А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Кто-то еще помогает мне искать, и я, в конце концов, нахожу бумажник в корзине с грязным бельем. Обычная суета... грязная коммунальная квартира.
Иэн очень дружелюбен. Попытаюсь раздобыть себе завтрак. Надежда вековечная, говорит чувак. Иэн утверждает, что руки у меня -- как у еврея. Самое однозначно безумное замечание, которое я могу припомнить. Я соглашаюсь. Ну, кто станет отрицать такое голословное утверждение?
Поехал в Каменный Дом пострелять. Я жил в нем почти год, когда впервые приехал в Лоуренс. Теперь там живет антрополог Билл Лайон. Он пытается свести меня с каким-то шаманом. Мне хочется изгнать Мерзкого Духа(62). Он говорит, что через десять дней здесь будет Хромой Олень. Он, конечно, способен на большее, нежели любой психоаналитик.
Здесь также кто-то из бывших студентов Билла. Мне удается выдоить из него разумную горстку пуль. Возвращаемся в дом выпить, и в нем вдруг просыпается дух противоречия: что бы я ни сказал, ему непременно нужно вставить последнее слово. Приглашает нас на гурманский обед в Канзас-Сити. Я хмыкаю и отвечаю, что нужно посмотреть, что у меня запланировано. Это вызывает тему еды. Я говорю:
-- Когда делаешь карри, нужно сначала заправить его чуть-чуть поострее, а потом смягчить свежими персиками, сливами или медом.
-- О да, -- отвечает он. -- Это шри-ланкийский карри.
Когда мы возвращаемся к недавно приобретенному "дацуну" Билла Рича, тот говорит, что оказаться в ловушке дома у этого человека было бы кошмарно. Я от всей души соглашаюсь. Вечер на его территории мог бы сильно поколебать мой рассудок, и я бы не устоял от соблазна отвечать ему тем же. Но мне всегда не по себе даже преувеличивать малейший подвиг, не говоря уже о том, чтобы фальсифицировать его. Ненавижу врать и ненавижу лжецов. И я сразу вижу, когда кто-то лжет.
Помню, много лет назад в Париже Грегори разводил какого-то якобы исследователя Амазонки. Лжецы -- обуза и смертная тоска, которую я на себя бы никогда не взвалил. Этот исследователь был весь набит дерьмом про Зеленый Ад. На деревьях болтаются боа-констрикторы, тарантулы величиной с тарелку, убивают в считанные секунды.
-- О да, -- говорю ему я. -- Южноамериканские тарантулы ядовитее североамериканской разновидности, но опасности для здорового взрослого не представляют.
Тот вспыхивает:
-- Ну, так езжайте туда сами и сообщите им об этом, потому что им это неизвестно.
-- Ага, -- говорю я, -- а пираньи выскакивают из воды и откусывают на лету пальцы, а в реку даже ссать не стоит, поскольку в руках останется только кровавая кочерыжка, из которой бьют моча и кровь.
Прикидываю, что он неплохо смотрелся бы с усохшей головой.
Позже Грегори рассказывает, что исследователь меня просто возненавидел. Вам бы тоже, наверное, не понравилось, если б на месте этого самозванца оказались вы?.. и никогда не видели Амазонки?
Я сижу в постели в белых парусиновых штанах вместо обычной пижамы, и на штанах у меня -- блохи, поэтому я прикидываю, что нужно сходить за "Камфо-Феником" и покончить с этим блошиным цирком. Но стоит мне встать за средством, как я обнаруживаю, что это не похоже на мой дом в Лоуренсе, хотя кухня, ванная и дверь в цокольный этаж остались прежними, а также часть передней комнаты... но теперь там -- большая пустая комната. В передней комнате никакой мебели, она больше похожа на двор, замусоренный и грязный. Больше того, в доме -- стадо посторонних, по большей части -- на кухне и в том, что осталось от столовой/гостиной. Я говорю им:
-- В чем дело? Вы сюда вошли? Тогда просите разрешения, а не то выметайтесь. Ну-ка?
Некоторые хмуро бормочут что-то в ответ, а семеро проходят через переднюю комнату к двери, через которую, должно быть, вошли. Где я? Где-то в Италии, почему-то известно мне. Все эти нарушители ничем не примечательны -- ни молодые, ни старые, ни симпатичные, ни отталкивающие. Вокруг одного запахнута какая-то накидка. Он -- среди "вышедших", осталось примерно четверо упертых любителей литературы. Один сидит у двери в цоколь и читает Юджина О'Нила(63). Я подхожу к передней двери и распахиваю ее.
Снаружи -- канал с какими-то очень уж ветхими деревянными лодками, покоробленными и на вид -- протекающими, с большими моторами. Я поворачиваюсь к кому-то и говорю:
-- Нужно много бензина, чтобы удержать эти ящики на плаву. -- Я держусь очень беззаботно и самоуверенно, и он со мною соглашается.
Внизу, в цокольном этаже нахожу очень красивого мальчика. Мальчик этот -- больше, чем человек, он как-то мутировал, и у такого мальчика есть название, но оно не сразу приходит на ум; "Ицигани" или что-то вроде... в любом случае, необычный такой мальчик, в том же жанре, что и мальчик с солью на своей киске, но я опережаю события. Этот цокольный этаж -- нечто совсем иное. Больше, чем сам дом над ним. Везде полы из белого дуба, белые стены расступаются во все стороны, перегородки и дверные проемы. Сюда можно поместить пять квартир, но сейчас здесь пусто: ни мебели, ни дверей, одни белые стены и полы, всё сияюще и чисто бело. (Замечаю пятнистую кошку.) Нигде никакой грязи, и все это -- моё. Мальчика уже нет. Этот цокольный этаж -- как художественная галерея или музей без экспонатов.
Еще один мальчик в более-менее той же обстановке, снаружи -- канал. У меня есть гребная шлюпка, и мы пытаемся достать к ней мотор. У мальчика вокруг рта -- корочка соли, как на бокале с маргаритой, и он пахнет морем и солончаками. Шлюпка -- маленькая и узкая. Мы так и не нашли для нее мотора и не спустили ее в этот грязный серый канал, где плавает всякий мусор. Нарушители -- итальянцы, сомнений тут быть не может, та разновидность итальянских паяцев, которая может без всякого повода пуститься распевать "Ха! Ха! Ха!" Мне-то уж точно не хотелось давать им к этому повод. Пусть их настигнет смерть в Венеции где-нибудь в другом месте. В этой Центральной Земле и так слишком много смерти.
Страна Мертвых вывернутая наизнанку.
Пансион с картонными стенами и бумажными ширмами вместо дверей. Снаружи -- Танжер... несколько улиц, темнеющих по мере того, как, мигая, гаснут фонари на старой съемочной площадке. Можно ли найти кофе с булочкой в екаком-нибудь дешевом кафе? Этот вопрос постоянно возникает в Стране Мертвых. Ответ на него -- почти определенно нет. Тем не менее, я разыскиваю владельца -- тот с женой и несколькими другими посетителями сгрудились возле холодильника на кухне, это самая большое помещение здесь. Там же -Иэн, выглядит отдохнувшим и услужливым, приносит мне ломтик какого-то хлеба или кекса со вкусом и цветом корицы. Замечательно. Раздобыть же кофе или чай кажется более сложным. Я иду следом за женой владельца по картонному коридору. Складная ширма выводит на улицу, и я делаю поразительное открытие: снаружи Танжера нет.
-- Там же вовсе не Танжер! -- восклицаю я.
Вместо этого -- панорама гор на другой стороне долины. Я вхожу в вестибюль, уставленный шкафчиками с белыми, красными и розовыми керамическими орнаментами и арабесками из полированного дерева. В поперечном коридоре передо мной проходит старуха, я говорю "Здрасьте", и она отвечает: "Здрасьте". Следую за ней в комнату, где есть еда -- тот же самый кекс с корицей, -- и несколько человек, все они кажутся дружелюбными и любезными.
После завтрака в "Столовой Николса" (обычного -- два поджаренных яйца с беконом, коржики, тост и кофе...) пошел смотреть квартиру Майкла. Старое здание, выстроенное на века в 1912 году, с большим балконом, двумя выдвижными двуспальными кроватями, просторными чуланами, кухней, ванная с ванной, и в кухне -- кирпичные стены. По краю балкона в сорока футах над улицей гуляет миленький серый котенок. Я постоянно нервничаю, когда вижу кота на таком вот карнизе. А если мимо пролетит птица?
Преодолеваю шок от того, что приходится вставать и натягивать на себя остывшую одежду перед курсом лечения. Звонок от д-ра Брэдли, ветеринара, по поводу Руски. Кажется, у кота какая-то разновидность кошачьего СПИДа, и в любом случае нужно делать биопсию. Я уже сказал ему, что какими бы ни были расходы, я обо всем позабочусь. Он оставляет у себя Руски до завтра, и я хочу приехать навестить его. Я в самом деле очень люблю этого кота.
Вчера вечером какой-то подвид легавого доставал меня по поводу моего пистолета. Я ношу с собой автоматический "Ругер" 45 калибра и длинный барабанный "Кольт". Наконец, легавого я могу хорошенько разглядеть. На нем какая-то узкая рубашка из черного бархата с желтой эмблемой -- я подозреваю, знаком его полномочий. У него худое вытянутое лицо, и, присмотревшись, я могу заглянуть ему между губ. Зубы, десны, бледно-серые глаза, одновременно сумасшедшие и отсутствующие. Кошмарное лицо, и теперь я его повсюду узнаю. Если память не подведет... раньше я его никогда не видел.
Затем -- сон об укладке вещей. У меня большой чемодан -- и, кажется, осталось десять минут. Начинаю швырять туда одежду и свою "Киёгу", Стальную Кобру, выкидную дубинку на пружине. Надеюсь, с таможней хлопот не будет. Десять минут. Подумать только, квартира смутно напоминает квартиру Майкла с балконом.
~~~
Встретил на улице каких-то инопланетян, и один подарил мне очки. Я теперь -- в чем-то похожем на магазин оптики, везде зеркала и стеклянные полки, и я понимаю, что вижу все довольно ясно. Инопланетяне образуют в Париже группу, и я ем с ними вместе в ресторане. С первого взгляда они -не очевидные инопланетяне, просто все довольно причудливо одеты в какие-то костюмы, а у одного -- крупное лицо, фут в поперечнике, на теле обычных размеров. Кажется, они довольно благожелательны. В группе -- как мужчины, так и женщины. Вот приносят счет, и я вношу свою долю, которая представляется справедливой, какой-то неизвестной мне валютой: большие серые банкноты на пергаментной бумаге.
Вчера после трехдневного визита уехал Марк Юэрт. Я теперь чувствую себя гораздо собраннее. На картине, которую я писал в последний день его визита, его лицо выступило довольно отчетливо. Он -- чрезвычайно милое и благотворное присутствие.
В доме на Прайс-роуд. Смотрю в прихожую и вижу фигуру в черном монашеском капюшоне -- она стоит в конце прихожей у задней лестницы, ведущей вниз на кухню и в цокольный этаж. Очень испугавшись, иду к ней и, наконец, хватаю ее за запястье. Но она тает и скользит вниз по ступеням, а я пытаюсь позвать маму из передней комнаты:
-- Мама! Мама!
Но слова не вылетают изо рта. Снова в своей комнате я вижу свет в ванной и снова зову маму.
Герр Профессор:
-- Это поднимается из подвала разума. Восстает из "Ид"... из Бессознательного.
Мне это напоминает судью Ученая Рука, который говорил адвокату, повторявшему какой-то очевидный аргумент:
-- Как можно безопасно допустить, есть определенные вещи, которые Суд знает.
Эта фигура уже появлялась в сновидениях, и меня всегда так парализует страхом, что даже крикнуть не могу.
Вчера нарисовал картину, которая называется "Le Revenant"(64), как раз с такой фигурой в мантии, покрывающей голову так, что видны лишь черные очертания на месте лица.
Позже в доме -- Ханке и Гарвер. По хозяйской спальне, где спали мать с отцом, разбросаны чемоданы. Чемоданы окованы золотом, замки, застежки и ремешки из золотых цепочек.
Даю Ханке десять долларов в какой-то сомнительной валюте.
Иду по узкой улочке в Марракеше с Брайоном Гайсином. Улочка сверху крыта -- как и многие улицы в Марокко. Лежит снег, примерно фут глубиной, но не кажется, что холодно. На мне нет куртки "Гэп", в которой я обычно ношу нож и слезоточивый газ. Даже трости со мной нет. Тем не менее, я не опасаюсь нападения.
Мы идем на какую-то встречу. Перед собою вижу какую-то решетку. Направо -- здание, чуть в глубине от дороги. Прихожу в комнату справа. Она маленькая, примерно двадцать на двадцать, и похожа на фотостудию. Стены облицованы каким-то серым металлом. Там стоит будка около шести футов в высоту, накрытая желтой тканью. Молодой араб пытается под эту ткань заглянуть. Когда мы приходим, в комнате, наверное, четыре человека. Встреча наша должна состояться в той комнате, которая выходит вот в эту, примерно такого же размера. Я уже собираюсь войти в соседнюю, когда ловлю взглядом высокого мускулистого араба, одетого в светло-серый костюм. Он возвращает мой взгляд ровно и без всякой враждебности, возможно даже -- с проблеском понимания.
Позднее я нахожу свою трость.
У меня остался час, чтобы сложить вещи. Не могу отыскать свой кофр на все случаи жизни, в который можно все свалить как угодно. Перелезаю на деревянный балкончик в поисках этого кофра -- балкончик сделан из светлого дерева. Квартира -- грязная, и каждый чулан, который я открываю, набит одеждой. Может быть, удастся попросить кого-нибудь все за меня сложить и отправить вдогонку. Мысль соблазнительная.
В грязной неопрятной квартире. Рот у меня набит жевательной резинкой. В комнату пробрались коты -- их гораздо больше, чем тех, что здесь живут. Я замечаю мусоропровод, наполовину забитый упаковками из-под еды, спитыми чайными пакетиками, яичной скорлупой, апельсиновыми шкурками. Очевидно, коты пробрались сюда именно этим путем. Здесь -- Жак Стерн. Два серых неопределенных молодых человека, которые будут меня сопровождать в поездке. От квартир вниз ведет лестница. Начиная по ней спускаться, я поворачиваюсь к Жаку, воздеваю руку в гитлеровском приветствии, точно доктор Стрейнджлав, и пою:
-- Мы встретимся вновь, не знаю, где, и не знаю, когда, но я знаю -мы встретимся вновь однажды солнечным днем.
(Машина Страшного Суда в действии.)
Сон много лет назад в Танжере, когда я жил на верхнем этаже здания Лотереи на улице Делакруа. Иэн говорит:
-- Я -- женщина, похожая на мужчину. Я -- твое мертвое "я", -- и уползает на четвереньках. Поэтому во сне прошлой ночью я спрашиваю себя: я женщина или мужчина? Что это за мертвое "я"? Qu'est-ce que c'est que ce bete morte?(65)
Определенно, раскол здесь слишком глубок, чтобы его можно было залатать. Ни одно решение не пригодно. Из де Куинси: "хор женских голосов поет "Вечные прощания"".
Как во сне происходят перебивки? Как, например, человек перемещается из одной комнаты в другую? Сдвигая контекст, в котором находится. Я в комнате на Прайс-роуд, смотрю в восточное окно. Вот я гляжу на стену без окон. Я в студии. Я знаю, что это рабочий кабинет, а живу я где-то в другом месте. Мне не хочется вступать в контакт с Иэном, и когда я вижу его из окна своей студии -- он идет по дамбе, -- я ложусь на пол, чтобы он меня не заметил. Вместе с тем, когда я выхожу из студии на площадку, от которой вниз на дорогу ведут каменные ступени, я встречаю его. Но он ли это? Обычно у меня в снах он очень молод. Теперь же он примерно такого возраста, какого был бы сейчас, если бы не умер... то есть, около пятидесяти. (Он погиб в автомобильной аварии в 1975 году.) Стройный, с резкими чертами, одет в светло-серый костюм. Я спрашиваю:
-- Ты -- Иэн Соммервилль?
Перебивка в квартиру, длинную и узкую. В одном конце -- кровать. На кровати сидит симпатичный мальчик. Я сажусь с ним рядом. На нем только трусы. Вот мы переходим на постель в другом конце комнаты, и я уже готов начать с ним заигрывать. Но его любовник Ренальдо появится с минуты на минуту, и мне не хочется вызывать сцену ревности.
Стук в дверь. Открываю -- там стоят Ренальдо с Иэном. Я здороваюсь с Ренальдо, который холодно и пристально смотрит на меня. Спускаюсь по каким-то ступеням с Иэном. Иэн говорит, что Ренальдо -- из компании с Бенвенуто-Бич.
У меня, как я подозреваю, в ухе застрял живой таракан. В зеркале мне его не видно. Тут обычный грязный пансион, и Майкл Портман отказывается заглядывать мне в ухо или вытаскивать его оттуда. Я выхожу из себя, выталкиваю его на площадку, и он падает вниз.
Я участвую в каком-то жульничестве в Канаде: торговля средством от алкоголизма. Председатель совета директоров компании диктует в телефон или микрофон:
-- Мы в состоянии войны. Мы в осаде.
Никого нет в этом огромном пустом здании... пыльном и грязном, но большом. Мне пообещали 128 долларов за то, что сочиню некий рекламный текст для компании. Я говорю:
-- Мне еще не заплатили!
Затем в мою комнату, открывающуюся в большой вестибюль, входит женщина и отдает мне, как она говорит, 500 долларов. Деньги похожи на театральный реквизит. Я даже цифр не могу найти на мелких однодолларовых купюрах. Наверное, придется узнать в банке, подлинные ли они, прежде чем пробовать обменять их на крупные.
Тем временем в больших фургонах прибывает полиция -- они высотой в два этажа, и все толпятся у окна и выглядывают на улицу. Та похожа на Нижний Бродвей, если смотреть из апартаментов на втором этаже. Брайон говорит:
-- Ну что ж, мы можем остаться здесь за сто пять долларов в месяц, и директоры протрубят любую атаку, потому что они -- Эллиоты.
Ему нужно заначить свой "сек". Здесь это называется "боеприпасами". "Сек" должен быть чистым, а то не взорвется. Крайне важно избегать любых отвлечений: сентиментальности -- это эмоция, побывавшая в употреблении, -самовосхвалений в духе "сделано в Голливуде".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20