Ц Свои, Ц тихо сказал танкист.
Ц Какие свои? Где разводящий?
Ц Немцы прорвались! Ты что, стрельбы не слыхал?
Часовой молчал. Он слышал стрельбу, но не знал, что происходит и как ему по
ступить. Командиры опять двинулись вперед.
Ц Дай нам оружие, Ц попросил Ромашкин, Ц там немцы раненых бьют…
Ц Не подходи, стрелять буду! Ц Часовой клацнул затвором.
Ц Я батальонный комиссар, верьте мне, это не провокация, Ц властно сказ
ал Линтварев. Ц Я приказываю… Ц Тут же грохнул выстрел, и пуля свистнула
над головой. Все трое упали в снег.
Ц Теперь не допустит, Ц печально и тихо сказал танкист. Ц Раз услышал, ч
то комиссар приказывает, будет стоять до конца. Подвиг совершает! Ц Танк
ист истерически засмеялся, тут же заплакал, стал бить кулаками снег и над
рывно выкрикивать: Ц До каких же пор так будет? До каких? В июне нам не позв
олили машины вывести: приказ Ц не поддаваться на провокацию. И что же? Мно
гие танки сгорели в парке. Вот, смотрите, он тоже не поддается не провокаци
ю, этот дурак!
Внезапно Демин вскочил и грудью пошел на часового:
Ц Стреляй, гад! Стреляй в своего! Фашисты раненых там убивают, а ты…
Часовой выстрелил раз и другой, А Демин все шел. Наконец он достиг окопа, н
агнулся, вырвал винтовку и ударил часового ногой в лицо.
Ц Ах ты, курва! Ц закричал боец. Ц Надо было тебя пристрелить! Я же специ
ально вверх стрелял, чтобы ты обезоружил меня. Закон не велит тебя на пост
допускать, не имею права.
Демин, не вступая в долгий разговор, подбежал к двери, засунул ствол винто
вки за пробой и двумя рывками сорвал замок. Посвечивая спичками, стали ис
кать оружие и патроны.
Ц Да здесь вот, Ц подсказывал пожилой боец, двигаясь за Деминым. Ц Вот в
тех ящиках автоматы, в тех Ц винтовки.
Ц А где гранаты? Ц спросил Ромашкин.
Ц Гранат нема: вы на передовой их оставляете.
Ц А патроны?
Ц Патронов тоже чуть. Устав надо знать: уходя в лазарет, отдай патроны то
варищу, который остается на передовой, Ц поучающе процитировал красноа
рмеец.
Ц Да заткнись, буквоед проклятый! Ц закричал Демин. Ц Показывай, где па
троны!
Ц Вот туточки. Ц Он открыл деревянный ящик, там тускло блеснула серая ц
инковая коробка.
Ромашкин выхватил из ящика автомат Ц с него потекли тяжелые сгустки сол
идола.
Ц Надо же так намазать! Ц Ромашкин выругался: Ц Тыловые чучела безголо
вые!
Он схватил какие-то тряпки, стал обтирать кожух и затвор автомата.
Ц Государственное добро полагается беречь, Ц невозмутимо поучал боец
.
Он отбегал куда-то в темные углы и возвращался то с шинелями, то с гимнаст
ерками.
Ц Одевайтесь по-быстрому! Сапоги вот, шинелки. Околеете в бельишке-то!
Едва они успели одеться, как у госпиталя послышалась частая стрельба, вз
ревели моторы танков, хлестко вспороли морозный воздух выстрелы танков
ых пушек, грохнули близкие разрывы.
Крадучись, все четверо вышли из-за сарая и увидели свои родные тридцатьч
етверки. Стреляя вдогон уходящим гитлеровцам, танки неслись по централь
ной улице поселка.
Ромашкин вслед за Деминым и Линтваревым вбежал в палату и в наступающем
утреннем рассвете увидел страшное зрелище. Убитые лежали в самых неверо
ятных позах. Было ясно, что все они метались в поисках спасения, и так, на бе
гу, настигла их смерть. Только военврач лежал у входа с раскинутыми рукам
и да девушки-медсестры сжались комочками у стены.
То ли от предутренних сумерек, то ли от пережитого Ромашкину все окружаю
щее казалось синего цвета: оконные проемы без стекол, халаты на убитых, ли
ца стоявших рядом людей и даже кровь, растекшаяся по полу.
У входа в свою палату Василий перешагнул через трупы двух фашистов, мысл
енно отметил: «Это Городецкий их застрелил. Где же он сам?»
Капитан лежал у окна, вокруг него были грязные следы сапог и россыпь стре
ляных немецких гильз. В Городецкого, видно, выпустили несколько автоматн
ых очередей. На полу возле двери Василий увидел тетю Машу с раскинутыми, к
ак и у военврача, руками. Она тоже встала на пути врагов, не хотела их пуска
ть.
Пришли в госпиталь командиры из батальона, выбившего фашистов.
Линтварев, где-то нашедший свою одежду, в полной форме, подтянутый, подоше
л к ним и строго сказал:
Ц Товарищи, вы все это видите своими глазами, будете свидетелями. Надо со
ставить акт Ц это нарушение международного пакта. Это варварское прест
упление.
Командир в овчинном полушубке мрачно посмотрел на него, ответил глухо:
Ц Нет, мы не свидетели. Мы Ц судьи, нам не нужны никакие акты. Мы будем бит
ь сволочей беспощадно.
Они ушли. А Линтварев спросил Ромашкина и Демина:
Ц Может, мы с вами составим?..
Ц Иди ты… знаешь куда? Ц грубо сказал танкист.
Ц Вы, пожалуйста, не забывайтесь, товарищ старший лейтенант, Ц одернул
его Линтварев. Ц Я старше вас по званию…
Но танкист, уже не слушая, ушел из палаты.
Ромашкин достал из тумбочки бритву, планшетку, письмо от мамы, аккуратно
сложил все и пошел на склад искать свою одежду. Когда он в полной форме вер
нулся в госпиталь, там наводили порядок откуда-то подоспевшие незнакомы
е медики.
Ц Вы из здешних раненых? Ц спросила женщина-военврач, похожая на армян
ку.
Ц Я уже выписывался. Мне бы документы, Ц соврал Ромашкин.
Женщина с состраданием глядела на лейтенанта. Он так крепко сжимал автом
ат, что пальцы на руке побелели и, наверное, онемели, а сам он не замечал это
го. Она понимала Ц лейтенанту надо уйти отсюда как можно скорее.
Ц Может быть, вас направить в другой госпиталь? Ц спросила она участлив
о.
Ромашкин испугался.
Ц Нет, нет, только на фронт.
Ц Я понимаю, милый. Но здоров ли ты? У тебя повязка. Ц За расстегнутым вор
отом гимнастерки был виден бинт.
Ц Это последняя повязка. Точно вам говорю, меня собирались выписать.
Ц Хорошо, лейтенант. Пойдем в штаб, посмотрим твои бумаги и все оформим.
Через час Ромашкин получил свои документы, направление в офицерский рез
ерв армии, продовольственный аттестат и дорожный паек Ц колечко сухой к
олбасы, две селедки, кусочек старого свиного сала, полбуханки черного хл
еба и немного сахарного песку в газетном кульке.
Он пошел на опушку леса, где выстроились в ряд братские могилы. Постоял у п
ирамидки со своей фамилией и инициалами отца. Подумал: «Теперь, папа, рядо
м с тобой лягут тетя Маня, капитан Городецкий, доктор Микушов, Рита и Фатим
а Ц наши сестрички». Василий жалел этих так внезапно погибших людей, от к
оторых видел только хорошее. Но оттого, что они будут похоронены рядом с о
тцом, на душе Василия становилось не то чтобы легче, а как-то спокойней за
отца.
Ц Прощай, папа. Прощайте, товарищи… Ц тихо сказал он и пошел на окраину п
оселка, к дороге, по которой сновали машины и скрипели на морозе повозки.

Василий тревожно вслушивался в себя Ц не дает ли знать беганье босиком
по снегу, да еще в одном белье? Но внутри, в груди и особенно в голове, было п
усто Ц ни жара, ни тепла, будто там остались холод и тишина, которые он зас
тал в палате с расстрелянными. Лишь где-то на дне души возникло новое чувс
тво, колючее, обжигающее, больное, которое он не ощущал в себе раньше. Как о
но называлось, это новое чувство, Василий не знал. На что оно похоже? И вдру
г вспомнил Куржакова: как тот дрался, как исступленно бил всем, что попада
ло под руку. Вот и Василию хотелось сейчас так же бить фашистов, стрелять в
них, колоть штыком, душить руками, грызть зубами. «Это Ц ненависть!» Ц по
нял Василий и даже остановился, чтобы прислушаться к ней и лучше ощутить
ее жжение.

* * *

На полях Подмосквья чернели сгоревшие танки, опрокинутые автомобили, из
уродованные пушки с разорванными стволами Ц все это, как и тысячи враже
ских трупов, постепенно заметала снежная поземка.
Однако и наши войска несли в ходе боев большие потери. Постепенно атаки п
олков и дивизий, как штормовые волны затихающего океана, истощив силы, би
ли все слабее и слабее и наконец остановились, клокоча и бушуя местными б
оями на изогнутой и изломанной линии фронта.
Полк, в который вернулся из госпиталя Ромашкин, совершенно выбился из си
л. Поредевшие батальоны закрепились в открытом снежном поле между двумя
сгоревшими деревеньками, вдолбились в промерзшую землю и держали оборо
ну в ожидании дальнейших распоряжений.
Пришла новогодняя ночь. Подвывал ветер, шуршала поземка. В небе вместо лу
ны Ц тусклое ее подобие, будто жирное пятно на серой оберточной бумаге.

Василий Ромашкин отодвинул загремевшую на морозе жесткую плащ-палатку
и вышел из блиндажа в траншею. Постоял там, втянув голову в теплый воротни
к полушубка, подождал, пока глаза привыкли к мраку. Холодный воздух быстр
о обволакивал его, вытесняя из-под одежды тепло землянки, пахнущее хлебо
м и махоркой. Стараясь не двигаться, чтобы подольше сохранить это приятн
ое тепло, Василий спокойно и привычно оглядел нейтральную зону. Пологие
скаты спускались от нас и от немцев к извилистой полосе кустарника, росш
его вдоль речушки, спрятанной подо льдом.
Было мглисто и тихо. Поземка подкралась к траншее и с легким шипением кин
ула жесткий снег в лицо. Ромашкин только попытался сдунуть его, но рук из к
арманов так и не вынул: в карманах еще осталось домовитое тепло.
Дежурный пулеметчик Ефремов, пожилой человек, выглянул из-за поворота. Ш
инель его спереди была испачкана землей: наблюдая за нейтралкой, он приж
имался к стенке траншеи. Увидев командира, не без умысла завел неторопли
вый разговор со своим помощником:
Ц Чтой-то долго не волокут нам седни харчи.
Ц Загуляли, наверное, и запамятовали о нас, Ц весело и звонко ответил мо
лоденький солдатик Махоткин. Ц Новый год Ц сам бог велел гулять!
Ц Не может такого быть, Ц спокойно возразил Ефремов осипшим на морозе г
олосом. Ц Если бы ты сидел там, запамятовал бы. Ты вертопрах известный. А р
отный командир никак запамятовать не может.
Василий сам был голоден и хорошо понял солдат.
Ц Звонил я, вышли уже, Ц сказал он, не сводя глаз с нейтральной зоны. Ц Да
вно вышли. Где их черти мотают?..
Пулеметчики ничего не ответили, только Махоткин подмигнул Ефремову, что
, наверное, значило: «Порядок. Узнали, что хотели».
А Василий, глядя на редкие, лениво взлетающие немецкие ракеты, думал о сво
ем: «Говорят, желание, загаданное на Новый год, сбывается. Ну, какое у меня ж
елание? О чем загадать? Чтобы не убили? Сегодня каждый и у нас и у немцев так
ое загадывает. Что же, все живы останутся?.. Нет, надо задумать что-нибудь бо
лее реальное».
Вспомнилось, как несколько месяцев назад он рвался на фронт, боялся, что н
е успеет отличиться Ц война ведь скоро может кончиться, и тогда не видат
ь ему ни орденов, ни медалей. А так хотелось получить Красное Знамя!..
Стало стыдно за себя: «О чем, дурак, думал! У людей сердце разрывалось от го
ря, когда близких на фронт провожали, а я Ц об этом…»
Василий даже сплюнул от досады и пошел проверять посты.
Постов было три. Один уже видел Ц это пулеметчики. Другой Ц в самом конце
траншеи, на правом фланге. Третий Ц на левом.
Блиндаж, из которого вышел Василий, находился посередине Ц на него и опи
ралась дуга траншеи, как брошенное на землю коромысло. Высотка же, со всем
сторон окруженная полями и перерезанная поперек этой траншеей, походил
а на лепешку. Она была далеко впереди позиций батальона, и солдатам, заним
авшим ее, полагалось раньше всех обнаружить противника, если тот двинетс
я вперед, задержать его, дать батальону возможность подготовиться к отпо
ру. Потому-то и высотка и лейтенант с двенадцатью солдатами, окопавшимис
я здесь, назывались боевым охранением.
Днем сюда не могли подойти и даже подползти ни свои, не немцы. Зато ночью м
ожно подобраться с любой стороны Ц ни минных полей, ни колючей проволок
и перед траншеей нет. Единственным тоненьким нервом, который связывал вз
вод с главными силами батальона, была черная ниточка телефонного кабеля
. Она лежала прямо на снегу, ее, наверное, хорошо видно в бинокль со стороны
противника Ц немецкие минометчики, дурачась от нечего делать, перебива
ли кабель многократно. После этого взвод подолгу сидел отрезанным: в све
тлое время связисты на голое поле не выходили, знали, что их поджидают фаш
истские снайперы.
…К последнему изгибу траншеи Василий приблизился крадучись. Выглянув и
з-за поворота, увидел часового, тот стоял к нему спиной.
Ц Спишь?
Ц Заснешь тут, Ц мрачно сказал часовой, Ц в животе как на шарманке игра
ют. Я вас слышал, товарищ лейтенант, когда вы еще с Ефремовым разговаривал
и. На морозе далеко слышно… Так где же кормильцы-то наши, товарищ лейтенан
т? Почему жрать не принесли?
Ц Несут. Скоро будут…
На другом Ц левом Ц фланге рядовой Бирюков тоже не спал и тоже спросил о
еде.
Василий не успел ответить, стрелы трассирующих пуль пронеслись над голо
вой, звонко, будто хлысты цирковых дрессировщиков, щелкнули над самым ух
ом. Лейтенант и солдат пригнулись, пулеметная очередь вспорола бруствер
и обдала их земляным и снежным крошевом.
Ц Во дает! Ц сказал Бирюков.
Василий мгновенно представил немецкого пулеметчика в зеленоватой шине
ли, в каске, пулемет с толстым дырчатым кожухом на стволе, колышки разной в
ысоты или ступенчатую дощечку под прикладом пулемета. Все важные цели пу
леметчик пристрелял засветло, для каждой под приклад забил колышек или с
делал срез на доске, а теперь вот, ночью, ставит приклад на эти подпорки и в
темноте бьет точно по цели. Вон как резанул по брустверу, высунь голову Ц
сразу продырявил бы!
Дорисовав картину со всеми ее подробностями, Василий недовольно сказал
солдату:
Ц Немец-то дает, а ты можешь так?
Бирюков удивленно поглядел на командира, почуяв его официальную строго
сть, поправил ремень, отряхнул землю, которой, как и у Ефремова, была испач
кана спереди шинель, и, ничего не ответив, без особой сноровки, но все же вы
прямился, пытаясь изобразить положение «смирно».
Василий обратил внимание на нога солдата, расставленные врозь под балах
оном промерзшей шинели, вспомнил лихих и красивых своих товарищей по учи
лищу и сердито упрекнул Бирюкова:
Ц Строевик!.. Чего же молчишь? Стрелять, как он, говорю, умеешь?
Солдат потоптался, виновато ответил:
Ц Так бьем же их, товарищ лейтенант.
Ц Бить-то бьем, да где? Под Москвой, Смоленск-то вон, за спиной у того фрица.

Ц Так ить, товарищ лейтенант, ежели по башке из-за угла шваркнуть, какой н
и на есть здоровяк не устоит. Теперича вот оправились и от Москвы отогнал
и.
Ц «Оправились»! Ц язвительно передразнил Василий, Ц Нашел тоже слове
чко Ц «оправились»!
Ц Я же не в тех смыслах, товарищ лейтенант.
Ц Ну, ладно, гляди лучше, как бы на Новый год нам с тобой подарочек не подне
сли…
Василий вернулся к землянке, постоял у входа, прислушался. Еще одна ракет
а белой струйкой взмыла вверх, раскрылась, расцвела в огромный светящийс
я конус и, покачиваясь, стала спускаться.
Круг снега, высвеченный ракетой, напомнил Василию боксерский ринг. Так ж
е вот освещен бывает. Только не круг, а квадрат. И поменьше. Окаймлен канат
ами. А зрители где-то там, во мраке, за пределами света.
Очень ясно Василий вспомнил, прямо увидел, как рефери, весь в белом, лишь н
а шее черный галстук-бабочка, показал в его сторону и громокоговорители
тут же объявили: «В правом углу боксер Ромашкин, общество „Спартак“, втор
ой разряд, средний вес, провел тридцать шесть боев, тридцать два выиграл, б
оксом занимается три года». Кто-то из зрителей, как всегда, отреагировал н
а его фамилию: «Молодец, Ромашка! Цветочек!» Зал ответил глухим вдохом сме
ха, но тут же болельщики его соперника выкрикнули другое: «Ромашке сегод
ня лепестки посшибают! Погадают на нем: любит Ц не любит…»
Василий грустно улыбнулся. «Где они сейчас, мои соперники и те, кто кричал
мне обидные слова? Все, конечно, воюют. Многие, наверное, уже „отработались
“, с любым из них он встретился бы теперь, как с братом. Впрочем, и тогда Васи
лий не испытывал злобы ни к своим соперникам, ни к их болельщикам, и стреми
лся лишь получше понять, разгадать противника, оказаться ловчее и находч
ивей его. Дрался беззлобно, но решительно и настойчиво, как полагается в с
порте.
«Да, многие теперь уже „отработались“, Ц опять подумал Василий. Было гор
естно вспомнить родное, обиходное среди боксеров слово „отработались“.
Так они говорят о тех, кто закончил бой. Ромашкин вложил в этой слово совсе
м иной смысл и потому нахмурился.
Мысли о боксе, о веселой довоенной жизни пронизал холодный сквознячок: в
ыбило почти всех выпускников училища, которые приехали с ним в этот полк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10