Вскоре мне стало страшно холодно в промокшей насквозь рубашке, плотно прилипшей к телу. Я даже испугался, что от чрезмерного перенапряжения открылись раны, но это оказался обычный пот.
Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.
И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.
Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.
Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.
От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.
Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.
Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.
Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.
Через какое-то время я перестал мерзнуть.
Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.
Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.
На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.
– Цапля, – сказала она.
– Я не призывал тебя.
– Цапля.
– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.
– Да, Цапля. Ты прав.
– Что ж, весьма польщен.
Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.
Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.
Я нашел разрушенный паводком замок в излучине и бродил среди развалин, слушая крики привидений.
Довольно долго я брел по отмелям, где после каждого моего шага белые и желтые рыбки разбегались у меня из-под ног у самой поверхности воды. Отмели сменились болотистым берегом, и, как только я коснулся ногой земли, способность ходить по воде исчезла – я по колено увяз в холодном иле. Огонь на пальце погас. Я вновь ощутил ночную прохладу и растер плечи, сильно дрожа в своей тонкой рубашке.
Прямо передо мной у самой кромки воды, где из вынесенного рекой ила образовался небольшой полуостров, стояла лачуга.
Внутри лачуги кто-то кричал.
Больше заинтригованный, чем испуганный, я направился к убогому жилищу. По пути мне пришлось пересечь небольшой залив. Один раз я поскользнулся и приземлился на четвереньки, промокнув с головы до ног.
Я вполне мог бы воспользоваться новообретенными сверхъестественными способностями, вдохнуть в себя магию, зажечь огонь и вновь ступить на поверхность воды, как и положено настоящему чародею, но подобная мысль мне даже в голову не пришла.
Крик стал громче, наполнившись болью и ужасом.
Я ускорил шаг. Лачуга оказалась наспех построенным жилищем из тростника, принесенных рекой деревяшек и глины. Строение ходило ходуном, готовое рухнуть в любой момент. Неожиданно заменявшее дверь лоскутное одеяло откинулось, и оттуда выскочила женщина. Мне удалось разглядеть лишь размытое пятно лица, белое платье и темные волосы. Она подбежала к воде, увидела меня и остановилась. Она была молода, едва ли старше меня, но немного выше. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами и предостерегающе подняла руку.
Я раскрыл ладонь и показал ей крошечное пламя.
Она сделала знак, отгоняющий злых духов. Я пожал плечами. Она опустила руку.
Внутри хижины закричала другая женщина, и стоявшая передо мной девушка оглянулась, а потом снова посмотрела на меня. Слезы заливали ее лицо. Она что-то быстро-быстро затараторила на языке, которого я не понимал.
Секенр, чародей, стоял на распутье между двумя мирами: магическим и человеческим. Он сделал шаг в направлении мира людей.
Женщина в хижине снова издала протяжный душераздирающий крик. Девушка жалобно закричала, обращаясь ко мне, умоляя помочь ей, – она уже избавилась от страха, вызванного моим появлением. Значит, я был для нее не так страшен, как…
Женщина внутри вновь закричала, но крик вскоре оборвался. Мы с девушкой молча, глаза в глаза, смотрели друг на друга.
Прямо по прибрежной грязи я направился к лачуге, она последовала за мной. Добравшись туда первым, я откинул лоскутное одеяло, загораживающее вход.
Там, плача и дрожа, лежала женщина, наполовину придавленная чем-то темным, тускло блестевшим в полумраке. Я моментально отшатнулся, почувствовав ужасающий запах гниющей, разлагающейся плоти, но все же двинулся вперед, зажав нос рукой, – женщина тихо всхлипывала, а навалившаяся на нее тварь начала медленно подниматься.
Девушка у меня за спиной снова вскрикнула. Я оглянулся и увидел, что она упала на колени и принялась рвать свои длинные грязные и спутанные волосы.
Я попятился прочь от дверей. Темная тварь поднималась, преследуя меня, и снаружи в лунном свете передо мной предстал обнаженный, наполовину разложившийся труп мужчины, ковылявший ко мне на негнущихся остатках ног, и объятия его простертых ко мне рук – я понял это с первого взгляда – явно отличались недюжинной силой. Я видел множество его собратьев и прежде: призраки, которых призывал мой отец, и посланцы его врагов, которые дразнили его.
Но этот явно отличался от всех них. Он вновь бросался на меня, в то время как я упорно избегал его объятий, а на искаженном мукой лице и в глазах его было написано страшное отчаянье.
Я заговорил на древнем языке мертвых, на котором говорят в необозначенной ни на одной карте стране – в утробе Сюрат-Кемада, куда приходят люди всех наций, чтобы заговорить на этом едином для всех языке.
– Стой!
– Почему бы мне не разодрать тебя на мелкие кусочки?
Хлопнув в ладоши, я высек искру. Мертвец заколебался, почувствовав запах магии, но потом снова погнался за мной по берегу – то пробегая по мелководью, то вновь возвращаясь на берег, мы закружились в каком-то исступленном фантастическом танце, который мог кончиться в любой момент, если бы я потерял равновесие и упал, а труп накинулся бы на меня.
– Оставь нас! – закричал я. – Изыди навеки!
– Нет, пока не заберу свое по праву…
– Я могу помочь тебе. Я знаю дорогу…
– … мое навеки…
Женщина в хижине закричала, заставив младшую – ее дочь? – выйти из оцепенения. Она побежала в дом и вскоре появилась на пороге, поддерживая вторую. В тот же миг я убедился, что старшая – но совсем не старая – действительно была ее матерью: об этом говорил и одинаково удлиненный овал лица, и одинаково прямые длинные черные волосы.
При виде их мертвец утратил ко мне какой бы то ни интерес. Он начал медленно приближаться к ним, словно был уверен, что они не убегут, а они стояли в лунном свете, словно были уверены, что так и должно быть. Женщина постарше плакала. Младшая что-то кричала трупу, что-то быстро-быстро тараторила в отчаянии.
Я выбежал вперед, перерезав мертвецу дорогу, но удар тыльной стороной ладони заставил меня покатиться кубарем. Я поднялся, избегая быстро двигающейся руки, и закричал на архаичном формальном языке Страны Мертвых:
– Остановись! Заблудший, я знаю путь в страну теней. Я действительно был в Ташэ, где обитают мертвые. Я и вправду могу показать тебе дорогу.
При упоминании о Ташэ мертвец снова замер. Я поднял свою светящуюся ладонь к полуразложившемуся лицу, ослепив маслянистые черные глаза.
Тварь, словно колеблясь, посмотрела на меня и снова направилась к двум женщинам, но уже не так быстро.
– Отец! – закричала девушка. Это слово я понял. Оно совпадает во многих языках народов Реки. Пришла моя очередь застыть на месте от изумления.
Всматриваясь в мертвое, полное боли лицо, я начал понимать.
И снова рука, напоминавшая гибкий стальной прут, отшвырнула меня прочь, но я поднялся, и на моих испачканных грязью руках горел огонь.
– Я освещу тебе путь к Черной Реке, – я применял сложнейшие обороты языка мертвых, почти распевая слова. – Пойми, я был послан к тебе богами, самим Сюрат-Кемадом, богом-разрушителем, богом-деспотом, но богом милостивым и справедливым, чтобы проводить тебя домой. Я пришел как друг, как посланец страны вечного покоя. Не бойся. Слушай. Повинуйся. Я облегчу твою боль. – Я говорил с ним так нежно и ласково, как говорил бы с отцом, а тварь стояла и слушала, извиваясь. Женщины, воспользовавшись предоставившейся возможностью, пробежали у нас за спиной на высокий берег реки.
Должно быть, прошли часы. Пока я говорил с трупом, небо заметно просветлело. Глаза мертвеца заблестели в первых лучах рассвета. Возможно, он даже плакал. Он извивался и шатался, едва не разваливаясь на куски, но в конце концов сердито зашипел на меня:
– Я еще вернусь за своим. Не мешай мне, – а потом молниеносно нырнул в реку и скрылся из вида.
Я долго стоял на берегу, рассматривая разбегавшуюся рябь там, где он ушел под воду.
Лишь через несколько минут я обнаружил, что обе женщины стоят рядом со мной. Младшая положила руку мне на плечо. Я обернулся. Она обняла меня, затараторив что-то непонятное, очевидно, слова благодарности.
Я не знал, что сказать, даже если бы могсказать что-то понятное для них. Я все еще не отошел от потрясения, вызванного внезапностью всего произошедшего.
Тогда кто-то внутри меня – Бальредон? Ваштэм? – прошептал:
– Секенр, есть одна игра, известная всем чародеям. Она называетсятанал-мадт , кости. Ты не бросаешь гадальные кости, как это делает прорицатель. Нет, ты бросаешь жребий внутри самого себя, и сам становишься этим жребием. Ты бросаешь свою жизнь на игровое поле Судьбы, а затем выходишь на улицу или идешь тропинкой по полю или лесу, или плывешь по морю – и все, кого ты встретишь, и все, что с тобой случится, было выброшено тебе на костях, это выпавший тебе жребий, который и не жребий вовсе; тебе кажется, что он внезапно резко меняет всю твою жизнь, но на самом деле ты лишь понимаешь то, что все это лишь часть общего узора, теперь внезапно раскрывшегося у тебя перед глазами. Секенр, я думаю, этой ночью ты играл в танал-мадт…
Я вновь представил себе лицо, исчезнувшее в грязи прежде, чем я успел разглядеть его, а девушка, явно встревоженная, затрясла меня за плечо, бормоча непонятные слова. Совершенно не требовалось знать язык, чтобы понять, что она спрашивает: « Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?»
Я потряс головой, вновь возвращаясь к своим собеседницам.
Мать что– то сказала с грустью и горечью. Дочь отпустила мое плечо и заглянула в глаза, словно умоляя опровергнуть только что сказанное ее матерью.
Мне оставалось лишь покачать головой и ответить:
– Страна Тростников.
– Арнатис? – переспросила младшая.
Арнатисфон, или иногда просто Арнат, так назывался Город Тростников – я знал это – в речи торговцев. Все, имевшие дело с иностранцами: хозяева постоялых дворов, купцы, владельцы лавок, полицейские знали единый для реки язык не хуже родного. Но я помнил из него всего несколько слов.
– Арнатис. Я Секенр.
Девушка – теперь я видел, что она всего на год-два старше меня, – присела передо мной в реверансе, как перед знатным вельможей. Ее платье было страшно рваным и грязным.
– Я Канратика. – Последовало еще несколько слов, которых я не понял. – Тика.
Вытерев грязные руки о штаны, я пожал ей руку, прежде чем успел сообразить, что делаю. Смущенный, я подался назад.
– Я приветствую тебя, Тика.
– Я приветствую тебя, Секенр. – Еще несколько незнакомых слов. Она повернулась к старшей. – Моя мать – Хапсенекьют. Ты… – Еще несколько слов… – Зови ее Неку. Я зову ее «мама». – Девушка нервно рассмеялась, словно это была шутка или ей просто надо было рассмеяться, чтобы забыть об ужасе, через который ей пришлось пройти. В какой-то миг мне даже показалось, что она вот-вот упадет в обморок.
Я повернулся к женщине постарше, немного склонив голову:
– Неку, я приветствую тебя.
– Ты… волшебник?…
Я смог понять всего несколько слов.
– Да, – сказал я.
– Ты помогать нам?
– Да. Если смогу.
– Это не есть хорошо. Я здесь умирать.
Тика не сдержала своих чувств, и рыдания прорвались наружу. Мать с дочерью упали друг другу в объятия, плача и что-то быстро-быстро бормоча на своем языке. Я недоумевал, почему, свободно понимая мертвецов, я не могу понять этих женщин. Знание языка мертвых просто оказалосьу меня в голове, как только оно мне понадобилось – возможно, оно было заложено туда отцом или кем-то из его предшественников.
Но все же, почему у меня не возникало проблем с переводом во время путешествия в подземный мир до того, как я стал чародеем? Полные боли крики призраков на реке были понятны мне, еще когда моя лодка плыла в Лешэ. А может быть, язык мертвых – и не язык вовсе, а что-то универсальное, единое для всех, как сон, который каждый видит на своем языке.
В любом случае, теперь я свободно владел языком мертвых, как и подобало всякому чародею.
Мои мысли начали блуждать где-то далеко за гранью реальности в мире фантазии. Я представил себе литературу мертвых, целые библиотеки из книг, написанных учеными трупами своим собственным шрифтом, который останется загадкой для глаз живых, за исключением, быть может, моих собственных. Весьма интригующее предположение.
Но тут Тика взяла меня за руку, и обе женщины – в их отношении ко мне благодарность соседствовала со страхом – накрыли для меня завтрак на траве за хижиной, смешав куски мяса и рыбы в огромной роскошной вазе: фарфор, инкрустированный серебром – совсем не подходящая посуда для столь убогого жилища. Разглядев женщин поближе, я заметил, что прежде их одежда была весьма утонченной, пока не пострадала от грязи и долгой носки, и каждая из них носила по несколько золотых колец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Я снова встал и отправился на балкон, на сей раз через дверь. Собирая разбросанные там факелы, я немного успокоился – работа отвлекла меня. Когда я сбрасывал факелы в реку, каждый из них оживал, пролетая во тьме яркой огненной дугой и с шипеньем падая в воду. Я спихнул с балкона и остальной мусор: обломки, камни, доски, пару черепов и полуразложившуюся массу из одежды, костей и плоти.
И стены, и ставни дома надо мной были утыканы стрелами, торчавшими, как иглы дикобраза. У окна моей спальни стрел было такое множество, что они казались торчащей в разные стороны бородой вокруг разинутого рта – окна.
Но ни одна из этих стрел, даже громадины толщиной с мою ногу, не была истинной стрелой Царя Неока – я прекрасно понимал это – все они были лишь грубыми поделками лучников сатрапа и конструкторов осадных орудий. Меня просто хотели сжечь вместе со всеми собранными внутри меня чародеями. Если бы я поддался панике и решил бежать, меня бы прикончили стрелами, копьями и мечами, а у священников уже были подняты над головами иконы, чтобы нейтрализовать любые злокозненные заклятья, которые я мог сотворить.
Их расчет был верен, и у них бы все получилось, если бы не отец. Он спас меня, отправив в мир магии. И я остался совсем один в своем одиночестве чародея. Мне оставалось лишь исследовать мое крошечное королевство, как и должен поступать каждый маг.
От голода, холода, боли, а возможно, и от самой магии у меня снова закружилась голова. Пожалуй, стоило вернуться в дом, завернуться в теплое одеяло и оставить исследования на завтра, но вместо этого я направился к реке и ступил на поверхность воды. Она была гладкой, холодной и слегка проседала – я даже подумал: скорее у меня под ногами был не лед, а мертвая плоть. В воображении моментально возник образ: крохотный карлик – то есть я сам, – разгуливающий по хладному трупу мертвого великана.
Я выдохнул колдовское пламя, слепил из него шар, отправил в воздух, поймал на кончик пальца и понес над головой, как фонарь.
Так я и шел на закате среди тростника, солнце садилось за дальним берегом реки, небо окрашивалось полосами от оранжевых до красных и темно-пурпурных, а надо мной в ночной тьме уже сияли звезды. Я брел среди раскачивающегося на ветру тростника к открытой воде, тихо ступая между спящими на воде утками, похожими на хлопья ваты. Встретив пробирающуюся по воде цаплю, я поприветствовал ее, как брата, вспомнив, что мое имя тоже – Цапля. Птица открыла клюв, но не издала ни звука. Она взмахнула широкими крыльями, бесшумно поднялась в воздух и скрылась из вида.
Я оглянулся на дом – он скрючился у самой кромки воды, как большой черный зверь, пришедший на водопой, и смотрел на меня множеством огненных глаз – языков замерзшего пламени. Этого монстра я не боялся. Для меня он был родным и любимым.
Через какое-то время я перестал мерзнуть.
Мимо меня проплыла длинная, узкая, низко сидящая в воде лодка. Гребцы шли очень мягко – так говорят наши речники, когда гребцы стоят, опуская весла вертикально в воду, а не сидят на скамье, работая ими по горизонтали, – они плавно направляли лодку вперед, а на высокой корме приглушенно светил фонарь. Лодка тоже показалась мне живым существом, которое убегает от меня в ночи, чутко вглядываясь во мрак глазами-фонарями. Я закричал. Я заставил огненный шар на своем пальце засветиться ярче. Кто-то поднял фонарь, чтобы посмотреть, что случилось, но никто не ответил мне.
Поднялась ущербная луна. Острые рога месяца изгибались в темной воде, заливая реку бледным серебристо-белым светом. Луна воплощает в себе множество вещей и множество лиц, в том числе и богиню: кто-то видит в ней олицетворение Шедельвендры, кто-то – той, что зовется Матерью Звезд; ее рождение, старение и смерть скрывает в себе тайну нашей жизни, а возрождение сулит нам бессмертие и вечность.
На месте луны я увидел лицо Сивиллы. Я узнал ее, как только ущербный диск поднялся над темной водой. Неожиданно она открыла глаза и заговорила. Я отпрянул назад в испуге.
– Цапля, – сказала она.
– Я не призывал тебя.
– Цапля.
– Неужели моя история настолько запутана, что ты постоянно суешь в нее свой нос? Она и вправду так тебя интересует? – Должно быть, я потерял голову или про сто сошел с ума, осмелившись говорить с Сивиллой подобным тоном.
– Да, Цапля. Ты прав.
– Что ж, весьма польщен.
Она закрыла глаза, и ее лицо расплылось, вновь превратившись в луну.
Я пошел дальше в каком-то странном состоянии между сном и бодрствованием, нет, все же во сне, понимая при этом, что сплю, так как находился в двух местах одновременно – в моем собственном магическом мире и в мире реальном; или, возможно, я стоял на распутье, выбирая, по какой дороге мне отправиться дальше.
Я нашел разрушенный паводком замок в излучине и бродил среди развалин, слушая крики привидений.
Довольно долго я брел по отмелям, где после каждого моего шага белые и желтые рыбки разбегались у меня из-под ног у самой поверхности воды. Отмели сменились болотистым берегом, и, как только я коснулся ногой земли, способность ходить по воде исчезла – я по колено увяз в холодном иле. Огонь на пальце погас. Я вновь ощутил ночную прохладу и растер плечи, сильно дрожа в своей тонкой рубашке.
Прямо передо мной у самой кромки воды, где из вынесенного рекой ила образовался небольшой полуостров, стояла лачуга.
Внутри лачуги кто-то кричал.
Больше заинтригованный, чем испуганный, я направился к убогому жилищу. По пути мне пришлось пересечь небольшой залив. Один раз я поскользнулся и приземлился на четвереньки, промокнув с головы до ног.
Я вполне мог бы воспользоваться новообретенными сверхъестественными способностями, вдохнуть в себя магию, зажечь огонь и вновь ступить на поверхность воды, как и положено настоящему чародею, но подобная мысль мне даже в голову не пришла.
Крик стал громче, наполнившись болью и ужасом.
Я ускорил шаг. Лачуга оказалась наспех построенным жилищем из тростника, принесенных рекой деревяшек и глины. Строение ходило ходуном, готовое рухнуть в любой момент. Неожиданно заменявшее дверь лоскутное одеяло откинулось, и оттуда выскочила женщина. Мне удалось разглядеть лишь размытое пятно лица, белое платье и темные волосы. Она подбежала к воде, увидела меня и остановилась. Она была молода, едва ли старше меня, но немного выше. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами и предостерегающе подняла руку.
Я раскрыл ладонь и показал ей крошечное пламя.
Она сделала знак, отгоняющий злых духов. Я пожал плечами. Она опустила руку.
Внутри хижины закричала другая женщина, и стоявшая передо мной девушка оглянулась, а потом снова посмотрела на меня. Слезы заливали ее лицо. Она что-то быстро-быстро затараторила на языке, которого я не понимал.
Секенр, чародей, стоял на распутье между двумя мирами: магическим и человеческим. Он сделал шаг в направлении мира людей.
Женщина в хижине снова издала протяжный душераздирающий крик. Девушка жалобно закричала, обращаясь ко мне, умоляя помочь ей, – она уже избавилась от страха, вызванного моим появлением. Значит, я был для нее не так страшен, как…
Женщина внутри вновь закричала, но крик вскоре оборвался. Мы с девушкой молча, глаза в глаза, смотрели друг на друга.
Прямо по прибрежной грязи я направился к лачуге, она последовала за мной. Добравшись туда первым, я откинул лоскутное одеяло, загораживающее вход.
Там, плача и дрожа, лежала женщина, наполовину придавленная чем-то темным, тускло блестевшим в полумраке. Я моментально отшатнулся, почувствовав ужасающий запах гниющей, разлагающейся плоти, но все же двинулся вперед, зажав нос рукой, – женщина тихо всхлипывала, а навалившаяся на нее тварь начала медленно подниматься.
Девушка у меня за спиной снова вскрикнула. Я оглянулся и увидел, что она упала на колени и принялась рвать свои длинные грязные и спутанные волосы.
Я попятился прочь от дверей. Темная тварь поднималась, преследуя меня, и снаружи в лунном свете передо мной предстал обнаженный, наполовину разложившийся труп мужчины, ковылявший ко мне на негнущихся остатках ног, и объятия его простертых ко мне рук – я понял это с первого взгляда – явно отличались недюжинной силой. Я видел множество его собратьев и прежде: призраки, которых призывал мой отец, и посланцы его врагов, которые дразнили его.
Но этот явно отличался от всех них. Он вновь бросался на меня, в то время как я упорно избегал его объятий, а на искаженном мукой лице и в глазах его было написано страшное отчаянье.
Я заговорил на древнем языке мертвых, на котором говорят в необозначенной ни на одной карте стране – в утробе Сюрат-Кемада, куда приходят люди всех наций, чтобы заговорить на этом едином для всех языке.
– Стой!
– Почему бы мне не разодрать тебя на мелкие кусочки?
Хлопнув в ладоши, я высек искру. Мертвец заколебался, почувствовав запах магии, но потом снова погнался за мной по берегу – то пробегая по мелководью, то вновь возвращаясь на берег, мы закружились в каком-то исступленном фантастическом танце, который мог кончиться в любой момент, если бы я потерял равновесие и упал, а труп накинулся бы на меня.
– Оставь нас! – закричал я. – Изыди навеки!
– Нет, пока не заберу свое по праву…
– Я могу помочь тебе. Я знаю дорогу…
– … мое навеки…
Женщина в хижине закричала, заставив младшую – ее дочь? – выйти из оцепенения. Она побежала в дом и вскоре появилась на пороге, поддерживая вторую. В тот же миг я убедился, что старшая – но совсем не старая – действительно была ее матерью: об этом говорил и одинаково удлиненный овал лица, и одинаково прямые длинные черные волосы.
При виде их мертвец утратил ко мне какой бы то ни интерес. Он начал медленно приближаться к ним, словно был уверен, что они не убегут, а они стояли в лунном свете, словно были уверены, что так и должно быть. Женщина постарше плакала. Младшая что-то кричала трупу, что-то быстро-быстро тараторила в отчаянии.
Я выбежал вперед, перерезав мертвецу дорогу, но удар тыльной стороной ладони заставил меня покатиться кубарем. Я поднялся, избегая быстро двигающейся руки, и закричал на архаичном формальном языке Страны Мертвых:
– Остановись! Заблудший, я знаю путь в страну теней. Я действительно был в Ташэ, где обитают мертвые. Я и вправду могу показать тебе дорогу.
При упоминании о Ташэ мертвец снова замер. Я поднял свою светящуюся ладонь к полуразложившемуся лицу, ослепив маслянистые черные глаза.
Тварь, словно колеблясь, посмотрела на меня и снова направилась к двум женщинам, но уже не так быстро.
– Отец! – закричала девушка. Это слово я понял. Оно совпадает во многих языках народов Реки. Пришла моя очередь застыть на месте от изумления.
Всматриваясь в мертвое, полное боли лицо, я начал понимать.
И снова рука, напоминавшая гибкий стальной прут, отшвырнула меня прочь, но я поднялся, и на моих испачканных грязью руках горел огонь.
– Я освещу тебе путь к Черной Реке, – я применял сложнейшие обороты языка мертвых, почти распевая слова. – Пойми, я был послан к тебе богами, самим Сюрат-Кемадом, богом-разрушителем, богом-деспотом, но богом милостивым и справедливым, чтобы проводить тебя домой. Я пришел как друг, как посланец страны вечного покоя. Не бойся. Слушай. Повинуйся. Я облегчу твою боль. – Я говорил с ним так нежно и ласково, как говорил бы с отцом, а тварь стояла и слушала, извиваясь. Женщины, воспользовавшись предоставившейся возможностью, пробежали у нас за спиной на высокий берег реки.
Должно быть, прошли часы. Пока я говорил с трупом, небо заметно просветлело. Глаза мертвеца заблестели в первых лучах рассвета. Возможно, он даже плакал. Он извивался и шатался, едва не разваливаясь на куски, но в конце концов сердито зашипел на меня:
– Я еще вернусь за своим. Не мешай мне, – а потом молниеносно нырнул в реку и скрылся из вида.
Я долго стоял на берегу, рассматривая разбегавшуюся рябь там, где он ушел под воду.
Лишь через несколько минут я обнаружил, что обе женщины стоят рядом со мной. Младшая положила руку мне на плечо. Я обернулся. Она обняла меня, затараторив что-то непонятное, очевидно, слова благодарности.
Я не знал, что сказать, даже если бы могсказать что-то понятное для них. Я все еще не отошел от потрясения, вызванного внезапностью всего произошедшего.
Тогда кто-то внутри меня – Бальредон? Ваштэм? – прошептал:
– Секенр, есть одна игра, известная всем чародеям. Она называетсятанал-мадт , кости. Ты не бросаешь гадальные кости, как это делает прорицатель. Нет, ты бросаешь жребий внутри самого себя, и сам становишься этим жребием. Ты бросаешь свою жизнь на игровое поле Судьбы, а затем выходишь на улицу или идешь тропинкой по полю или лесу, или плывешь по морю – и все, кого ты встретишь, и все, что с тобой случится, было выброшено тебе на костях, это выпавший тебе жребий, который и не жребий вовсе; тебе кажется, что он внезапно резко меняет всю твою жизнь, но на самом деле ты лишь понимаешь то, что все это лишь часть общего узора, теперь внезапно раскрывшегося у тебя перед глазами. Секенр, я думаю, этой ночью ты играл в танал-мадт…
Я вновь представил себе лицо, исчезнувшее в грязи прежде, чем я успел разглядеть его, а девушка, явно встревоженная, затрясла меня за плечо, бормоча непонятные слова. Совершенно не требовалось знать язык, чтобы понять, что она спрашивает: « Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?»
Я потряс головой, вновь возвращаясь к своим собеседницам.
Мать что– то сказала с грустью и горечью. Дочь отпустила мое плечо и заглянула в глаза, словно умоляя опровергнуть только что сказанное ее матерью.
Мне оставалось лишь покачать головой и ответить:
– Страна Тростников.
– Арнатис? – переспросила младшая.
Арнатисфон, или иногда просто Арнат, так назывался Город Тростников – я знал это – в речи торговцев. Все, имевшие дело с иностранцами: хозяева постоялых дворов, купцы, владельцы лавок, полицейские знали единый для реки язык не хуже родного. Но я помнил из него всего несколько слов.
– Арнатис. Я Секенр.
Девушка – теперь я видел, что она всего на год-два старше меня, – присела передо мной в реверансе, как перед знатным вельможей. Ее платье было страшно рваным и грязным.
– Я Канратика. – Последовало еще несколько слов, которых я не понял. – Тика.
Вытерев грязные руки о штаны, я пожал ей руку, прежде чем успел сообразить, что делаю. Смущенный, я подался назад.
– Я приветствую тебя, Тика.
– Я приветствую тебя, Секенр. – Еще несколько незнакомых слов. Она повернулась к старшей. – Моя мать – Хапсенекьют. Ты… – Еще несколько слов… – Зови ее Неку. Я зову ее «мама». – Девушка нервно рассмеялась, словно это была шутка или ей просто надо было рассмеяться, чтобы забыть об ужасе, через который ей пришлось пройти. В какой-то миг мне даже показалось, что она вот-вот упадет в обморок.
Я повернулся к женщине постарше, немного склонив голову:
– Неку, я приветствую тебя.
– Ты… волшебник?…
Я смог понять всего несколько слов.
– Да, – сказал я.
– Ты помогать нам?
– Да. Если смогу.
– Это не есть хорошо. Я здесь умирать.
Тика не сдержала своих чувств, и рыдания прорвались наружу. Мать с дочерью упали друг другу в объятия, плача и что-то быстро-быстро бормоча на своем языке. Я недоумевал, почему, свободно понимая мертвецов, я не могу понять этих женщин. Знание языка мертвых просто оказалосьу меня в голове, как только оно мне понадобилось – возможно, оно было заложено туда отцом или кем-то из его предшественников.
Но все же, почему у меня не возникало проблем с переводом во время путешествия в подземный мир до того, как я стал чародеем? Полные боли крики призраков на реке были понятны мне, еще когда моя лодка плыла в Лешэ. А может быть, язык мертвых – и не язык вовсе, а что-то универсальное, единое для всех, как сон, который каждый видит на своем языке.
В любом случае, теперь я свободно владел языком мертвых, как и подобало всякому чародею.
Мои мысли начали блуждать где-то далеко за гранью реальности в мире фантазии. Я представил себе литературу мертвых, целые библиотеки из книг, написанных учеными трупами своим собственным шрифтом, который останется загадкой для глаз живых, за исключением, быть может, моих собственных. Весьма интригующее предположение.
Но тут Тика взяла меня за руку, и обе женщины – в их отношении ко мне благодарность соседствовала со страхом – накрыли для меня завтрак на траве за хижиной, смешав куски мяса и рыбы в огромной роскошной вазе: фарфор, инкрустированный серебром – совсем не подходящая посуда для столь убогого жилища. Разглядев женщин поближе, я заметил, что прежде их одежда была весьма утонченной, пока не пострадала от грязи и долгой носки, и каждая из них носила по несколько золотых колец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51