Умозаключение следующее: похищенный экипаж "Марии Челесты" имел сексуальные отношения с похитителями-инопланетянами, а потомством стали вот эти самые "Небесные Младенцы".
Я направляюсь во Францию на пароходе с Дэвидом Баддом. У нас -- каюта третьего класса, каморка вроде его спальни на чердаке на Южной Парк-авеню, 333. На хлипкой двери -- хлипкий замок. Мне это не нравится. Мне хочется первоклассного жилья, и я вхожу в большую комнату, где распределяют билеты.
Я вижу длинную очередь невероятно уродливых людей: отвратительно жирный мужчина, худой с длинной шеей, -- как человеческие пародии на рисунках Гроша (74). А направо -- стол для первого класса, вовсе без всякой очереди. Я говорю человеку, сидящему за ним, что хочу каюту первого класса, а он отвечает, что придется доплатить 638 долларов. У меня же -- только около 130-ти. Поэтому я отползаю назад в надежде, что сразу оплаты требовать не станут, а мне, быть может, удастся воспользоваться чековой книжкой или договориться, чтобы выслали из дома.
Обедать сажусь к стойке. Я там один, если не считать официантов, которые приносят невыносимо мерзкую еду. Первое блюдо -- тарелка холодной воды, где плавают несколько стебельков увядшего латука и кусочки холодной ветчины, говядины и телятины. Я спрашиваю, каково главное блюдо, а официант отвечает:
-- Заправка.
Я заказываю красного вина, в действительности не рассчитывая его получить.
Обходя пароход, набредаю на помещение, где сидят примерно тридцать человек, а на нарах лежат маленькие дети. Это странно. В большом кубрике второго или третьего класса -- множество людей и кошек -- большая длинношерстная черная кошка около трех футов в длину, еще одна с маленькой головой, почти как у цыпленка, и собака, развалившаяся в детской коляске.
В автобусе, но по-прежнему на судне. Входят два мальчика. Очень худые, в отглаженных серых костюмах и галстуках, невероятно гладкие бледные лица, губы тоже бледные и гладкие, точно в них нет крови. Тела их в плечах -- не больше фута, и всего около четырех дюймов в толщину. Они ничего не говорят -- просто стоят. Я вижу деревья и холмы: мы проплываем землю.
(Протухшая рыба из реки Опасность.)
Снаружи я вижу пейзаж. Мы проплываем довольно близко, возможно -- по каналу, но я могу наблюдать его только с правого борта. Пейзаж явно азорский. (Я проплывал однажды мимо на пути из Танжера или в Танжер.) Азоры совершенно отличаются от обычного средиземноморского пейзажа с оливами, кустарниками, чертополохом и галечными пляжами; здесь -- зеленые пасторали с деревьями, лугами, посевами, каменными мостами и каменными домами. Зеленые поля подступают к самой воде, пляжей никаких не видно, как будто остров подняли и откуда-то перенесли сюда.
Небесный Младенец превращается во Флетча и ластится к моей груди, мурлыча.
-- Обними меня! Обними меня! Обними меня!
Боль печали...
Неожиданно Флетч отскакивает. Кажется, послышался какой-то звук.
Я сижу там уже двадцать минут... обними меня обними меня обними меня... и печаль, печаль не легкая, но изматывающая, рвущая душу печаль и преданность своему подопечному, преданность Хранителя... бдительность, пробы наощупь, поиск опасных точек, клякс и мазков старых, смутных, забытых заговоров с целью возвести какого-нибудь иссохшего самозванца-мошенника на отобранный трон, пока Бухгалтерия Двора не отволокла его на склад, полный прочих "иначе".
Небесные Младенцы могут принимать любую форму, которую увидит Хранитель: лемура, мартышки, летучей собаки или любого другого существа из снов и фантазий.
Черные штормовые тучи, вспоротые вспышками серебряного света, зеленая вспышка на горизонте. Заметил вдали парус -- ясный и яркий в какой-то миг, затем его стерло вуалью дождя.
Ничего этого не происходило -- или, скорее, происходило одновременно, точно вахты, приемы пищи и записи в бортовом журнале, завтра и завтра невидения за пределами иллюзии настоящего времени.
Нарисованное судно, нарисованный океан, призрачная команда, механически заступающая на вахты, принимающая пищу, вносящая записи, в бортовом журнале в шести милях от Санта-Марии, простые люди, простые удовольствия. В аллигаторах ни на грамм безопасности. Куда вы все? Quo vadis?(75) В Гнауа, со спиртом -- крепить их вина.
Художник видит нечто, не видимое остальным, и, видя это и нанося его на холст, он помогает и другим это увидеть.
Значит, функция художника -- наблюдать и делать видимым в краске то, чего раньше, до того, как он это увидел, не существовало.
Осознающий значение наблюдатель-творец, наблюдающий то, что означает проявление... означает для кого или для чего? Для наблюдателя. Может оказаться, что его осаждают существа-личинки, которым не терпится, чтобы их пронаблюдали, не терпится существовать под наблюдением.
Но он бы мог видеть все: и copains(76), и оскорбительные письма, и критику. Он мог бы, в конечном счете, добиться маразматической славы и прудов с кувшинками, домоправительницы, что отгоняла бы докучливых от Мастера. Он знает, как делаются такие вещи.
Или писатель... на его лице остались шрамы от первых тягот, от годов пренебрежения и презрения критиков... но просто выдерживай линию, и станешь великим старцем литературы, и твое кольцо от салфетки будет храниться в особом неприметном ресторане. А может быть -- и Академия. Почему бы и нет? Он знает все маршруты, весь обмен любезностями, все цели, на достижение которых кладется жизнь, безупречные манеры, цветистые посвящения.
Или же он мог бы нырнуть на дно общества, гладкий, быстрый и смертоносный, как барракуда. Он бы всегда знал, кто его враг, не успеют остальные этого понять. Вот в чем секрет: всегда успевай первым.
Ну что, давайте пообщаемся с Музой. Входите, пожалуйста...
Египет. Что я здесь делаю? Ужас. Терпеть не могу жить в съемных домах с враждебно настроенными хозяевами. Все они ненавидят меня с первого взгляда -- как и все собаки. Нужно выбираться из этого кошмара. Но как? Двинемся вверх по реке к Мемфису, чтобы отыскать прежних Богов: большинство их -- жуткие старые мошенники, но у некоторых кое-что ценного было. Вот амулет от Бастет, Богини-Кошки. Также существует амулет Бога-Кота. Все собаки его ненавидят и боятся, ибо он вытаскивает на свет древнюю ненависть. Кто хозяин десяти разъяренных кошек?
В Александрии он достиг какого-то спокойствия, но собаки превратили его жизнь в ад. Затем он обзавелся двумя телохранителями с тяжелыми палицами, но даже этого было недостаточно, и им часто приходилось пускать в ход свои короткие клинки. В конце концов, он поймал дикую кошку. Выкормил ее, и она стала его кошкой. Терлась об него и прыгала ему на колени.
Теперь пора. Он выпускает кошку и показывает ей собаку. Кошка несется к цели, прыгает на собаку и вырывает ей кишки.
В больнице с медсестрами. Они только что принесли мне обед -- два крупных цыпленка с подливкой и ломтик пирога. Я съел одного целого цыпленка с фаршем, а потом решил сходить позвонить. Возвращаюсь к кровати -- подноса нет. Мне все еще хочется есть и я в ярости, заявляю медсестрам, что я еще не закончил. А как же пирог? Там Джеймс, и мы оба пытаемся уговорить ее принести нам еду обратно.
Замечаю двух странных животных, вроде хорьков из моего Получеловеческого раздела "Места мертвых дорог". Дома заколочены, другие, судя по виду, заселены лишь наполовину. Ржавеющий велосипед на крыльце весь оплетен вьюнком. От одного дома исходит густой аромат цветов и мускусный запах невозможных животных -- длинных, волнистых хорькообразных существ с огромными глазами, выглядывающих из кустов и сплетений лиан.
Я говорю Джеймсу, что мы, вне всякого сомнения, -- в дурдоме. До какой именно степени нам стесняют свободу передвижений -- трудно сказать.
Сцена меняется на школу психических исследований. Я разговариваю с молодым человеком с небольшой бородкой, который ошибочно принимает мой интерес за сексуальное влечение и говорит, что то, как я наступаю на него, вызывает сомнения, стоит ли мне доверять подобное знание. У него тонкие прямые волосы, как у индейца или японца, и я узнаю в нем определенный тип, которого никогда нельзя убедить, что тебя он не привлекает сексуально.
В МакАллене или Фарре, Техас. Там Брайон и Дэвид Бадд. Я смотрю видения на стене. Валун, а рядом растет дерево. Лагерь, вроде лагеря Бедуинов, в техниколоре -- пурпурный. Красный и желтый свет и халаты.
Там мама в машине.
Перебивка в гостиницу.
-- Ротшильды вернулись.
Чуть дальше в вестибюле -- Жак с Грегори. Выпиваю в баре с Аланом Уотсоном. Там Дэвид Бадд. Я говорю:
-- Я еще один возьму.
В машине в Джеймсом на двухрядке, посередине -- островок безопасности. Джеймс пересекает островок перед другой машиной, набирает скорость, удирает на совершенно классной скорости, другая машина пускается в погоню. Он обгоняет ее на участке потрескавшегося бетона, где повсюду -- белые бабочки.
Наконец мы останавливаемся перед домом и входим, и в выдвижном ящике я нахожу револьвер 32-го калибра. Вот входят двое из второй машины, я направляю на них револьвер, и оба они превращаются в маленьких полувзрослых полосатых котов.
На Прайс-роуд в мою комнату входят мама и папа. Мы едем завтракать в сельский кабачок. Я сижу рядом с Джерри Уоллесом, печатая по столу, как по клавишам. Он говорит:
-- Мы тут все -- соучастники.
Смотрю в зеркало. Два лица -- потом я собрал их воедино, почувствовал силу и увидел, что смотрю на Иэна. Сделали это с Аланом. Солнечная комната. Не могу найти свои часы.
Так на чем же мы остановились в этом романе? Поднимается ветер, сносит листья. И Ким тоже сносит. Читаю о наводнении, как раз когда в новостях передают о вертолете, рухнувшем в Гудзон из-за грозы. Он назывался "Микки-Маус". В вертолет попала молния. Все это есть в моей книге, больше того -- еще и приливная волна, снесшая целый город. В "Ионе" Дэвида Герберта.
Снится место, вроде курорта из книги Штима. Странная пустая серая местность. Я -- беглец, у меня с собой "Дерринджер" 22 калибра. Какая-то вечеринка, и меня знакомят с очень высоким и очень светловолосым человеком, напоминающим Тэлбота, -- я ему так и сказал об этом, и ничего страшного в этом нет. Повсюду меня водит человек Клиффорда. Положение мое -- весьма двусмысленно. Следом за этим -- классический сон об Иэне: я ревную и злюсь от его пренебрежения. Ярость -- очень реальная. Ад не сравнится в ярости с отверженным. Я уже прощался -- куда-то уезжаю и никогда больше его не увижу. Там был Алан или его эквивалент -- как обычно. Мне хотелось, чтобы он испытал на себе мой гнев, а он едва заметил. Я же подумал: уеду в Австралию, разбогатею, и тогда он пожалеет, -- но, переходя серую улицу, я знал, что ехать некуда. Должно быть, он ослеп. Хмммммм. Чувак, должно быть, просто ослеп. Хммммммм. Непорядок с глазами. Хммммм. Не помню. Вокруг твоей Королевской Свадьбы -- крики МЕРТВОГО Мика. Не та вечеринка. Вечная ХРЕНОТЕНЬ. Хочу новую машину. Его ЕМУ и застрелил Майка в ядовитых цветах. Твоим финтам конец как фильму о Королевской Свадьбе. Небо раздирает бумажную комнату пустую комнату. Мы -- нечеловеческие голоса со звездного неба торнадо. Небо раздирает, начинает изгибаться и вечный ветер бумажная луна пустая комната. Неужели ты не понимаешь...
Пятница. Представьте -- журналист Брюс Элдер(77) спрашивает, жалею ли я о чем-нибудь в своей жизни? Madre de Dios!(78) Да есть ошибки, слишком чудовищные для того, чтобы впутывать туда или тратить на них угрызения совести! Помню день, когда погибла Джоан, а я шел по улице, и вдруг у меня по лицу потекли слезы. Когда такое случается, будьте осторожны. Передо мной здесь -- заметки Билли -- отрывки и кусочки. В уме у меня тасуются фотоснимки. Билли в такси, когда я забрал его и оставил в Мехико с горничной. Иэн в Танжере, под деревьями, усыпанными щебечущими ласточками.
-- Сделай это со мной!
-- Помню, вскоре после смерти мамы меня постоянно возили из одного места в другое. В одном из таких мест меня со всей любезностью и предупредительностью уложили в кроватку в славной уютной комнатке. Не знаю, сколько было времени. Я проснулся, и в мягком кресле прямо напротив моей постели сидел человек. Черт его лица мне разглядеть не удалось, потому что в комнате было темно. Но он был одет в элегантный черный костюм, одна нога была закинута на другую, к которой он прислонил трость. Он смотрел прямо на меня. Я неудержимо заорал.
Я учился на курсах. Все студенты, казалось, ехали в лифте или в самолете. Приезжаем на третий этаж -- там около дюжины студентов. Я сижу на полу напротив преподавателя. Я очень не уверен, что именно скажу ему. Потом и студенты, и преподаватель неожиданно исчезают, и я остаюсь один. Я огляделся в поисках выхода. По пути в ту комнату, где проводились занятия, мы проходили через какой-то участок, где было около двадцати женщин... на вид -- шлюх. Затем я спустился по лестнице и попытался вернуться обратно наверх. Там был узкий карниз, заставленный разными безделушками: часы в куске стекла, викторианские папье-маше и тому подобное. Мне удалось пройти мимо них, но на третьем этаже никого не оказалось. Я подумал: Старая снайперская охота.
Обратно в помещение с блядями. Я искал выход. Наконец, нашел окно, затянутое целлофаном, смог открыть его и сбежать. За мной увязалась женщина, и, в конце концов, два толстых мужчины прижали меня к земле. Я осознаю, что раньше кто-то спрашивал, могу ли я здесь спать, и я ответил нет. У меня с собой нет лекарств. Позже у меня появились марочки гарика. На одну пролил воду. Снайперская охота Харбор-Бич. Бабы.
-- Вы еще не получили своего образования.
Наблюдаю за Аланом и Иэном за соседним столом -- маленьким столиком на двоих. Чувствую это томление и печаль, но в то же время -- мелочное раздражение. Вот -- никто со мной вообще, кажется, не считается. Юного цыпленка у меня с собой нет, но есть желание оказаться с ними в одной постели, а мы -- в вестибюле. Я вижу постель в своей комнате, но они туда не пойдут. Они вообще меня видят хоть? Подумать только -- нет. Ни разу между собой не показали, что заметили мое присутствие. Они просто обходят меня и никогда не отвечают, стоит мне сказать:
-- Иэн... тут Билли. -- Он ничего не говорит. Алан, кажется, мерзко знает, что я здесь. Как будто мне хочется этого с ними обоими или с составной штукой, которая -- они.
Иэн говори. Чего ты хочешь? Берроуз настроился слушать. Зал ожидания. Старое кино. Калле Ларачи, 4. Старые несчастья и бои давным-давно. Почему ты до сих пор меня ненавидишь? Эммммм ты невозможен! Продолжай... Прошлое... Прошлое... Билли... Я... перемалываю... шею... Боулдер на рассвете... Пистолет 36 калибра... То был я все время, разумеется... Кэбеллом был я... проклятье наслал я... Японский фильм "Смерть через повешение", комната ожидания, которой никогда не пользуются, в ней только один писсуар... В прежние времена моча страха собиралась и использовалась в магических целях... конечно, сперма страха лучше, а Сперма Смерти -- самая лучшая, которую только можно достать. Комната во сне была вся загромождена неиспользованной мебелью... заплесневелой затхлой грязной... в раковине какие-то тарелки, пролежавшие несколько месяцев... а может быть и лет. И постель грязная, простыни давно провоняли немытой плотью. Отвернешь простыню -- и шибает... благовоний древний дым печальный из келий, ввергнутых в молчанье, от книг и разложившегося срама, как в юности давно усопшей дамы(79). Под грязной простыней я спускаю штаны, пол-эрекции. Со мною рядом Иэн, по-прежнему в рубашке и обтёрханном галстуке.
Еще один сон об Иэне. Я спал в его квартире на его кровати, а он теперь возвращается. Я собираю манатки сваливать, но надеюсь, что он попросит меня остаться. В какой-то момент Иэн возвращается. Квартира довольно просторная и очень пыльная. На полу я вижу махры пыли. Я помню тепло своего тела в его постели.
Иэн выглядит великолепно: голубая рубашка, глаза глубоко синие, почти фиолетовые, слегка саркастическая усмешка, его лицо пышет здоровьем.
В ту же ночь Ким управляет хитрым аппаратом из металла. Разные уровни платформ, подиумов и лестниц. В металле свистит ветер. Это разве не Иэн элегантно опирался на одну из металлических полок и смотрел на него по-прежнему насмешливо?
-- Билли, не будь дурилли.
Вчера думал о пропущенном визите к своему окулисту -- и тут как раз на экране телевизора возникает это уведомление о проверке зрения. Сегодня, заправляя постель в 10 утра, я думаю о том, что, в общем и целом, я -очень счастливый человек. Людям и критикам нравится думать, что я в отчаянии, поскольку им очень не нравится считать тех, чей образ жизни они не одобряют, счастливыми людьми. Поэтому я открываю свой альбом для вырезок на странице 20. Фрейд говорит, что единственные счастливые люди -- те, чьи детские мечты осуществились. Опасность в том, чтобы пройти по жизни, ничего не видя. Прошлой ночью -- новые яркие сны об уходе. Женщина-судья, та же самая, что и во сне из "Порта Святых", решает, приговорить ли меня к тюремному заключению за то, что я пишу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20