А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Независимость нужна была как хлеб, как воздух, ибо светлые надежды на победу в схватке с тиранией были связаны с ожиданием помощи от давних соперников англичан – Франции и Испании. Взывавшие к оформлению бесценной свободы в государственных рамках указывали, что не удастся договориться с монархами Франции и Испании о совместной борьбе со злодеем Георгом III, если американцы не предложат в обмен гарантий и торговых преимуществ, которые может дать только независимая нация. Ясное осознание этого подстегивало патриотов. 3 марта конгресс направил в Париж Сайласа Дина договориться в помощи, вменив ему в обязанность разъяснить министру иностранных дел христианнейшего короля Людовика XVI Верженну: «Существует большая вероятность того, что колонии станут независимыми».
Колония за колонией, все чаще именовавшие себя штатами, высказывались за независимость. Решающий момент наступил 15 мая 1776 года, когда самый могучий штат Вирджиния подал голос за основание независимого государства. Конгресс формально попросил штаты образовывать собственные правительства. В июне в Филадельфии конгресс провел великие дебаты о преимуществах отделения. Т. Джефферсон, конспектируя содержание речей делегатов конгресса, подчеркнул: Вашингтон и его родной штат Вирджиния усматривали блага независимости в том, что «будут приняты немедленные меры для получения помощи со стороны иностранных государств и создана конфедерация, которая теснее свяжет колонии».
Сводя рассуждения пламенных революционеров к сути, Т. Джефферсон записал: «Только Декларация независимости в соответствии с европейскими порядками даст возможность европейским державам иметь дела с нами и даже принять нашего посла. До объявления о ней они но будут принимать наших судов в своих портах, не будут признавать законным захват нами английских судов. Хотя Франция и Испания могут ревниво отнестись к росту нашей мощи, они решат, что она будет еще больше, если к ней прибавится Великобритания, и поэтому в их интересах воспрепятствовать возникновению такой коалиции. Если они откажутся (помочь американцам. – Н. Я. ), наше положение не изменится, в то время как, если мы не сделаем попытки (объявив независимость), мы так и не узнаем, помогут они нам или нет. Нынешняя кампания (после взятия Бостона. – Н. Я. ) может окончиться неудачей, и поэтому нам лучше предложить им союз, пока наши дела благоприятны. Ожидать исхода кампании – значит терять время, ибо в течение лета Франция сможет эффективно помочь нам, отрезав доставку припасов из Англии и Ирландии, от которых зависят здесь вражеские армии, или введя в действие крупные силы, которыми она располагает в Вест-Индии, заставив врага защищать его владения там. Бесполезно говорить об условиях союза, пока мы не решили вступить в него. Нельзя терять времени с открытием торговли для нашего народа, которому нужны товары и потребуются деньги для уплаты налогов. Единственный промах – почему мы не вступили в союз с Францией на шесть месяцев раньше, ибо это, помимо открытия французских портов для нашего прошлогоднего урожая, дало бы возможность Франции двинуть войска в Германию и помешать тамошним князькам продавать своих несчастных подданных для подавления нас».
Хотя члены конгресса, рассуждая о месте своей страны в мировых делах, определенно хватили через край и даже со смехотворной уверенностью судили и рядили за Францию, им нельзя отказать в реализме. Практичные буржуа смотрели в корень и надеялись побить тиранию главным образом руками других, вознаградив иностранных тираноборцев и совсем недавних собственных лютых врагов – французов обещаниями различных торговых преимуществ. Впрочем, едва ли они поступились бы многим и в этой области. Мотивы стремления к независимости именно в тот, а не в другой момент сомнений не вызывают, как и то, что по соображениям того же голого практицизма представлялось совершенно невозможным объявить о них во всеуслышание.
На конгрессе, посовещавшись, поручили Т. Джефферсону сочинить Декларацию независимости со всеми приличествующими великими принципами. Его выбрали по той же причине, что и вручили жезл главнокомандующего Вашингтону, – Джефферсон происходил из сильнейшего штата Вирджиния. Тридцатитрехлетний философ, запершись в комнатушке, снятой у каменщика, засел за документ. Дело как-то не клеилось. Тогда седовласые делегаты конгресса озаботились привезти автору жену. Работа пошла веселей. 2 июля текст был представлен конгрессу, и последовало двухдневное обсуждение, в ходе которого были ликвидированы некоторые красоты Декларации. Была вычеркнута длинная филиппика насчет английского народа, который недостаточно энергично выступал против политики своего правительства в отношении Америки. Из пространного перечисления злодеяний Георга III убрали указание на то, что он препятствовал прекрасным намерениям колоний ограничить рабство и работорговлю. В этой связи той же рукой, что и писались объявления о вознаграждении за поимку бежавших рабов, со знанием дела был пригвожден к позорному столбу институт рабства.
Большую часть Декларации занимало довольно склочное и мелочное перечисление «беспрестанных несправедливостей и узурпации, имевших своей прямой целью установление неограниченной тирании над нашими штатами». Георг III соответственно обзывался «тираном, непригодным для правления над свободным народом». Философская часть документа, для которой потребовалось всего-навсего 300 слов, а она и составила славу Декларации в американской истории, провозглашала «самоочевидными» истины о том, что «все люди созданы равными, наделены богом некоторыми неотчуждаемыми правами, среди которых жизнь, свобода и стремление к счастью». Для обеспечения этих прав учреждаются правительства, каковые в случае, если они становятся тираническими, должны быть изменены или упразднены народом, имеющим право и обязанным учредить формы правления, «какие представятся народу наиболее пригодными для обеспечения его безопасности и счастья». В конце документа, «обратившись к Верховному судье мира в доказательство чистоты наших помыслов», конгресс объявил о полном разрыве с британской короной, своем праве «вести войну, заключать мир, союзы, торговать и делать все то, что могут делать по справедливости независимые государства».
4 июля 1776 года конгресс торжественно одобрил Декларацию независимости. Возникло новое государство Соединенные Штаты. Хотя пороха не хватало, гремели салюты, звонили колокола. Американцы упивались вином независимости. Декларация читалась и перечитывалась публично. Она вызывала громадное, ни с чем не сравнимое воодушевление. Имена 55 подписавших ее стали известны только 18 января 1777 года. Отнюдь не авторская скромность тому причина. На первых порах они предпочли остаться в безвестности, ибо король грозил петлей «бунтовщикам».
Последующая судьба США приковала к Декларации самое пристальное внимание. Исследователи обнаружили, что то был волнующе революционный документ. Прогрессивный американский историк Г. Аптекер нашел: «Идеи эти имели международное происхождение. Конкретно, когда речь идет об американцах XVIII столетия, одобривших их, они коренились в гуманистической и вольнолюбивой аргументации Древней Греции и Рима. Они коренились во всем блистательном Веке Разума с его титанами борьбы против догмы и авторитаризма».
Так разъясняет значение Декларации Г. Аптекер в книге «Американская революция 1763–1783 гг.», выпущенной в США в 1960 году. Почти два столетия, прошедшие с распубликования документа, позволили автору обнажить его глубокие исторические корни. Т. Джефферсон не имел этого преимущества. Вспоминая в старости об истории Декларации, всего через 49 лет после ее появления, он написал 30 августа 1823 года: «Заимствовал ли я мои идеи из книг или пришел к ним путем размышлений – не знаю. Я знаю только то, что при написании ее не обращался ни к книгам, ни к брошюрам. Я не считал, что в мои обязанности входило изобретать новые идеи, и я не выразил никаких взглядов, которые уже не были известны».
Действительно, Декларация независимости, трактовавшая о всеобщем равенстве, не предусматривала политических прав для «кабальных слуг» и бедняков вообще. Негры, конечно, также не входили в человечество, которое собирались просветить великие американские революционеры. А о женщинах и говорить не приходится. Умнейшая Эбигейл Адамс, супруга Д. Адамса, сухо написала мужу, имевшему обыкновение советоваться с ней в политических делах: «Не могу сказать, чтобы я считала вас очень великодушным по отношению к женщинам, ибо, провозглашая мир и добрую волю для мужчин, освобождая все нации, вы настаиваете на сохранении абсолютной власти над женами». Она определенно недопоняла прекрасных намерений супруга и Кo, они брали за основу модель античной олигархической республики. Тосковали по ней и стремились воплотить в жизнь те самые волнующие принципы. Как говорил Э. Рандольф, американцы идут не по новой земле, «но по республиканской земле Греции и Рима».
Судья У. Драйтон из Южной Каролины был весьма приметной фигурой среди предводителей восстания. Он слыл и был радикалом. Сразу после подписания Декларации он вывел некую закономерность существования империй. «Рим, – объявил он, – возник из самого скромного начала и стал самым могучим государством под солнцем, мир склонился перед императорскими орлами... По естественным причинам и общими усилиями Американские штаты порвали с британским владычеством... Сомневаться в наши дни, что Америка разорвала узы с Британией, значит бесцеремонным образом ставить под сомнение вечную мудрость провидения... Всевышний избрал нынешнее поколение, чтобы создать Американскую империю. Благодарные, каковыми мы и должны быть, этой самой блистательной миссии, каждый из нас должен напрячь все усилия в выполнении этого важнейшего дела, которым руководит сам Иегова. Ибо при ближайшем рассмотрении очевидно, что замысел этой работы – не дело рук человеческих».
Очень вероятно, что Драйтон был не слишком тверд в истории. Он путал республику и империю Древнего Рима. Не в этом суть, главное – филадельфийские революционеры были свято убеждены, что они приступают к переделке мира по образцу, созданному ими.
Причины появления благороднейшего документа, очевидные в Филадельфии, по-иному выглядели в Европе, отделенной от Америки Атлантическим океаном. Уже по дальности расстояния европейские вольнодумцы не могли четко рассмотреть контуры «отцов-основателей» юной республики. Им представлялось, что там, в благословенной Америке, пекутся о свободе всех, не различая, что дело идет о куда более узком понятии – независимости США. Свобода, как мы видели, готовилась далеко не для всех американцев, ее блага предусматривались только для избранных и богатых. Слова Декларации вольнодумцы были склонны принять за чистое золото. Поразительное смешение понятий, открывшее путь для триумфального шествия оглушающих сентенций Т. Джефферсона по миру.
Джордж Вашингтон был далек от споров, волнений и надежд, связанных с Декларацией независимости. Для него, пребывавшего в исторические дни рождения нации в Нью-Йорке, неминуемое вторжение англичан значило куда больше, чем документ, привезенный курьером к армии 9 июля. Для военных Декларация, конечно, была находкой – все становилось на свои места: тори подлежали аресту, а американец признавался равным любому другому. 10 июля Вашингтон отдал приказ: «Конгресс был вынужден объявить объединенные колонии Северной Америки свободными и независимыми государствами. Сегодня вывести несколько бригад в шесть вечера и провести парады. Во время их внятно прочитать декларацию конгресса». Сам он остался в штабе и не вышел к войскам, беспокойно прислушиваясь к громким крикам одобрения воинов. Кажется, кричали достаточно, что и подтвердили вернувшиеся со смотра офицеры.
На следующий день Вашингтон поблагодарил конгресс за проделанную работу и выразил надежду, что Декларация независимости «чрезвычайно интересна... и обеспечит ту свободу и привилегии, в которых нам отказали вопреки голосу Природы и Британской конституции». Позднейшие, особенно иностранные, интерпретации Декларации привели бы в изумление рабовладельца и джентльмена Вашингтона.
Он сообщил конгрессу о куда более неотложных вещах: «Прибывает ополчение из Коннектикута, батальоны неполные. Они говорят, что люди заняты на сенокосе». И еще одно осложнение – солдаты, смешавшись с толпой, в едином патриотическом порыве с уханьем низвергли конную статую Георга III в Нью-Йорке. «Деяние, – огорчился Вашингтон, – походило на бунт и указывает на недостаток порядка в армии». Он выразил мнение, что уничтожение изображений тирана, пусть продиктованное чистейшими побуждениями, входит в компетенцию гражданских властей.

Для филадельфийских революционеров, взявшихся переустраивать дела планеты, было бы просто неестественно не считать себя и знатоками военных дел. Вдали от армии философы-оптимисты и языкатые адвокаты рассуждали о стратегии. О них-то и вырвалось у Вашингтона: «...с жаром героев, греющих зады у камина». Они придавали большое значение р-р-революционности войны и посему полагали возможным лишить неприятеля армии методами, которые в XX веке относят к сфере психологической войны.
Прослышав о том, что Георг III направляет в Америку гессенцев, конгресс 14 августа 1776 года принял обращенную к ним прокламацию, в которой красочно описал справедливость дела США, ведших войну лишь потому, что они «отказались обменять свободу на рабство». Конгресс обратился к наемникам: «После того как они нарушат все христианские и моральные принципы, вторгнувшись и попытавшись уничтожить тех, кто не причинил им ни малейшего вреда, избежавших смерти или плена ждет единственная награда – вернуться под деспотизм князя, который вновь продаст их в рабство какому-нибудь другому врагу человечества». Конгресс подкрепил моральные стимулы материальными, призвав гессенцев дезертировать и селиться в США, где они бесплатно обретут благословенные гражданские права и по участку земли в 20 гектаров. Дабы призыв достиг наемников, прокламация конгресса печаталась и на обертке табачных пачек. К глубокому разочарованию сочинителей обращения, считанные гессенцы вняли ему.
В Лондоне также попытались внести политический элемент в военные планы. Пронзительные жалобы лоялистов оглушили кабинет Норта, где рассудили, что стоит красным мундирам появиться в Америке, как к ним сбегутся несчетные толпы истосковавшихся по королю. Было поэтому намечено высадить войска в Чарлстоне, Южной Каролине и Нью-Йорке, местах, где, по слухам, изобиловали лоялисты. В том, что их там было великое множество, в Лондоне не ошиблись, но грубо просчитались в воинственности тех, кто продолжал считать себя подданными Георга III. Десант генерала Клинтона в Чарлстоне 28 июня был отбит, английский адмирал Паркер не смог разрушить бомбардировкой форт. Англичане убедились, что Чарлстон нелепо, но сильно укреплен, и Клинтон с поредевшим войском отплыл к Нью-Йорку, где назревали главные события.
Стратегический план братьев – генерала и адмирала Хоу – был неплох. Они замыслили взять Нью-Йорк, великолепная гавань которого могла принять любой флот. Усилившись за счет лоялистов, англичане затем собирались двинуться на северо-запад вдоль Гудзона навстречу армии генерала Карлтона, выступавшей из Канады. Соединившись где-то в районе Олбани, королевские войска вбили бы клин между Новой Англией – центром восстания, как считал кабинет Норта, и Югом. Это, надеялись братья, а вместе с ними в Лондоне, даст возможность быстро расправиться с мятежниками.
Едва ли Вашингтон, ожидавший англичан в Нью-Йорке, знал в деталях о честолюбивом плане, но он был твердо убежден, что бой захватчикам придется дать в городе, и готовился к схватке. «Нам предстоит кровавое лето», – писал он.
Хотя некоторые трезво мыслившие в лагере восставших предлагали сжечь Нью-Йорк (оплот лоялистов!) и заблаговременно отступить в глубь страны, конгресс и Вашингтон решили защищать выдвинутые вперед позиции. Тогдашний Нью-Йорк занимал часть острова Манхэттен, который омывают Гудзон, Гарлем и Ист-Ривер. Вашингтон полагал, что прикрыть Манхэттен лучше всего, обороняя Лонг-Айленд, на котором приказал укрепить и занять высоты Бруклин. Желание быть сильными во всех пунктах привело к разделению армии на две части – одна оставалась в Нью-Йорке, другая ушла на Лонг-Айленд.
На бумаге было 28,5 тысячи человек, в действительности пригодными к бою оказалось не более 19 тысяч. В подавляющей части войска не были обстреляны, с трудом подчинялись дисциплине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50