. Фиолетовый цвет придавал ей загадочность: царица холодного, ясного утра.
– Наверно, это так. И все же я хочу, чтобы вы отправились со мной в Вашингтон. Сегодня же.
– В Вашингтон?
– Я работаю там, Джошуа. В Департаменте окружающей среды. Руковожу Сектором № 4. Хотя это, вероятно, вам ни о чем не говорит.
– Ни о чем.
– Сектор № 4 – мозговой центр Департамента.
– Значит, вы – большой человек, – сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Так оно и есть. И я очень увлечена своей работой, доктор Кристиан.
Казалось, она даже не заметила, что минуту назад назвала его по имени.
– Слишком увлечена, чтобы принять ваш отказ. Вы ведь хотите отказаться, правда?
– Да.
– Я знаю: вы не женаты, любите одиночество. У вас хорошая клиника, хоть и небольшая; вы – отличный специалист. Я вовсе не пытаюсь лишить вас того, что вы любите. Поверьте. И не собираюсь предлагать вам работу в Вашингтоне, если вас настораживает это.
Глубокий, немного тягучий, спокойный голос – слушая его, доктор Кристиан начал успокаиваться. Страхи минувшей ночи показались ему вздором. Она вовсе не хочет выкрасть его из Холломана!
– Просто я хочу, чтобы вы поехали со мной в Вашингтон и встретились там с одним из моих наиболее уважаемых коллег, Моше Чейзеном. Вы его не знаете да и не слышали о нем – Моше занимается совсем другими, нежели мы с вами, проблемами. Он – аналитик статистических данных, работает в моем Секторе. Изучает особенности миграции. Надо, чтобы вы встретились с Чейзеном, прежде, чем он приступит к новым исследованиям. Понимаете, недавно я поручила ему подумать над тем, как следует реорганизовать переселение граждан. Ваши идеи позволят ему взглянуть на весь круг проблем по-новому. Поедем?
– У меня так много дел в Холломане…
– Но едва ли их нельзя отложить на недельку – иначе вы не выбрались бы в Хатфорд.
– На неделю?
– Всего на неделю.
– Хорошо, доктор Карриол. На неделю согласен. Но – ни минуты больше!
– Благодарю вас! Меня зовут Джудит – я ведь еще не представилась? Пожалуйста, зовите меня по имени. Да и я предпочла бы звать вас – Джошуа.
Они вернулись в мотель.
– Но сначала я должен заехать домой, – сказал он, желая поиграть на ее нервах и, может быть, заставить отступиться от затеи.
– Пожалуйста! Кстати, могу отправиться с вами вместе, – она взяла его под руку. – А потом сядем на ночной поезд до Вашингтона. Ведь Холломан – как раз на той ветке.
– Я не заказывал билет, мест может и не оказаться.
Она рассмеялась:
– Ну, что вы! Для меня билеты всегда найдутся.
Выхода не оставалось, пришлось согласиться.
В автобусе на Холломан доктор Карриол не отрываясь смотрела в окно, скрывая бурную радость победительницы, а доктор Кристиан размышлял о том, что заставило его поддаться на уговоры.
Он терпеть не мог отлучаться из клиники, хотя ничто не требовало его постоянного присутствия там. Она подловила его: почему нельзя смотаться в Вашингтон, если можно выехать на суд в Хатфорд? Не мог же он признаться, что суд над Маркусом – при всей драматичности – был для него чем-то вроде небольших каникул. А вот поездка в столицу, да еще с какими-то научными беседами, никак не похожа на пикничок. Теперь поздно менять решение, она уже не отступиться. Его не покидало ощущение, что эта женщина манипулирует им. Предчувствия никогда не обманывали его: нет, надо во что бы то ни стало избежать поездки в Вашингтон.
Ждать автобуса, чтобы доехать до Оук-стрит, она не захотела, предпочла идти пешком. Но отдать ему свою сумку отказалась:
– Я всегда путешествую налегке. Чтобы не торчать потом в ожидании джентльмена, который поможет даме: напрасная трата времени!
У самого дома он снова заколебался: вечный страх холостяка перед любопытством, с каким Мама встретит гостью. Поэтому привел Карриол в 1045-й, оставил вещи, свои и ее, на черной лестнице, осторожно приоткрыл дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37