Натан, конечно, поппросил помощи в переводе -
или, вероятно, слово интерпретация было бы более подходящим -
пиктограмм, и такая попмощь ему была с готовностью предоставлена.
Оказалось, однако, что любой, кого он останавливал на улице, мог
растолковать ему значение любой пиктограммы. Он потратил весь день,
пытаясь выснить пределы их знаний, и, в конце концов, вынужден был
прийти к заключению, достаточно невероятному, что любой человек в
городе действительно знал значение каждой из пиктограмм. Большинство
плиток представляли собой отдельные слова, но некоторые были целыми
предложениями.
- Это просто невозможно, - говорил он мне. - Множество картинок
является более-менее распознаваемыми образами. Многие из тех, что
составляют предложения, состоят из более простых - и хотя я видел
всего лишь крошечную часть, должен сделать вывод, что в основном всё
это верно. Но это создаёт для каждого мужчины, женщины и ребёнка в
городе - вне зависимости от отго, к какой касте они принадлежат -
словарь из более чем миллиона понятий. Я не знаю сколько времени
требуется маленькому ребёнку, чтобы выучить его, но я не смог даже
десятилетнего заставить признать, что он чего-нибудь не знает.
Возможно, кое-кто из них лжёт, но каждый раз, как я искал
подтверждения, я его получал. Это просто {не} возможно.
Я должен был с ним согласиться.
У меня был свой кусок рутинной работы, естествено - несколько
часов в день необходимо было потратить на сбор образцов и измерения.
Мы решили, что если нам прийдётся вернуться домой через двадцать дней,
то мы должны были собрать в городе все доступные данные, какие только
лежали, что называется, на поверхности, чтобы, по крайней мере, не
упустить шанс сделать наиболее верное заключение о том, что лежит под
этой поверхностью. Но я также принял участие в игре в вопросы-ответы.
Я обнаружил - как и остальные - что в отношении информации люди
откликались с достаточной готовностью. И они проявили совершенно
поразительный диапазон знаний. Даже дети могли мгновенно назвать имя
любого растения или животного или географическое понятие. Единственным
ограничением, которое я смог обнаружить даже в познаниях детей, было
то, что они были несколько смешанными - огромное число объектов могли
быть отнесены к одной основной категории. По мере взросления они
учились разделять категории всё более подробно.
Наряду с этим поразителдьным диапазоном знаний, содержавшимся в
каждой голове, нельзя было не отметить определёные странные аномалии.
Каждый в городе мог прочесть пиктограммы, но это было всё, что можно
было прочесть. Ничего другого не существовало. Банк данных,
привезенный с Земли, был намеренно уничтожен. Не занимались люди
города и живописью. То ли что-то было высечено в камне, окружавшем
город, то ли в умах людей не существовало необходимой независимости.
Единственными видами искусства, которые были у них, если не считать
искусства каменьщиков, были исполнительские виды - драма, музыка,
танец. Ничего даже не было написано. Но они {интересовались} растущими
растениями. Многие из домов, котрые я посетил - маленькие квадратные
помещения, у которых только ширмы раздляли различные "комнаты" - имели
растения в горшочках.
Всё это, однако, имело второстепенное значение по отношению к
нашей главной заботе. И когда выходили за пределы простых материй,
обнаруживали себя на гораздо более зыбкой почве, задавая свои вопросы.
Вопросы, касающиеся паразита и верований, достаточно ловко избегались
или же мы получали заученные ответы. Вопросы о процессе принятия
решений сталкивались с ничего не значащим ответом: "Сам решает". "Что
представляет собой Сам?" рождал заведомый ответ: "Сам - это
коллективная воля Нации." Более подробные расспросы ("Как принимает
решения Сам?" "Что в действительности {происходит}, когда принимается
решение?" вызывали пустые взгляды или заявления типа: "Вы не
понимаете." И это было правдой. Мы не понимали. Настаивание вызывало
обещание, что однажды мы {поймём}... когда вопрос будет задан на
двадцать первый день.
Вопросы, относящиеся к религии, наталкивались на такую же
защитную стену, без какого-либо намёка на брешь. Каждый в городе верил
в Бога - по всей очевидности это была непоколебимая монотеистическая
вера. Но у них не было никаких священников, никаких церквей, никаких
святых писаний. Имелась пиктограмма, представлявшая концепцию Бога, и
Натан умудрился идентифицировать ещё несколько, которые относились к
материям божественной природы. Не было сомнений, что имелись и другие
- и не было сомнений, что располагая временем, мы смогли бы извлечь из
мудрости, высеченной на стенах, всё, что люди города считали нужным
сказать о Боге. Но у нас не было времени, чтобы изучить значения
миллионов плиток. Всё, что мы смогли выяснить, это то, что все они
знают, что Бог существует, и этого было для них достаточно.
- Если наши вопросы наталкиваются на сознательную стену молчания,
- сказал я Натану после нескольких дней хождения вокруг да около, -
значит это лучшая организация, какую я когда-либо видел. Куда бы мы не
обратились, мы наталкиваемся на один и тот же барьер, на ту же
формулу. Если они намеренно скрывают от нас всю правду, значит каждая
отдельная личность в городе участвует в заговоре, включая детей. Это
самое полное единодушие, с каким я когда-либо встречался. Они все
точно знают сколько можно сказать, до отдельной буквы. Либо это
действительно предел их знакомства с предметом, либо что-то очень
странное здесь происходит.
- Они могли быть запрограммированны, - сказал он. - Каждый из них
может управляться кукловодом.
- Или они могли бы быть телепатами, - возразил я. - Имеющими
доступ к одному и тому же источнику информации и к одному и тому же
стратегическом настрою.
- Или и то, и другое вместе, - добавил он.
- Но только не похоже, что они общаются друг с другом
телепатически, - сказал я. - Они пользуются языком, как и ты или я. И
если они запрограммированны - то это сверх-сложная и сверх-тщательно
выполненная работа. Они всё равно кажутся мне очень человечными, не
смотря на то, что говорит Мариэль.
- Впечатления, - провозгласил он, - могут быть обманчивы.
И эта точка зрения, конечно же, представляла самую дальнюю
границу знаний. За ней простирался только безграничный океан
неопределённости.
Такова жизнь.
Мы смогли установить, что их кастовая система не была
иерархической, не смотря на то, что имелись Слуги и Эго, в качестве
"верховного". Но даже это вызывало сомнения. У них были особые
функции, в этом можно было быть уверенными - функции, которые не
требовали, чтобы они пачкали свои руки - но я ни разу не видел Слугу,
отдающего приказы или надзирающим за работой. Если они и располагали
властью, то не пользовались ею открыто. Никто, на сколько мы могли
судить, не обладал никакими особыми привилегиями, связанными с его
статусом или работой. Город Солнца, похоже, весьма серьёзно относился
к Утопическому равенству. Каждый принимал ту роль, которую определял
ему Сам... но все наши попытки выяснить, как происходит это
определение, не приводили ни к чему, терялись в массе уклончивых
ответов, которые сопровождали все наши усилия в этой области.
Мы выяснили также, что колонию очень мало интересовало
техническое развитие. Они обтёсывали камни, но не добывали металл.
Газ, горевший в лампах, освещающих стены, генерировался городскими
отходами и одним из видов морских водорослей, собиравшихся вдоль
побережья. Масло, которым они пользовались, также добывалось из
водорослей, растущих на мелководье, протянувшемся на несколько миль от
речного устья. Весь металл, которым они пользовались - для своих
инструментов, для своих зубил, газовыхэ емкостей и для сотни других,
более мелких нужд - первоначально попал сюда из кораблей, которые
привезли колонистов в самом начале. Мы выразили некоторое удивление,
спрашивая, не собирается ли город со временем развить своё собственное
снабжение металлом, но не получили ответа. Их, похоже, нен слишком
интересовало будущее... Им нечего было сказать по поводу каких-либо
долговременных планов. Аналогично, они не слишком интересовались и
прошлым. Мы пытались задавать наводящие вопросы о том, как и когда
возникло теперешнее положение вещей, но они не дали никакого ответа.
Если у них и сохранились какие-либо воспоминания о временах,
предшествовавших паразиту, они держали их в секрете. Единственное, что
они нам сказали - это то, что корабли действительно спустились сюда.
Это, в отсуствие каких-либо записей о событиях в колонии или
каких-либо устных упоминаний о ранних временах, показалось мне
значительным фактом. Все корабли должны были приземлиться на
расстоянии нескольких миль друг от друга, но всё же на некотором
значительном участке суши. Что бы не не осталось от ближайшего
корабля, оно находилось к северо-западу на расстоянии полного дня
пути, вверх по речной долине. Я предложил Натану, чтобы по меньшей
мере один из нас направился туда для разведки. Останки могли нам и не
сказать ничего... но точно так же там могло обнаружиться что-нибудь
важное. Натан не хотел терять два дня - один день туда, и один обратно
- в настоящих обстоятельствах, когда время было так ограниченно, но я
настаивал, что при столь прочной информационной блокаде всё, что мы
могли бы выяснить благодаря объективным свидетельствам стоило того,
чтобы за этим отправиться. В конце концов он согласился, чтобы я
отправился. Я проявил готовность к компромиссу, согласившись идти в
одиночку.
Я отнюдь не был удивлён тем, что когда я пояснил темнокожему
человеку, что хочу воспользоваться одним из быков для поездки в
незаселённый район, он с готовностью вызвался отправиться со мной.
Частично, подумалось мне, это объяснялось его желанием не спускать с
меня глаз... но я дуумаю, что он также хотел присмотреть и за быком.
Если я собирался уехать на животном, несущем на себе паразита, без
кого-либо, кто мог бы видеть, что я делал...
Они, похоже были весьма озабочены тем, чтобы быть уверенными в
том, что условия на которые мы согласились, соблюдаются
неукоснительно. Особенно их волновало, чтобы ни одна чёрная клетка не
подверглась изучению.
Я был несколько более удивлён, когда Слуга вернулся с четырьмя
лучниками. Мы видели не очень много лучников с момента нашего первого
путешествия от корабля к городу - они постоянно были заключены внутри
своих бараков вовнутренем круге. Когда я спросил Слугу, какая в них
нужда, он просто ответил: - Это опасно.
- Какого рода опасность? - Спросил я.
- Хищники, - ответил он.
Долина реки кормила большие стада яко-оленей, и различных меньших
травоядных разхмером от мыши до овцы. Было несколько хищников,
питавшихся ими, но единственными, которые могли представлять угрозу
для всадника, были похожие на собак животные, которых не долго думая
назвали "волками", охотящиеся стаями.
- Они нападают на людей? - Спросил я.
- Да, - прозвучал ответ. - Иногда всё ещё приходится проводить
повозки, чтобы отодрать металл от остатков кораблей, когда мы
становимся лагерем на ночь, приходят хищники. И если есть раненные -
запах крови, разносящийся ветром, привлекает их.
- Для этого у вас лучники? Чтобы защищать караваны от хищников?
- И чтобы защищать животных в полях, - дополнил он.
- Животных? Или их компаньонов?
Его чёрные глаза не дрогнув встретились с моими. - Животные и
компаньон составляют единое целое, - сказал он.
Паразит заражл только травоядные виды. Ни один хищник не мог
иметь компаньона. Люди города были вегетарианцами, хотя и ели рыбу и
пили молоко. Им и в гоову не могло прийти есть какое-либо животное,
имевшее празита - или потенциально имевшее такую возможность - и они
выражали недвусмысленное отвращение к перспективе поедания мяса
хищников, словно они должны были бы во вторую очередь питаться плотью
создания-хозяина.
Наша не слишком разнообразная компания отправилась ранним утром -
незадолго до рассвета - и последовала вдоль реки на север. Впервые
яко-олени продемонстрировали мне, на что они способны по части
скорости. Я был приятно удивлён, не так самим алюром, как тем фактом,
что даже предвингаясь резвой рысью, они сохраняли достаточную
плавность. Я предполагал исключительно неудобную езду, и собирался
расплатиться ссадинами за дву-дневную вылазку в дикую природу, но всё
оказалось не так скверно.
Слуга ехал впереди, в тов ремя как лучники сгрудились вокруг
меня, словно почётный караул. Я не счёл такое построение слишком
удачным и попытался поравняться с темнокожим человеком, чтобы можно
было вести беседу. Мой скакун достаточно охотно отозвался на
понукания, но Слуга - не слишком явно проявляя это - старался
держаться на некотором расстоянии. Я настаивал до тех пор, пока ему не
пришлось бы проявить со всей очевидностью, что он умышленно старается
избегать моего общества, и он сдался.
- Это хорошая земля, - сказал я. - Большинство колоний
расширились бы, чтобы занять её - люди улетают с Земли, жаждая
простора, места для экспансии. Почему вы остаётесь скученно в городе,
обрабатывая лишь столько земли, чтобы она могла прокормить вас?
- Мы все - одна Нация, - ответил он. - Мы живём вместе.
- Оставаясь в одном месте, вы становитесь уязвимы для несчастья,
- настаивал я. - Одна суровая зима - один неурожай - любое несчастье -
причинит вам серьёзные неприятности.
- У нас есть достаточно для наших нужд, - сказал он. - В море
всегда пищи в избытке.
- А что происходит, когда ваше население увеличивается? - Спросил
я. - Вы продолжаете сроить новые стены города и расширять кольцо
обрабатываемых земель вокруг него? Вы не миожете делать это вечно.
- Сам решит, что делать, - заверил он меня.
У меня не было сомнений на этот счёт. Он решит ограничить
население, тем или иным способом. Или он решит, что должен быть
построен ещё один город, и ещё, и ещё...
Но его это не интересовало. Он знал только, что если возникнет
вопрос, на него найдётся ответ. Я не мог понять такое отсуствие
интереса к возможному будущему. Что могло им двигать, если не
предвидение того или иного рода? Но его жизнь не обещала ему никаких
наград, которые были бы мне понятны, у него была своя роль, и он
скурпулёзно исполнял её. Меня подмывало спросить его, каковы его
желания, каковы цели его жизни, но мне был известен ответ, который я
бы получил. Невозмутимый взгляд, оскорбительный в своей демонстрации
отсуствия взаимопонимания.
Один из нас - сумасшедший, подумал я, и мне хотелось быть
уверенным, что это - не я.
Самое старое возражение против утопических проектов заключается в
том, что они никому не предоставляют побудительных мотивов к работе.
Никто не зависит от своих собственных усилий, а только от усилий всей
коммуны в целом. Никто ничего не делает для себя, а только для всей
коммуны. Циники говорят, что Утопия не может работать. Я был согласен
с ними. Муравьи и пчёлы могут осуществлять это, но их коммуны обладают
единым разумом - коллективным самосознанием роя.
Многое из того, что мы видели здесь на Аркадии, наводило на
мысль, чтолюди достигли аналогичной степени коллективного самосознания
- их город и их жизнь очень походили на жизнь роя. Но было трудно
понять, как объединение с паразитом повлияло на них - или для них -
таким образом. Даже, если содружество было наибольшим благом в мире...
даже, если паразитические клетки, маскируясь под клетки мозга,
снабдили мозг хозяина новыми потенциальными возможностями и новыми
силами... это было трудно понять. Если только они не были наделены
чрезвычайными телепатическими способностями. Я задержался на этой
возможности. Они не могли читать {наши} мысли - это точно. И Мариэль
не могла читать {их}. Я не верил и в то, что они могли читать мысли
друг друга. И всё же, они обладали этим исключительно сильным
ощущением социального единства, необычно сильного слияния не каждого с
каждым, но каждого со всеми.
И все они знали, что Бог существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21