И до сих пор между ними не возникало непреодолимых разногласий.
Но теперь оба оказались бессильны.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь здесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.
— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния он ударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.
— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.
Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их — Бандиты сирот не убивают.
Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не повсеместно. В Китае оно не действует.
— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучиться со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции, когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой в Китай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тоже мое решение. Значит, такая у меня судьба… — На минуту Одри отвернулась. — Я только мечтаю об одном.
— она уже не сдерживала рыданий, — ..мечтаю, чтобы наши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. — Она обратила к Чарльзу полные слез глаза. — Тебе придется оставить меня здесь, Чарли. Ради детей. — И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:
— Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой и мой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?
— Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустил тебя от себя, — сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Он вдруг озабоченно спросил:
— А что, есть такая вероятность?
После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научилась вычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться от близости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас, когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?
— Нет. — Она покачала головой. — Вряд ли. Но ты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне, если бы я их бросила?
Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока. И хорошо, что не понимала.
— Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены или проданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их и поэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.
Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачала голодной, не допуская такой мысли.
— Я не могу обречь детей на гибель.
— А я не могу здесь дольше оставаться. Что будем делать?
— Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как было запланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поеду домой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда я доберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости в Сан-Франциско.
— Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но, черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? — Он содрогнулся от этой невыносимой мысли.
— Ничего со мной не случится. Все а руках Божьих. — " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такие слова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только от Шона, а Шон…
— Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.
— Надо полагаться, — спокойно ответила Одри. — Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должны приехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.
— Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично. Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я же тебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.
— Ничего не поделаешь, Чарли. — Глаза ее снова наполнились слезами. Она устала препираться с ним. — Иначе поступить я не могу.
И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.
— Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста, любимая, опомнись, поедем со мной.
— Не могу.
Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и он прочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.
— Это твое окончательное решение? — со вздохом спросил Чарли. Сердце у него горестно сжалось.
Да, она решила. Разубедить ее невозможно. Она остается.
Последнюю ночь, что они провели вместе, ни ему, ни ей не дано будет забыть никогда. Одри тихонько задвинула дверь стулом, и до самого утра они в холоде ночи предавались любви, а под конец уже просто лежали, крепко обнявшись, и оба плакали.
Он так не хотел с ней расставаться, и она так не хотела отпускать его одного! Но каждый должен был исполнить свой долг.
Утром, оставив за старшую Лин Вей, она отправилась провожать Чарльза на вокзал. Они стояли на перроне бок о бок, в купленных в Пекине странных одеждах, и когда поезд, с одышкой попыхивая, втянулся под крышу вокзала и встал, Чарльз в последний раз обратил к ней взгляд, полный слез, не в силах выговорить ни слова.
— Я люблю тебя, Чарли, и всегда буду любить, — сквозь плач с трудом выговорила она. — До скорой встречи.
Но даже на ее собственный слух это прозвучало как пустые слова.
— Поклонись от меня Вайолет и Джеймсу.
Он не смог ответить, у него стоял комок в горле. Он просто обхватил ее и не отпускал до самой последней минуты, когда уже послышался певучий голос дежурного по вокзалу, слова которого были им непонятны, но смысл совершенно ясен. Чарльз вскочил на подножку, вагон покатился, а она только видела, что он стоит, держась за поручень, и протягивает к ней руку. Как бы он хотел втянуть Одри на подножку и увезти с собой! Но Одри не Сдвинулась с места, она не утирала слез, градом катившихся по ее лицу, только махала ему, и он тоже на прощание махал ей свободной рукой, и по его лицу тоже текли слезы.
Глава 15
В Харбине с каждым днем становилось все холоднее, уже нельзя было оставить снаружи ни воду, ни молоко — все сразу замерзало. Для любых домашних нужд и воду, и молоко приходилось оттаивать. Дети почти не выходили из дому, и Одри, казалось, никогда не испытывала такого холода. Ноябрь уступил место декабрю, а монахини все не появлялись. Чарли оказался прав. Здешняя жизнь была совсем не то что привычная для Одри упорядоченная жизнь в Штатах. Ничего не происходило вовремя, по заранее задуманному плану.
Все это время Лин Вей носила широкую просторную одежду, но в один прекрасный день Одри вдруг заметила, что живот ее главной помощницы стал округляться. В середине декабря Лин Вей, со слезами на глазах, понурив от стыда голову, призналась Одри, что «ложилась с японским солдатом». Она просила Одри не говорить сестре, хотя долго ее секрет сохранить было уже невозможно. По словам Лин Вей, это произошло не то в июне, не то в мае, и, следовательно, родов можно было ожидать в феврале или марте. Одри, прикинув сроки, глубоко вздохнула. Хорошо бы к этому времени уже приехали монахини, а она была бы на пути к дому. За эти два месяца Одри написала пять или шесть писем Чарльзу и одно длинное, красочное повествование о своих приключениях деду, где просила у него прощения за такое долгое отсутствие, обещала, что это никогда больше не повторится, и благодарила за то, что он ее все-таки отпустил.
Но, давая обещание не уезжать больше из дому, Одри думала о Чарльзе и гадала, когда же они снова окажутся вместе. Она ни на минуту не раскаивалась в том, что между ними установились такие близкие отношения. Он для нее единственный. Никого другого она любить не могла бы и никогда не полюбит. В глубине души она твердо верила, что они в конце концов окажутся вместе, какие бы ни возникали трудности и препятствия к этому.
Одри думала о Чарльзе, и сердце ее пело, на губах начинала играть улыбка. Она по-прежнему носила, не снимая с пальца, его кольцо.
Потом в один прекрасный день Одри вдруг спохватилась, что скоро Рождество. В сочельник она пела детям рождественские песни, а они сидели вокруг и удивленно таращили на нее раскосые глазки. Только Лин Вей и Синь Ю знали «Тихую ночь», но пели все по-французски. Правда, малышам было безразлично, на каком языке поют старшие, они восторженно слушали. В тот вечер Одри, укладывая малышей спать, особенно нежно укрывала их одеяльцами и каждого, прощаясь, наградила материнским поцелуем. Трое из них последние недели сильно кашляли, и Одри очень беспокоилась за них, ведь у нее не было никаких лекарств, а в доме стоял холод. Она взяла на ночь двоих к себе в постель, они беспрестанно кашляли у нее под боком, но она старалась согреть их теплом своего тела, и к утру одному из них стало заметно лучше. Зато другой проснулся совсем вялый, с покрасневшими глазами. Когда Лин Вей с ним заговорила, он никак не отозвался. Лин Вей со всех ног бросилась к Одри:
— Я думаю… Ши Ва очень плохо. Нужен врач, да?
— Да, да.
Малыш лежал совсем бледный, без кровинки в лице и ловил ртом воздух. Она позвала его по имени — он даже не услышал.
Прикладывая к его лобику полотенце со снегом, Одри ждала, когда вернется Синь Ю с врачом.
Посылать Лин Вей она не решилась — та ведь могла упасть, а в ее положении это было нежелательно.
Ей показалось, что прошли часы, прежде чем возвратилась Синь Ю. С ней пришел маленький длиннобородый старичок в странной высокой шапке. Он говорил на диалекте, совершенно не знакомом Одри, а обе старшие девочки, Синь Ю и Лин Вей, не смел поднять на него глава, они только кивали, слушая, а когда он ушел, в ответ на расспросы Одри заплакали.
— Он говорит… Ши Ва не доживет до утра.
Одри и сама это видела. А еще называется врач! Она надела свою стеганую куртку и меховые боты и вышла на холод с твердым намерением разыскать лучшего в городе русского врача. В конце концов она нашла его дом, но там Сказали, что доктор уехал. Ведь сегодня праздник Рождества, напомнила ей прислуга. Одри умоляла эту женщину передать доктору, когда он возвратится, что его очень просят немедленно приехать к больному в сиротский приют. Передала та или нет, но доктор так и не приехал. В то время в Харбине до умирающего китайского ребенка не было дела никому, кроме родителей, да еще в данном случае — кроме Лин Вей, Синь Ю, Одри и тех детишек, которые доросли уже до того, чтобы понимать, что происходит, когда ночью маленький Ши Ва умирал у Одри на руках и она плакала над ним, как над своим сыном.
В последующие две недели умерло еще четверо детей — от крупа, как считала Одри. Она была бессильна помочь им. Просто с ума сойти! Даже сделать ингаляцию горячим паром, чтобы размягчить душившую больных пленку в горле, и то не было возможности.
Теперь в приюте оставалось только шестнадцать детей, включая Синь Ю и Лин Вей, то есть на самом деле четырнадцать, так как две старшие девочки были скорее помощницы, чем подопечные. У всех было тяжело на душе из-за смерти двух мальчиков и трех девочек, не доживших и до пяти лет. А самому младшему едва исполнился годик, и, держа умирающего малютку на руках, Одри возроптала на Бога. Она поневоле задумалась о том, какая судьба ожидает ребенка Лин Вей, когда ему настанет срок появиться на свет. Что ей, Одри, делать с полукитайским, полуяпонским младенцем? И вообще, как надо поступать с новорожденным? Их тут нередко продают за какой-нибудь мет шок муки. Лин Вей и сама еще почти ребенок, а на вид так ей, пожалуй, можно дать лет девять-десять. Худенькая, слабая, с узкими бедрами, маленькими изящными ручками и милой, приветливой улыбкой. Она рассказала Одри, что познакомилась с отцом ребенка весной, они встречались в церкви, и он часто приходил к ней в приют. Монахиням он понравился. Приносил детям цыплят, даже коза, которая у них есть сейчас, — это его подарок. Ему было девятнадцать лет, и Лин Вей знала, что он по-настоящему ее любит. А потом, в июле, его куда-то перевели.
Она тогда еще не предполагала, что у нее будет ребенок. Где он теперь, она не знает, никаких известий от него не получала.
Совсем как Одри, которая тоже ничего не получала от Чарльза с тех пор, как рассталась с ним в октябре. А ведь прошло уже несколько месяцев, как ни долго идет сюда почта, все-таки хоть одно письмо могло бы, кажется, прийти От деда она несколько дней назад все-таки получила письмо. Он ругал ее за такую эскападу, метал громы и молнии, и если не высказался в том смысле, что домой она может больше не возвращаться, то лишь из опасения, как бы она не поймала его на слове. Читая его гневные строки, Одри так и слышала срывающийся от негодования старческий голос и словно воочию видела, как дрожит водящая пером рука. Она не сомневалась, что эта дрожь, заметная на письме, — от ярости, а не от нездоровья, дед так бушевал, что ей было даже смешно Знакомые ругательства и проклятия были как привет из дома Она села и написала деду длинное покаянное письмо, обещая вернуться скоро, очень скоро, как только приедут монахини, чье прибытие ожидается теперь со дня на день. Она никогда не испытывала таких холодов, как в ту маньчжурскую зиму. Лин Вей она вообще не выпускала из дому, боясь, что холод может вредно сказаться на младенце. Тайна ее положения сама собой раскрылась — большой живот уже невозможно стало скрывать. Младшая сестра, недоуменно таращась на Лин Вей, стала задавать вопросы. И Лин Вей объяснила, что младенец — дар от Бога, как маленький Иисус, о котором рассказывали монахини. На Синь Ю это произвело сильное впечатление. А Лин Вей украдкой спросила у Одри, очень ли это дурно с ее стороны так ответить сестренке? Одри улыбнулась:
— Когда она подрастет, такой ответ ее уже не удовлетворит. Но пока что он, по-моему, годится.
Они обменялись понимающими взглядами, и Одри ощутила легкую зависть.
Глава 16
Письмо, которое Одри отправила на Рождество, Чарльз получил через четыре недели. Он прочитал его, сидя поздно вечером в Лондоне у себя в гостиной. В камине потрескивали горящие поленья, под рукой стояла рюмка с коньяком, и он снова и снова перечитывал грустный рассказ о смерти маленького Ши Ва, сообщение о беременности Лин Вей и дальше слова Одри: «Как бы я хотела, любимый, чтобы это был наш с тобой ребенок… Мне очень жаль, что мы были так осторожны». На свой лад он вполне разделял эти чувства. Он тысячу раз упрекал себя за все: что покинул ее одну в Харбине, не заставил поехать с ним вместе домой, не женился на ней… что оставил ее под властью японцев… оставил ее… оставил… С тех пор он не знал ни минуты покоя. И в конце концов рассказал все Джеймсу. Тот был потрясен.
— И знаешь, что удивительно?.. Ведь Вайолет так и считала тогда летом, что между вами что-то серьезное, а я ей говорил:
«Ты с ума сошла». Моя жена иногда поражает меня, — с улыбкой продолжал Джеймс. — Она почти всегда оказывается права.
Но только ты лучше ей этого не передавай, ., а то с ней никакого сладу не будет.
Чарльз тоже постарался улыбнуться в ответ. Мысль о проницательности леди Вайолет не казалась ему такой забавной.
— Ну и болван же я был, что уехал без нее, — продолжал он убиваться. — Мало ли что там с ней могло случиться! Страшно подумать. Перед отъездом из Шанхая я это уже отчетливо понял. Нет, я был просто не в своем уме.
— У тебя есть свое дело в жизни, Чарльз. — Джеймс был сердечным человеком и всегда умел посочувствовать собеседнику, тем более сейчас, когда они с Чарльзом уютно попивали портвейн у него в клубе, устроившись в тихом углу. — Разве ты можешь позволить себе забраться на целый год в недра Маньчжурии, чтобы ходить за сиротками? Но, признаюсь, Одри меня удивила. Мне казалось, что и она не из таких. Если бы ты мне сказал, что она задержалась для того, чтобы сделать еще серию фотографий, я бы легко поверил. Но ради этого… — Он развел руками и улыбнулся старому приятелю. — С ее стороны это очень благородно — взять на себя ответственность за детишек, разве нет?
— С ее стороны это очень глупо, — хмуро возразил Чарли.
Вайолет, когда вечером муж пересказал ей эту историю, отозвалась о поступке Чарльза не менее резко.
— Что-о? — переспросила она, чуть не сорвавшись на крик.
Джеймс удивленно вздернул брови. — Что он сделал? Бросил ее в оккупированной Маньчжурии? Он что, не в своем уме?
— Но, дорогая, она же, в конце концов, взрослый человек.
И вправе самостоятельно распоряжаться собою. Она вполне сознательно приняла решение.
— Тогда как же он мог уехать? Это ведь он ее туда завез.
Ему следовало задержаться и вернуться вместе с ней.
— Поездка в Харбин — ее затея. А потом она решительно отказалась уехать и оставить детей.
— Еще бы, — сказала Вайолет. Она вполне одобряла поступок Одри. И даже восхищалась ею.
— Он не мог нарушить контракт и пренебречь своими обязательствами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Но теперь оба оказались бессильны.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь здесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.
— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния он ударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.
— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.
Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их — Бандиты сирот не убивают.
Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не повсеместно. В Китае оно не действует.
— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучиться со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции, когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой в Китай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тоже мое решение. Значит, такая у меня судьба… — На минуту Одри отвернулась. — Я только мечтаю об одном.
— она уже не сдерживала рыданий, — ..мечтаю, чтобы наши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. — Она обратила к Чарльзу полные слез глаза. — Тебе придется оставить меня здесь, Чарли. Ради детей. — И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:
— Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой и мой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?
— Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустил тебя от себя, — сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Он вдруг озабоченно спросил:
— А что, есть такая вероятность?
После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научилась вычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться от близости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас, когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?
— Нет. — Она покачала головой. — Вряд ли. Но ты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне, если бы я их бросила?
Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока. И хорошо, что не понимала.
— Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены или проданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их и поэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.
Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачала голодной, не допуская такой мысли.
— Я не могу обречь детей на гибель.
— А я не могу здесь дольше оставаться. Что будем делать?
— Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как было запланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поеду домой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда я доберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости в Сан-Франциско.
— Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но, черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? — Он содрогнулся от этой невыносимой мысли.
— Ничего со мной не случится. Все а руках Божьих. — " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такие слова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только от Шона, а Шон…
— Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.
— Надо полагаться, — спокойно ответила Одри. — Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должны приехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.
— Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично. Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я же тебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.
— Ничего не поделаешь, Чарли. — Глаза ее снова наполнились слезами. Она устала препираться с ним. — Иначе поступить я не могу.
И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.
— Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста, любимая, опомнись, поедем со мной.
— Не могу.
Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и он прочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.
— Это твое окончательное решение? — со вздохом спросил Чарли. Сердце у него горестно сжалось.
Да, она решила. Разубедить ее невозможно. Она остается.
Последнюю ночь, что они провели вместе, ни ему, ни ей не дано будет забыть никогда. Одри тихонько задвинула дверь стулом, и до самого утра они в холоде ночи предавались любви, а под конец уже просто лежали, крепко обнявшись, и оба плакали.
Он так не хотел с ней расставаться, и она так не хотела отпускать его одного! Но каждый должен был исполнить свой долг.
Утром, оставив за старшую Лин Вей, она отправилась провожать Чарльза на вокзал. Они стояли на перроне бок о бок, в купленных в Пекине странных одеждах, и когда поезд, с одышкой попыхивая, втянулся под крышу вокзала и встал, Чарльз в последний раз обратил к ней взгляд, полный слез, не в силах выговорить ни слова.
— Я люблю тебя, Чарли, и всегда буду любить, — сквозь плач с трудом выговорила она. — До скорой встречи.
Но даже на ее собственный слух это прозвучало как пустые слова.
— Поклонись от меня Вайолет и Джеймсу.
Он не смог ответить, у него стоял комок в горле. Он просто обхватил ее и не отпускал до самой последней минуты, когда уже послышался певучий голос дежурного по вокзалу, слова которого были им непонятны, но смысл совершенно ясен. Чарльз вскочил на подножку, вагон покатился, а она только видела, что он стоит, держась за поручень, и протягивает к ней руку. Как бы он хотел втянуть Одри на подножку и увезти с собой! Но Одри не Сдвинулась с места, она не утирала слез, градом катившихся по ее лицу, только махала ему, и он тоже на прощание махал ей свободной рукой, и по его лицу тоже текли слезы.
Глава 15
В Харбине с каждым днем становилось все холоднее, уже нельзя было оставить снаружи ни воду, ни молоко — все сразу замерзало. Для любых домашних нужд и воду, и молоко приходилось оттаивать. Дети почти не выходили из дому, и Одри, казалось, никогда не испытывала такого холода. Ноябрь уступил место декабрю, а монахини все не появлялись. Чарли оказался прав. Здешняя жизнь была совсем не то что привычная для Одри упорядоченная жизнь в Штатах. Ничего не происходило вовремя, по заранее задуманному плану.
Все это время Лин Вей носила широкую просторную одежду, но в один прекрасный день Одри вдруг заметила, что живот ее главной помощницы стал округляться. В середине декабря Лин Вей, со слезами на глазах, понурив от стыда голову, призналась Одри, что «ложилась с японским солдатом». Она просила Одри не говорить сестре, хотя долго ее секрет сохранить было уже невозможно. По словам Лин Вей, это произошло не то в июне, не то в мае, и, следовательно, родов можно было ожидать в феврале или марте. Одри, прикинув сроки, глубоко вздохнула. Хорошо бы к этому времени уже приехали монахини, а она была бы на пути к дому. За эти два месяца Одри написала пять или шесть писем Чарльзу и одно длинное, красочное повествование о своих приключениях деду, где просила у него прощения за такое долгое отсутствие, обещала, что это никогда больше не повторится, и благодарила за то, что он ее все-таки отпустил.
Но, давая обещание не уезжать больше из дому, Одри думала о Чарльзе и гадала, когда же они снова окажутся вместе. Она ни на минуту не раскаивалась в том, что между ними установились такие близкие отношения. Он для нее единственный. Никого другого она любить не могла бы и никогда не полюбит. В глубине души она твердо верила, что они в конце концов окажутся вместе, какие бы ни возникали трудности и препятствия к этому.
Одри думала о Чарльзе, и сердце ее пело, на губах начинала играть улыбка. Она по-прежнему носила, не снимая с пальца, его кольцо.
Потом в один прекрасный день Одри вдруг спохватилась, что скоро Рождество. В сочельник она пела детям рождественские песни, а они сидели вокруг и удивленно таращили на нее раскосые глазки. Только Лин Вей и Синь Ю знали «Тихую ночь», но пели все по-французски. Правда, малышам было безразлично, на каком языке поют старшие, они восторженно слушали. В тот вечер Одри, укладывая малышей спать, особенно нежно укрывала их одеяльцами и каждого, прощаясь, наградила материнским поцелуем. Трое из них последние недели сильно кашляли, и Одри очень беспокоилась за них, ведь у нее не было никаких лекарств, а в доме стоял холод. Она взяла на ночь двоих к себе в постель, они беспрестанно кашляли у нее под боком, но она старалась согреть их теплом своего тела, и к утру одному из них стало заметно лучше. Зато другой проснулся совсем вялый, с покрасневшими глазами. Когда Лин Вей с ним заговорила, он никак не отозвался. Лин Вей со всех ног бросилась к Одри:
— Я думаю… Ши Ва очень плохо. Нужен врач, да?
— Да, да.
Малыш лежал совсем бледный, без кровинки в лице и ловил ртом воздух. Она позвала его по имени — он даже не услышал.
Прикладывая к его лобику полотенце со снегом, Одри ждала, когда вернется Синь Ю с врачом.
Посылать Лин Вей она не решилась — та ведь могла упасть, а в ее положении это было нежелательно.
Ей показалось, что прошли часы, прежде чем возвратилась Синь Ю. С ней пришел маленький длиннобородый старичок в странной высокой шапке. Он говорил на диалекте, совершенно не знакомом Одри, а обе старшие девочки, Синь Ю и Лин Вей, не смел поднять на него глава, они только кивали, слушая, а когда он ушел, в ответ на расспросы Одри заплакали.
— Он говорит… Ши Ва не доживет до утра.
Одри и сама это видела. А еще называется врач! Она надела свою стеганую куртку и меховые боты и вышла на холод с твердым намерением разыскать лучшего в городе русского врача. В конце концов она нашла его дом, но там Сказали, что доктор уехал. Ведь сегодня праздник Рождества, напомнила ей прислуга. Одри умоляла эту женщину передать доктору, когда он возвратится, что его очень просят немедленно приехать к больному в сиротский приют. Передала та или нет, но доктор так и не приехал. В то время в Харбине до умирающего китайского ребенка не было дела никому, кроме родителей, да еще в данном случае — кроме Лин Вей, Синь Ю, Одри и тех детишек, которые доросли уже до того, чтобы понимать, что происходит, когда ночью маленький Ши Ва умирал у Одри на руках и она плакала над ним, как над своим сыном.
В последующие две недели умерло еще четверо детей — от крупа, как считала Одри. Она была бессильна помочь им. Просто с ума сойти! Даже сделать ингаляцию горячим паром, чтобы размягчить душившую больных пленку в горле, и то не было возможности.
Теперь в приюте оставалось только шестнадцать детей, включая Синь Ю и Лин Вей, то есть на самом деле четырнадцать, так как две старшие девочки были скорее помощницы, чем подопечные. У всех было тяжело на душе из-за смерти двух мальчиков и трех девочек, не доживших и до пяти лет. А самому младшему едва исполнился годик, и, держа умирающего малютку на руках, Одри возроптала на Бога. Она поневоле задумалась о том, какая судьба ожидает ребенка Лин Вей, когда ему настанет срок появиться на свет. Что ей, Одри, делать с полукитайским, полуяпонским младенцем? И вообще, как надо поступать с новорожденным? Их тут нередко продают за какой-нибудь мет шок муки. Лин Вей и сама еще почти ребенок, а на вид так ей, пожалуй, можно дать лет девять-десять. Худенькая, слабая, с узкими бедрами, маленькими изящными ручками и милой, приветливой улыбкой. Она рассказала Одри, что познакомилась с отцом ребенка весной, они встречались в церкви, и он часто приходил к ней в приют. Монахиням он понравился. Приносил детям цыплят, даже коза, которая у них есть сейчас, — это его подарок. Ему было девятнадцать лет, и Лин Вей знала, что он по-настоящему ее любит. А потом, в июле, его куда-то перевели.
Она тогда еще не предполагала, что у нее будет ребенок. Где он теперь, она не знает, никаких известий от него не получала.
Совсем как Одри, которая тоже ничего не получала от Чарльза с тех пор, как рассталась с ним в октябре. А ведь прошло уже несколько месяцев, как ни долго идет сюда почта, все-таки хоть одно письмо могло бы, кажется, прийти От деда она несколько дней назад все-таки получила письмо. Он ругал ее за такую эскападу, метал громы и молнии, и если не высказался в том смысле, что домой она может больше не возвращаться, то лишь из опасения, как бы она не поймала его на слове. Читая его гневные строки, Одри так и слышала срывающийся от негодования старческий голос и словно воочию видела, как дрожит водящая пером рука. Она не сомневалась, что эта дрожь, заметная на письме, — от ярости, а не от нездоровья, дед так бушевал, что ей было даже смешно Знакомые ругательства и проклятия были как привет из дома Она села и написала деду длинное покаянное письмо, обещая вернуться скоро, очень скоро, как только приедут монахини, чье прибытие ожидается теперь со дня на день. Она никогда не испытывала таких холодов, как в ту маньчжурскую зиму. Лин Вей она вообще не выпускала из дому, боясь, что холод может вредно сказаться на младенце. Тайна ее положения сама собой раскрылась — большой живот уже невозможно стало скрывать. Младшая сестра, недоуменно таращась на Лин Вей, стала задавать вопросы. И Лин Вей объяснила, что младенец — дар от Бога, как маленький Иисус, о котором рассказывали монахини. На Синь Ю это произвело сильное впечатление. А Лин Вей украдкой спросила у Одри, очень ли это дурно с ее стороны так ответить сестренке? Одри улыбнулась:
— Когда она подрастет, такой ответ ее уже не удовлетворит. Но пока что он, по-моему, годится.
Они обменялись понимающими взглядами, и Одри ощутила легкую зависть.
Глава 16
Письмо, которое Одри отправила на Рождество, Чарльз получил через четыре недели. Он прочитал его, сидя поздно вечером в Лондоне у себя в гостиной. В камине потрескивали горящие поленья, под рукой стояла рюмка с коньяком, и он снова и снова перечитывал грустный рассказ о смерти маленького Ши Ва, сообщение о беременности Лин Вей и дальше слова Одри: «Как бы я хотела, любимый, чтобы это был наш с тобой ребенок… Мне очень жаль, что мы были так осторожны». На свой лад он вполне разделял эти чувства. Он тысячу раз упрекал себя за все: что покинул ее одну в Харбине, не заставил поехать с ним вместе домой, не женился на ней… что оставил ее под властью японцев… оставил ее… оставил… С тех пор он не знал ни минуты покоя. И в конце концов рассказал все Джеймсу. Тот был потрясен.
— И знаешь, что удивительно?.. Ведь Вайолет так и считала тогда летом, что между вами что-то серьезное, а я ей говорил:
«Ты с ума сошла». Моя жена иногда поражает меня, — с улыбкой продолжал Джеймс. — Она почти всегда оказывается права.
Но только ты лучше ей этого не передавай, ., а то с ней никакого сладу не будет.
Чарльз тоже постарался улыбнуться в ответ. Мысль о проницательности леди Вайолет не казалась ему такой забавной.
— Ну и болван же я был, что уехал без нее, — продолжал он убиваться. — Мало ли что там с ней могло случиться! Страшно подумать. Перед отъездом из Шанхая я это уже отчетливо понял. Нет, я был просто не в своем уме.
— У тебя есть свое дело в жизни, Чарльз. — Джеймс был сердечным человеком и всегда умел посочувствовать собеседнику, тем более сейчас, когда они с Чарльзом уютно попивали портвейн у него в клубе, устроившись в тихом углу. — Разве ты можешь позволить себе забраться на целый год в недра Маньчжурии, чтобы ходить за сиротками? Но, признаюсь, Одри меня удивила. Мне казалось, что и она не из таких. Если бы ты мне сказал, что она задержалась для того, чтобы сделать еще серию фотографий, я бы легко поверил. Но ради этого… — Он развел руками и улыбнулся старому приятелю. — С ее стороны это очень благородно — взять на себя ответственность за детишек, разве нет?
— С ее стороны это очень глупо, — хмуро возразил Чарли.
Вайолет, когда вечером муж пересказал ей эту историю, отозвалась о поступке Чарльза не менее резко.
— Что-о? — переспросила она, чуть не сорвавшись на крик.
Джеймс удивленно вздернул брови. — Что он сделал? Бросил ее в оккупированной Маньчжурии? Он что, не в своем уме?
— Но, дорогая, она же, в конце концов, взрослый человек.
И вправе самостоятельно распоряжаться собою. Она вполне сознательно приняла решение.
— Тогда как же он мог уехать? Это ведь он ее туда завез.
Ему следовало задержаться и вернуться вместе с ней.
— Поездка в Харбин — ее затея. А потом она решительно отказалась уехать и оставить детей.
— Еще бы, — сказала Вайолет. Она вполне одобряла поступок Одри. И даже восхищалась ею.
— Он не мог нарушить контракт и пренебречь своими обязательствами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37