Но такого разнообразия и такого огромного количества оружия Банда себе даже и представить не мог!
Первым делом парень схватился за «узи» – он давно мечтал опробовать этот маленький скорострельный автомат – признанное оружие всех террористов и спецслужб многих государств. Не случайно лицензию на его изготовление приобрели у Израиля несколько стран, далеко не новичков в изготовлении огнестрельного оружия. Потом он подобрал несколько пистолетов помощнее и особенно обрадовался мощному «кольту» с лазерным прицелом и глушителем. Это была стоящая «пушка»! Стоит только зафиксировать красненькое пятнышко на лбу потенциальной жертвы, нежно коснуться спускового крючка и – чмок! – полголовы нету...
«А патроны?»
Он обошел комнату еще раз и заглянул под диванчики. Так и есть – армейские железные ящики стояли именно там. Его удивило, как аккуратно обращался Ахмет с боеприпасами – каждая коробочка с патронами была тщательно надписана: вид оружия, калибр, количество боеприпасов. Парень взял по сто патронов к каждому из своих пистолетов, нагреб побольше заряженных магазинов к «узи», рассовал по карманам и за пазуху десяток гранат.
Здесь же, в одном из ящиков, он обнаружил и пачку долларов, стянутых резинкой. Видно, братья были настолько уверены в неприкосновенности своих жилищ, что даже не считали нужным прятать свое богатство более тщательно.
И в самом деле – кто-то из них все время был в лагере, и проникнуть в эти помещения действительно не представлялось возможным.
Бросив взгляд на часы. Банда заторопился – увлеченный и завороженный обнаруженным в комнате Ахмета арсеналом, он совершенно забыл о времени, а сейчас каждая лишняя минута играла против него.
Он быстро выбежал из штаба, сгрузил все оружие в машину и прыгнул за руль.
"А, черт, в комнату Махмуда забыл заглянуть!
Может, и там нашел бы что интересное... А впрочем, пошло оно все к черту. Ничего мне больше не надо, лучше смыться подальше, пока не поздно".
Ключ – в замок зажигания, сцепление, поворот ключа – и мотор мощно, но почти неслышно в салоне зарычал. Сашка посмотрел на рычаг коробки передач – раньше ему такие машины водить не приходилось. На счастье, ручка оказалась с вполне понятными символами, и парень уверенно включил первую передачу, плавно отпуская сцепление и выжимая газ.
Мощный двигатель буквально сорвал машину с места, и джип понесся, поднимая за собой клубы пыли, прочь из лагеря, через открытые на день ворота в «колючке».
«Прощай, еще один кусок моей бестолковой жизни!» – горько усмехнулся Банда, нажимая на клаксон и оглашая притихший лагерь пронзительным прощальным сигналом «мицубиси».
III
Банда гнал, особенно не разбирая дороги, – объезжать каждую выбоину на этой машине смысла не было, а время терять никак нельзя. Он должен был обязательно вырваться не только из этого района, но и вообще из Таджикистана – если купцы Абдурахмановых или их друзья и покровители хватятся товара, если им станет известно, что лагерь разгромлен, они неминуемо захотят расквитаться, и тогда Банде пощады не будет. Бесполезно было обращаться и к местным властям – наверняка начальник райотдела милиции прекрасно осведомлен обо всех делах братцев. Ведь не зря же за все долгие месяцы жизни Сашки в этом лагере ни один представитель власти, пусть бы даже в лице участкового, не появился во владениях братьев. – Машина свободно, без напряжения, даже по этим камням развивала скорость до ста двадцати километров в час, и Банда был почти уверен, что вырвется. Он специально сворачивал на самые малоприметные, непроторенные дорожки, старательно объезжая редкие аулы, стремясь меньше попадаться людям на глаза. Хотя здесь, в этом пустынном горном районе, такие предосторожности, возможно, и были излишними.
В конце концов мощь и великолепие машины захватили его, и парень позволил себе расслабиться, наслаждаясь гонкой. Одной рукой он повращал ручки кондиционера, и холодный воздух наконец-то хлынул в кабину, освежая и восстанавливая силы, – ведь даже полностью открытые окна и жуткий сквозняк, который устроил себе в машине Сашка, не спасали от одуряющего жара южного солнца. Теперь он со спокойной душой нажал поочередно на все кнопки электропривода стекол, оставив только небольшую щель в своей форточке, – он любил, чтобы звуки снаружи хоть немного проникали внутрь салона.
Затем он попытался рассмотреть аудиосистему, которой был оснащен автомобиль, и в очередной раз поразился роскоши и комфорту этой машины.
Он где-то читал раньше про такую аппаратуру. Кажется, это называлось «класс хай-энд». Система представляла собой настоящий аудиокомплекс, не чета каким-нибудь тривиальным магнитолам, предварительный и полный усилители, дека, тюнер, проигрыватель «си-ди» с автоматической сменой десяти Дисков, куча динамиков разной величины по всему салону, которые создавали суперобъемный звук... Говорят, что даже разъемы и контакты в такой системе делаются из золота, а проводка из сверхчистой меди.
Банда, конечно, не мог, особенно на ходу, разобраться во всех этих сложностях и возможностях аппаратуры. Единственное, что сумел он сделать, – нащупать кнопки «Power» на каждом отдельном блоке и все их включить, а потом тискануть на магнитофоне кнопку «Play». Заунывные звуки восточной и очень тоскливой мелодии заполнили кабину, и парень поспешил поменять кассету, поставив что-то старое из «Кино».
Как по заказу – «Группа крови на рукаве...»
Эта песня давно, еще со времен десанта, с восемьдесят седьмого года, когда она только-только появилась, стала его любимой...
...твой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою!
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи!
Проселочная дорога вывела его на асфальтовое шоссе, и, сориентировавшись, Сашка понял, что вырвался из проклятого района. Теперь его путь лежал прямо к границе, и ничто не смогло бы остановить его. Он добавил газу, и мощный двигатель «паджеро» тут же отозвался, даже на такой, отнюдь не маленькой, скорости заметно прибавив прыти.
Совершенно прямая и пустынная дорога убегала куда-то за горизонт, автомобиль не требовал ни малейшего усилия для управления, и парень незаметно сам для себя погрузился в раздумья и воспоминания.
Музыка только помогала, подталкивала его думы, заставляла их вновь и вновь кружить по лабиринтам памяти...
«...Пожелай мне удачи!»
Как-то так получилось, что всю жизнь ему сопутствовала удача и в то же время он всегда как будто ходил по лезвию бритвы, и если бы эта самая госпожа Удача хоть на секунду отвернулась от него, не было бы сейчас ни самого Сашки, ни его тоскливых воспоминаний...
IV
Он вырос в детдоме и совершенно не помнил ни отца, ни матери...
Однажды, в день его шестнадцатилетия, директор Смоленской школы-интерната номер девять, в которой жил и учился Сашка, Иван Савельевич Парфенов – хороший, душевный мужик – вызвал его вечером для разговора в свой кабинет, закрыл дверь изнутри, уселся за свой стол и кивнул на кресло напротив.
– Садись, Бондарович. Поговорить надо...
Сашка сел, внимательно глядя ему в глаза и стараясь понять, что затеял Иван Савельевич и за какое такое прегрешение ему, Банде, может сейчас перепасть. А директор вдруг встал, прошел к шкафу и неожиданно достал из его необъятных недр, где хранились личные дела всех воспитанников интерната последних лет, бутылку белого болгарского вина – «Златни пясцы», как сейчас помнил Сашка.
– Иван Савельевич... – забормотал тогда вконец растерявшийся пацан, внезапно подумав, что это, видимо, какая-то хитрая провокация, что-то типа испытания на вшивость. Но директор был непреклонен:
– Сядь и не канючь. Слушай.
Он налил по полстакана себе и Сашке и закурил.
– Ты хоть что-нибудь из своего детства помнишь?
– Н-н-е-т... А что?
– Ни отца, ни матери?
– Нет.
– Наверное, пришло время рассказать тебе хоть то, что я знаю...
Иван Савельевич помолчал минутку, затянулся пару раз, будто собираясь с мыслями, и заговорил вновь:
– Твоя мама умерла, когда тебе было три года...
Мы специально никогда не рассказываем воспитанникам об их детстве, пока не вырастут. Сам понимаешь... Еще тосковать начнут, думать. А тут не надо думать. Тут надо воспринимать все так, как есть. Что Бог дал, назад того не заберешь... Вы жили тут же, в Смоленске. Кстати, недалеко отсюда...
Он шумно отхлебнул из стакана и приказным тоном произнес:
– Пей! Тебе сегодня не только можно, но даже нужно... За твое шестнадцатилетие! За твое совершеннолетие...
Они выпили, и Иван Савельевич продолжал:
– Короче, когда мать умерла, твой отец запил, По-черному, Сашка, пил, про все на свете забыв. А ведь толковый мужик был, инженер, говорят, талантливый. В общем, сгорел твой отец за несколько месяцев. Нашли его мертвым в парке меньше чем через полгода после смерти матери. Ребра поломаны, разрыв селезенки, тяжелая черепно-мозговая травма... Милиция утверждала, что убили его в очередной пьянке. Может, за долг, а может, так просто, из куража...
Сашка почувствовал, как к горлу подкатывает горький комок слез, и поспешил быстрее хлебнуть вина, с горя даже не почувствовав и не разобрав его вкус.
– А тебя бабушка еще до этого забрала, как только отец пить начал... По материнской линии бабушка. Хорошая была женщина, жалела тебя, на свою пенсию ухитрялась одеть-прокормить... Но тебе, Сашка, не везло – буквально в тот же год и она умерла. Старая была...
Иван Савельевич снова налил себе вина и залпом выпил, шумно вздохнув, будто сбрасывая со своих плеч груз непосильной тяжести.
– Вот такие, брат, пироги... Тебя соседи бабушки к нам привели. Ведь ни родни близкой у тебя – никого! Как-то так получилось. В райсобесе с душой отнеслись – на тебя бабушкин дом оформили и даже книжку ее сберегательную, что там от похорон осталось, на тебя переписали. Триста двадцать четыре рубля сорок семь копеек. За эти годы проценты наросли, так что копейка какая-то уже скопилась... За тебя до восемнадцати лет мы, детдом, отвечаем, опекунами твоими стали... Что там с домом – не знаю, много лет прошло. Но через два года ты будешь его хозяином, если только там что осталось...
Сашка был ошарашен всем услышанным; и единственное, что он в этот момент чувствовал – настоятельную потребность уединиться, обдумать все, что рассказал Иван Савельевич. В голове вдруг зашумело от выпитого вина, и пацан немного заплетающимся языком произнес:
– Спасибо, Иван Савельевич, что все рассказали. Я пойду, ладно?
– Иди-иди... Дежурного воспитателя не бойся, все будет хорошо. А пацанам не рассказывай, откуда запах у тебя. Понял? – уже снова превратился Парфенов в строгого, но справедливого директора.
– Да, конечно... – и Сашка выскользнул в коридор...
* * *
Прошло полтора года.
Бондаровича, как лучшего ученика интерната, не только не отправили после восьмого класса в «хобзайню», как называли они между собой ПТУ, но, наоборот, позволили полностью закончить десять классов и даже дали направление в педагогический техникум. Правда, ни поучиться там как следует, ни вступить во владение наследным бабушкиным домом ему так и не удалось – его восемнадцатилетие совпало с осенним призывом в армию.
Он всегда отличался от ровесников статью – и ростом, и шириной плеч, а потому совершенно не удивился, когда в областном военкомате его приписали в команду, отправлявшуюся в учебный десантный полк.
Он даже обрадовался, когда на следующее утро после прибытия в Витебск, в знаменитую учебку, по команде сержантов они переоделись и обтянули свои еще узковатые по-мальчишески груди новыми тельняшками.
Романтика десанта захватила его целиком.
Он с азартом учился складывать парашют и стрелять из автомата, бегать по полосе препятствий и прыгать с парашютной вышки, овладевать азами рукопашного боя и навыками стрельбы из КПВТ или РПГ-7. Он испытал настоящий праздник души во время первого прыжка с самолета, когда парашют еще не раскрылся, и только замирание сердца в груди помогло понять, что ты летишь, а не висишь между небом и землей. А потом рывок – и плавное парение в воздухе, ощущение полета, с которым, наверное, не может сравниться ничто на свете.
Вот только приземлился он в первый раз не совсем удачно – как-то забыл, очарованный кажущейся плавностью спуска, что земля приближается со скоростью пять метров в секунду. Как результат – не правильное приземление и растяжение связки голеностопа, что вылилось в ежедневные наряды по кухне на протяжении полутора недель. Ну в самом деле, что ему, хромоногому, было делать в поле!
Слава Богу, все на нем всегда – тьфу, тьфу! – заживало как на собаке, и уже через пару недель он даже забыл про это досадное происшествие и снова втянулся в напряженный, изматывающий, но чем-то приятный ритм жизни учебки.
Когда ему, единственному из отделения, нацепили лычки сержанта и командир учебного полка объявил перед строем благодарность за отличное овладение воинским мастерством, в душе Бондаровича что-то перевернулось. Он бережно принял голубой берет и чуть позже, в казарме, даже прослезился, любуясь собой в тусклом зеркале умывальника.
А на следующий день его вызвал замполит батальона и стал что-то настойчиво расспрашивать про родных, близких, и только когда убедился, что никого ближе директора Смоленской школы-интерната Ивана Савельевича Парфенова у Бондаровича нет, торжественно объявил:
– Родина и партия доверяют вам, товарищ сержант, ответственное задание. Вы никому не имеете права разглашать место своей будущей службы...
Короче, солдат, – сломалось что-то в интонации политработника, – через три дня ты едешь на юг.
Вопросы есть?
– Никак нет.
– Ну вот и славненько!
Майор подошел к нему ближе и потрепал по плечу:
– Смотри там в оба, Бондарович.
– Есть, товарищ майор.
– Вот и хорошо...
– Разрешите идти?
– Идите...
Бондарович не мог понять, что творится у него на душе. Страх? Да вроде нет. Азарт? В какой-то степени. Волнение перед настоящим испытанием?
Вполне возможно. А может, это была тревога перед новым, совершенно неизведанным периодом своей жизни. А еще чувство какого-то дурацкого удовлетворения. Как в том анекдоте про «чувство полного удовлетворения»...
Это был восемьдесят первый год. Все уже знали про Афган, про цинковые гробы и бешеных «духов».
Но ни у кого тогда еще не возникало сомнений в правильности и справедливости этой войны, в благородности и нужности выполнения «интернационального долга». Или, по крайней мере, почти ни у кого...
* * *
...Я б никому
Не хотел ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой.
Но высокая в небе звезда
Зовет меня в путь...
Магнитофон пел голосом уже давно погибшего Цоя, «мицубиси» жадно пожирала шоссе километр за километром, а мысли Банды были далеко. Далеко по времени, но – удивительное дело, как его, смоленского парня, снова занесло в эти края! – совсем близко по расстоянию...
* * *
В Афгане ему повезло.
Просто повезло – и точка.
Он попал командиром отделения в ту самую дивизию, которая дислоцировалась когда-то в Витебске и на базе которой функционировала учебка, которую окончил Банда.
Бондаровичу пришлось пережить все, что выпало на долю его подразделения.
Он жил так, как жили и воевали в Афгане все.
Мерзли сутками на горных блокпостах. Лазили за виноградом, а на следующий день оказывалось, что виноградники заминированы. Вскакивали в палатках среди ночи по тревоге, открывая бешеную и беспорядочную стрельбу во все стороны. Выкуривали «духов» из «зеленки» и из аулов, каждую секунду рискуя поймать свою долю свинца из-за очередного дувала. Утюжили гусеницами бээмпэшек и колесами бээрдээмов бесконечные пыльные дороги, по закону подлости норовя почему-то обнаружить мину не тралом впереди идущего танка, а именно гусеницей или колесом своей машины. На дни рождения «пекли» себе торты, смешивая банку сгущенки с несколькими пачками печенья и все это с аппетитом уплетая.
«Черными тюльпанами» отправляли на родину друзей и товарищей, навечно заваренных в цинк...
В общем, жили они, как все в Афгане. И на долю Банды там пришлось не больше и не меньше, чем на долю всех остальных. А вот повезло, может быть, на долю чуть-чуть больше, чем другим, – ни одной царапины не получил он за все полтора года срочной службы.
Наверное, кто-то ему действительно пожелал «удачи в бою»...
* * *
Дембельский приказ будущего гэкачеписта министра обороны Язова Бондарович встретил в звании старшины и на должности замкомвзвода. Но еще за несколько месяцев до этого, переговорив с командованием, он получил добро и обещание всяческой помощи в его желании стать офицером-десантником.
И действительно, приказом командующего дивизией он был откомандирован в Союз, в Рязанское высшее военно-десантное училище, и, так и не успев вкусить сладостей гражданской жизни, буквально через несколько недель старшина Бондарович стал курсантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Первым делом парень схватился за «узи» – он давно мечтал опробовать этот маленький скорострельный автомат – признанное оружие всех террористов и спецслужб многих государств. Не случайно лицензию на его изготовление приобрели у Израиля несколько стран, далеко не новичков в изготовлении огнестрельного оружия. Потом он подобрал несколько пистолетов помощнее и особенно обрадовался мощному «кольту» с лазерным прицелом и глушителем. Это была стоящая «пушка»! Стоит только зафиксировать красненькое пятнышко на лбу потенциальной жертвы, нежно коснуться спускового крючка и – чмок! – полголовы нету...
«А патроны?»
Он обошел комнату еще раз и заглянул под диванчики. Так и есть – армейские железные ящики стояли именно там. Его удивило, как аккуратно обращался Ахмет с боеприпасами – каждая коробочка с патронами была тщательно надписана: вид оружия, калибр, количество боеприпасов. Парень взял по сто патронов к каждому из своих пистолетов, нагреб побольше заряженных магазинов к «узи», рассовал по карманам и за пазуху десяток гранат.
Здесь же, в одном из ящиков, он обнаружил и пачку долларов, стянутых резинкой. Видно, братья были настолько уверены в неприкосновенности своих жилищ, что даже не считали нужным прятать свое богатство более тщательно.
И в самом деле – кто-то из них все время был в лагере, и проникнуть в эти помещения действительно не представлялось возможным.
Бросив взгляд на часы. Банда заторопился – увлеченный и завороженный обнаруженным в комнате Ахмета арсеналом, он совершенно забыл о времени, а сейчас каждая лишняя минута играла против него.
Он быстро выбежал из штаба, сгрузил все оружие в машину и прыгнул за руль.
"А, черт, в комнату Махмуда забыл заглянуть!
Может, и там нашел бы что интересное... А впрочем, пошло оно все к черту. Ничего мне больше не надо, лучше смыться подальше, пока не поздно".
Ключ – в замок зажигания, сцепление, поворот ключа – и мотор мощно, но почти неслышно в салоне зарычал. Сашка посмотрел на рычаг коробки передач – раньше ему такие машины водить не приходилось. На счастье, ручка оказалась с вполне понятными символами, и парень уверенно включил первую передачу, плавно отпуская сцепление и выжимая газ.
Мощный двигатель буквально сорвал машину с места, и джип понесся, поднимая за собой клубы пыли, прочь из лагеря, через открытые на день ворота в «колючке».
«Прощай, еще один кусок моей бестолковой жизни!» – горько усмехнулся Банда, нажимая на клаксон и оглашая притихший лагерь пронзительным прощальным сигналом «мицубиси».
III
Банда гнал, особенно не разбирая дороги, – объезжать каждую выбоину на этой машине смысла не было, а время терять никак нельзя. Он должен был обязательно вырваться не только из этого района, но и вообще из Таджикистана – если купцы Абдурахмановых или их друзья и покровители хватятся товара, если им станет известно, что лагерь разгромлен, они неминуемо захотят расквитаться, и тогда Банде пощады не будет. Бесполезно было обращаться и к местным властям – наверняка начальник райотдела милиции прекрасно осведомлен обо всех делах братцев. Ведь не зря же за все долгие месяцы жизни Сашки в этом лагере ни один представитель власти, пусть бы даже в лице участкового, не появился во владениях братьев. – Машина свободно, без напряжения, даже по этим камням развивала скорость до ста двадцати километров в час, и Банда был почти уверен, что вырвется. Он специально сворачивал на самые малоприметные, непроторенные дорожки, старательно объезжая редкие аулы, стремясь меньше попадаться людям на глаза. Хотя здесь, в этом пустынном горном районе, такие предосторожности, возможно, и были излишними.
В конце концов мощь и великолепие машины захватили его, и парень позволил себе расслабиться, наслаждаясь гонкой. Одной рукой он повращал ручки кондиционера, и холодный воздух наконец-то хлынул в кабину, освежая и восстанавливая силы, – ведь даже полностью открытые окна и жуткий сквозняк, который устроил себе в машине Сашка, не спасали от одуряющего жара южного солнца. Теперь он со спокойной душой нажал поочередно на все кнопки электропривода стекол, оставив только небольшую щель в своей форточке, – он любил, чтобы звуки снаружи хоть немного проникали внутрь салона.
Затем он попытался рассмотреть аудиосистему, которой был оснащен автомобиль, и в очередной раз поразился роскоши и комфорту этой машины.
Он где-то читал раньше про такую аппаратуру. Кажется, это называлось «класс хай-энд». Система представляла собой настоящий аудиокомплекс, не чета каким-нибудь тривиальным магнитолам, предварительный и полный усилители, дека, тюнер, проигрыватель «си-ди» с автоматической сменой десяти Дисков, куча динамиков разной величины по всему салону, которые создавали суперобъемный звук... Говорят, что даже разъемы и контакты в такой системе делаются из золота, а проводка из сверхчистой меди.
Банда, конечно, не мог, особенно на ходу, разобраться во всех этих сложностях и возможностях аппаратуры. Единственное, что сумел он сделать, – нащупать кнопки «Power» на каждом отдельном блоке и все их включить, а потом тискануть на магнитофоне кнопку «Play». Заунывные звуки восточной и очень тоскливой мелодии заполнили кабину, и парень поспешил поменять кассету, поставив что-то старое из «Кино».
Как по заказу – «Группа крови на рукаве...»
Эта песня давно, еще со времен десанта, с восемьдесят седьмого года, когда она только-только появилась, стала его любимой...
...твой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою!
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи!
Проселочная дорога вывела его на асфальтовое шоссе, и, сориентировавшись, Сашка понял, что вырвался из проклятого района. Теперь его путь лежал прямо к границе, и ничто не смогло бы остановить его. Он добавил газу, и мощный двигатель «паджеро» тут же отозвался, даже на такой, отнюдь не маленькой, скорости заметно прибавив прыти.
Совершенно прямая и пустынная дорога убегала куда-то за горизонт, автомобиль не требовал ни малейшего усилия для управления, и парень незаметно сам для себя погрузился в раздумья и воспоминания.
Музыка только помогала, подталкивала его думы, заставляла их вновь и вновь кружить по лабиринтам памяти...
«...Пожелай мне удачи!»
Как-то так получилось, что всю жизнь ему сопутствовала удача и в то же время он всегда как будто ходил по лезвию бритвы, и если бы эта самая госпожа Удача хоть на секунду отвернулась от него, не было бы сейчас ни самого Сашки, ни его тоскливых воспоминаний...
IV
Он вырос в детдоме и совершенно не помнил ни отца, ни матери...
Однажды, в день его шестнадцатилетия, директор Смоленской школы-интерната номер девять, в которой жил и учился Сашка, Иван Савельевич Парфенов – хороший, душевный мужик – вызвал его вечером для разговора в свой кабинет, закрыл дверь изнутри, уселся за свой стол и кивнул на кресло напротив.
– Садись, Бондарович. Поговорить надо...
Сашка сел, внимательно глядя ему в глаза и стараясь понять, что затеял Иван Савельевич и за какое такое прегрешение ему, Банде, может сейчас перепасть. А директор вдруг встал, прошел к шкафу и неожиданно достал из его необъятных недр, где хранились личные дела всех воспитанников интерната последних лет, бутылку белого болгарского вина – «Златни пясцы», как сейчас помнил Сашка.
– Иван Савельевич... – забормотал тогда вконец растерявшийся пацан, внезапно подумав, что это, видимо, какая-то хитрая провокация, что-то типа испытания на вшивость. Но директор был непреклонен:
– Сядь и не канючь. Слушай.
Он налил по полстакана себе и Сашке и закурил.
– Ты хоть что-нибудь из своего детства помнишь?
– Н-н-е-т... А что?
– Ни отца, ни матери?
– Нет.
– Наверное, пришло время рассказать тебе хоть то, что я знаю...
Иван Савельевич помолчал минутку, затянулся пару раз, будто собираясь с мыслями, и заговорил вновь:
– Твоя мама умерла, когда тебе было три года...
Мы специально никогда не рассказываем воспитанникам об их детстве, пока не вырастут. Сам понимаешь... Еще тосковать начнут, думать. А тут не надо думать. Тут надо воспринимать все так, как есть. Что Бог дал, назад того не заберешь... Вы жили тут же, в Смоленске. Кстати, недалеко отсюда...
Он шумно отхлебнул из стакана и приказным тоном произнес:
– Пей! Тебе сегодня не только можно, но даже нужно... За твое шестнадцатилетие! За твое совершеннолетие...
Они выпили, и Иван Савельевич продолжал:
– Короче, когда мать умерла, твой отец запил, По-черному, Сашка, пил, про все на свете забыв. А ведь толковый мужик был, инженер, говорят, талантливый. В общем, сгорел твой отец за несколько месяцев. Нашли его мертвым в парке меньше чем через полгода после смерти матери. Ребра поломаны, разрыв селезенки, тяжелая черепно-мозговая травма... Милиция утверждала, что убили его в очередной пьянке. Может, за долг, а может, так просто, из куража...
Сашка почувствовал, как к горлу подкатывает горький комок слез, и поспешил быстрее хлебнуть вина, с горя даже не почувствовав и не разобрав его вкус.
– А тебя бабушка еще до этого забрала, как только отец пить начал... По материнской линии бабушка. Хорошая была женщина, жалела тебя, на свою пенсию ухитрялась одеть-прокормить... Но тебе, Сашка, не везло – буквально в тот же год и она умерла. Старая была...
Иван Савельевич снова налил себе вина и залпом выпил, шумно вздохнув, будто сбрасывая со своих плеч груз непосильной тяжести.
– Вот такие, брат, пироги... Тебя соседи бабушки к нам привели. Ведь ни родни близкой у тебя – никого! Как-то так получилось. В райсобесе с душой отнеслись – на тебя бабушкин дом оформили и даже книжку ее сберегательную, что там от похорон осталось, на тебя переписали. Триста двадцать четыре рубля сорок семь копеек. За эти годы проценты наросли, так что копейка какая-то уже скопилась... За тебя до восемнадцати лет мы, детдом, отвечаем, опекунами твоими стали... Что там с домом – не знаю, много лет прошло. Но через два года ты будешь его хозяином, если только там что осталось...
Сашка был ошарашен всем услышанным; и единственное, что он в этот момент чувствовал – настоятельную потребность уединиться, обдумать все, что рассказал Иван Савельевич. В голове вдруг зашумело от выпитого вина, и пацан немного заплетающимся языком произнес:
– Спасибо, Иван Савельевич, что все рассказали. Я пойду, ладно?
– Иди-иди... Дежурного воспитателя не бойся, все будет хорошо. А пацанам не рассказывай, откуда запах у тебя. Понял? – уже снова превратился Парфенов в строгого, но справедливого директора.
– Да, конечно... – и Сашка выскользнул в коридор...
* * *
Прошло полтора года.
Бондаровича, как лучшего ученика интерната, не только не отправили после восьмого класса в «хобзайню», как называли они между собой ПТУ, но, наоборот, позволили полностью закончить десять классов и даже дали направление в педагогический техникум. Правда, ни поучиться там как следует, ни вступить во владение наследным бабушкиным домом ему так и не удалось – его восемнадцатилетие совпало с осенним призывом в армию.
Он всегда отличался от ровесников статью – и ростом, и шириной плеч, а потому совершенно не удивился, когда в областном военкомате его приписали в команду, отправлявшуюся в учебный десантный полк.
Он даже обрадовался, когда на следующее утро после прибытия в Витебск, в знаменитую учебку, по команде сержантов они переоделись и обтянули свои еще узковатые по-мальчишески груди новыми тельняшками.
Романтика десанта захватила его целиком.
Он с азартом учился складывать парашют и стрелять из автомата, бегать по полосе препятствий и прыгать с парашютной вышки, овладевать азами рукопашного боя и навыками стрельбы из КПВТ или РПГ-7. Он испытал настоящий праздник души во время первого прыжка с самолета, когда парашют еще не раскрылся, и только замирание сердца в груди помогло понять, что ты летишь, а не висишь между небом и землей. А потом рывок – и плавное парение в воздухе, ощущение полета, с которым, наверное, не может сравниться ничто на свете.
Вот только приземлился он в первый раз не совсем удачно – как-то забыл, очарованный кажущейся плавностью спуска, что земля приближается со скоростью пять метров в секунду. Как результат – не правильное приземление и растяжение связки голеностопа, что вылилось в ежедневные наряды по кухне на протяжении полутора недель. Ну в самом деле, что ему, хромоногому, было делать в поле!
Слава Богу, все на нем всегда – тьфу, тьфу! – заживало как на собаке, и уже через пару недель он даже забыл про это досадное происшествие и снова втянулся в напряженный, изматывающий, но чем-то приятный ритм жизни учебки.
Когда ему, единственному из отделения, нацепили лычки сержанта и командир учебного полка объявил перед строем благодарность за отличное овладение воинским мастерством, в душе Бондаровича что-то перевернулось. Он бережно принял голубой берет и чуть позже, в казарме, даже прослезился, любуясь собой в тусклом зеркале умывальника.
А на следующий день его вызвал замполит батальона и стал что-то настойчиво расспрашивать про родных, близких, и только когда убедился, что никого ближе директора Смоленской школы-интерната Ивана Савельевича Парфенова у Бондаровича нет, торжественно объявил:
– Родина и партия доверяют вам, товарищ сержант, ответственное задание. Вы никому не имеете права разглашать место своей будущей службы...
Короче, солдат, – сломалось что-то в интонации политработника, – через три дня ты едешь на юг.
Вопросы есть?
– Никак нет.
– Ну вот и славненько!
Майор подошел к нему ближе и потрепал по плечу:
– Смотри там в оба, Бондарович.
– Есть, товарищ майор.
– Вот и хорошо...
– Разрешите идти?
– Идите...
Бондарович не мог понять, что творится у него на душе. Страх? Да вроде нет. Азарт? В какой-то степени. Волнение перед настоящим испытанием?
Вполне возможно. А может, это была тревога перед новым, совершенно неизведанным периодом своей жизни. А еще чувство какого-то дурацкого удовлетворения. Как в том анекдоте про «чувство полного удовлетворения»...
Это был восемьдесят первый год. Все уже знали про Афган, про цинковые гробы и бешеных «духов».
Но ни у кого тогда еще не возникало сомнений в правильности и справедливости этой войны, в благородности и нужности выполнения «интернационального долга». Или, по крайней мере, почти ни у кого...
* * *
...Я б никому
Не хотел ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой.
Но высокая в небе звезда
Зовет меня в путь...
Магнитофон пел голосом уже давно погибшего Цоя, «мицубиси» жадно пожирала шоссе километр за километром, а мысли Банды были далеко. Далеко по времени, но – удивительное дело, как его, смоленского парня, снова занесло в эти края! – совсем близко по расстоянию...
* * *
В Афгане ему повезло.
Просто повезло – и точка.
Он попал командиром отделения в ту самую дивизию, которая дислоцировалась когда-то в Витебске и на базе которой функционировала учебка, которую окончил Банда.
Бондаровичу пришлось пережить все, что выпало на долю его подразделения.
Он жил так, как жили и воевали в Афгане все.
Мерзли сутками на горных блокпостах. Лазили за виноградом, а на следующий день оказывалось, что виноградники заминированы. Вскакивали в палатках среди ночи по тревоге, открывая бешеную и беспорядочную стрельбу во все стороны. Выкуривали «духов» из «зеленки» и из аулов, каждую секунду рискуя поймать свою долю свинца из-за очередного дувала. Утюжили гусеницами бээмпэшек и колесами бээрдээмов бесконечные пыльные дороги, по закону подлости норовя почему-то обнаружить мину не тралом впереди идущего танка, а именно гусеницей или колесом своей машины. На дни рождения «пекли» себе торты, смешивая банку сгущенки с несколькими пачками печенья и все это с аппетитом уплетая.
«Черными тюльпанами» отправляли на родину друзей и товарищей, навечно заваренных в цинк...
В общем, жили они, как все в Афгане. И на долю Банды там пришлось не больше и не меньше, чем на долю всех остальных. А вот повезло, может быть, на долю чуть-чуть больше, чем другим, – ни одной царапины не получил он за все полтора года срочной службы.
Наверное, кто-то ему действительно пожелал «удачи в бою»...
* * *
Дембельский приказ будущего гэкачеписта министра обороны Язова Бондарович встретил в звании старшины и на должности замкомвзвода. Но еще за несколько месяцев до этого, переговорив с командованием, он получил добро и обещание всяческой помощи в его желании стать офицером-десантником.
И действительно, приказом командующего дивизией он был откомандирован в Союз, в Рязанское высшее военно-десантное училище, и, так и не успев вкусить сладостей гражданской жизни, буквально через несколько недель старшина Бондарович стал курсантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34