Настроения в офицерском корпусе, вызванные многообразными причинами, н
е прошли мимо сознания высшей военной власти. В 1907 году вопросы об улучшен
ии боевой подготовки армии и удовлетворении насущных ее потребностей, в
том числе и офицерский вопрос, обсуждались в «Особой подготовительной к
омиссии при Совете государственной обороны», в которую входили, между пр
очим, такие крупные генералы старой школы, как Н. И. Иванов, Эверт, Мышлаевс
кий, Газенкампф и др… Интересно их отношение к данному вопросу[
Из секретного журн
ала заседаний.
].
Генерал Иванов говорил:


«Упрекнуть наших офицеров в
готовности умереть нельзя, но подготовка их, в общем, слаба, и в большинств
е они недостаточно развиты; кроме того, наличный офицерский состав так м
ал, что наблюдается, как обычное явление, что на лицо в роте всего один рот
ный командир. Старшие начальники мало руководят делом обучения; их роль
сводится, по преимуществу, к контролю и критике. За последнее время прихо
дится констатировать почти повальное бегство офицеров из строя, причем
уходят, главным образом, лучшие и наиболее развитые офицеры»…

О повальном бегстве из строя «всего наиболее энергичного и способного»
говорил и генерал Эверт. А генерал Мышлаевский добавил: «с полным основа
нием можно сказать, что наши военные училища пополняют не столько войска
, сколько пограничную стражу, главные управления и даже в значительной м
ере гражданские учреждения». Мышлаевский, в качестве начальника Главно
го штаба, имевшего постоянное соприкосновение с бытом войск, указывал на
новые явления: на «недоумение и беспокойство в верхних и средних слоях о
фицерского состава», вызванное, по его мнению, непопулярностью вновь вве
денного аттестационного порядка, принудительным увольнением по предел
ьному возрасту и «неопределенностью новых требований»; на пропаганду с
реди «самого молодого офицерского состава», которая уже «достигла неко
торых успехов».
Все они Ц Иванов, Эверт, Мышлаевский и другие Ц видели главную, некоторы
е исключительную причину ослабления офицерского корпуса в вопиющей ма
териальной необеспеченности его, а в устранении этого положения Ц наде
жнейшее средство разрешения офицерского вопроса. Не отрицая большого з
начения этого материального фактора, нельзя, однако, ограничиться таким
элементарным объяснением перелома в жизни офицерской среды; в его возни
кновении играли роль и другие причины, более глубокие: и суженные тяжелы
ми внешними условиями духовные запросы и интересы военной среды, и те об
стоятельства, которые, вероятно, впервые в таком высоком собрании умудре
нных жизнью и опытом военных сановников изложил молодой подполковник г
енерального штаба, князь Волконский:


«Что важно и что неважно, опр
еделяют теперь прежде всего соображения политические… Действительно н
еотложны теперь лишь меры, могущие оградить армию от революционировани
я… Возможен ли бунт в армии? Пропаганда не прекратилась, а стала умнее. Зде
сь говорили Ц «офицеры преданы царю». Морские офицеры были не менее пре
даны. Говорят: «морские бунты совпали с разгаром революции». Но революци
я может вновь разгореться; аграрный вопрос может поставить армию перед т
аким искушением, которого не было во флоте. Офицерство волнуется. Кроме в
олнений, оставляющих след в официальных документах, есть течения другог
о рода: офицеры, преданные присяге, смущены происходящим в армии; иные под
озревают верхи армии в тайном желании ее дезорганизировать. Такое недов
ерие к власти Ц тоже материал для революционного брожения, но уже справ
а. Вообще, непрерывное напряжение, травля газет, ответственность за кажд
ую похищенную революционерами винтовку, недохват офицеров и бедность и
стрепали нервы, т. е. создали ту почву, на которой вспыхивает революционно
е брожение, нередко даже наперекор убеждениям»…

При этих условиях можно только удивляться, насколько все-таки сохранило
сь наше офицерство и насколько твердо противостояло оно левым противог
осударственным течениям. Процент деятелей, ушедших в подполье или изобл
иченных властью, был ничтожен.
Что касается отношения к трону, то, как явление общее, в офицерском корпус
е было стремление выделить особу государя от той придворной грязи, котор
ая его окружала, от политических ошибок и преступлений царского правите
льства, которое явно и неуклонно вело к разрушению страну и к поражению а
рмию. Государю прощали, его старались оправдать. Как увидим ниже, к 1917 году
и это отношение в известной части офицерства поколебалось, вызвав то явл
ение, которое князь Волконский называл «революцией справа», но уже на по
чве чисто политической.
Несколько в стороне от общих условий офицерской жизни стояли офицеры гв
ардии. С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офи
церством, вызванная целым рядом привилегий последних по службе Ц приви
легий, тормозивших сильно и без того нелегкое служебное движение армейс
кого офицерства[
Быстрое чинопроизводство, перевод в армию высшим чином, несоразме
рный процент назначений гвардейцев командирами армейских полков и т. д.

]. Явная несправедливость такого положения, обоснованного на истор
ической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армей
ской жизни и вызывала не раз и в военной печати страстную полемику. Я личн
о неоднократно подымал этот вопрос в печати. Один из военных писателей, п
олковник Залесский (ныне генерал) Ц тот даже лекцию о применении в бою те
хнических средств связи заканчивал катоновской формулой:
Ц Кроме того, полагаю, что необходимо упразднить привилегии гвардии.
Заметьте Ц только привилегии. Так как никто не посягал на существование
старых испытанных частей, многие из которых имели выдающуюся боевую ист
орию.
Замкнутый в кастовых рамках и устаревших традициях корпус офицеров гва
рдии комплектовался исключительно лицами дворянского сословия, а част
ь гвардейской кавалерии Ц и плутократией. Эта замкнутость поставила во
йска гвардии в очень тяжелое положение во время мировой войны, которая о
пустошила ее ряды. Страшный некомплект в офицерском составе гвардейско
й пехоты вызвал такое, например, уродливое явление: ряды ее временно попо
лняли офицерами-добровольцами гвардейской кавалерии, но не допускали а
рмейских пехотных офицеров. Помню, когда в сентябре 1916 года, после жестоки
х боев на фронте Особой и 8 армий, генерал Каледин настоял на укомплектова
нии гвардейских полков несколькими выпусками юнкерских училищ, Ц офиц
еры эти, неся наравне с гвардейцами тяжелую боевую службу, явились в полк
ах совершенно чужеродным элементом и не были допущены по-настоящему в п
олковую среду.
Нет сомнения, что гвардейские офицеры, за редкими исключениями, были мон
архистами раr ехсеllеnсе и пронесли свою идею нерушимо через все переворот
ы, испытания, эволюции, борьбу, падение, большевизм и добровольчество. Ино
гда скрытно, иногда явно. Я не желаю ни возносить, ни хулить. Они Ц только ч
лены своей касты, своего класса и разделяют с ним его пороки и достоинств
а. И если в минувшую войну в гвардейских корпусах было больше крови, чем ус
пеха, то виною этому отнюдь не офицерство, а крайне неудачные назначения
старших начальников, проведенные в порядке придворного фаворитизма. Ос
обенно ярко это сказалось на Стоходе. Офицерство же дралось и гибло с выс
оким мужеством. Но, наряду с доблестью, иногда Ц рыцарством, Ц в большин
стве своем, в военной и гражданской жизни оно сохраняло кастовую нетерпи
мость, архаическую классовую отчужденность и глубокий консерватизм Ц
иногда с признаками государственности, чаще же с сильным уклоном в сторо
ну реакции.
В солдатской толще, вопреки сложившемуся убеждению, идея монархизма глу
боких мистических корней не имела. Еще менее, конечно, эта малокультурна
я масса отдавала себе тогда отчет в других формах правления, проповедуем
ых социалистами разных оттенков. Известный консерватизм, привычка «исп
окон века», внушение церкви Ц все это создавало определенное отношение
к существующему строю, как к чему-то вполне естественному и неизбежному.

В уме и сердце солдата идея монарха, если можно так выразиться, находилас
ь в потенциальном состоянии, то подымаясь иногда до высокой экзальтации
при непосредственном общении с царем (смотры, объезды, случайные обращен
ия), то падая до безразличия.
Как бы то ни было, настроение армии являлось достаточно благоприятным и
для идеи монархии, и для династии. Его легко было поддержать.
Но в Петрограде, в Царском Селе ткалась липкая паутина грязи, распутства,
преступлений. Правда, переплетенная с вымыслом, проникала в самые отдале
нные уголки страны и армии, вызывая где боль, где злорадство. Члены Романо
вской династии не оберегли «идею», которую ортодоксальные монархисты х
отели окружить ореолом величия, благородства и поклонения.
Война не изменила обстановки. Создание ненужных, дорого стоивших должно
стей для лиц императорской фамилии (Верховный санитарный инспектор, инс
пектор войск гвардии, походный атаман казачьих войск и т. д.), назначение и
х на строевые должности, на которых без надлежащей подготовки они или пр
иносили вред, или служили игрушкой в руках штабов Ц все это было хорошо и
звестно армии, комментировалось, осуждалось.
Маленькая деталь: войска чрезвычайно чутко относятся ко всякому проявл
ению внимания к ним, к признанию их заслуг. Ко мне в дивизию и в корпус четы
ре раза приезжали великие князья награждать от имени государя георгиев
скими крестами. Эти приезды всегда вызывали подъем настроения и кончали
сь полным разочарованием. После славного и тяжкого боя так много у всех н
акопилось переживаний, так хотелось поделиться своими горестями и радо
стями, хотелось по крайней мере, чтобы тот, кто приехал награждать, немнож
ко поинтересовался жизнью, бытом, подвигами их… В ответ Ц полное обидно
е безразличие: приехал, роздал и уехал, как будто исполняя скучную формал
ьность…
Помню впечатление одного думского заседания, на которое я попал случайн
о.
Первый раз с думской трибуны раздалось предостерегающее слово Гучкова
о Распутине:
Ц В стране нашей неблагополучно…
Думский зал, до тех пор шумный, затих, и каждое слово, тихо сказанное, отчет
ливо было слышно в отдаленных углах. Нависало что-то темное, катастрофич
еское над мерным ходом русской истории…
Я не стану копаться в той грязи, которая покрыла и министерские палаты, и и
нтимные царские покои, куда имел доступ грязный, циничный «возжигатель л
ампад», который «доспевал» министров, правителей и владык.
Рассказывали, что попытки Распутина попасть в Ставку вызвали угрозу Ник
олая Николаевича повесить его. Так же резко отрицательно относился к нем
у Алексеев. Этим двум лицам мы обязаны всецело тем обстоятельством, что г
ибельное влияние Распутина не коснулось старой армии.
Всевозможные варианты по поводу распутинского влияния проникали на фр
онт, и цензура собирала на эту тему громадный материал даже в солдатских
письмах из действующей армии.
Но наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово:
Ц Измена.
Оно относилось к императрице.
В армии громко, не стесняясь ни местом, ни временем, шли разговоры о настой
чивом требовании императрицей сепаратного мира, о предательстве ее в от
ношении фельдмаршала Китченера, о поездке которого она, якобы, сообщила
немцам, и т. д.
Переживая памятью минувшее, учитывая то впечатление, которое произвел в
армии слух об измене императрицы, я считаю, что это обстоятельство сыгра
ло огромную роль в настроении армии, в отношении ее и к династии, и к револ
юции.
Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весною 1917 года
, ответил мне как-то неопределенно и нехотя:
Ц При разборе бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначе
нием войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземпляра
х Ц для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатлени
е. Мало ли кто мог воспользоваться ею…
Больше ни слова. Переменил разговор…
История выяснит, несомненно, то исключительно отрицательное влияние, ко
торое оказывала императрица Александра Федоровна на управление русски
м государством в период, предшествовавший революции. Что же касается воп
роса об «измене», то этот злосчастный слух не был подтвержден ни одним фа
ктом, и впоследствии был опровергнут расследованием Специально назнач
енной Временным правительством комиссии Муравьева, с участием предста
вителей от Совета р. и с. депутатов.


* * *

Наконец, третий устой Ц Отечество. Увы, затуманенные громом и треском пр
ивычных патриотических фраз, расточаемых без конца по всему лицу земли р
усской, мы проглядели внутренний органический недостаток русского нар
ода: недостаток патриотизма.
Теперь незачем уже ломиться в открытую дверь, доказывая это положение. П
осле Брест-Литовского договора, не вызвавшего сокрушительного народно
го гнева; после инертного отношения русского общества к отторжению окра
ин, даже русских по духу или крови, мало того Ц оправдания его; после поль
ско-петлюровского договора и польско-советского мира; после распродажи
русских территориальных и материальных ценностей международным полит
ическим ростовщикам…
Нет сомнения, что явление распада русской государственности, известное
под именем «самостийности», во многих случаях имело целью только отгоро
диться временно от того бедлама, который представляет из себя «Советска
я республика». Но жизнь, к сожалению, не останавливается на практическом
осуществлении такого, в своем роде санитарного, кордона, а поражает саму
ю идею государственности. Даже в землях крепких, как, например, казачьи об
ласти. Правда Ц не в толще, а в верхах. Так, в Екатеринодаре в 1920 г. на Верховн
ом круге трех казачьих войск, после горячего спора, из предложенной форм
улы присяги было изъято упоминание о России…
Или распятую Россию любить не стоит?
Какую же роль в сознании старой армии играл стимул «отечества»? Если вер
хи русской интеллигенции отдавали себе ясный отчет о причинах разгорав
шегося мирового пожара Ц борьбы государств за гегемонию политическую
и главным образом экономическую, за свободные пути, проходы, за рынки и ко
лонии, борьбы, в которой России принадлежала роль лишь самозащиты, то сре
дняя русская интеллигенция, в том числе и офицерство, удовлетворялись за
частую только поводами Ц более яркими, доступными и понятными. Войны не
хотели, за исключением разве пылкой военной молодежи, жаждавшей подвига
; верили, что власть примет все возможные меры к предотвращению столкнов
ения; мало-помалу, однако, приходили к сознанию роковой неизбежности его;
поводы были чужды какой-либо агрессивности или заинтересованности с на
шей стороны, вызывали искреннее сочувствие к слабым, угнетаемым, находил
ись в полном соответствии с традиционной ролью России. Наконец, не мы, а на
нас подняли меч… И потому, когда началась война, стих голос и тех, в которы
х таился страх, что уровень культуры и экономического состояния нашей ст
раны не даст ей победы в борьбе с сильным и культурным противником. Войну
приняли с большим подъемом, местами с энтузиазмом.
Офицерский корпус, как и большинство средней интеллигенции, не слишком и
нтересовался сакраментальным вопросом о «целях войны». Война началась.
Поражение принесло бы непомерные бедствия нашему отечеству во всех обл
астях его жизни. Поражение повело бы к территориальным потерям, политиче
скому упадку и экономическому рабству страны. Необходима победа. Все про
чие вопросы уходили на задний план, могли быть спорными, перерешаться и в
идоизменяться. Это упрощенное, но полное глубокого жизненного смысла и н
ационального самосознания отношение к войне не было понято левым крыло
м русской общественности и привело ее в Циммервальд и Киенталь. Неудивит
ельно поэтому, что когда у анонимных и русских вождей революционной демо
кратии перед сознательным разрушением ими армии в феврале 1917 года предст
ала дилемма:
Ц Спасение страны или революции?..
Они избрали последнее.
Еще менее идея национальной самозащиты была понята темным народом. Наро
д подымался на войну покорно, но без всякого воодушевления и без ясного с
ознания необходимости великой жертвы. Его психология не подымалась до в
осприятия отвлеченных национальных догматов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9