А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Они не услышат и не увидят. Конечно, немногие, процентов двадцать пять из них, «раскалываются» и открываются. Однако надзиратели очень быстро их вычисляют, несмотря на то, что мы всеми силами пытаемся их прикрыть. И КГБ отчисляет их из школы. Возможно, мы выпустили отсюда и нескольких новообращенных. Но не думаю, что им удается пройти устный экзамен – так мы называем полную проверку на детекторе лжи, которой подвергают всех. – Пул по-прежнему говорил шепотом. – Мы все же не теряем надежды, что хоть один из них, прибыв в Америку, направится в ФБР и сообщит им самую захватывающую шпионскую историю века. Но этого еще не случилось? – спросил он.
Холлис отрицательно покачал головой.
– Невероятно.
Холлис обрадовался тому, что его соотечественники здесь по-прежнему считали себя американскими военными. Он знаком показал своим спутникам, что нужно сойти с дороги и идти лесом.
– Сколько здесь было заключенных? – шепотом спросил Сэм.
– Трудно сказать. Начиная с 1965 года до конца бомбардировок Северного Вьетнама в декабре 1973-го через школу прошли сотни людей. Большинство из них погибли. Мы составили список примерно из четырехсот пятидесяти пилотов, которые, по нашим сведениям, были расстреляны, скончались от жестокого обращения или покончили жизнь самоубийством. Мы продолжаем вести этот список, и несколько его экземпляров спрятаны в лагере.
– Вы можете передать мне список погибших?
– Да, разумеется, полковник.
– А список тех людей, которые сейчас находятся здесь?
– Да.
– Захватил ли эти сведения с собой Джек Додсон?
– Безусловно. Вы хотите сказать, что можете предать их гласности?
– Я так не говорю, но совершенно очевидно, что имею в виду.
Пул кивнул и сказал:
– Вам следует знать кое-что еще. После Парижского мирного соглашения и объявленного освобождения всех военнопленных к нам по-прежнему поступали американские пилоты из северо-вьетнамских тюрем. Эти люди пребывали в невероятно тяжелом состоянии, как вы можете догадаться. Их оказалось около пятидесяти человек. Привозили их в середине и в конце семидесятых, последнего – в 1979 году. Они рассказывали, что в северо-вьетнамских лагерях еще остались американские военнопленные. Мы располагаем списком военнопленных, которые, по их словам, остались в Северном Вьетнаме. Мы составили и свои собственные показания. Двести восемьдесят две подписи американских летчиков подтверждают их заключение в Советском Союзе, а также характер этой школы. Было бы очень здорово, если бы нам удалось передать все это в Вашингтон.
Холлис кивнул. Не все считали, что это будет так уж здорово. Пул добавил:
– Я попал сюда в июне 1971 года. Перед этим провел полгода в северо-вьетнамских тюрьмах. Как я уже говорил, на советском военном самолете меня и еще десять парней доставили из Ханоя прямо на советскую базу ВВС неподалеку отсюда. Я и представления не имел, куда мы летим. Мы надеялись, что русские действуют как посредники между американцами и северными вьетнамцами, думали, что нас собираются обменять на северо-вьетнамских военнопленных, русских шпионов или еще на кого-нибудь. Даже когда нас везли в закрытых грузовиках, нам и в голову не приходило, чем придется заниматься. Но как только мы это поняли, сразу стало ясно, что нас никогда не выпустят отсюда с такой тайной.
– А есть тут церковь? Проводятся ли службы? – спросила Лиза.
– Нет. Единственное, чего они не разрешают, а это говорит о многом. Нам позволено собираться вместе для чтения Библии. Но курсантам это запрещено. В Америке они могут стать капиталистами или политиками правого крыла, но им не разрешено присоединяться к церкви, если только это не станет необходимым для их «легенды». Здесь так носятся со своим атеизмом и обливают грязью и порочат религию, что едва ли можно подумать, что когда-то здесь верили в Бога.
Они шли по тропинке в густой, почти непроходимый лес. Холлис отметил, что эта часть лагеря совершенно необитаема.
Пул привел их к полуразвалившейся избе, в единственном окошке которой горел свет, а из печной трубы вился дымок.
– Эту избу генерал Остин предпочитает так называемым американским домам, хотя полковника Бурова больше бы устроило, если бы генерал продался, как все остальные, – говорил Пул. – Он не завел себе русскую жену, считает, что и поныне женат на миссис Остин. И я верю, что он по-прежнему предан ей. У генерала больше силы воли, чем у меня. Он отказывается вести классы курсантов.
– Тогда почему КГБ не избавится от него? – спросил Холлис.
– Мы дали понять, что если они это сделают, то последует забастовка или бунт. А мы ведь для них ценный товар. К тому же, полагаю, они не прочь уступить нам эту маленькую победу, чтобы мы по-прежнему считали себя мужчинами. – С этими словами Пул постучал в дверь.
Дверь открылась, на пороге стоял человек лет семидесяти с седыми волосами, стриженными под ежик. У генерала были проницательные глаза и очень бледная кожа. Он производил впечатление человека, который много и долго страдал и переносил все свои тяготы в полном одиночестве.
Некоторое время генерал Остин разглядывал их, затем, не говоря ни слова, жестом предложил войти. Он подошел к стереосистеме, стоящей на расшатанной скамейке, и поставил на проигрыватель какую-то пластинку. Из динамиков полились нежные звуки «Времен года» Вивальди. Остин указал гостям на два деревянных стула у старой печи. Холлис и Лиза сели.
Пул устроился на табурете. Генерал опустился в березовое кресло-качалку.
Кроме кресла-качалки и стереосистемы, никаких удобств в избе не было, ни мягкого кресла, ни коврика на полу и никакой кухонной утвари.
Перегородка из неоструганных досок отделяла так называемую спальню, где рядом с армейской койкой на полу стоял раскаленный докрасна электрообогреватель и стопками лежали книги, журналы и газеты.
Генерал заговорил очень тихим голосом, едва слышным на фоне Вивальди.
– Очень хорошо, что вы пришли, полковник. И вы, мисс Родз.
– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я не присутствовала при вашем разговоре? – спросила Лиза.
– Если бы я этого хотел, то так бы и сказал, – ответил Остин.
– Да, сэр.
Коммандер Пул обратился к генералу:
– Полковник Холлис хотел поставить вас в известность, что он пришел сюда по собственному желанию.
Остин молча кивнул.
– Вам известно о деле майора Додсона? – спросил он своих гостей.
Холлис утвердительно кивнул.
– У вас есть новости о майоре Додсоне?
– Нет, генерал, – ответил Сэм.
– Как вы думаете, что собирается предпринять ваше правительство, если Додсон свяжется с посольством или с каким-нибудь западным журналистом?
– Генерал, я не могу вступать в какую-либо дискуссию по этому поводу с человеком, с которым только что познакомился. С человеком, не свободным в своих действиях. И, простите меня, с человеком скомпрометированным.
Какое-то время генерал молча смотрел прямо перед собой, раскачиваясь в качалке. В конце концов он произнес:
– Я вполне понимаю вашу осторожность. Тем не менее я ожидал от вас по меньшей мере какого-нибудь послания из внешнего мира.
– Я не курьер, присланный с каким-либо сообщением. Я – офицер разведки, и меня учили и инструктировали ни с кем не обсуждать вопросы, которые им не нужно знать, вне зависимости от звания.
– Я думаю, что сам буду решать, что мне следует знать, – сказал Остин.
– Генерал, Буров вводил мне наркотики и допрашивал и тем не менее я до сих пор не разгласил больше того, что было абсолютно необходимо, чтобы он счел меня потенциальным предателем. Вот почему я здесь, а не в камере. Во всяком случае, что бы я ни знал, это принесет вам не большую пользу.
– Полковник, по крайней мере вы можете сказать нам, известно ли вашему правительству, что мы находимся здесь? – спросил Пул.
– Нет, не могу, – ответил Холлис и посмотрел на Остина. – Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне, как Додсон выбрался отсюда?
– Об этом знает лишь небольшая горстка людей. И, пользуясь вашей аргументацией, скажу, что вам это знать необязательно, – ответил Остин.
– Если они поймают Додсона, – добавил Пул, – то будут пытать его так же, как капитана Ромеро, и заставят назвать имена тех, кто состоит в «комитете по побегу». Потом они подвергнут пыткам и этих людей, чтобы выяснить, имеет ли еще кто-нибудь отношение к этому. И среди них будем мы с генералом Остином. Поэтому, если мы расскажем вам, как Додсону удалось сбежать, они могут выпытать у нас, что вам известен этот секрет. Затем они опять примутся за вас, а потом казнят и вас, и мисс Родз. Они позволяют нам многое, однако они не допустят попытки побега. Так что если вы по-прежнему хотите узнать, как Джек Додсон выбрался отсюда, то рискуете угодить в кровавую бойню, последующую за его поимкой. Мы вас предупредили.
Холлис посмотрел на Лизу и кивнул.
– Хорошо, – сказал Остин. – Катапульта. Мы сами рубим лес, чтобы топить камины. Мы спроектировали катапульту, разобрали ее на части и разбросали их по всему лесу. Однажды, несколько недель назад, когда начались холода, мы собрали ее, завернули майора Додсона в войлочные одеяла и перебросили через колючую проволоку. Мы собирались перекинуть еще троих человек, затем разобрать катапульту по частям и сжечь ее в наших каминах. Но совершенно случайно между проволочными оградами проехал моторизованный патруль, он направил на нас фары и осветил катапульту. Мы все бросили и спрятали части катапульты по домам. Но поднялась тревога, и поэтому у Джека Додсона осталось очень мало времени, чтобы скрыться. – Остин перевел взгляд с Холлиса на Лизу. – Как видите, им уже известно, как Додсон выбрался отсюда. Я проверял вашу храбрость.
– Мы не нуждаемся в подобной проверке, генерал.
– Я этого не знаю. И даже не знаю, что привело вас обоих сюда.
– Судьба и рок привели нас сюда, генерал, – произнес Холлис.
– Мы воспринимаем ваше появление здесь как хороший знак, – добавил Остин. Он наклонился на своей качалке к Холлису. – Скажу вам еще кое-что, полковник. Поскольку нам всем хотелось бы оказаться дома, то я думаю, что мы все пожертвовали бы своими жизнями, если бы знали, что хоть один человек выберется отсюда и расскажет об этом проклятом месте миру. Если этим человеком будете вы и если у вас есть какой-нибудь план, то вам достаточно сказать только слово. Мы уже готовы на все. Холлис утвердительно кивнул.
– Это очень смело, – сказала Лиза, глядя на Холлиса. – Ну что, Сэм?
Тот промолчал. Тогда заговорил Пул:
– Что касается катапульты, полковник, то она сейчас находится за зданием штаба и охраняется двадцать четыре часа в сутки. Никто не рассказал нам зачем, но мы и сами уже догадываемся. А вот вы догадываетесь? А вы, мисс Родз?
Холлис и Лиза не ответили, и Пул продолжил:
– Если они схватят Додсона, он станет первым... и на этот раз его не будут заворачивать в одеяла. Если они не найдут его и не узнают, кто состоит в «комитете по побегу», то просто-напросто выберут человек десять из нас, наугад. Так что даже если вы считаете нас презренными предателями, то не думайте, что мы послушные домашние животные у русских. Мы предприняли кое-что, рискнув своими жизнями.
– Я не сужу вас, – сказал Холлис Пулу. – Я просто напоминаю вам, что, сотрудничая с врагом, все вы нарушили Кодекс поведения военнопленных. Да, конечно, то же в некоторой степени совершил и я. И поскольку мы все осознаем это, то, значит, можем продолжать претворять в жизнь следующее положение статьи III этого Кодекса. А это означает побег. Я не считаю побег двух человек за двадцать лет вашим достижением.
Лицо Пула побагровело.
– Не хотите ли вы сказать, полковник, что...
– Полковник совершенно прав, – перебил Остин. – Много лет русские уничтожали тех из нас, кто отказывался сотрудничать с ними, другие совершали самоубийства, активно или пассивно, неважно. И те, кого вы видите здесь, полковник Холлис и мисс Родз, – предатели. Вот почему мы остались живы. И вот почему Эрни Симмз погиб вместе с остальными. Верно, полковник?
– Верно, генерал.
Пул поднялся и сказал:
– Полковник, позвольте я процитирую вам некоторые правила относительно военнопленных. Первое: «Даже попав в плен, вы продолжаете считаться гражданами Соединенных Штатов, и вы не будете забыты». Второе: «Будут использованы все возможные способы установить с вами контакт, чтобы поддержать вас и добиться вашего освобождения». Глядя мне в глаза, полковник, – продолжал Пул, – подтвердите, что правительство выполняет свой долг по отношению к нам. Подтвердите, что мы не забыты и не брошены на произвол судьбы. Подтвердите, что они просто не знают, где мы находимся.
Холлис, глядя Пулу прямо в глаза, ответил:
– Если бы там знали, что вы здесь, коммандер, они бы что-нибудь предприняли, чтобы вызволить вас отсюда.
Пул пристально посмотрел на Холлиса и глубоко вздохнул.
– Тогда позвольте я расскажу вам, чем мы тут занимаемся вместо того, чтобы бежать. У нас есть оправдание того, что мы еще остаемся в живых. Если мы сможем прожить достаточно долго, чтобы дать возможность выбраться отсюда хоть одному из нас, то сможем предупредить нашу страну о существовании этого места. И в этом есть доля правды, полковник. Поскольку, как видите, здесь не просто лагерь военнопленных и действуют иные правила. Мы стараемся сохранить нашу офицерскую честь и достоинство. Для примера могу сообщить вам, что среди нас не было ни одного доносчика. Мы можем доверять друг другу, и никогда, ни разу мы не вступали в дружеские отношения ни с одним русским. Разумеется, ситуация сложилась весьма и весьма необычная, и мы стараемся действовать по мере ее развития. С этой целью генерал Остин основал офицерский комитет. – Пул посмотрел на Лизу и Холлиса. – Надеюсь, что вы не пробудете здесь двадцать лет, но если это случится, думаю, вам удастся сохранить чувство долга и чести.
– Вы хотите сказать, что было бы неплохо, если бы я взял свои слова обратно, – проговорил Холлис.
– Совершенно верно, – твердо ответил Пул.
– Что ж, возможно, я сделаю это, – сказал Холлис, вставая.
Лиза тоже поднялась и обратилась к Пулу и Остину:
– Судя по тому, что я видела и слышала, я... я считаю, вы делаете все, что от вас зависит.
– Ну, мы-то знаем, что это не совсем так, – вздохнул генерал. – И ваш друг это тоже понимает. – Он взглянул на Холлиса и добавил: – Крах во Вьетнаме, позор Уотергейта, иранские контрас, постыдные эпизоды с заложниками в Иране, Ливане и много еще чего. Почти два десятка лет мы были удаленными свидетелями бедствий и унижений Америки. Однако мы не воспользовались этим, чтобы оправдать свой собственный позор и слабость.
Генерал поднялся с кресла и направился к двери, давая понять, что разговор закончен.
– Вам не надо оправдываться передо мной или перед кем-либо еще, кроме специального и в должное время назначенного конституционного расследования, которое состоится, если вы когда-нибудь вернетесь домой.
Мысли Остина, казалось, где-то блуждали, и Холлис подумал, а слышал ли он его вообще. Наконец генерал задумчиво произнес:
– Домой... знаете, мы все смотрели пленку, как военнопленные возвращались из Вьетнама. Мы видели знакомые лица. Некоторые из нас увидели даже своих жен и детей. Люди бескорыстно делились радостью с семьями тех, с кем они переживали общее горе. Не думаю, что русские смогли бы изобрести более жестокую пытку для нас, чем показать это.
Лиза повернулась и быстро вышла. Холлис направился к двери.
– Мы читали о постоянных попытках частных лиц и семей обнаружить местонахождение военнопленных. И заметьте, не правительства, – остановил его Пул. – Вы понимаете, как это мучило нас? И почему никто не оказался достаточно умен, чтобы провести некоторые сопоставления? Ракеты класса «земля-воздух», сбивавшие американских летчиков... Господи, да русские и северные вьетнамцы были союзниками. Насколько надо быть тупым, чтобы не понимать этого? Почему ни у кого даже мысли не возникло, что мы можем оказаться здесь? В России? – Пул испытующе разглядывал лицо Холлиса. – Или они все-таки догадались об этом? И Вашингтон слишком обеспокоен тем, что это может вызвать нежелательный резонанс? И поэтому ничего не предпринимает? Так? А, полковник?
– Я не могу ответить ни на один из этих вопросов, – сказал Холлис и добавил: – Но даю вам мое личное честное слово, что сделаю все, что в моих силах, чтобы возвратить всех вас домой. Спокойной ночи, генерал, спокойной ночи, коммандер. – Холлис взял фонарик и вышел из избы вслед за Лизой.
Она плакала. Сэм взял ее за руку, и они отыскали в темноте тропинку. Вернувшись на главную дорогу, они зашагали к своему коттеджу.
Успокоившись и взяв себя в руки, Лиза проговорила:
– Ты был жесток.
– Знаю.
– Но почему... как ты мог быть настолько жестоким с людьми, претерпевшими столько несчастий?!
– Я не могу одобрить их действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47