И все же самой привлекательной чертой противоречивого, сложного характера Сэнтина была для Жанны его жажда знаний. Стремление познавать новое носило у него характер навязчивой идеи. Стоило чему-то затронуть его никогда не засыпающее любопытство, и Сэнтин не знал ни сна ни отдыха до тех пор, пока не выяснял вопрос до конца. Не без удивления Жанна обнаружила, что он разбирается в искусстве и политике гораздо лучше, чем она, а в истории средневековья он был почти профессионалом, и ему доставляло огромное удовольствие щегольнуть перед Жанной каким-нибудь неизвестным ей фактом, когда они начинали спорить об этом историческом периоде, к которому она также была неравнодушна.
Жанна узнала также, что Сэнтин не получил почти никакого образования. Закончив в шестнадцать лет обычную муниципальную школу, он начал работать разнорабочим на стройке, так что все свои знания он добыл самостоятельно, настойчивым и упорным трудом. И при этом, несмотря на кажущуюся внешнюю грубоватость и неотесанность, он был одним из самых образованных людей, которых Жанна когда-либо встречала в своей жизни.
Все это не мешало им быть совершенно разными людьми, и Жанна только удивлялась тем достаточно близким отношениям и пониманию, которое установилось между ними за прошедшую неделю. Ее безмятежное спокойствие и полное отсутствие агрессивной напористости, которая была едва ли не самой яркой чертой Сэнтина, странным образом действовали на него умиротворяюще. И наоборот, кипучая энергия Сэнтина положительно влияла на обычно спокойный характер Жанны и бодрила ее, так что, если бы не едва заметное напряжение, вызванное, несомненно, подавляемым сексуальным желанием, они, наверное, могли бы стать добрыми друзьями.
Но легкая напряженность между ними продолжала существовать — отрицать это было бы бессмысленно. Время от времени Жанна ловила устремленные на нее осторожные взгляды Сэнтина, и с развитием их отношений эта настороженность только усиливалась. Он так старательно избегал прикасаться к ней, что Жанне, порой, становилось смешно, хотя она была не менее осторожна. Одного опыта физической близости — вернее, попытки физической близости, которая едва не опалила ей душу, — было вполне достаточно, чтобы Жанна поняла, что шутить с этим не стоит. Поэтому она тоже стремилась вести себя так, чтобы не спровоцировать нечто подобное. Вместе с тем в ней росло и крепло подозрение, что в тот вечер в беседке какая-то часть ее души перешла от нее к Сэнтину, и теперь всегда будет принадлежать ему. Это обстоятельство, как ничто, угрожало ее независимости, ее внутренней целостности, и Жанна вовсе не стремилась к повторению эксперимента.
Теперь ей было ясно, что она недооценила силу собственнических инстинктов Сэнтина. За прошедшую неделю он не сделал ни одного шага, который указывал бы на то, что он собирается воспользоваться своими правами на нее, однако с каждым днем Жанне становилось все яснее, что он считает ее своей исключительной собственностью. Сэнтин ревновал ее даже к Доусону и Стокли, особенно если случайно заставал ее в тот момент, когда она невинно перешучивалась с кем-либо из них. В этих случаях он давал им понять, насколько он недоволен, а впоследствии прилагал все усилия, чтобы ничего подобного не повторилось, так что Жанна почти перестала встречаться с секретарем и дворецким.
Но даже если Жанна не давала ему повода для ревности, Сэнтин порой смотрел на нее с такой неприкрытой властностью, что она испытывала приступы самой настоящей клаустрофобии. Время от времени он принимался задавать ей самые интимные вопросы, и Жанна только крепче сжимала зубы, чтобы не сказать язвительных и резких слов, способных нарушить сложившееся между ними хрупкое равновесие. Единственным, что более или менее выручало ее в подобных ситуациях, была уклончивая вежливость, с которой она отвечала на все его провокации, однако сохранять при этом спокойствие было невыносимо трудно. Сэнтин, похоже, был уверен, что с тех пор, как Жанна окончила школу, она вела самый распущенный образ жизни, и его интерес к ее сексуальному опыту с трудом втискивался в рамки приличий. В его представлениях Жанна была просто заядлой нимфоманкой, переспавшей со всеми мужчинами, которые только встречались на ее недолгом жизненном пути. Не раз Жанна с возмущением думала о том, что, даже если бы все подвиги на любовном поприще, которые он ей приписывал, имели место в действительности, это было бы ее личным делом. Сэнтин, однако, вовсе так не считал и продолжал требовать от нее подробного описания всех любовных интрижек и кратковременных романов, которые, как он считал, завязывались у нее с университетскими преподавателями, с работниками на ферме, а то и с водителями грузовиков, которые подвозили ее по дороге из заповедника в Оклахому и обратно. В ответ Жанна пыталась шутить или просто отмалчивалась, когда у нее не хватало сил терпеть его каверзные вопросы, однако ее молчание только подливало масла в огонь его ревнивого интереса.
Тем не менее Жанна не сдавалась, продолжая упорно отстаивать свое право на частную жизнь. Через два месяца, рассуждала она, они с Сэнтином расстанутся и скорее всего никогда больше не встретятся. С ее стороны было просто неразумно давать ему повод считать, будто она ответит на любые, самые интимные вопросы просто для того, чтобы он мог удовлетворить свое любопытство. Может быть, она повела бы себя иначе, если бы сам Сэнтин придерживался более целомудренного образа жизни, думала Жанна в свое оправдание, однако Дайана Симмонс пока что никуда не исчезла — ни из замка, ни из жизни Сэнтина.
К присутствию Жанны — как и к интересу, который проявлял к ней Сэнтин, — Дайана относилась с равнодушным спокойствием. Сэнтин же продолжал третировать свою любовницу с прежним нетерпеливым раздражением, и это странным образом успокаивало натянутые нервы Жанны, хотя она знала, что это не мешает ему каждую ночь уединяться с Дайаной в спальне. Благодушное самодовольство последней делало ее практически неуязвимой для едких комментариев Сэнтина, а тело у нее и впрямь было роскошное, так что Жанна иногда — впрочем, не без чувства стыда — думала о том, что, пока Дайана удовлетворяет Сэнтина в сексуальном плане, сама она остается в относительной безопасности.
Впрочем, разве не этого она хотела?
К концу недели придирчивое и мрачное настроение стало посещать Сэнтина все чаще. По вечерам Жанна уже не знала, куда ей спрятаться от пронзительного взгляда его черных глаз и острого как бритва языка. В один из таких дней Сэнтин буквально превзошел самого себя. Его сарказм был таким убийственно-едким, что он дошел даже до Дайаны, и она поспешно ретировалась в свою комнату. Пэту Доусону повезло в этом смысле гораздо меньше. Ему пришлось выслушать немало язвительных и резких замечаний по поводу некоей крупной сделки, которую он, по мнению Сэнтина, сорвал еще в процессе подготовки. Пэт смиренно молчал и только изредка вытирал со лба проступившую испарину. Расправа могла продолжаться сколь угодно долго, но Сэнтина, к счастью, отвлек срочный телефонный звонок из одного европейского филиала его фирмы. Он взял трубку, а Доусон не преминул воспользоваться этой возможностью, чтобы выскочить в коридор и слегка перевести дух.
Когда он вернулся в библиотеку, его лицо не выражало ничего, кроме облегчения. Опасливо косясь на Сэнтина, который все еще сидел за рабочим столом, прижимая к уху трубку телефона, Пэт повернулся к Жанне.
— Этот звонок спас меня, честное слово! — с чувством сказал он. — Иначе шеф зажарил бы меня на медленном огне, и уже сегодня меня бы подали на ужин в качестве главного блюда. В соусе из белого вина.
— Это была серьезная ошибка? — сочувственно спросила Жанна, глядя в раскрасневшееся лицо секретаря. За прошедшую неделю они успели подружиться, а легкий, незатейливый юмор Пэта служил ей эффективным противоядием против мрачной язвительности Сэнтина.
Доусон пожал плечами.
— Я допускал и более серьезные промахи, но в прошлые разы шеф пребывал не в таком поганом настроении. В последнее время он стал раздражительным, словно пес, которого одолели блохи. — Его брови насмешливо поползли вверх. — Впрочем, кому я это рассказываю?! Ты провела с ним почти всю эту неделю, и, по моему мнению, тебе достается гораздо сильнее, чем ты заслуживаешь.
— Пожалуй, — рассеянно отозвалась Жанна, в свою очередь бросив заинтересованный взгляд на Сэнтина. Сегодня он был одет в черные брюки и спортивный пиджак, которые по контрасту с ярко-алым шерстяным джемпером смотрелись совершенно потрясающе. Волосы его были взлохмачены, а одна черная прядь падала на левый глаз словно пиратская повязка. Судя по всему, новости из Европы были не слишком приятными, так как лицо Сэнтина с каждой секундой становилось все мрачнее и мрачнее.
— В последние дни с ним бывает совсем не легко… — добавила Жанна, соглашаясь с Пэтом.
Доусон, задумчиво прищурясь, посмотрел на нее.
— Как мне кажется, значительная часть вины за это может быть возложена на вас, леди, — негромко сказал он, наклоняясь вперед, чтобы взять с журнального столика изящную кофейную чашку из китайского сервиза. — Это вы, мадам, нарушили хрупкое душевное равновесие моего патрона.
Он опустился на диван, держа чашку на весу.
— Если бы твое общество не было столь приятным, — резюмировал он с неловкой улыбкой, — то у меня были бы все основания желать, чтобы ты очутилась за сотни миль отсюда. А так я ежечасно рискую быть уволенным без выходного пособия.
Жанна удивленно посмотрела на него. Должно быть, Пэту действительно крепко доставалось, если он отважился на подобное замечание.
— Мне очень жаль, что у тебя с Сэнтином возникли проблемы, — сказала она, тепло улыбнувшись Доусону. — Потерпи. Я не сомневаюсь, что меня скоро здесь не будет. Как ты правильно заметил, я раздражаю Рафа все больше и больше.
— Я бы на твоем месте вовсе не был так уверен. — Доусон покачал головой и сделал глоток из своей чашки. — Я еще никогда не видел, чтобы босс так переживал из-за женщины. Лично я просто боюсь с тобой разговаривать.
Жанна поспешно опустила ресницы, чтобы скрыть свое замешательство.
— По-моему, — медленно сказала она, — дело не может быть только во мне. Когда я увидела Сэнтина впервые, он вовсе не показался мне похожим на ангела во плоти.
— Это верно, — со вздохом согласился Доусон. — Из-за болезни шеф вынужден отсиживаться здесь, а это чертовски сильно действует ему на нервы. Но, с другой стороны, он никогда не видел во мне соперника в любовных делах. Кое-кому здесь может показаться, что подобная оценка моей скромной персоны должна мне льстить, однако лично меня это почему-то не радует. Дело в том, что у моего босса есть одна неприятная привычка: все, что угрожает ему или мешает, он устраняет недрогнувшей рукой.
Жанна подняла голову и смерила его серьезным взглядом.
— И все же ты остаешься с ним уже довольно долгое время.
— Я восхищаюсь им, — коротко ответил Доусон. — Такие, как Сэнтин, редко встречаются в деловом мире. Он рожден для того, чтобы побеждать. К тому же он никогда не скупится, и, если его служащие проявляют инициативу и изобретательность, они всегда могут рассчитывать на свой кусок пирога. — Он ухмыльнулся. — Кроме того, когда Сэнтин на полной скорости несется к цели, наблюдать за ним интересно и поучительно. За те два года, что я у него работаю, я научился большему, чем я узнал бы, проработай я пятьдесят лет у любого другого бизнесмена. Но все это не мешает мне его бояться.
— Восхищение, уважение, страх, — пробормотала Жанна, и ее глаза стали печальными. — Да, Сэнтин умеет вызывать в окружающих сильные эмоции. Сильные и… холодные.
Доусон цинично улыбнулся.
— Не трать на меня свое сочувствие, Жанна. Именно эти чувства Сэнтин и хочет вызывать в людях. Все остальное ему ни к чему. Он просто не знает, как распорядиться лояльностью, преданностью, любовью наконец. — Доусон лениво вытянул перед собой скрещенные ноги и принялся разглядывать мыски своих до блеска начищенных черных туфель.
— Нет, Сэнтина нельзя обвинять в том, что он не верит никому, даже своим ближайшим помощникам. Учитывая обстоятельства его жизни… Ты знаешь, что он рос без отца?
Жанна медленно кивнула.
— Кажется, и без матери тоже, — сказала она. — Я что-то читала на эту тему… Газеты очень любят статьи о маленьких сиротках, которые сами делают себе состояние, хотя все шансы против них.
— Сэнтин не знал и не знает своего отца. Что касается матери, то она почти ничем не отличалась от тех проституток, которые пристают к мужчинам прямо на улице и обслуживают их в ближайшей подворотне. Она бросила его, когда Сэнтину было восемь лет. Несколько раз его усыновляли разные семьи, которым, по-видимому, было наплевать на мальчика. Просто они хотели наложить лапу на полагающиеся усыновителям выплаты. Воспитанием его никто, во всяком случае, не занимался, Сэнтин делал что хотел, и я до сих пор удивляюсь, как с его характером он не попал в исправительную школу.
«Да, — подумала Жанна, которую история маленького Сэнтина тронула до глубины души. — Это и в самом деле удивительно».
Но еще более удивительным она считала другое. Как сумел Сэнтин пережить все это и не получить серьезной эмоциональной травмы, не ожесточиться на весь свет, не поддаться легкому соблазну мщения? Теперь, когда она кое-что узнала о его жизни, ей было гораздо труднее обвинять Сэнтина. Он считал женщин неразвитыми, глупыми существами, щедро наделенными всеми пороками и самыми низменными инстинктами, но разве мог он думать иначе, когда перед ним был пример его собственной матери?
Глаза Жанны как-то подозрительно защипало, а горло перехватило судорогой. Вместе с тем поднявшаяся в груди волна жалости и сочувствия повергла Жанну чуть ли не в панику. Она не должна размякать, как бы часто не вспоминался ей восьмилетний сирота, у которого на всем белом свете не было ровным счетом никого. Пэт совершенно прав: Сэнтин сделан из камня, и ему не нужны ни сочувствие, ни нежность, ни любовь…
Жанна вздрогнула. Любовь? Кто сказал — любовь?.. Господи, о чем она только думает! Она не могла любить Рафа Сэнтина. Это жалость, обычная человеческая жалость, которая так сильно и странно разбередила ее сердце…
Вскочив на ноги, Жанна поспешно поставила на стол свою кофейную чашку и блюдечко. Тонкий фарфор протестующе звякнул, и Доусон, подняв голову, вопросительно посмотрел на нее.
— Я совсем забыла, что мне нужно срочно позвонить, — сказала Жанна, быстро облизнув свои пересохшие губы. На самом деле ей просто необходимо было немедленно, под любым предлогом покинуть эту комнату, но она не хотела показывать, как сильна была эта необходимость. Только бы не видеть Сэнтина, не слышать его голоса, не чувствовать на себе его пронзительный взгляд! Несомненно, именно его воздействие и мешает как следует во всем разобраться.
— Я должна позвонить бабушке.
Доусон бросил быстрый взгляд на Сэнтина.
— Похоже, босс проговорит с Парижем еще минут пятнадцать, — сказал он.
— Я не могу ждать. Бабушка в последнее время ложится рано, — ответила Жанна, быстро направляясь к двери. — Я позвоню со второго аппарата в холле.
Сэнтин за столом поднял голову и посмотрел на нее, но Жанна уже выскользнула в коридор и бесшумно прикрыла за собой массивную высокую дверь библиотеки.
Оказавшись в прихожей, она пересекла ее решительным и быстрым шагом и вошла в холл, где на невысокой конторке стоял второй телефонный аппарат. Опустившись на мягкий пуфик на гнутых резных ножках, она набрала оклахомский номер и стала ждать. Через пару минут ее соединили, и Жанна узнала низкий, мужественный голос Джоди Форрестера, который служил у ее бабушки управляющим.
— Привет, Джоди! — Голос Жанны дрожал от волнения, хотя она прилагала отчаянные усилия, чтобы взять себя в руки. — Это я. Как дела?
— Неплохо, Жанна, неплохо, — прогудел Джоди. — Сегодня твоя бабушка даже гуляла. Она сама поднялась на ваш холм и просидела там почти до вечера. Вернулась, конечно, усталая, но, по всему видно, очень довольная. Мне она сказала, когда она сидит на том холме, ты как будто возвращаешься к ней.
— Да… — На глазах Жанны заблестели слезы, а горло сдавили рыдания. — Когда я была маленькой, это было наше с ней любимое место. Мы сидели там часами и слушали, что нам шепчут духи земли и травы. Бабушка всегда говорила, что, если я буду внимательно прислушиваться к песне ветра, к шороху деревьев и дыханию земли, они признают во мне свою дочь и поделятся со мной своей силой. — Она прерывисто вздохнула. — Да, бабушка права. Когда один из нас поднимается на холм, другой всегда рядом.
Последовала непродолжительная пауза. Когда Джоди заговорил вновь, его голос подозрительно дрожал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26