Проехав километров десять, он убедился в правильности своей догадки: все боковые дороги, выходившие на шоссе справа, были наглухо перекрыты гаишниками - ему обеспечивали "зеленую улицу".
- Молодец, полковник, - похвалил он Мещерякова. Клонившееся к западу солнце било в глаза, и он опустил защитный козырек. Из-за козырька на колени посыпались бумаги: водительское удостоверение с фотографией, паспорт, путевой лист, накладная... Илларион смел этот ненужный хлам на соседнее сиденье. Что-то упало под ноги - кажется, паспорт...
Впереди, наконец, замелькала черная крыша.
Илларион пригляделся внимательно, боясь ошибиться. Нет, это определенно был тот самый "пассат".
Забродов еще сильнее надавил на газ, хотя это было совершенно ни к чему - надави он еще чуть-чуть, и педаль провалилась бы сквозь пол кабины.
Сверкающая крыша медленно, но верно приближалась.
На мгновение Иллариону стало интересно, что ощущает Говорков, наблюдая за тем, как вырастает позади высокий капот со знаменитой трехлучевой звездой, заключенной в окружность, и ясно понимая неизбежность скорого столкновения. Что касалось Забродова, то он искренне сожалел о том, что столкновение не будет лобовым.
Он заметил, что "пассат" увеличил скорость, и выругался сквозь зубы все-таки это был не "Москвич", и разница в скорости и маневренности была слишком большой. Ему удалось еще немного сократить расстояние за счет удачного маневрирования, но Говорков снова наддал, и "пассат" начал стремительно удаляться. Мимо, почти не замеченные Илларионом, промелькнули красно-белые полосатые стрелы, предупреждающие о том, что впереди опасный поворот, и в следующее мгновение "пассат" оторвался от дорожного полотна.
Сбив ограждение, он плавно пролетел над насыпью, медленно переворачиваясь в воздухе, как выпрыгнувший из воды кит, и с тяжелым грохотом приземлился на крышу. Илларион затормозил обеими ногами, трейлер потащило юзом, разворачивая поперек дороги. Когда Забродов справился с управлением и остановил машину, "пассат" уже горел.
Илларион подождал, когда взорвется бензобак, но был разочарован: вместо взрыва раздалось громкое фырканье, и перевернутый автомобиль мгновенно превратился в огненный шар, а потом просто в яростно полыхающий костер. Из машины никто не выбрался.
Илларион сплюнул в открытое окошко, закурил сигарету и, неторопливо выжав сцепление, тронул машину с места, объезжая сбившиеся в кучу автомобили, водители которых стояли на насыпи, оживленно жестикулируя и что-то взволнованно обсуждая. Забродову здесь уже делать было нечего.
***
Они сошлись на шоссе - на небольшом его отрезке, ограниченном с двух сторон уродливыми стелами, на которых красовались объемные литеры, складывающие названия соседствующих республик.
Горизонт на латвийской стороне был красным - за него только что скатилось солнце и посылало оттуда последние лучи, точь-в-точь как назойливый родственник, который бежит за поездом и смешно подпрыгивает, чтобы заглянуть в окошко и в последний раз сделать отъезжающим ручкой.
Солнце село, но темно на дороге не было - кто-то позаботился об освещении, развернув укрепленные на пограничном шлагбауме прожектора. Двое огольцов под командой сержанта, который был немного старше них, увидев скопище вооруженных людей, с двух сторон приближающихся к посту, в некоторой растерянности позвонили на заставу. С заставы был получен короткий и недвусмысленный приказ: линять оттуда к чертовой матери, а дальше пусть начальство разбирается. Осмыслив суть полученного приказа, звонивший по телефону сержант неуверенно просиял лицом, и погранвойска предприняли упорядоченное отступление, плавно переходящее в отчаянный драп.
К прожекторам постепенно присоединилось еще несколько источников света: автомобили подъезжали один за другим, и их фары вносили свою лепту в общее дело, так что вскоре отрезок шоссе стал напоминать съемочную площадку или операционный стол - кому что нравится.
Собравшиеся здесь люди пребывали в некоторой растерянности, которую не могло побороть даже лихорадочное возбуждение, которое обычно предшествует большой драке и в значительной мере подогревается спиртным: многие из них знали друг друга с самого детства, а кое-кто и состоял в родстве: даже после того, как граница перестала быть просто пунктирной линией на карте, молодежь из пограничных деревень не оставила здоровую привычку вступать в смешанные браки, и это никому не казалось неудобным или предосудительным... вплоть до сегодняшнего вечера, когда зятья и шурины сошлись у блок-поста, сжимая в руках оружие и не вполне понимая, что именно они собираются здесь делать.
Над скоплением народа толклась мошкара и облаком колыхался табачный дым. В ожидании событий кое-кто втихаря прикладывался к бутылке, смачно занюхивая выпитое рукавом, и слышался приглушенный говор, в котором пока что невозможно было различить ни одного злобного выкрика, хотя матерились, по обыкновению, много и со вкусом - причем по обе стороны границы. Короче говоря, не происходи дело ночью, все это напоминало бы две праздничные колонны соседствующих предприятий в первомайскую демонстрацию. Вот только вместо лозунгов и портретов вождей тут и там мелькали вороненые стволы.
Последним прибыло, как и положено, начальство.
Белый "мерседес" подъехал к месту действия одновременно с большим синим "джипом" Старцева.
Две плотные шеренги вооруженных людей расступились, пропуская своих лидеров вперед. Говор стих, как по команде, и кто-то поспешно загнал в горлышко бутылки пластмассовую пробку и приготовился слушать: начиналось самое интересное. Вообще, при том, что люди здесь собрались бывалые и тертые, основной эмоцией, царившей на залитом электрическим светом пятачке асфальта, было острое любопытство. От прибывшего начальства ожидали прежде всего удовлетворения этого законного человеческого чувства.
С другой стороны, события последних дней - все эти ночные рейды через границу с пожарами и стрельбой - нанесли немалый урон добрососедским отношениям и сильно пошатнули сложившееся положение вещей, при котором всем было хорошо и сытно. Каждый винил противную сторону, так что чаши весов, на одной из которых лежал мир, а на другой война, замерли сейчас в неустойчивом равновесии. Все должна была решить встреча Плешивого и Старика.
Они остановились друг против друга, разделенные тремя метрами пустого асфальта, и некоторое время молчали, оценивающе разглядывая друг друга, словно и впрямь собирались сцепиться в рукопашную. Старцев курил, засунув левую руку в карман брюк, так что сдвинутая пола пиджака приоткрывала рукоять торчавшего за поясом брюк "Макарова".
Сергей Иванович выглядел не лучшим образом: он осунулся, под глазами набрякли тяжелые мешки, а на скулах играли желваки, яснее всяких слов говорившие о том, что Старик зол, как дьявол, и с трудом сдерживается.
Плешивый Гуннар, напротив, едва ли выглядел печальным.
Любой, кто был знаком с ним хотя бы неделю, мог с уверенностью сказать, что печаль эта напускная, а под ней скрывается холодное злорадство: вид Старцева ясно свидетельствовал о том, что последний нанесенный Гуннаром удар оказался весьма и весьма удачным. Старцев был уничтожен. Оставалось только поставить его на колени и добить. Заметив предпринятый Стариком маневр с демонстрацией огневой мощи. Плешивый грустно улыбнулся и тоже засунул руки в карманы джинсов, так что его вельветовая курточка разошлась на животе, выставляя напоказ рубчатую рукоятку девятимиллиметрового "парабеллума".
- Здравствуй, Сережа, - почти с отеческой интонацией сказал Плешивый.
- Здравствуй, коли не шутишь, - проворчал Старцев, нервно жуя фильтр сигареты. От него не ускользнула издевательская нотка в приветствии Плешивого, но он не придал этому значения: в рукаве у него был припрятан безотбойный козырь, и он ждал момента, чтобы пустить его в ход. А пока что можно было и побеседовать.
- Надо поговорить, как ты полагаешь? - словно прочтя его мысли, спросил Плешивый Гуннар.
- Не о чем нам разговаривать, - сказал Старик и выплюнул окурок на асфальт. Фильтр сигареты был немилосердно изжеван, и Плешивый, взглянув на него, снова грустно улыбнулся самыми уголками губ.
- Ты много куришь, Сергей Иванович, - посетовал он. - Нервы?
- Не заговаривай мне зубы, Гуннар, - попросил Старцев. - Девчонка с тобой?
Плешивый вынул из кармана левую руку и подал знак. Толпа за его спиной снова расступилась, и Старцев увидел, как из белого "мерседеса", придерживая за локоть, вывели Викторию. Заметив Старцева, она отшатнулась и попыталась снова сесть в машину, но ее не пустили.
- А она не очень-то хочет возвращаться, - заметил Плешивый Гуннар, внимательно наблюдавший за этой сценой. - С чего бы это? Неужели ты плохо с ней обращался? А может быть, ты никудышный партнер? Тогда зачем она тебе?
- Это не твое дело, - сказал Старцев, жадно разглядывая стоявшую в отдалении тонкую фигурку. Невероятно, но даже сейчас, здесь, глядя на нее, он испытывал такое возбуждение, что это, наверное, было заметно со стороны. Он слегка переменил позу, чтобы несколько ослабить давление на ширинку брюк, и по многозначительной улыбке Плешивого Гуннара понял, что тот верно оценил его движение. "Улыбайся, - подумал он, - улыбайся.
Смеется тот, кто смеется последним".
- Да, - сказал Плешивый, - вижу, что был не прав. Это действительно не мое дело. Деньги и документы с тобой?
Старцев махнул рукой, и подбежавший человек предъявил Плешивому сумку с деньгами и его бумагами.
- Нескольких тысяч не хватает, - угрюмо признался Старцев.
- О! - воскликнул Гуннар и дал знак людям, которые вели к нему сопротивляющуюся Викторию, чтобы те остановились. - На что же ты их потратил?
- Я заплатил их исполнителю. Не беспокойся, верну при первой возможности. Вот груз переправим, и получишь свои деньги.
- Надеюсь. Исполнитель - это тот, кто украл деньги? Я правильно понял?
- Правильно. Может быть, хватит болтать?
- Одну минуту, - акцент Плешивого заметно усилился, выдавая его волнение. - Ты заплатил исполнителю этими деньгами?
- А что в этом странного? Ты же раздел меня до нитки, что же мне, в рижский банк ехать?
- Подожди, Сергей. Скажи мне, кто это был?
- А тебе зачем?
- Если моя догадка верна, то для тебя это представляет гораздо больший интерес, чем для меня.
Это сделал Забродов?
- Догадаться нетрудно. Чисто сделано, правда?
Комар носа не подточит. Вы же его, наверное, и не видели, а?
Заново переживая ограбление, в котором не участвовал, Сергей Иванович заметно развеселился. Кроме того, его сильно развлекала внезапно позеленевшая физиономия Плешивого - видимо, воспоминание о том, как Забродов вывернул наизнанку его охотничий домик, вызвало у него иные эмоции.
- Да, - проскрипел Плешивый Гуннар. Его акцент сделался таким сильным, что его стало тяжело понимать. - Но ведь и никто из твоих людей не видел того, кто украл твою игрушку?
Старцев резко рванул на себе узел галстука - ему внезапно стало нечем дышать, хотя вечерний воздух был свеж и прохладен, и некоторые из стоявших без дела людей уже начинали ежиться, - и спросил, так быстро подавшись вперед, что кое-кто на латышской стороне нерешительно начал поднимать оружие:
- Ты на что намекаешь?
- Зачем же намекать? - спросил Плешивый Гуннар, и Старцев отшатнулся: на миг ему почудилось, что глаза собеседника сверкнули необычным светом, как у вампира из фильма ужасов. - Забродов сказал мне, что ты выкрал содержимое моего сейфа, дал несколько купюр для сличения и предложил похитить девчонку, чтобы вернуть деньги. Теперь ты доволен? Забродов - это ведь твое открытие.
- С-с-сука, - с натугой прохрипел Старцев, - козлина заезжая... Надо было его сразу замочить.
- Да, - сухо согласился Гуннар, - я тоже жалею об упущенных возможностях. Но ведь не все еще потеряно, правда? Ведь это он поведет машину с грузом? Она, кстати, вот-вот должна прибыть.
Старцев скрипнул зубами, не заботясь о том, что может повредить дорогие коронки.
- А кто поведет машину?
- Любой дурак, - сказал Плешивый. - Самое трудное - пересечь границу, но ведь эта трудность, кажется, устранима?
Старцев с трудом перевел дух и огляделся, словно впервые увидел прожектора, машины с зажженными фарами, вооруженных людей... Он начисто позабыл о своем припрятанном козыре, осознав, что и его, и Плешивого Гуннара поставил на грань катастрофы один-единственный человек.
- Слушай, - сказал он, - зачем ему это было надо?
- Например, ради денег, - пожал плечами Плешивый. - Сколько он снял с тебя за свои услуги?
Молчишь? Вот и я промолчу, но позволю себе предположить, что общая сумма составила тысяч пятнадцать - двадцать.
- Похоже на то, - медленно согласился Старцев. - А ведь мы чуть было не.., того. А?
- Ничего, Сережа, - рассмеялся Плешивый Гуннар. - Как это у вас говорят? Сколь веревочке ни виться...
- Все одно конец будет, - закончил за него Старцев. Он испытывал облегчение, словно только что свалил с плеч набитый булыжниками рюкзак. Ну, блин, дела...
- Да, Сережа, - сказал Гуннар, - да. Надо поскорее покончить с этим делом и обо всем забыть.
Нам с тобой еще работать и работать.
И он дружески похлопал коллегу по плечу.
И тогда припрятанный Старцевым козырь выпал у него из рукава.
... Воробей совершенно измаялся, сидя в развилке, образовавшейся в том месте, где от шершавого ствола старого, неизвестно когда и как затесавшегося в гущу придорожного березняка дуба отходил мощный сук. Он ерзал и вертелся, так и этак пристраивая свой тощий зад, но бугристое дерево не становилось от этого ни более гладким, ни тем более мягким. Комары жрали с таким остервенением, будто кроме него в радиусе ста километров не было ни единой живой души, и вдобавок ко всему стало холодно.
- Что-то стало холодать, - вслух сказал Воробей.
Он мог свободно разговаривать и даже петь - до площадки, на которой собрался народ, было метров сто, там курили, шаркали ногами и переговаривались, и, чтобы быть услышанным. Воробью пришлось бы орать во всю глотку. Орать он не собирался, но вот конец начатой им крылатой фразы так и вертелся в голове.
Воробей понимал, что пить ему больше не стоит, тем более что Старик обещал отвернуть ему голову, если он опять нажрется и пропустит нужный момент.
- Нужный момент! - веско повторил Воробей, воздев кверху указательный палец и опасно покачнувшись на своем насесте. - Не пропустить!
Нужный момент должен был наступить тогда, когда Старик подаст знак. "Может так случиться, - говорил ему Старик пару часов назад, - что знак подать я не успею. К примеру, они нападут раньше. Тут уж кумекай сам, да смотри, не промахнись".
Смерть Свата вкупе с выданной Стариком премией с головой погрузила Воробья в пучину запоя, но, едва прослышав о предстоящем деле, он самолично вызвался занять тот пост, на котором находился в данный момент. Более того, идею засады на дереве подал Старику именно он. "Как финская "кукушка", горячась, кричал он, - ку-ку, и в дамки!"
Он почему-то забрал себе в голову, что отомстить латышам за безвременную кончину Свата - его священный долг.
Воробей занял пост, вооружившись охотничьим ружьем "белка". Ружьецо это, как явствовало из его названия, было предназначено для охоты на мелкого пушного зверя, которого, как известно, следует по возможности бить в глаз, и уж никак не дробью.
Поэтому поверх нижнего ствола, заряжавшегося обычными патронами двенадцатого калибра, был положен второй - нарезной, стрелявший патронами от мелкашки. Этот гибрид был оснащен оптическим прицелом, в который Воробей периодически заглядывал, поочередно беря на мушку толпившихся внизу людей.
Воробью было холодно и скучно.
- Задубею ведь, - пожаловался он в звеневшее от комаров пространство и яростно шлепнул себя по щеке, убивая кровососа. - На курок нажать не смогу.
Уговорив подобным образом не столько безучастную природу, сколько себя, Воробей решительно сунул ружье под мышку и извлек из-за пазухи аппетитно булькнувшую алюминиевую армейскую флягу в полотняном чехле, трясущимися руками отвинтил колпачок и жадно припал к холодному горлышку.
Первач пылающим водопадом хлынул по пищеводу, вмиг согрев замерзшее тело и вспыхнув в мозгу радужным фейерверком. Воробей сыто и удовлетворенно рыгнул и, прежде чем завинтить колпачок, не удержавшись, отхлебнул еще раз. Убирая за пазуху заметно полегчавшую флягу, он вдруг ясно осознал, что переборщил: последний глоток был, несомненно, лишним. Его так и тянуло нырнуть вниз головой с ветки - просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. По идее, результат такого эксперимента был предельно ясен, но при взгляде сквозь толщу алкогольных испарений это представлялось не вполне очевидным.
- Не пропустить момент! - деревянным языком провозгласил Воробей, резко покачнулся, кое-как удержал равновесие и заглянул в окуляр прицела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35