Губер заторы не утруждали себя делопроизводством, докладывая в Лондон разве о заседаниях ассамблеи и о приговорах по уголовным делам. Бичом морской торговли было пиратство, и сохранились отчеты о судебных процессах начала XVIII века, например когда в Элизабет-Сити в Вирджинии был повешен квартирмейстер морского разбойника Черной Бороды «за пиратство, ибо названный Уильям Говард не испытывал страха перед богом и почтения, должного Его Величеству».
Казнь христианина требовала мотивировки, пусть предельно краткой. Отправление правосудия в отношении негров было много проще. Хотя уголовные законы Вирджинии не были строже английских, за серьезное преступление негр мог быть повешен, четвертован и даже заживо сожжен. В Вирджинии, как и в других колониях, выплачивалось вознаграждение за скальпы индейца. Все это были заурядные дела, не нарушавшие ритма жизни колонии, шедшего порядком, заведенным первыми поселенцами.
Легенда о богатом, рафинированном южанине-джентльмене еще не родилась, и жизнь избранного общества Вирджинии была проще и скромнее, чем со временем стали изображать ее романисты, создавшие прекрасную сказку о Старом Юге. Плантаторы жили в сытости и спокойствии, но их быт не был перегружен большими излишествами, чем у английского дворянина средней руки. Они любили плотно поесть, как следует выпить, тщеславно гордились заморскими платьем и мебелью. Но дома были на удивление маленькими. Особой необходимости в книгах и знаниях не ощущалось, знаменитый летописец старой Вирджинии Уильям Бирд, имевший библиотеку что-то около трех тысяч томов, был редчайшим исключением. Он не предназначал свои искрящиеся остроумием наброски для печати. Но именно они, когда были разысканы и увидели свет в конце XIX века, воссоздали неповторимый колорит жизни в колонии.
Чисто хозяйственная необходимость – проводить многие часы в седле – была объявлена прекрасным времяпрепровождением. «Мои дорогие соотечественники, – посмеивался У. Бирд, – так любят езду верхом, что часто пройдут две мили, чтобы поймать лошадь и проехать милю». Конные состязания, по крайней мере заключение пари на скачках, охота на лис считались занятиями, совершенно обязательными для джентльменов. Частые разъезды по делам, наезды к соседям в гости при плохих дорогах – неизбежная ночевка. Из необходимости возникло пресловутое трогательное гостеприимство.
Очень большие семьи, многократные браки и ранние смерти до предела запутали родственные отношения, каждый приходился кому-то дальним родственником. Единство хозяйственных интересов, тесные родственные узы – все это привело к тому, что привилегированное общество Вирджинии стало тесно сплоченным кланом.
Марк Твен с теплым чувством юмора писал о нравах верхушки вирджинского общества, сложившихся в XVIII веке и обнаруживавших поразительную устойчивость даже в первой половине XIX века, когда Вирджиния считалась «самым главным и блистательным из всех штатов». Для американцев на Юге «человек родом из старой Вирджинии почитался высшим существом, а если он мог доказать, что происходит от Первых Поселенцев Вирджинии (ППВ), этой великой колонии, то его почитали чуть ли не сверхчеловеком».
Избранные вирджинцы видели в себе «своего рода дворянство со своими законами, хотя и неписаными, но столь же строгими и столь же четко выраженными, как любые законы, напечатанные в числе статутов государства. Потомок ППВ был рожден джентльменом; высший долг своей жизни он усматривал в том, чтобы хранить как зеницу ока сие великое наследие. Его честь должна была оставаться незапятнанной. Честь стояла на первом месте, и в законах джентльмена было с точностью сформулировано, что она собой представляет и какими особыми чертами отличается от того понятия чести, которое признают те или иные религии и общественные законы и обычаи остальной, меньшей части земного шара, потерявшей значение после того, как были намечены священные границы штата Вирджиния».
И если был пример, достойный подражания для чопорных вирджинцев, то только Рим времен расцвета республики. До классической древности руки у вирджинцев никогда бы не дошли, если бы не практические нужды. Юриспруденция и медицина требовали знания латыни. Служители культа – англиканского, католического, лютеранского или кальвинистского – все они были обязаны хотя бы поверхностно знать древнегреческий и древнееврейский языки. А чтобы христианская религия выжила в Новом Свете, нужно было готовить ее служителей на местах, не говоря уже о новом пополнении юристов и медиков.
В школах и колледжах юным американцам крепко вбивали классических авторов вместе с языками, на которых они писали. Эти дисциплины доминировали во всех девяти колониальных колледжах. Зубрили до одури Цицерона, Теренция, Вергилия, Горация, Ливия и Тацита по-латыни, корпели, разбирая речи и трактаты Демосфена, Аристотеля и Геродота. Подвигами юности гордились до самой смерти. Один из представителей богатейшей вирджинской семьи, Г. Ли, распорядился выбить на своем памятнике: «Он был весьма искусен в греческом и латинском языках...»
Со временем классическое образование расширило интеллектуальные горизонты тех, кому было суждено возглавить Американскую революцию. Они серьезно толковали о древнегреческой концепции чести и древнеримском идеале добродетели. Как консерваторы, так и радикалы черпали вдохновение из одного и того же источника – Аристотеля – и иных цитировали в доказательство верховенства закона бога и природы над человеческими установлениями.
При ссылках на античных классиков чисто материальные интересы приобретали весьма возвышенное, благородное звучание. Было нетрудно убедить других, а главное, себя, что колонии выполняют некую миссию на девственном континенте.
Излюбленной темой бесед плантаторов были земли – источник их существования и богатств. Где и как приумножить их для себя, для детей и внуков? Взоры, естественно, устремлялись на запад, грандиозные планы приобретения или захвата земель порождались не столько испорченностью человеческой натуры – обвинить всех вирджинцев в этом было бы слишком, – а коренились в суровой повседневности их жизни. Плантационная система, основанная на монокультуре, требовала беспрерывного расширения возделываемых земель. Табак был не только очень капризен, но и быстро истощал почву. Когда участок переставал приносить доход, плантатор бросал его и принимался за следующий. К середине XVIII столетия, однако, становилось все труднее и труднее изыскивать свободные земли в пределах освоенной территории. Следовательно, выход один – вперед, на Запад!
Дальний Запад манил поколения вирджинцев. Легенды о кратчайшем пути к Индийскому морю угасали с трудом. Поколение отца Джорджа Вашингтона, вероятно, с сокрушенными сердцами рассталось с мечтой, но только чтобы возобновить с величайшей энергией претензии на западные земли. Но что лежало там? Точно никто не знал. «Наша страна, – восклицал У. Бирд, – заселяется вот уже свыше ста тридцати лет, но до сих пор мы едва ли знаем что-нибудь об Аппалачских горах, которые нигде не отстоят от океана далее двухсот пятидесяти миль». Незнание только разжигало аппетиты. В 1750 году некий вирджинский лидер напомнил торговой палате Англии, что претензии колонии на запад охватывают территорию вплоть до «Южного моря» (Тихий океан), включая Калифорнию.
Быть может, почтенный (коль скоро он состоял в переписке с торговой палатой в Лондоне) вирджинец представлял себе, где Калифорния. Юный Джордж Вашингтон определенно не знал; за несколько лет до этого он написал в школьной тетрадке: «главные острова» Северной Америки суть «Колофорния», Гренландия, Исландия, «Барбадос и остальные острова в Карибском море».
Если об отдаленных территориях представления были туманными, а мнения расходились, то каждый вирджинец знал, чем нужно завладеть немедленно. По соглашениям о индейскими племенами западная граница колонии проходила по хребту Блю-Ридж, что было зафиксировано в договоре, подписанном в Олбани в 1722 году. Но уже в 1744 году по Ланкастерскому договору Вирджинии и Мэриленда с конфедерацией ирокезских племен граница отодвинулась к Аллеганским горам. Для заселения открывалась плодородная долина Шенанда, куда хлынул поток поселенцев из Вирджинии.
За смехотворную цену 400 фунтов стерлингов плюс расходы на дрянное виски, которым накачали до полусмерти ирокезских ходоков при заключении Ланкастерского договора, вирджинцы приобрели давно вожделенные земли, а также крупнейшие неприятности – в самой ближайшей перспективе столкновение с французами. Провинциальная, безмятежно дремавшая под ласковым солнцем, клевавшая по зернышку Вирджиния становилась одним из плацдармов в глобальном конфликте могущественных империй Англии и Франции.
Пока английские поселенцы неторопливо осваивали восточное побережье Америки, учредив 13 колоний, под корень истребляли индейцев, расчищали и возделывали поля, налаживали торговлю и зачатки промышленности, на Североамериканском континенте быстро строилась французская колониальная империя. Она возводилась по иным планам и другими методами. Когда в английских колониях население насчитывалось уже десятками тысяч человек, французов были считанные сотни. Однако все они находились под централизованным руководством, подчиненные одной цели – положить к ногам христианнейшего монарха Новую Францию. Построив опорные пункты на реке Святого Лаврентия, французы быстро прошли к Великим озерам, отыскали истоки рек, впадающих в Миссисипи, спустились по великому водному пути и уже в конце XVII века укрепились в устье Миссисипи, на берегу Мексиканского залива. Обширный бассейн Миссисипи французы назвали Луизианой в честь обожаемого Людовика XIV.
Бесстрашные французские путешественники и миссионеры смело углублялись в дикие чащобы. Они желанными гостями входили в индейские вигвамы. Индейцы были равнодушны к рассказам о боге белых людей, бесстрастно пропуская мимо ушей пламенные речи миссионеров, но ценили товары, которые французы обменивали на меха, особенно оружие. А торговлей мехами, в сущности, и ограничивались экономические цели французского проникновения. Индейские вожди могли легко сделать выбор: англичане захватывали земли, истребляя всех, кто стоял на их пути. Французы, хотя и строившие из бревен блокгаузы и форты в стратегических пунктах, в основном оставляли индейцев в покое. Печальный опыт многих десятилетий войн с белыми людьми показал индейцам, что пришельцев изгнать нельзя. Приходилось искать наименьшее зло – посиживая у костров и покуривая трубки, старейшины индейских племен нашли, что французы ближе им, чем англичане.
Указывая на различие в методах колонизации между французами и англичанами, академик Е. В. Тарле замечал, что первые стремились к легкой наживе, их прельщали меха, которые доставляли индейцы-охотники. Враждовать с добытчиками было экономически невыгодно, да и опасно – индейские племена но численности значительно превосходили французов.
По этим причинам индейские племена по большей части выступали французскими союзниками.
Когда спавшие в английских колониях пробудились, то с величайшим ужасом обнаружили – Новая Франция чудовищной дугой от реки Святого Лаврентия через Великие озера, Миссисипи до Нового Орлеана охватывала английские колонии. Везде вдоль этой линии встали форты. Слов нет, линия фортов выглядела более внушительной на карте, чем на деле. Но если французы усилят их, тогда английские колонии навсегда останутся запертыми в своих границах. Прощай надежда на достижение «Южного моря» и загадочной Калифорнии!
Вирджиния почувствовала близкое присутствие французов, стоило первым поселенцам после Ланкастерского договора перевалить через хребет Блю-Ридж. Они вторглись в предполье Новой Франции, столкнулись с индейскими племенами, опиравшимися на французов. В Вирджинии было только и разговоров о коварстве французов, которые тайком, за спиной английских колоний, создали цепь фортов, что особенно возмутительно, являвшихся одновременно торговыми пунктами. Нужно было подниматься против французов во имя наисвятейших принципов наживы, но как?
Никакого единства среди 13 английских колоний не оказалось даже перед лицом французской угрозы. В Массачусетсе не желали делать ничего, если только не затрагивались непосредственно интересы этой колонии. Жители Нью-Йорка мало думали об общем благе, они заботились только о том, чтобы ирокезы, дружившие с французами, не встали на тропу войны, а продолжали продавать меха, которые нью-йоркские купцы сбывали тем же французам. Нью-Джерси далеко отстояла от беспокойных мест, а обе Каролины были слишком слабы, чтобы можно было рассчитывать на эффективную помощь. Да и сама Вирджиния отнюдь не рвалась к конфронтации с Новой Францией по всем линиям, дело не шло дальше достижения непосредственной выгоды. Собрать единое войско английских колоний было совершенно невозможно, каждому губернатору для этого предварительно пришлось бы обратиться к ассамблее за средствами. А отрицательное отношение их членов к военным тратам было общеизвестно. Логики Сент-Джеймса в Лондоне могли только радоваться, что наконец у колоний появились собственные побудительные мотивы к схватке с Францией. Королевские министры не могли взять в толк, что колонии, солидарные в этом отношении с Англией, не желали нести никаких издержек. Им бы повнимательнее присмотреться к политике колоний во время недавнего тура англо-французских войн. В Северной Америке колонии никогда не шли дальше обеспечения собственных интересов в самом узком смысле. Если и происходили военные действия, то они отнюдь не развертывались синхронно с кампаниями на других театрах. А войну за австрийское наследство, закончившуюся в 1748 году, колонисты даже прозвали «войной короля Георга»!
С французами в Северной Америке сражалась регулярная английская армия при самой незначительной помощи со стороны местного ополчения. «Ополчение, – сардонически писал У. Бирд, – единственная постоянная военная сила в Вирджинии, и оно наслаждается благами бесконечного мира». В Лондоне получила хождение теория о том, что жители колоний просто не способны исполнять воинский долг. Теория эта оказалась поразительно живучей и впоследствии очень дорого обошлась Англии, ибо в нее поверили и английские генералы. В метрополии не видели, что «миролюбие» (которое, кстати, никак не проявлялось в кровавых расправах с индейцами) объяснялось более существенными причинами, колониальная верхушка смотрела глубже – в карман. Ни плантаторы Вирджинии, ни торговцы и банкиры Новой Англии не желали опустошать свои сундуки ради короны. А когда на карту были поставлены и их интересы, они внезапно почувствовали прилив патриотических чувств, ощутили себя подданными заморского короля, надеясь, что английское войско отгонит французов, защитив Британию и отстояв своекорыстные интересы колоний.
Если в Сент-Джеймсе по дальности расстояния могли принять патриотическую горячку колоний за желание субсидировать войну против Франции, то королевские губернаторы на местах давно расстались с иллюзиями на этот счет. Они постоянно сталкивались с практическими результатами применения в Америке хваленого английского самоуправления. Губернатор мог получить средства на сбор ополчения и ведение боевых действий только с согласия ассамблеи колонии. В почтенных собраниях заседали тертые люди, придерживавшиеся доктрины «мы слишком горды, чтобы подчиниться, слишком сильны, чтобы нас согнули в бараний рог, и слишком просвещенны, чтобы не видеть последствий», к которым приведет безропотное повиновение, безразлично – британскому монарху или английскому парламенту.
«Правление наше так счастливо устроено, что губернатору нужно сначала перехитрить нас, и только потом он может угнетать нас. И даже если ему удастся выжать из нас деньги, он должен еще заслужить их», – шутил У. Бирд, описывая нравы Вирджинии в письме приятелю на Барбадосе. Губернаторам было не до шуток, некоторые из них умерли в должности, надорвавшись в спорах с ассамблеями, что посеяло за океаном законные сомнения в крепости короны.
Профессору (не президенту) Вудро Вильсону нельзя отказать в понимании отечественной истории страны. Его книга «Джордж Вашингтон» была, конечно, посредственной, но кое-какие наблюдения все же представляют ценность. К их числу относится анализ отношений Англии и колоний в преддверии нового вооруженного столкновения с Францией в середине XVIII столетия.
«Споры между имперской системой и независимостью колоний, – писал В. Вильсон, – наконец выдвинули на первый план ряд проблем, суть которых было трудно определить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Казнь христианина требовала мотивировки, пусть предельно краткой. Отправление правосудия в отношении негров было много проще. Хотя уголовные законы Вирджинии не были строже английских, за серьезное преступление негр мог быть повешен, четвертован и даже заживо сожжен. В Вирджинии, как и в других колониях, выплачивалось вознаграждение за скальпы индейца. Все это были заурядные дела, не нарушавшие ритма жизни колонии, шедшего порядком, заведенным первыми поселенцами.
Легенда о богатом, рафинированном южанине-джентльмене еще не родилась, и жизнь избранного общества Вирджинии была проще и скромнее, чем со временем стали изображать ее романисты, создавшие прекрасную сказку о Старом Юге. Плантаторы жили в сытости и спокойствии, но их быт не был перегружен большими излишествами, чем у английского дворянина средней руки. Они любили плотно поесть, как следует выпить, тщеславно гордились заморскими платьем и мебелью. Но дома были на удивление маленькими. Особой необходимости в книгах и знаниях не ощущалось, знаменитый летописец старой Вирджинии Уильям Бирд, имевший библиотеку что-то около трех тысяч томов, был редчайшим исключением. Он не предназначал свои искрящиеся остроумием наброски для печати. Но именно они, когда были разысканы и увидели свет в конце XIX века, воссоздали неповторимый колорит жизни в колонии.
Чисто хозяйственная необходимость – проводить многие часы в седле – была объявлена прекрасным времяпрепровождением. «Мои дорогие соотечественники, – посмеивался У. Бирд, – так любят езду верхом, что часто пройдут две мили, чтобы поймать лошадь и проехать милю». Конные состязания, по крайней мере заключение пари на скачках, охота на лис считались занятиями, совершенно обязательными для джентльменов. Частые разъезды по делам, наезды к соседям в гости при плохих дорогах – неизбежная ночевка. Из необходимости возникло пресловутое трогательное гостеприимство.
Очень большие семьи, многократные браки и ранние смерти до предела запутали родственные отношения, каждый приходился кому-то дальним родственником. Единство хозяйственных интересов, тесные родственные узы – все это привело к тому, что привилегированное общество Вирджинии стало тесно сплоченным кланом.
Марк Твен с теплым чувством юмора писал о нравах верхушки вирджинского общества, сложившихся в XVIII веке и обнаруживавших поразительную устойчивость даже в первой половине XIX века, когда Вирджиния считалась «самым главным и блистательным из всех штатов». Для американцев на Юге «человек родом из старой Вирджинии почитался высшим существом, а если он мог доказать, что происходит от Первых Поселенцев Вирджинии (ППВ), этой великой колонии, то его почитали чуть ли не сверхчеловеком».
Избранные вирджинцы видели в себе «своего рода дворянство со своими законами, хотя и неписаными, но столь же строгими и столь же четко выраженными, как любые законы, напечатанные в числе статутов государства. Потомок ППВ был рожден джентльменом; высший долг своей жизни он усматривал в том, чтобы хранить как зеницу ока сие великое наследие. Его честь должна была оставаться незапятнанной. Честь стояла на первом месте, и в законах джентльмена было с точностью сформулировано, что она собой представляет и какими особыми чертами отличается от того понятия чести, которое признают те или иные религии и общественные законы и обычаи остальной, меньшей части земного шара, потерявшей значение после того, как были намечены священные границы штата Вирджиния».
И если был пример, достойный подражания для чопорных вирджинцев, то только Рим времен расцвета республики. До классической древности руки у вирджинцев никогда бы не дошли, если бы не практические нужды. Юриспруденция и медицина требовали знания латыни. Служители культа – англиканского, католического, лютеранского или кальвинистского – все они были обязаны хотя бы поверхностно знать древнегреческий и древнееврейский языки. А чтобы христианская религия выжила в Новом Свете, нужно было готовить ее служителей на местах, не говоря уже о новом пополнении юристов и медиков.
В школах и колледжах юным американцам крепко вбивали классических авторов вместе с языками, на которых они писали. Эти дисциплины доминировали во всех девяти колониальных колледжах. Зубрили до одури Цицерона, Теренция, Вергилия, Горация, Ливия и Тацита по-латыни, корпели, разбирая речи и трактаты Демосфена, Аристотеля и Геродота. Подвигами юности гордились до самой смерти. Один из представителей богатейшей вирджинской семьи, Г. Ли, распорядился выбить на своем памятнике: «Он был весьма искусен в греческом и латинском языках...»
Со временем классическое образование расширило интеллектуальные горизонты тех, кому было суждено возглавить Американскую революцию. Они серьезно толковали о древнегреческой концепции чести и древнеримском идеале добродетели. Как консерваторы, так и радикалы черпали вдохновение из одного и того же источника – Аристотеля – и иных цитировали в доказательство верховенства закона бога и природы над человеческими установлениями.
При ссылках на античных классиков чисто материальные интересы приобретали весьма возвышенное, благородное звучание. Было нетрудно убедить других, а главное, себя, что колонии выполняют некую миссию на девственном континенте.
Излюбленной темой бесед плантаторов были земли – источник их существования и богатств. Где и как приумножить их для себя, для детей и внуков? Взоры, естественно, устремлялись на запад, грандиозные планы приобретения или захвата земель порождались не столько испорченностью человеческой натуры – обвинить всех вирджинцев в этом было бы слишком, – а коренились в суровой повседневности их жизни. Плантационная система, основанная на монокультуре, требовала беспрерывного расширения возделываемых земель. Табак был не только очень капризен, но и быстро истощал почву. Когда участок переставал приносить доход, плантатор бросал его и принимался за следующий. К середине XVIII столетия, однако, становилось все труднее и труднее изыскивать свободные земли в пределах освоенной территории. Следовательно, выход один – вперед, на Запад!
Дальний Запад манил поколения вирджинцев. Легенды о кратчайшем пути к Индийскому морю угасали с трудом. Поколение отца Джорджа Вашингтона, вероятно, с сокрушенными сердцами рассталось с мечтой, но только чтобы возобновить с величайшей энергией претензии на западные земли. Но что лежало там? Точно никто не знал. «Наша страна, – восклицал У. Бирд, – заселяется вот уже свыше ста тридцати лет, но до сих пор мы едва ли знаем что-нибудь об Аппалачских горах, которые нигде не отстоят от океана далее двухсот пятидесяти миль». Незнание только разжигало аппетиты. В 1750 году некий вирджинский лидер напомнил торговой палате Англии, что претензии колонии на запад охватывают территорию вплоть до «Южного моря» (Тихий океан), включая Калифорнию.
Быть может, почтенный (коль скоро он состоял в переписке с торговой палатой в Лондоне) вирджинец представлял себе, где Калифорния. Юный Джордж Вашингтон определенно не знал; за несколько лет до этого он написал в школьной тетрадке: «главные острова» Северной Америки суть «Колофорния», Гренландия, Исландия, «Барбадос и остальные острова в Карибском море».
Если об отдаленных территориях представления были туманными, а мнения расходились, то каждый вирджинец знал, чем нужно завладеть немедленно. По соглашениям о индейскими племенами западная граница колонии проходила по хребту Блю-Ридж, что было зафиксировано в договоре, подписанном в Олбани в 1722 году. Но уже в 1744 году по Ланкастерскому договору Вирджинии и Мэриленда с конфедерацией ирокезских племен граница отодвинулась к Аллеганским горам. Для заселения открывалась плодородная долина Шенанда, куда хлынул поток поселенцев из Вирджинии.
За смехотворную цену 400 фунтов стерлингов плюс расходы на дрянное виски, которым накачали до полусмерти ирокезских ходоков при заключении Ланкастерского договора, вирджинцы приобрели давно вожделенные земли, а также крупнейшие неприятности – в самой ближайшей перспективе столкновение с французами. Провинциальная, безмятежно дремавшая под ласковым солнцем, клевавшая по зернышку Вирджиния становилась одним из плацдармов в глобальном конфликте могущественных империй Англии и Франции.
Пока английские поселенцы неторопливо осваивали восточное побережье Америки, учредив 13 колоний, под корень истребляли индейцев, расчищали и возделывали поля, налаживали торговлю и зачатки промышленности, на Североамериканском континенте быстро строилась французская колониальная империя. Она возводилась по иным планам и другими методами. Когда в английских колониях население насчитывалось уже десятками тысяч человек, французов были считанные сотни. Однако все они находились под централизованным руководством, подчиненные одной цели – положить к ногам христианнейшего монарха Новую Францию. Построив опорные пункты на реке Святого Лаврентия, французы быстро прошли к Великим озерам, отыскали истоки рек, впадающих в Миссисипи, спустились по великому водному пути и уже в конце XVII века укрепились в устье Миссисипи, на берегу Мексиканского залива. Обширный бассейн Миссисипи французы назвали Луизианой в честь обожаемого Людовика XIV.
Бесстрашные французские путешественники и миссионеры смело углублялись в дикие чащобы. Они желанными гостями входили в индейские вигвамы. Индейцы были равнодушны к рассказам о боге белых людей, бесстрастно пропуская мимо ушей пламенные речи миссионеров, но ценили товары, которые французы обменивали на меха, особенно оружие. А торговлей мехами, в сущности, и ограничивались экономические цели французского проникновения. Индейские вожди могли легко сделать выбор: англичане захватывали земли, истребляя всех, кто стоял на их пути. Французы, хотя и строившие из бревен блокгаузы и форты в стратегических пунктах, в основном оставляли индейцев в покое. Печальный опыт многих десятилетий войн с белыми людьми показал индейцам, что пришельцев изгнать нельзя. Приходилось искать наименьшее зло – посиживая у костров и покуривая трубки, старейшины индейских племен нашли, что французы ближе им, чем англичане.
Указывая на различие в методах колонизации между французами и англичанами, академик Е. В. Тарле замечал, что первые стремились к легкой наживе, их прельщали меха, которые доставляли индейцы-охотники. Враждовать с добытчиками было экономически невыгодно, да и опасно – индейские племена но численности значительно превосходили французов.
По этим причинам индейские племена по большей части выступали французскими союзниками.
Когда спавшие в английских колониях пробудились, то с величайшим ужасом обнаружили – Новая Франция чудовищной дугой от реки Святого Лаврентия через Великие озера, Миссисипи до Нового Орлеана охватывала английские колонии. Везде вдоль этой линии встали форты. Слов нет, линия фортов выглядела более внушительной на карте, чем на деле. Но если французы усилят их, тогда английские колонии навсегда останутся запертыми в своих границах. Прощай надежда на достижение «Южного моря» и загадочной Калифорнии!
Вирджиния почувствовала близкое присутствие французов, стоило первым поселенцам после Ланкастерского договора перевалить через хребет Блю-Ридж. Они вторглись в предполье Новой Франции, столкнулись с индейскими племенами, опиравшимися на французов. В Вирджинии было только и разговоров о коварстве французов, которые тайком, за спиной английских колоний, создали цепь фортов, что особенно возмутительно, являвшихся одновременно торговыми пунктами. Нужно было подниматься против французов во имя наисвятейших принципов наживы, но как?
Никакого единства среди 13 английских колоний не оказалось даже перед лицом французской угрозы. В Массачусетсе не желали делать ничего, если только не затрагивались непосредственно интересы этой колонии. Жители Нью-Йорка мало думали об общем благе, они заботились только о том, чтобы ирокезы, дружившие с французами, не встали на тропу войны, а продолжали продавать меха, которые нью-йоркские купцы сбывали тем же французам. Нью-Джерси далеко отстояла от беспокойных мест, а обе Каролины были слишком слабы, чтобы можно было рассчитывать на эффективную помощь. Да и сама Вирджиния отнюдь не рвалась к конфронтации с Новой Францией по всем линиям, дело не шло дальше достижения непосредственной выгоды. Собрать единое войско английских колоний было совершенно невозможно, каждому губернатору для этого предварительно пришлось бы обратиться к ассамблее за средствами. А отрицательное отношение их членов к военным тратам было общеизвестно. Логики Сент-Джеймса в Лондоне могли только радоваться, что наконец у колоний появились собственные побудительные мотивы к схватке с Францией. Королевские министры не могли взять в толк, что колонии, солидарные в этом отношении с Англией, не желали нести никаких издержек. Им бы повнимательнее присмотреться к политике колоний во время недавнего тура англо-французских войн. В Северной Америке колонии никогда не шли дальше обеспечения собственных интересов в самом узком смысле. Если и происходили военные действия, то они отнюдь не развертывались синхронно с кампаниями на других театрах. А войну за австрийское наследство, закончившуюся в 1748 году, колонисты даже прозвали «войной короля Георга»!
С французами в Северной Америке сражалась регулярная английская армия при самой незначительной помощи со стороны местного ополчения. «Ополчение, – сардонически писал У. Бирд, – единственная постоянная военная сила в Вирджинии, и оно наслаждается благами бесконечного мира». В Лондоне получила хождение теория о том, что жители колоний просто не способны исполнять воинский долг. Теория эта оказалась поразительно живучей и впоследствии очень дорого обошлась Англии, ибо в нее поверили и английские генералы. В метрополии не видели, что «миролюбие» (которое, кстати, никак не проявлялось в кровавых расправах с индейцами) объяснялось более существенными причинами, колониальная верхушка смотрела глубже – в карман. Ни плантаторы Вирджинии, ни торговцы и банкиры Новой Англии не желали опустошать свои сундуки ради короны. А когда на карту были поставлены и их интересы, они внезапно почувствовали прилив патриотических чувств, ощутили себя подданными заморского короля, надеясь, что английское войско отгонит французов, защитив Британию и отстояв своекорыстные интересы колоний.
Если в Сент-Джеймсе по дальности расстояния могли принять патриотическую горячку колоний за желание субсидировать войну против Франции, то королевские губернаторы на местах давно расстались с иллюзиями на этот счет. Они постоянно сталкивались с практическими результатами применения в Америке хваленого английского самоуправления. Губернатор мог получить средства на сбор ополчения и ведение боевых действий только с согласия ассамблеи колонии. В почтенных собраниях заседали тертые люди, придерживавшиеся доктрины «мы слишком горды, чтобы подчиниться, слишком сильны, чтобы нас согнули в бараний рог, и слишком просвещенны, чтобы не видеть последствий», к которым приведет безропотное повиновение, безразлично – британскому монарху или английскому парламенту.
«Правление наше так счастливо устроено, что губернатору нужно сначала перехитрить нас, и только потом он может угнетать нас. И даже если ему удастся выжать из нас деньги, он должен еще заслужить их», – шутил У. Бирд, описывая нравы Вирджинии в письме приятелю на Барбадосе. Губернаторам было не до шуток, некоторые из них умерли в должности, надорвавшись в спорах с ассамблеями, что посеяло за океаном законные сомнения в крепости короны.
Профессору (не президенту) Вудро Вильсону нельзя отказать в понимании отечественной истории страны. Его книга «Джордж Вашингтон» была, конечно, посредственной, но кое-какие наблюдения все же представляют ценность. К их числу относится анализ отношений Англии и колоний в преддверии нового вооруженного столкновения с Францией в середине XVIII столетия.
«Споры между имперской системой и независимостью колоний, – писал В. Вильсон, – наконец выдвинули на первый план ряд проблем, суть которых было трудно определить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50