И вдруг ему показалось, что Эбби как будто расслабилась слегка, и он, отчего-то перепугавшись, задвигался еще быстрее. Но, почувствовав, с какой силой она цепляется за него, успокоился.
Стиснув зубы, он крепче прижался к ней и теперь двигался медленными, тяжелыми толчками, наслаждаясь тем, как она старается попадать с ним в такт, а потом вдруг меняет ритм или просто слегка покачивает бедрами. Всякий раз, как Эбби делала это, у него перехватывало дыхание.
Ногти ее глубже вонзились ему в спину, оставляя царапины на коже.
Догадываясь, что это значит, Кипп поднял голову и увидел лицо жены, ее широко раскрытые глаза. Сначала в них вспыхнуло удивление. Судя по всему, она еще не понимала, что происходит. Потом вдруг где-то в самой глубине ее глаз мелькнула смутная догадка — словно луч утреннего солнца пробился сквозь темную пелену облаков над горизонтом, осветив все вокруг и согрев промерзшую землю. А затем все исчезло, и только глаза ее светились восторгом и упоением.
Кипп удовлетворенно улыбнулся и еле удержался от вздоха облегчения. Склонившись к жене, он снова завладел ее губами, потом осторожно раздвинул их языком, скользнул внутрь, и вновь началась та изумительная, бесконечная дуэль, когда терзающая двоих жажда с каждой минутой становится все нестерпимее, а тела начинают парить над землей. Теперь они двигались в унисон, вверх-вниз, все быстрее и быстрее, словно соревнуясь между собой, кто из них первым достигнет пика, к которому они стремились с неудержимой силой.
«Вот тебе, Гарри! Получай, старина!» — злорадно подумал Кипп в то мгновение, когда с губ Эбби сорвался легкий, какой-то птичий крик и она обмякла в его объятиях. Выгнувшись дугой, она на какое-то время замерла, словно балансируя на грани экстаза, потом содрогнулась всем телом, раз, другой, и душа Киппа запела от счастья. Он слишком хорошо знал эти признаки, чтобы сейчас ошибиться. Сначала казалось, что этим спазмам, ритмичным и медленным, не будет конца. Наконец Эбби успокоилась, и вновь тихий жалобный стон сорвался с ее губ.
А потом она как взбесилась. Вцепившись Киппу в плечи, она сжала его ногами, словно железным кольцом, и снова задвигалась — резко и быстро, — понуждая его двигаться вместе с ней, интуитивно чувствуя, как он нуждается в ней, чтобы и самому тоже взлететь к пику наслаждения и, постояв на краю, с облегченным вздохом рухнуть вниз и пушинкой опуститься в блаженную долину покоя и счастья. Эбби отдавала ему себя целиком и без остатка. Она распаляла его, и Кипп больше не пытался сдерживать сжигавшую его страсть. С каждым мгновением он все глубже врезался в ее тело, чувствуя, что освобождение уже близко.
И когда оно наконец пришло, когда они, усталые и опустошенные, тяжело и хрипло дыша и содрогаясь всем телом, лежали рядом, словно жертвы кораблекрушения, выброшенные на берег, только тогда они вдруг в полной мере осознали, что же с ними произошло.
Случилось это, по-видимому, одновременно — подобно вспышке молнии, проникшей в их мозг.
Словно по команде, они поспешно отодвинулись друг от друга, и каждый из них, устроившись на краешке кровати, принялся смущенно разглядывать шелковый полог.
— Ну, — нарушил неловкую тишину Кипп, убедившись, что его невесть куда пропавший голос снова готов ему повиноваться, — могу сказать, что это было довольно… увлекательно.
Единственным звуком, долетевшим до него с противоположного края огромной постели, был легкий шорох шелковой простыни, которую Эбби поспешно натянула до подбородка, а потом зарылась с головой в подушки.
Ну что ж, все не так уж и плохо, с внезапным облегчением подумал Кипп. Ни извинений, ни упреков, ничего такого. И самое главное, слава тебе Господи, никаких дурацких просьб, чтобы он произнес что-нибудь поэтическое, возвышенное вроде напыщенного признания, что он, дескать, отныне и всегда будет хранить в памяти этот миг… Тьфу!
И все же, когда Эбби наконец заговорила, Кипп поймал себя на том, что сгорает от нетерпения. Уж не собирается ли она преподнести ему очередной сюрприз, сообщив о том, что влюбилась в него и с этой минуты ее сердце принадлежит ему навсегда?
И тут же убедился, что попал пальцем в небо.
— Вы ведь не собираетесь тут спать, да? — любезно осведомилась она. Это был не вопрос и даже не просьба, нет. Казалось, хозяйка мило, но недвусмысленно дает понять засидевшемуся гостю, что ничуть не огорчится, если он с ней распрощается.
Он спустил ноги с кровати. Лишь на мгновение соблазнительная мысль остаться здесь до утра мелькнула в его голове. А хорошо было бы проснуться рядом с ней, вдруг грустно подумал Кипп, хотя бы для того, чтобы убедиться, что на рассвете она такая же страстная, какой была в темноте.
— Да-да, конечно. То есть, конечно, нет. — Он с опаской покосился на нее — не смотрит ли? — и осторожно, бочком двинулся к валявшемуся на кресле халату. И только натянув его и туго перепоясавшись, Кипп смог перевести дух и обрести свою обычную самоуверенность. — Доброй ночи, жена.
— Доброй ночи, — ответила Эбби, провожая его взглядом, пока Кипп не скрылся за дверью. С губ ее сорвался мечтательный вздох, но она даже не заметила этого. Этот мужчина, высокий, мускулистый, стройный, только что поднял ее до таких немыслимых высот наслаждения, о существовании которых она и помыслить не могла.
Интересно, что случится с ее чувствами к нему после этой ночи?
Изменятся ли они? Да и вообще — есть ли они у нее, эт, и самые чувства?
Что же она за извращенное создание, мелькнула у Эбби в голове невеселая мысль, коль скоро она способна заниматься с ним любовью, получать наслаждение и дарить его — и при этом гадать, испытывает ли она к нему хоть какие-то чувства?
Впрочем, да — какие-то чувства у нее, несомненно, были. Она хочет его. Страстно. Больше, чем когда-либо прежде. Конечно, она с самого начала догадывалась, что для нее не составит большого труда лечь с ним в постель, почувствовать на своем теле его руки и отдаться его ласкам. Но ведь желание — это еще не любовь, разве не так? Может быть, это даже к лучшему, решила Эбби. Иначе, если бы она, нарушив условия их соглашения, вдруг призналась ему в любви, Кипп, чего доброго, с испуганным воплем сбежал бы от нее на край света. Не хватало еще потребовать, чтобы он немедленно ответил ей взаимностью!
Ну уж нет! Она станет ему такой женой, о какой он мечтал, — удобной во всех отношениях. Сделает вид, будто верит, что он женился на ней только потому, что брак по расчету куда удобнее, чем бесконечное рыскание по рынку невест, да еще в самом разгаре брачного сезона. Она поможет ему хотя бы тем, что выполнит единственную его просьбу, высказать которую сейчас у Киппа не повернулся язык, — сделает все, чтобы его друзья поверили, будто он безумно в нее влюблен.
И не только это. Она сделает еще больше — подарит ему детей, и тогда он сможет выполнить обещание, данное им умирающей матери.
И сама полюбит их всем сердцем, моля Бога о том, чтобы их было по меньшей мере полдюжины.
Она сделает все, чтобы ее родственники вздохнули спокойно и жизнь их с этого момента стала безоблачной.
И она постарается найти удовольствие в том, чтобы быть виконтессой. Очень постарается.
Она уверена, ей это удастся. И еще одно.
Она сделает все, чтобы себя защитить. Она ни за что не позволит себе в него влюбиться.
Кипп уснул, едва коснувшись головой подушки, и проспал как убитый до самого утра. Что весьма его удивило, когда он наконец открыл глаза. Было уже около девяти, и бесшумно возникший на пороге лакей почтительно подал ему поднос с завтраком.
Позавтракав, Кипп поспешно оделся. Ему не терпелось спуститься вниз, чтобы встретиться со своей женой. Тем более что Эбби, как сообщил слуга, проснулась с первыми петухами и уже позавтракала внизу на целый час раньше, чем он сам.
Предупредив лакея, что и он тоже начиная с завтрашнего дня будет завтракать в столовой, Кипп сбежал вниз. Одергивая на ходу полы сюртука, он не переставал гадать, как встретит его Эбби, уже заранее предвкушая удовольствие увидеть ее порозовевшее от смущения лицо. Наверняка ей сейчас не по себе — особенно если учесть, с какой необузданной страстью она отдавалась ему прошедшей ночью! Да, вероятно, так оно и есть! По крайней мере Кипп очень па это надеялся.
Но его постигло жестокое разочарование.
— Доброе утро! — весело приветствовала его Эбби, когда они столкнулись в холле. Обоим вдруг что-то срочно понадобилось в гостиной. Эбби выглядела чудесно — судя по всему, она прекрасно выспалась и сейчас ее просто переполняла энергия. На ней было то же самое платье, что и вчера, во время их венчания. Кожа цвета слоновой кости казалась гладкой и матовой, только щеки розовели здоровым румянцем, а глаза весело сверкали. Жизнь кипела в ней ключом.
— Надеюсь, вы хорошо спали? А вот я спала отлично. Впрочем, и неудивительно — перина на постели такая мягкая, просто как пух. И никаких комков — не то что та, на которой мне приходилось спать на Халф-Мун-стрит или даже в Систоне! Даже сравнить нельзя!
Проклятие! Что она такое говорит?! Кипп кипел от возмущения. Решила сделать вид, что между ними ничего не было? Что это не она стонала от страсти, когда он целовал ее и занимался с ней любовью? Что это не ее руки ласкали его, возбуждая до такой степени, что он терял голову… Или это не она едва не рыдала от нетерпения, а потом, когда он удовлетворил ее желание, обмякла, словно сломанный цветок, в его объятиях?
Да… похоже, его молодая жена решила держаться так, словно между ними ничего не было.
Ну уж нет! Кипп почувствовал, как в нем закипает гнев. Он не позволит ей отодвинуть его в сторону, словно какую-то ненужную вещь.
Эбби уже взялась за ручку двери, ведущей в гостиную, но Кипп оказался проворнее. Он перехватил жену на пороге. Взяв ее за руку чуть выше локтя, он быстрым движением повернул ее к себе и заглянул в глаза.
— И это все, что вы можете мне сказать, Эбби? Неужели только ваша новая перина, от которой вы пришли в такой восторг, явилась причиной того, что вам замечательно спалось в эту ночь?
— Чем вы опять недовольны? — возмущенно забормотала Эбби. — Неужели нельзя было найти более подходящее время и место для того, чтобы устроить мне выволочку? Чего вы ожидали от меня — чтобы я упала к вашим ногам, обливая их слезами благодарности за то, что вы для меня сделали?.. Между прочим, за вашей спиной стоят трое лакеев, вы что — забыли об этом? А еще Эдвардина! Она…
— Вы теперь моя жена, Эбби, и мне плевать, что подумают другие! А что до моих лакеев, пусть они проваливают ко всем чертям! Или повесятся, если им захочется! — прорычал взбешенный Кипп.
Эбби опешила. А он, обхватив ладонью ее затылок, запрокинул ей голову и впился в ее губы.
Ноги у Эбби подкосились. В глазах потемнело, а мысли вихрем закружились в голове. Что лучше?
Вцепиться в лацканы его сюртука и повиснуть у него на шее, словно спелая груша? Или мешком свалиться на пол, прямо к его ногам? Последнее, без сомнения, обрадовало бы Киппа больше всего, решила она.
Пахло от него так, что у нее кружилась голова. И весь он был такой мускулистый, твердый, как будто состоял из одних мышц! Грудь его крепко прижималась к ее груди, бедра, обтянутые бриджами, казались каменными.
Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы муж, подхватив на руки, унес ее наверх, в их спальню…
Но еще больше ей хотелось его придушить.
— Эбби? Где ты? Эбби-и!
Вздрогнув от неожиданности, Кипп слегка отодвинулся, но даже не подумал отпустить жену.
— Какого черта?! Господи, что за вопли? Кто это — попугай? Вы обзавелись попугаем, а мне не сказали ни слова? У Софи тоже есть попугай, но не так давно его сослали в деревню навечно. Приговор — поведение, несовместимое с правилами, принятыми в приличном обществе. Ну, что вы молчите?
Эбби сделала глубокий вдох, мысленно похлопала себя по щекам, чтобы немного прийти в себя, и наконец нашла в себе силы высвободиться из железных объятий мужа.
— Какой еще попугай? Это Эдвардина! Я ведь пыталась вам объяснить…
Вытянув шею, Кипп попытался поверх головы Эбби заглянуть в гостиную.
— Что, наша малютка пригвоздила себя к креслу шляпной булавкой? И вообще — что она там делает? Я хочу сказать, в нашей гостиной!
— В основном плачет, — с тяжелым вздохом ответила Эбби. Противная девчонка явилась около часа назад и с тех пор не переставала рыдать и сморкаться. Разве только на минуту — напомнить Эбби про ее обещание, что она всегда — всегда — придет ей на помощь, если это будет нужно. Черт побери! Дала ей обещание! Ну надо же!
— Плачет?! И это вы называете — плачет? Боже милостивый, я сойду с ума! — Кипп растерянно покрутил головой, сразу почувствовав себя полным идиотом — впрочем, как и любой другой представитель сильного пола в присутствии рыдающей женщины.
— Она очень несчастна, Кипп. Вот она и плачет. Разве что… несколько громче, чем следует…
— Вот как? Что ж, приношу свои извинения. Простите мою непонятливость. Весьма благодарен вам за разъяснение. Конечно, без этого я со свойственной всем мужчинам тупостью наверняка решил бы, что она рыдает оттого, что счастлива. Может быть, вы к тому же будете столь любезны и объясните мне, отчего она так несчастна? И поскорее, пока ваша очаровательная племянница не устроила в моем доме наводнение!
— Эбби-и! Ты ведь сказала, что только на минутку выйдешь и сразу же вернешься! Сразу же! А тебя все нет и нет! Я слышу, как ты с кем-то разговариваешь! Куда ты подевалась, Эбби? Послушай, я уверена, что ты там! Так вот, я иду к тебе — прямо сейчас! И не думай, что я этого не сделаю!
И сразу же раздался оглушительный грохот перевернутого стола, возвестивший о том, что Эдвардина сдержала слово. А потом послышался звон бьющегося стекла, а вслед за этим истерический вопль. И все стихло.
Эбби поморщилась:
— Наверняка это была та овечка из китайского фарфора, что стояла на столике возле дивана. Очень надеюсь, что она не была вашей любимой статуэткой, милорд. Но тут уж ничего не поделаешь. Сами знаете — Эдвардина слепа как курица. Вряд ли она видит дальше собственного носа, бедняжка!
Кипп глухо выругался сквозь зубы. Дьявольщина, сердито подумал он, вспомнив, как торопился вниз в надежде приятно провести утро наедине с молодой женой. Идиот несчастный!
— М-да, а теперь, похоже, бедняжка проливает там потоки слез, — без малейшего сожаления продолжала Эбби. — Буду очень удивлена, если она вдобавок с размаху не врежется в стену лбом, приняв за меня один из ваших великолепных фамильных портретов. Впрочем, если подумать хорошенько, может,
оно и к лучшему, — пожав плечами, невозмутимо добавила она. — Тогда Эдвардина наверняка грохнется в обморок, и я смогу подняться наверх, лечь в постель и в тишине спокойно выпить чашечку чаю.
— Что ж, рад, что я в вас не ошибся, Эбби. Вижу, вас так просто не запугать. Как бы там ни было, могу ли я повторить свой вопрос, тем более что я до сих пор не потерял надежды получить на него ответ: значит, ваша племянница плачет? Простите, я, кажется, выразился несколько туманно. Я хотел узнать — почему она решила плакать именно здесь?
Эбби тяжело вздохнула, прекрасно отдавая себе отчет, что сейчас добавит весьма солидную ложку дегтя в бочку с медом, в виде которой Кипп скорее всего представлял себе супружескую жизнь вообще и свою в частности.
— Вы желаете узнать, отчего она плачет, Кипп? Так вот, она плачет — точнее, рыдает — потому, что ей всего шестнадцать лет. Рыдать над собственной несчастной судьбой — это как раз то, что шестнадцатилетние девицы умеют делать лучше всего. И моя племянница не исключение. Хотя, должна признаться честно, я в первый раз вижу, чтобы бедняжка Эдвардина умудрилась подняться до таких высот трагедии. Ну а теперь, если вы не возражаете, я, пожалуй, пойду к ней, пока она не сшибла ту восхитительную синюю вазу. Ну, ту, которая стоит на столике возле обтянутого атласом кресла.
— О-о, я сейчас умру, Эбби! Я сойду с ума, непременно сойду! Бедная я, несчастная. Никому я не нужна!
— Боже, кажется, она пришла в себя! — испуганно прошептал Кипп. На лице его отразился ужас. И не мудрено — вопли Эдвардины достигли такого крещендо, что задрожали оконные стекла. — Господи помилуй! Неужели вы тоже были такой в шестнадцать лет?!
Эбби, припомнив, какой была она в шестнадцать лет, печально покачала головой.
Вернее, где она была, когда ей было шестнадцать. В чужом доме, замужем за человеком, пившим дни и ночи напролет и протрезвлявшимся лишь для того, чтобы вновь сесть за карточный стол. За человеком, в один вечер спустившим в карты все ее приданое. Именно тогда она узнала, что любовь — это дым, который легко развеивает ветер суровой действительности. Узнала Эбби и то, что слезы и упреки вряд ли ей помогут. Ей было как раз шестнадцать, когда она научилась принимать жалкие крохи сочувствия, которыми ее удостаивал муж, когда через месяц после замужества она, похоронив родителей, вернулась к нему, чтобы попытаться спасти то, что еще оставалось от их брака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39