Ее парчовая сумка, украшенная алмазной пылью, сверкала, когда Вайолет укладывалав нее носовой платок.
— Всего хорошего, Вайолет. Пойди погулять с Хаттоном, развлекись немного. Я сама приготовлюсь ко сну, когда вернусь.
— Надеюсь, ваша светлость хорошо повеселится, — сказала Вайолет.
— И не говори Хаттону, что я ушла, — сказала Корнелия, подходя к дверям. — Сделай вид, что я уже легла — не забудешь?
— Конечно нет, ваша светлость.
Вайолет улыбалась, глядя, как Корнелия торопливо вышла в гостиную. Бедняжке давно пора развеяться, подумала она. Любовь может принести столько страданий. На секунду ее глаза заволокло туманом, и губы задрожали. Затем, призвав на помощь здравомыслие и стойкость, она решительно занялась работой, заставив себя думать о другом.
Глава 9
Мадам Рене де Вальме была дочерью уважаемого адвоката из Амьена. Ей исполнилось восемнадцать, когда самый знатный клиент отца, принц Максим де Вальер Шатель, увидел ее и влюбился.
Тот факт, что он сумел преодолеть совершенно естественные протесты со стороны родителей Рене и увезти ее с собой без особого сопротивления, многое говорит о его даре убеждать, а также о важности занимаемого им положения.
Он поселил Рене в Париже и начал обучать. В свои преклонные года, а было ему за пятьдесят, он вдруг обнаружил, что ему одинаковое удовольствие доставляет знакомить ее с искусством и достижениями цивилизации, как и посвящать в тайные восторги любви.
Рене оказалась способной ученицей, и когда семь лет спустя принц внезапно скончался от сердечного приступа, она была совершенно другим человеком, не похожим на ту юную девушку, которая бросила скучный серый дом среднего достатка в Амьене. Она стала образованной, исключительно начитанной, а еще она научилась быть весьма привлекательной.
Принц, к огорчению своих сыновей и дочерей, оставил Рене значительную сумму, достаточную, чтобы прожить в комфорте до конца дней. Но Рене в двадцать пять лет вовсе не намеревалась прозябать на покое, в неизвестности, или вновь вернуться к респектабельности. Преимущества, которые давали ей деньги принца, заключались в том, что теперь она могла позволить себе выбирать своих будущих покровителей.
После кончины принца у нее было много возлюбленных. Многих из них отличало не только происхождение, но и ум. Она приближалась к своему тридцатидвухлетию, когда встретила князя Ивана. Они полюбили друг друга с первого взгляда с безоглядной страстью двух чрезвычайно эмоциональных и умных людей. Это был союз души и тела.
К этому времени Рене стала одной из самых известных женщин Парижа, а ее карета, запряженная шестеркой белых лошадей с оранжевыми султанами на головах, которыми правил черный как смоль кучер, превратилась в достопримечательность Елисейских полей.
Ее наряды фотографировали, подглядывали и копировали женщины всех социальных слоев: и те, кого называли респектабельными, и те, кто подобно самой Рене, принадлежали к полусвету.
О ее драгоценностях ходили легенды, а в квартире на авеню Габриель, по слухам, хранились картины более ценные, чем в Лувре, и сокровища богаче, чем можно было увидеть в музее Клюни. Разборчивость Рене заставляла мужчин с еще большим рвением добиваться ее знакомства. Если ей кто-то не нравился или она считала, что он ведет себя неосмотрительно, она никогда не приглашала такого человека на свои вечера и не встречалась с ним вновь, как бы высоко он ни стоял на социальной лестнице, и с каким бы пылом ни молил ее о прощении. В своем роде она стала такой же важной дамой, как многие из аристократок благородного происхождения, которые следили за ней с любопытством, но не могли из-за запретов условностей завести с ней знакомство.
В одном Рене оставалась непреклонной — у нее никогда не было больше одного возлюбленного в одно и то же время, и тому, кто снискал ее благосклонность, не приходилось сомневаться в ее верности и преданности, что могло послужить примером для многих жен.
— Всегда помни, что способность завоевывать друзей — это искусство, которое нужно в себе развивать, — как-то сказал ей принц.
Рене восприняла этот совет и дружила со многими, так что мужчины, которые оставили всякую надежду добиться более близких отношений, получали взамен дружбу, доверялись этой женщине и пытались развлечь ее, насколько позволял им кошелек.
— Она мой очень дорогой друг, — сказал Арчи кузине и не кривил при этом душой.
Он знал Рене уже много лет, с тех пор, как приехал в Париж зеленым юнцом и начал расшвыривать направо и налево те небольшие средства, которыми располагал, с бесшабашностью, порожденной скорее страхом, что его сочтут молодым, нежели импульсивной щедростью.
Рене приняла его под свое крылышко. Она показала ему Париж, и немногие молодые люди могли похвастаться, что увидели этот город именно таким в свой первый визит; она показала ему, что существует веселье без вульгарности, развлечения без порока. Она высмеяла его многие предрассудки и внушила ему уверенность в себе, с тех пор не покидавшую его никогда.
Их дружба продолжалась много лет. Если Арчи случалось приезжать в Париж, то почти все время он проводил с Рене, а она всегда говорила о нем, как обычно говорят о младшем непутевом брате, к которому питают нежную любовь.
Арчи, как и остальные истинные друзья Рене, радовался ее счастью с князем. Это был один из самых обаятельных представителей русской придворной знати, наводнившей Европу в поисках удовольствий и тратившей баснословные богатства своей таинственной неведомой страны с расточительностью, от которой даже видавшие виды парижане приходили в изумление.
Рене получала все, что только могла пожелать. Ее драгоценности не поддавались описанию, ее кареты, меха и наряды заставляли глаза многих женщин вылезать из орбит от ярости.
В это время года князь всегда возвращался в Россию к своей многострадальной семье и заброшенным поместьям, но каждый день напоминанием о его любви, хотя вряд ли Рене могла о ней забыть, служили цветы, которые доставлялись в ее апартаменты.
Корнелия увидела ее впервые на фоне сотни пурпурных орхидей. Молодая герцогиня не знала, чего ей ожидать, хотя в тот момент была бы рада самому дьяволу, если бы знала, что он может спасти ее от отчаяния. Она представляла, что увидит очень яркую даму, облаченную в кричащие цвета, может быть, даже с эгреткой или в страусовых перьях.
Вместо этого перед ней стояла худенькая женщина, по возрасту не намного старше ее, в однотонном черном платье, с зачесанными назад волосами, уложенными в обманчиво простую прическу. Единственной цветной ноткой было ожерелье из огромных изумрудов, плотно охватившее белоснежную длинную шею, и кольцо с тем же камнем, которое, казалось, оттягивало вниз маленькую ручку.
Рене не была хорошенькой, более того, лицо ее, когда она молчала, имело почти суровое выражение. Но стоило ей улыбнуться, как все моментально изменялось и сразу обнаруживалось очарование этой женщины. В движении ее губ было что-то чарующее и соблазнительное, а ямочки на щеках придавали ей пикантную лукавость, которая вызывала ответную улыбку.
— Ты опоздал! — воскликнула женщина на безукоризненном английском, когда слуги в ливреях провели Корнелию и Арчи в большую мягко освещенную гостиную.
— Прости меня, Рене, — покаялся Арчи, поднося ее ручку к губам, — но я привел к тебе попавшего в беду человека. Нужна твоя помощь.
— Вот как? — улыбнулась Рене, приподняв тонкие брови, и снова ее очарование стало таким очевидным, что Корнелия сразу почувствовала расположение к этой незнакомой француженке, какого раньше не испытывала ни к одной женщине.
— Это моя кузина, герцогиня Роухамптон.
Рене на секунду удивилась, а затем протянула руку.
— Для меня это честь, мадам, — произнесла она официальным тоном и добавила, обратившись к Арчи: — Чем я могу помочь?
Арчи Блайд смешался, и Корнелия поняла — он не знает, что ему следует говорить, а что нет.
— Можно мне рассказать, мадам? — тихо спросила Корнелия, и Арчи удивился, что она не постеснялась заговорить о себе.
— Ну, конечно, — ответила Рене, — но вначале, не лучше ли присесть?
— Вчера я вышла замуж, — начала Корнелия, усевшись на диван с позолоченной спинкой, некогда украшавший императорский дворец.
— Теперь я вспомнила, что видела фотографии вашей свадьбы и ее описание в утренних газетах, — воскликнула Рене.
— Вечером, накануне свадьбы, я узнала нечто, причинившее мне огромное горе, — продолжила Корнелия, но тут голос ее осекся, и она не знала, сумеет ли рассказать дальше.
С деликатностью, которую Корнелия не ожидала найти в кузене, Арчи Блайд двинулся к двери.
— Пойду поговорить с кучером, — сказал он. — Я велел ему ждать, но если лошади начнут вести себя беспокойно, пусть прогонит их до угла и обратно.
Дверь за ним закрылась.
— Ваш кузен очень дорог мне как друг, — тихо произнесла Рене. — Когда-то он был добр ко мне, в пору несчастий. Никогда не забуду, сколько понимания и сочувствия я встретила в нем.
— Так значит, вы изведали страдания, мадам? — спросила Корнелия.
Рене кивнула.
— Я потеряла ребенка, — просто сказала она. — Мой маленький сын умер, когда ему был годик, и мне казалось, вместе с ним умерло все веселье в мире. Вот тогда ко мне на помощь пришел ваш брат. В тот момент я не нуждалась ни в ком, кого бы я интересовала… как бы это выразиться?.. как женщина интересует мужчину. Я была матерью, потерявшей свое дитя, и Арчи это понял.
Мы вместе гуляли, обедали и ужинали в тихих ресторанчиках, где нас никто не видел и не узнавал. Наверное, для него это было очень скучно и утомительно, но он не показывал виду. Арчи приехал в Париж повеселиться, а вместо того провел очень печальные и очень спокойные две недели наедине со мной. Тем не менее он ни разу не пожаловался. Всегда оставался милым и очень внимательным. Вас удивляет, что я так люблю его?
— Нет, мадам. Я могу понять, что нельзя забыть того, кто помог тебе в горе.
— А теперь Арчи попросил меня помочь вам. Что я могу для вас сделать?
Самое простое для Корнелии было рассказать правду — печальную историю всего, что случилось с того момента, как она впервые в жизни покинула Роусарил и приехала в Англию. Но если Арчи услышал ее рассказ в самых общих чертах, то с женщиной можно было говорить более свободно.
Она рассказала Рене, как полюбила герцога и верила, что ее чувство взаимно, до той минуты, когда оказалась у дверей будуара Лили. Она рассказала, почему вышла за него замуж, несмотря на горькую истину, что он любит другую. Она поведала и о своей гневной тираде вчера вечером, и о сегодняшнем обеде в «Ритце», и о том, как она узнала, что он уехал в «Максим».
— Вы можете теперь понять мои чувства? Что я должна больше о нем узнать? — закончила свой рассказ Корнелия. — Я должна понять, что он любит, что он думает и что чувствует. А пока он чужой человек, мужчина, о котором я ничего не знаю, ведь все мои представления о нем оказались неверными — совершенно и абсолютно ложными. Мне придется думать о нем как о человеке, которого я никогда прежде не встречала.
— Итак, вы собираетесь попытаться завоевать его любовь, — мягко закончила Рене.
— Наверное, я сошла с ума, раз вообразила, что у меня есть на это малейший шанс? Скажите мне правду. Вы, мадам, так хорошо знаете мужчин, скажите мне, не безумно ли с моей стороны вообразить хотя бы на секунду, что наступит день, когда он полюбит меня, пусть и не так сильно, как я люблю?
Это был крик из глубины души, стремящейся к чему-то недостижимому и в то же время к чему-то такому прекрасному и удивительному, что сама попытка стоила того, несмотря на все несокрушимые препятствия.
Вместо ответа Рене де Вальме тихо попросила:
— Снимите очки.
Корнелия послушно стянула темные очки и повернулась, чтобы взглянуть на женщину, сидящую рядом с ней на диване. С минуту Рене просто внимательно разглядывала ее лицо, а затем произнесла:
— Бог мой, отчего вы прятали глаза?
— Мне казалось, темные стекла защищают меня. Я пряталась за них, потому что чувствовала неловкость, но так надеялась… вдруг герцог попросит меня снять очки… но он не попросил!
— Значит, он ни разу не видел вас без очков? — удивленно спросила Рене.
— Никогда! — заверила ее Корнелия.
— Тогда все просто, — сказала Рене. — Идемте со мной.
Она поднялась с дивана и повела Корнелию по длинному коридору, увешанному красивыми картинами, в огромную спальню в дальнем конце дома.
Как ни занимали Корнелию собственные беды, она не могла удержаться от восклицания, оказавшись в комнате серебристо-зеленых тонов с нежно-розовыми шторами, расшитыми звездами. На возвышении, укрытом белым горностаем, стояла кровать с огромным резным изголовьем в виде лебедя, раскинувшего крылья, а над ним кружился хоровод из херувимов, держащих в ручках розовую ткань, которая опускалась на ложе таинственным пологом.
В каждом углу комнаты висели зеркала в тяжелых серебряных рамах, все украшения были сделаны из розового кварца, а на щетках, расческах и ручном зеркале сверкали розовые сапфиры.
Спальня оказалась такой необычной и неповторимой в своей красоте, что Корнелия стояла, изумленно оглядываясь по сторонам, пока Рене властно звонила в колокольчик. Через несколько секунд появилась горничная — полная женщина средних лет с пробивавшейся сединой. Лицо у нее было доброе, и когда Рене заговорила с ней, в ее голосе прозвучала теплота и любовь.
— Послушайте, Мари, нам нужна ваша помощь. Видите эту даму? Ее платье, прическу?
— Mais, Madame, c'est extraordinaire… — начала было Мари.
— Дама англичанка. Это что-нибудь объясняет?
— Oh! Les Anglais! — произнесла Мари с таким нескрываемым презрением, что Корнелия рассмеялась.
— Нет, она права, — сказала Рене. — Мое бедное дитя — вы должны простить меня, мадам, что я так называю вас. Но на какое-то время я собираюсь забыть, какая вы важная и знатная особа, и помнить только, что передо мною маленькая кузина Арчи.
— Да, пожалуйста, — попросила Корнелия.
— Прекрасно. С кузиной Арчи я могу быть совершенно откровенной. Ваше платье, моя дорогая, отвратительно. Уверена, оно стоило уйму денег и сшито у одного из так называемых модных кутюрье, имеющих постоянную клиентуру из знатных английских дам, которые воображают, что хорошо одеты. А кроме того, словно платье недостаточно уродливо, вам соорудили такую ужасную прическу, что от одного взгляда на нее меня пробирает дрожь.
— Я и сама подозревала что-то неладное, — ответила Корнелия, — но, видите ли, я родом из Ирландии, а там не следят за изменениями моды. Лошадям безразлично, во что одеты их хозяева, и, по правде говоря, я впервые сделала прическу, когда уезжала вАнглию.
— Если именно эту прическу, то лучше бы ее вообще не делать, — строго сказала Рене. — Мари, у нас мало времени. К счастью, мы с мадам одинаковой комплекции.
— Но вы гораздо тоньше меня! — воскликнула Корнелия.
— Вряд ли, — ответила Рене. — Просто ваш корсет никуда не годится. Англичанки не имеют ни малейшего представления, как создавать фигуру.
— Oh! Les Anglais! — в очередной раз фыркнула Мари, помогая Корнелии раздеться.
Горничная вынула из шкафа маленький черный корсет, совершенно другой формы, чем был на англичанке. Корсет обернули вокруг талии, и Мари туго затянула шнуровку; он был так хитро скроен, что Корнелия почувствовала себя гораздо удобнее, чем раньше.
Затем Рене достала белье, какого Корнелия никогда не видела и даже не подозревала, что такое бывает, — сорочку и панталончики из легкого шелка, отделанные кружевами и искусно вышитые крошечными розовыми бутончиками. И нижняя юбка была под стать — ее можно было продеть сквозь обручальное кольцо, как делают в известных сказках.
Корнелии хотелось постоять и посмотреть на себя в одно из больших серебряных зеркал, но Мари погнала ее к туалетному столику и начала проворно вынимать шпильки из прически, освобождая от волос накладной каркас и расчесывая локоны, похожие на сосиски. Когда все шпильки были вынуты, волосы Корнелии рассыпались по плечам и спустились почти до самого пола. Рене восхищенно воскликнула:
— У вас прелестные волосы! Грешно делать уродливое сооружение из того, что по природе так прекрасно.
— Прекрасно? Мои волосы нельзя назвать прекрасными, — сказала Корнелия.
— Но это в самом деле так, — возразила Рене. — Необходимо только ухаживать за ними и расчесывать щеткой. Вы когда-нибудь расчесываете волосы щеткой?
— Очень редко, — призналась Корнелия, — у меня почему-то никогда не хватает времени.
— Каждое утро и каждый вечер нужно проводить по волосам сто раз. Это минимум. Правда, Мари?
Мари пробормотала что-то не совсем лестное об англичанах и взялась за щетку.
Корнелию убаюкивало каждое движение Мари, которая мягко, но решительно проводила щеткой по волосам, разделив их на длинные пряди, и от этого к ним возвращался блеск и мягкость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Всего хорошего, Вайолет. Пойди погулять с Хаттоном, развлекись немного. Я сама приготовлюсь ко сну, когда вернусь.
— Надеюсь, ваша светлость хорошо повеселится, — сказала Вайолет.
— И не говори Хаттону, что я ушла, — сказала Корнелия, подходя к дверям. — Сделай вид, что я уже легла — не забудешь?
— Конечно нет, ваша светлость.
Вайолет улыбалась, глядя, как Корнелия торопливо вышла в гостиную. Бедняжке давно пора развеяться, подумала она. Любовь может принести столько страданий. На секунду ее глаза заволокло туманом, и губы задрожали. Затем, призвав на помощь здравомыслие и стойкость, она решительно занялась работой, заставив себя думать о другом.
Глава 9
Мадам Рене де Вальме была дочерью уважаемого адвоката из Амьена. Ей исполнилось восемнадцать, когда самый знатный клиент отца, принц Максим де Вальер Шатель, увидел ее и влюбился.
Тот факт, что он сумел преодолеть совершенно естественные протесты со стороны родителей Рене и увезти ее с собой без особого сопротивления, многое говорит о его даре убеждать, а также о важности занимаемого им положения.
Он поселил Рене в Париже и начал обучать. В свои преклонные года, а было ему за пятьдесят, он вдруг обнаружил, что ему одинаковое удовольствие доставляет знакомить ее с искусством и достижениями цивилизации, как и посвящать в тайные восторги любви.
Рене оказалась способной ученицей, и когда семь лет спустя принц внезапно скончался от сердечного приступа, она была совершенно другим человеком, не похожим на ту юную девушку, которая бросила скучный серый дом среднего достатка в Амьене. Она стала образованной, исключительно начитанной, а еще она научилась быть весьма привлекательной.
Принц, к огорчению своих сыновей и дочерей, оставил Рене значительную сумму, достаточную, чтобы прожить в комфорте до конца дней. Но Рене в двадцать пять лет вовсе не намеревалась прозябать на покое, в неизвестности, или вновь вернуться к респектабельности. Преимущества, которые давали ей деньги принца, заключались в том, что теперь она могла позволить себе выбирать своих будущих покровителей.
После кончины принца у нее было много возлюбленных. Многих из них отличало не только происхождение, но и ум. Она приближалась к своему тридцатидвухлетию, когда встретила князя Ивана. Они полюбили друг друга с первого взгляда с безоглядной страстью двух чрезвычайно эмоциональных и умных людей. Это был союз души и тела.
К этому времени Рене стала одной из самых известных женщин Парижа, а ее карета, запряженная шестеркой белых лошадей с оранжевыми султанами на головах, которыми правил черный как смоль кучер, превратилась в достопримечательность Елисейских полей.
Ее наряды фотографировали, подглядывали и копировали женщины всех социальных слоев: и те, кого называли респектабельными, и те, кто подобно самой Рене, принадлежали к полусвету.
О ее драгоценностях ходили легенды, а в квартире на авеню Габриель, по слухам, хранились картины более ценные, чем в Лувре, и сокровища богаче, чем можно было увидеть в музее Клюни. Разборчивость Рене заставляла мужчин с еще большим рвением добиваться ее знакомства. Если ей кто-то не нравился или она считала, что он ведет себя неосмотрительно, она никогда не приглашала такого человека на свои вечера и не встречалась с ним вновь, как бы высоко он ни стоял на социальной лестнице, и с каким бы пылом ни молил ее о прощении. В своем роде она стала такой же важной дамой, как многие из аристократок благородного происхождения, которые следили за ней с любопытством, но не могли из-за запретов условностей завести с ней знакомство.
В одном Рене оставалась непреклонной — у нее никогда не было больше одного возлюбленного в одно и то же время, и тому, кто снискал ее благосклонность, не приходилось сомневаться в ее верности и преданности, что могло послужить примером для многих жен.
— Всегда помни, что способность завоевывать друзей — это искусство, которое нужно в себе развивать, — как-то сказал ей принц.
Рене восприняла этот совет и дружила со многими, так что мужчины, которые оставили всякую надежду добиться более близких отношений, получали взамен дружбу, доверялись этой женщине и пытались развлечь ее, насколько позволял им кошелек.
— Она мой очень дорогой друг, — сказал Арчи кузине и не кривил при этом душой.
Он знал Рене уже много лет, с тех пор, как приехал в Париж зеленым юнцом и начал расшвыривать направо и налево те небольшие средства, которыми располагал, с бесшабашностью, порожденной скорее страхом, что его сочтут молодым, нежели импульсивной щедростью.
Рене приняла его под свое крылышко. Она показала ему Париж, и немногие молодые люди могли похвастаться, что увидели этот город именно таким в свой первый визит; она показала ему, что существует веселье без вульгарности, развлечения без порока. Она высмеяла его многие предрассудки и внушила ему уверенность в себе, с тех пор не покидавшую его никогда.
Их дружба продолжалась много лет. Если Арчи случалось приезжать в Париж, то почти все время он проводил с Рене, а она всегда говорила о нем, как обычно говорят о младшем непутевом брате, к которому питают нежную любовь.
Арчи, как и остальные истинные друзья Рене, радовался ее счастью с князем. Это был один из самых обаятельных представителей русской придворной знати, наводнившей Европу в поисках удовольствий и тратившей баснословные богатства своей таинственной неведомой страны с расточительностью, от которой даже видавшие виды парижане приходили в изумление.
Рене получала все, что только могла пожелать. Ее драгоценности не поддавались описанию, ее кареты, меха и наряды заставляли глаза многих женщин вылезать из орбит от ярости.
В это время года князь всегда возвращался в Россию к своей многострадальной семье и заброшенным поместьям, но каждый день напоминанием о его любви, хотя вряд ли Рене могла о ней забыть, служили цветы, которые доставлялись в ее апартаменты.
Корнелия увидела ее впервые на фоне сотни пурпурных орхидей. Молодая герцогиня не знала, чего ей ожидать, хотя в тот момент была бы рада самому дьяволу, если бы знала, что он может спасти ее от отчаяния. Она представляла, что увидит очень яркую даму, облаченную в кричащие цвета, может быть, даже с эгреткой или в страусовых перьях.
Вместо этого перед ней стояла худенькая женщина, по возрасту не намного старше ее, в однотонном черном платье, с зачесанными назад волосами, уложенными в обманчиво простую прическу. Единственной цветной ноткой было ожерелье из огромных изумрудов, плотно охватившее белоснежную длинную шею, и кольцо с тем же камнем, которое, казалось, оттягивало вниз маленькую ручку.
Рене не была хорошенькой, более того, лицо ее, когда она молчала, имело почти суровое выражение. Но стоило ей улыбнуться, как все моментально изменялось и сразу обнаруживалось очарование этой женщины. В движении ее губ было что-то чарующее и соблазнительное, а ямочки на щеках придавали ей пикантную лукавость, которая вызывала ответную улыбку.
— Ты опоздал! — воскликнула женщина на безукоризненном английском, когда слуги в ливреях провели Корнелию и Арчи в большую мягко освещенную гостиную.
— Прости меня, Рене, — покаялся Арчи, поднося ее ручку к губам, — но я привел к тебе попавшего в беду человека. Нужна твоя помощь.
— Вот как? — улыбнулась Рене, приподняв тонкие брови, и снова ее очарование стало таким очевидным, что Корнелия сразу почувствовала расположение к этой незнакомой француженке, какого раньше не испытывала ни к одной женщине.
— Это моя кузина, герцогиня Роухамптон.
Рене на секунду удивилась, а затем протянула руку.
— Для меня это честь, мадам, — произнесла она официальным тоном и добавила, обратившись к Арчи: — Чем я могу помочь?
Арчи Блайд смешался, и Корнелия поняла — он не знает, что ему следует говорить, а что нет.
— Можно мне рассказать, мадам? — тихо спросила Корнелия, и Арчи удивился, что она не постеснялась заговорить о себе.
— Ну, конечно, — ответила Рене, — но вначале, не лучше ли присесть?
— Вчера я вышла замуж, — начала Корнелия, усевшись на диван с позолоченной спинкой, некогда украшавший императорский дворец.
— Теперь я вспомнила, что видела фотографии вашей свадьбы и ее описание в утренних газетах, — воскликнула Рене.
— Вечером, накануне свадьбы, я узнала нечто, причинившее мне огромное горе, — продолжила Корнелия, но тут голос ее осекся, и она не знала, сумеет ли рассказать дальше.
С деликатностью, которую Корнелия не ожидала найти в кузене, Арчи Блайд двинулся к двери.
— Пойду поговорить с кучером, — сказал он. — Я велел ему ждать, но если лошади начнут вести себя беспокойно, пусть прогонит их до угла и обратно.
Дверь за ним закрылась.
— Ваш кузен очень дорог мне как друг, — тихо произнесла Рене. — Когда-то он был добр ко мне, в пору несчастий. Никогда не забуду, сколько понимания и сочувствия я встретила в нем.
— Так значит, вы изведали страдания, мадам? — спросила Корнелия.
Рене кивнула.
— Я потеряла ребенка, — просто сказала она. — Мой маленький сын умер, когда ему был годик, и мне казалось, вместе с ним умерло все веселье в мире. Вот тогда ко мне на помощь пришел ваш брат. В тот момент я не нуждалась ни в ком, кого бы я интересовала… как бы это выразиться?.. как женщина интересует мужчину. Я была матерью, потерявшей свое дитя, и Арчи это понял.
Мы вместе гуляли, обедали и ужинали в тихих ресторанчиках, где нас никто не видел и не узнавал. Наверное, для него это было очень скучно и утомительно, но он не показывал виду. Арчи приехал в Париж повеселиться, а вместо того провел очень печальные и очень спокойные две недели наедине со мной. Тем не менее он ни разу не пожаловался. Всегда оставался милым и очень внимательным. Вас удивляет, что я так люблю его?
— Нет, мадам. Я могу понять, что нельзя забыть того, кто помог тебе в горе.
— А теперь Арчи попросил меня помочь вам. Что я могу для вас сделать?
Самое простое для Корнелии было рассказать правду — печальную историю всего, что случилось с того момента, как она впервые в жизни покинула Роусарил и приехала в Англию. Но если Арчи услышал ее рассказ в самых общих чертах, то с женщиной можно было говорить более свободно.
Она рассказала Рене, как полюбила герцога и верила, что ее чувство взаимно, до той минуты, когда оказалась у дверей будуара Лили. Она рассказала, почему вышла за него замуж, несмотря на горькую истину, что он любит другую. Она поведала и о своей гневной тираде вчера вечером, и о сегодняшнем обеде в «Ритце», и о том, как она узнала, что он уехал в «Максим».
— Вы можете теперь понять мои чувства? Что я должна больше о нем узнать? — закончила свой рассказ Корнелия. — Я должна понять, что он любит, что он думает и что чувствует. А пока он чужой человек, мужчина, о котором я ничего не знаю, ведь все мои представления о нем оказались неверными — совершенно и абсолютно ложными. Мне придется думать о нем как о человеке, которого я никогда прежде не встречала.
— Итак, вы собираетесь попытаться завоевать его любовь, — мягко закончила Рене.
— Наверное, я сошла с ума, раз вообразила, что у меня есть на это малейший шанс? Скажите мне правду. Вы, мадам, так хорошо знаете мужчин, скажите мне, не безумно ли с моей стороны вообразить хотя бы на секунду, что наступит день, когда он полюбит меня, пусть и не так сильно, как я люблю?
Это был крик из глубины души, стремящейся к чему-то недостижимому и в то же время к чему-то такому прекрасному и удивительному, что сама попытка стоила того, несмотря на все несокрушимые препятствия.
Вместо ответа Рене де Вальме тихо попросила:
— Снимите очки.
Корнелия послушно стянула темные очки и повернулась, чтобы взглянуть на женщину, сидящую рядом с ней на диване. С минуту Рене просто внимательно разглядывала ее лицо, а затем произнесла:
— Бог мой, отчего вы прятали глаза?
— Мне казалось, темные стекла защищают меня. Я пряталась за них, потому что чувствовала неловкость, но так надеялась… вдруг герцог попросит меня снять очки… но он не попросил!
— Значит, он ни разу не видел вас без очков? — удивленно спросила Рене.
— Никогда! — заверила ее Корнелия.
— Тогда все просто, — сказала Рене. — Идемте со мной.
Она поднялась с дивана и повела Корнелию по длинному коридору, увешанному красивыми картинами, в огромную спальню в дальнем конце дома.
Как ни занимали Корнелию собственные беды, она не могла удержаться от восклицания, оказавшись в комнате серебристо-зеленых тонов с нежно-розовыми шторами, расшитыми звездами. На возвышении, укрытом белым горностаем, стояла кровать с огромным резным изголовьем в виде лебедя, раскинувшего крылья, а над ним кружился хоровод из херувимов, держащих в ручках розовую ткань, которая опускалась на ложе таинственным пологом.
В каждом углу комнаты висели зеркала в тяжелых серебряных рамах, все украшения были сделаны из розового кварца, а на щетках, расческах и ручном зеркале сверкали розовые сапфиры.
Спальня оказалась такой необычной и неповторимой в своей красоте, что Корнелия стояла, изумленно оглядываясь по сторонам, пока Рене властно звонила в колокольчик. Через несколько секунд появилась горничная — полная женщина средних лет с пробивавшейся сединой. Лицо у нее было доброе, и когда Рене заговорила с ней, в ее голосе прозвучала теплота и любовь.
— Послушайте, Мари, нам нужна ваша помощь. Видите эту даму? Ее платье, прическу?
— Mais, Madame, c'est extraordinaire… — начала было Мари.
— Дама англичанка. Это что-нибудь объясняет?
— Oh! Les Anglais! — произнесла Мари с таким нескрываемым презрением, что Корнелия рассмеялась.
— Нет, она права, — сказала Рене. — Мое бедное дитя — вы должны простить меня, мадам, что я так называю вас. Но на какое-то время я собираюсь забыть, какая вы важная и знатная особа, и помнить только, что передо мною маленькая кузина Арчи.
— Да, пожалуйста, — попросила Корнелия.
— Прекрасно. С кузиной Арчи я могу быть совершенно откровенной. Ваше платье, моя дорогая, отвратительно. Уверена, оно стоило уйму денег и сшито у одного из так называемых модных кутюрье, имеющих постоянную клиентуру из знатных английских дам, которые воображают, что хорошо одеты. А кроме того, словно платье недостаточно уродливо, вам соорудили такую ужасную прическу, что от одного взгляда на нее меня пробирает дрожь.
— Я и сама подозревала что-то неладное, — ответила Корнелия, — но, видите ли, я родом из Ирландии, а там не следят за изменениями моды. Лошадям безразлично, во что одеты их хозяева, и, по правде говоря, я впервые сделала прическу, когда уезжала вАнглию.
— Если именно эту прическу, то лучше бы ее вообще не делать, — строго сказала Рене. — Мари, у нас мало времени. К счастью, мы с мадам одинаковой комплекции.
— Но вы гораздо тоньше меня! — воскликнула Корнелия.
— Вряд ли, — ответила Рене. — Просто ваш корсет никуда не годится. Англичанки не имеют ни малейшего представления, как создавать фигуру.
— Oh! Les Anglais! — в очередной раз фыркнула Мари, помогая Корнелии раздеться.
Горничная вынула из шкафа маленький черный корсет, совершенно другой формы, чем был на англичанке. Корсет обернули вокруг талии, и Мари туго затянула шнуровку; он был так хитро скроен, что Корнелия почувствовала себя гораздо удобнее, чем раньше.
Затем Рене достала белье, какого Корнелия никогда не видела и даже не подозревала, что такое бывает, — сорочку и панталончики из легкого шелка, отделанные кружевами и искусно вышитые крошечными розовыми бутончиками. И нижняя юбка была под стать — ее можно было продеть сквозь обручальное кольцо, как делают в известных сказках.
Корнелии хотелось постоять и посмотреть на себя в одно из больших серебряных зеркал, но Мари погнала ее к туалетному столику и начала проворно вынимать шпильки из прически, освобождая от волос накладной каркас и расчесывая локоны, похожие на сосиски. Когда все шпильки были вынуты, волосы Корнелии рассыпались по плечам и спустились почти до самого пола. Рене восхищенно воскликнула:
— У вас прелестные волосы! Грешно делать уродливое сооружение из того, что по природе так прекрасно.
— Прекрасно? Мои волосы нельзя назвать прекрасными, — сказала Корнелия.
— Но это в самом деле так, — возразила Рене. — Необходимо только ухаживать за ними и расчесывать щеткой. Вы когда-нибудь расчесываете волосы щеткой?
— Очень редко, — призналась Корнелия, — у меня почему-то никогда не хватает времени.
— Каждое утро и каждый вечер нужно проводить по волосам сто раз. Это минимум. Правда, Мари?
Мари пробормотала что-то не совсем лестное об англичанах и взялась за щетку.
Корнелию убаюкивало каждое движение Мари, которая мягко, но решительно проводила щеткой по волосам, разделив их на длинные пряди, и от этого к ним возвращался блеск и мягкость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27