Синева моря, окаймленная по ближнему краю зубцами скал, наклонилась, и самолет начал заходить на посадку.
«Точка восемь». Батальон Нора Расположение русского батальона с воздуха выглядело весьма солидно. Два вертолета МИ-24, несколько самоходных орудий, прикрытых маскировочными сетями, пяток БМП-3, и отдельно, на пригорке, «Тунгуска» – зенитная самоходная установка, способная вести огонь по цели и из пушек, и ракетами. Рядом с техникой выстроились палатки, и от них примерно в ту же сторону, куда летел «Дуглас», пылила небольшая машина.
Аэродром, на который вряд ли когда садилось что-нибудь крупнее АН-2, представлял собой просто ровное поле, на окраине которого возвышался шест с мотающейся полосатой «колбасой» ветроуказателя.
– Хей, парень, двинь вон там… как это по-русски… хреновину! – Казак послушно перекинул рычаг, послышалось шипение воздуха, и на приборной доске загорелась только одна зеленая лампочка, вторая почему-то осталась темной.
Сью стукнул кулаком по доске, но действия это не возымело.
– Перегорел, своличь, – откомментировал он ситуацию и решительно направил «Дуглас» вниз. Самолет послушно снизился, и лишь когда удар колес о землю оказался не двойным, а одинарным, летчик вновь дал газ двигателям, удерживая машину на одном колесе, пока она снова не набрала скорость и не оторвалась от земли курсом прямо на шест…
Раздался громкий треск, самолет дернуло, но вторая лампочка зажглась, и Сью повторил посадку, теперь без приключений. Когда Казак вылез из «Дугласа», он глянул на шасси – с сочленения одной из ног свисала полосатая тряпка.
Тем временем автомобиль, который был виден еще с воздуха, приближался к аэродрому и вскоре лихо затормозил перед самолетом. Это был открытый «уазик», из тех, что официально называют «командирскими», а в просторечии «козлами». «Уазик» был оснащен колесами, снятыми с какого-то большого джипа. Из машины выпрыгнул здоровенный белобрысый парень, внешность которого вполне соответствовала балканской моде последних сезонов: камуфляжная куртка с закатанными рукавами, черный берет набекрень и автомат Калашникова. Однако облик его не был лишен и своеобразия – на тыльной стороне руки, которой он придерживал оружие, красовалась странная татуировка в виде двуглавого орла с пятиконечной звездой вместо короны. Ниже орла было выведено «НОРА», и Казаку это сразу же напомнило Ростов и приблатненных мальчиков с разнообразными причудливыми наколками. Однако такой Казак не знал.
Верзила, радостно улыбаясь, хлопнул Казака по плечу, как раз по свежему синяку.
– Ну, парень, будем знакомы. Меня Андрюхой зовут, а ты, значит, секретный-безымянный? Ничего, ты на моего друга Димона похож, вот и будешь Димоном. Щас со мной поедем! – и Андрюха вместе с рукопожатием дернул Казака за руку в сторону машины, сорвав его с места легко, словно семилетнего ребенка.
Сью энергично шагнул к Андрею и тоже поприветствовал его рукопожатием, а потом выразительно потянул носом и хрипло сказал:
– О. Разве нет водка, что вы пьете это разведенное дерьмо?
– Кончилась водка, еще с неделю назад, – сокрушенно покачал головой Андрей. – А тут ты русского везешь. Как не отметить?
– Отметить? О ее, сейчас отметить! – и Сью с ловкостью иллюзиониста вытащил из-за пазухи свою флягу и сделал хороший глоток. – Теперь ты, давай-давай! – обратился он к своему пассажиру.
Казак, еще не пришедший в себя после посадки, машинально взял флягу, однако Андрей пришел ему на выручку:
– Да бросал бы ты свое виски, Сью! Вот уж точно – дерьмо. Ну-ка, Димон, давай-ка нашей «массандрочки»! – и Андрей, как бы соперничая в ловкости со Сью, извлек откуда-то бутылку с этикеткой «VERA» и прозрачным содержимым. Казак тихо усмехнулся – если он что-то смыслит в жизни, то вряд ли там минеральная вода.
Андрей хлебнул и с демонстративным удовольствием занюхал рукавом, одновременно передав бутылку Казаку. Тот не заставил себя долго уговаривать.
Пойло оказалось не менее жгучим, чем виски Сью, но по крайней мере не вызывало ассоциаций с самогоном.
– Знаешь, что такое «Массандра»? Противообледенительный спирт из вертолетов. У нас тут обледенений не бывает, так что пользуем помаленьку! – пояснил Андрей и спрятал бутылку обратно.
* * *
Не дожидаясь, пока «Дуглас» улетит, Андрей усадил Казака в машину.
– За тобой должны сегодня человечка прислать, а пока не прислали, ты наш!
Он завел двигатель и практически одновременно рванул машину с места. «Уазик» запрыгал по разбитой асфальтовой дороге, вскоре оставив аэродром в стороне.
По сравнению с привычными Казаку югославскими пейзажами эта местность была гораздо ровнее – то есть, конечно, не совершенно плоской, но и не гористой. Дорога вела через невысокий лесок, потом по насыпи над спущенным водохранилищем, и наконец впереди замаячило уже виденное с воздуха скопище палаток. Около «Тунгуски» теперь стоял транспортно-заряжающий КамАЗ, суетились люди.
Когда «суперуазик» проезжал мимо, до Казака донеслись срывающиеся на крики голоса – люди извлекали из контейнера заклинившую ракету, – и только тогда он понял, что действительно попал к соотечественникам. Андрей не замедлил подтвердить его выводы:
– Отдельный иностранный батальон Народно-Освободительной Русской Армии. НОРА – слышал о такой? Тут мы и стоим, запомни на всякий случай – коли шпион, пригодится! – И он захохотал над своей шуткой, хотя Казаку она смешной совсем не показалась.
– Недолго нам тут осталось, скоро опять в бой, чтоб не забыли, зачем приехали. Я прав, нет?
Летчик кивнул, и водитель радостно продолжал:
– Мы тут другарям здорово подмогли, теперь вот отдыхаем, да сколько ж можно, отдыхать-то? Тем более что у сербов дела совсем табак.
Андрей с такой силой нажал на тормоз, что машина едва не перекувырнулась через капот, а Казак не вылетел на дорогу только потому, что уже давно держался за металлические дуги, установленные на месте снятой крыши. Может, огромные колеса и прибавили «козлику» проходимости, но плавности движения от него теперь ждать не приходилось и свое прозвище поездки машина оправдала сполна.
– Секундочку, – сказал Андрей, выпрыгнув на землю, и скрылся среди одинаковых брезентовых палаток. Казак же получил возможность немного осмотреться.
Вокруг текла обычная жизнь полевого лагеря, но около самих палаток людей было немного, зато технику солдаты прямо-таки облепили. От лагеря уходили разбитые гусеницами дороги, виднелось несколько воронок, и чуть подальше, блестя на солнце алюминием, валялось несколько «чемоданов» – контейнеров для кассетных бомб.
«Так-так, – подумал Казак. – Похоже, что „Тунгуска“ не зря тут стоит!» – и принялся рассматривать лагерь. На дверях палаток были выписаны цифры, а к матерчатым стенам скотчем приклеены плакаты. Набор плакатов показался летчику странным – тут были и «Родина-мать зовет», и «Николай II – последний русский святой», и фигура могучего арийца в черной рубашке с мечом в руках и стилизованной свастикой на нагрудном кармане.
– Что, нравится? – Казак и не заметил, как вновь подошел Андрей и вместе с ним – средних лет офицер в казачьей форме и с целым набором орденов. Казак присмотрелся к ним и нахмурился: некоторые из этих наград были явно самодельными, и по крайней мере один крест вообще не имел никаких исторических прототипов. К тому же сочетание формы и погон этого человека было совершенно произвольным – уж кто-кто, а Казак в этом разбирался. Однако теперь он решил оставить свои догадки при себе: в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а кроме того, этот «недоесаул», как окрестил его сразу про себя летчик, был ничем не хуже тех, оставшихся дома опереточных казаков, заседающих в Государственной Думе и не стесняющихся выступать по телевидению.
Офицер широким жестом пригласил Казака следовать за ним, и они прошли почти через весь лагерь к самому дальнему шатру, стоявшему рядом с вертолетами. Под полотняной крышей оказался стол, на столе стояла большая алюминиевая кастрюля, как потом оказалось, с квашеной капустой и три двухлитровые пластиковые бутыли с прозрачным содержимым и разноцветными этикетками – наверняка все та же «массандра». Вслед за ними вошло еще несколько человек, кто в столь же нелепой казачьей форме, а кто в камуфляже и без знаков различия, но все как на подбор – высокие и широкоплечие. Стало шумно, но голос другаря Андрея по-прежнему перекрывал все остальные разговоры.
– Вот и взводные собрались, орлы наши! Давай, Димон, садись, выпьем и закусим! – громогласно предложил Андрей. – Литра по два, конечно, закатим, но как свиньи нажираться сегодня не будем, ха-ха-ха! Господин штабс-хорунжий не даст.
«О Господи…» – вздохнул про себя Казак, услышав этот чин.
– Ну-ка, вздрогнули…
До сих пор Казаку удавалось говорить очень мало, но теперь у него в руке оказался стакан с разведенной жидкостью, от которой несло какой-то химией. Он вздохнул и сказал то, что показалось ему наиболее подходящим к случаю:
– За славу российского оружия!
Над столом вдруг повисло неловкое молчание, и в этом молчании «недоесаул» внушительно подправил:
– Русского оружия! – и тотчас стаканы с «массандрой» синхронно взлетели вверх, и их содержимое исчезло в глотках собравшихся. Почти сразу же прошло еще несколько тостов – за гостя, за всех присутствующих, за тех, кто в окопах, за великое дело, и Казак почувствовал, что хотя до обещанных двух литров еще не дошло, но сам он уже вполне хорош. Компания, впрочем, тоже заметно потеплела, и сидевший рядом с ним Андрей сбивчиво объяснял, почему так нехорошо получилось с первым тостом.
– Ты ж пойми, Димон, Русь и Россия разные вещи. Русь, она наша, русская, всегда такой была и будет, а в России кого только нет. Фамилии-то, бывает, не выговоришь! Русских совсем затерли. Пора с этим разобраться.
Он налил себе еще полстакана, залпом выпил и задышал прямо в лицо Казаку:
– Думаешь, мы здесь просто так воюем? Не-е-е, не просто так. Наши ребята – все как на подбор, крови не боятся, через огонь прошли и еще пройдут. Это тебе не хлюпики с дискотек, которым затылки бреют и ставят в строй. У них только полы в казармах мыть хорошо получается, да и то пинать надо. А наши ребята – профессионалы, каждый десяти твоих «российцев» стоит. Наведем здесь порядок. Да и на Руси у нас хорошо бы зажить как при великом князе Владимире, без всяких там президентов и парламентов. А что? У каждого князя своя дружина! Чуть что не так – к ногтю. Не хочешь жить по-нашему – не живи вовсе. А уж инородцев-то наладим восвояси за милую душу. Из меня, между прочим, хороший князь получится! Пить будешь? А чего так? Ну смотри. На Руси без этого, известное дело, не веселье. Ты сам-то как, русский человек? По роже видно, наш! И раз в этих драных краях оказался, тоже, значит, наш. Ты, Димон, молодец. За деньгами приехал или как?
– Да уж скорее «или как», – заплетающимся языком признался Казак и чуть было не пустился в подробные рассказы о том, кто он и что он, но вдруг перед его уже порядком помутневшим взором встали два лица: небритый, невыспавшийся Тамашаивич и Елена, смотрящая ему вслед в почти игрушечном вагоне узкоколейного поезда. И он понял, что если сейчас нарушит свой обет молчания – пусть даже этот мечтающий о своем удельном княжестве парень сохранит тайну – все равно это будет равносильно предательству. И Казак, стараясь говорить как можно ровнее, произнес:
– Код – триста двадцать семь, а больше, друг, не могу, извини. Извини, пожалуйста…
– Нет, это ты меня извини, что я спрашивал… Я же тебя сразу понял, ты хороший человек, лишнего не скажешь. Ну-ка вот, еще водочки… Во, орел-парень, уважаешь! Люблю таких…
Выпили, и «другарь Андрей» достал сигареты – в палатке уже многие курили, в дыму можно было подвесить если не топор, то штык-нож точно. Казак попытался прислушаться к другим разговорам, но это было невозможно: вновь в уши лез затянувшийся монолог собутыльника. Андрей перечислял ошибки властей начиная с Горбачева и особенно напирал на то, что слишком мягко и нерешительно использовались войска в многочисленных горячих точках, даже тогда, когда эти горячие точки создавались искусственно.
Казак слушал его, и им постепенно овладевало странное чувство – многое из того, о чем сейчас говорил этот здоровенный парень, приходило в голову и ему самому. Более того, не раз и не два он спорил с товарищами по полку, отстаивая право России быть сильной и могучей державой со своей особой, независимой внутренней политикой. Но сейчас его почему-то не вдохновляли с увлечением расписываемые Андреем картины триумфального шествия молодцев из НОРА по городам и весям бывшей великой советской державы. Не хотел бы он оказаться «несогласным» после победы Русского Дела…
И несмотря на то что «Массандра» уже вовсю шумела в голове, Казак чувствовал себя как-то странно – ему нравились эти смелые, боевые ребята, он с удовольствием бы примкнул к ним, и чем черт не шутит – после освобождения Руси тоже мог бы стать… Да хоть бы и князем в Морозовской! И в то же время он понимал всю бредовость рассуждении собутыльника, отдающих жаждой крови, но разве кровь – такая уж редкость в этом мире? В словах Андрея ощущалось преклонение перед силой и желание приобщиться к этой силе, лишенной всяких сдерживающих моментов, всякой морали, всякого уважения к человеческой жизни. Эта сила притягивала как магнит, и Казак представил себя переустраивающим в рядах НОРА жизнь в России. Они, наиболее агрессивные и жестокие, окажутся у власти и смогут этой властью пользоваться по своему усмотрению. Но вдруг в его затуманенном мозгу словно кто-то другой, более мудрый, произнес: «Не по-христиански это. Не по-божески» – и ему стало стыдно.
Казак вдруг спохватился, что чуть было не повторил это вслух. Вот уж чего делать явно не следовало, так это устраивать с этими ребятами диспуты… Он искоса глянул в раскрасневшееся лицо Андрея и решил дальше не думать на эту тему – и так понятно, чем тут кончаются споры. К счастью для Казака, сидевший чуть поодаль «недоесаул» отвлек на себя внимание каким-то длинным и запутанным анекдотом, который был, похоже, неким знаком компании – и все как по команде разразилась громким хохотом еще до того, как рассказчик добрался до конца. Воспользовавшись моментом, Казак обратился к Андрею:
– Послушай… Выйдем на воздух, а то я, знаешь, двое суток не жрамши толком… Нехорошо мне.
В глазах «другаря» последовательно мелькнули понимание, сочувствие к ослабевшему товарищу и одновременно с этим – плохо скрываемая гордость, что сам он способен выпить да хоть еще столько же. Подхватив Казака под локоть, он вывел его за палатку и ни с того ни с сего подпрыгнул, ухватился за трубу турника, крутанул подъем переворотом и сверху крикнул:
– Только ты это… Здесь харча метать не вздумай, вон дальше яма! – и соскочил, неизвестно чему смеясь и раскрасневшись еще больше.
Казак действительно был близок к тому, чтобы «метнуть харча», но все-таки удержался и просто постарался продышаться.
* * *
Вернуться обратно в палатку Казак не успел – со стороны технического парка взвыла сирена, и хорошо видимая «Тунгуска», от которой только отъехала транспортно-заряжающая машина, развернула башню. Несмотря на то что выпито было немало, собравшиеся в палатке уже через несколько секунд начали, матерясь, разбегаться по своим взводам, и вскоре рядом с Казаком остался лишь Андрей.
Сирена выть прекратила, и несколько минут прошло в томительном ожидании.
– Отбой тревоги! – раздался вдруг металлический голос – оказывается, кроме сирены тут были еще и громкоговорители. – Для дебилов повторяю:
проезду не препятствовать. Не дай Бог кто выстрелит, ублюдки! Сотник Васильев с подопечным – до штаба.
Андрей медленно кивнул:
– Так, наш батяня у микрофона. А нам с тобой до штаба – транспорт, значит, пришел. Потопали, Димон. Ага, вона, ползет колымага! Эх, братан, не завидую я тебе, могли бы что получше прислать!
Действительно, колымагой оказался хорошо знакомый ЗИЛ, с которого сняли пусковой агрегат.
За рулем ЗИЛа восседал старый знакомый, Лужице, а разговаривать с «батяней» ходил не кто иной, как Малошан. Вернувшись из штаба, обычно сдержанный подпоручик радостно обнял Казака, а потом, немного отстранившись, заметил:
– Встреча по-русски? Может, ехать не сейчас, подождем, а?
– Да нет, что ты! Я же летчик! Меня хоть так, хоть вверх ногами переверни! – запротестовал Казак, но вдруг смешался, увидев пристальный взгляд подпоручика.
– Да нет… это я только тут сейчас… ну, про летчика.
Малошан ничего не ответил, и Казак, собрав остатки здравого смысла, умолк. Машина тронулась, и хотя трясло грузовик порядочно, прохладный свежий воздух сделал свое дело, и вскоре летчик почувствовал себя почти трезвым и смог более или менее нормально поддерживать разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
«Точка восемь». Батальон Нора Расположение русского батальона с воздуха выглядело весьма солидно. Два вертолета МИ-24, несколько самоходных орудий, прикрытых маскировочными сетями, пяток БМП-3, и отдельно, на пригорке, «Тунгуска» – зенитная самоходная установка, способная вести огонь по цели и из пушек, и ракетами. Рядом с техникой выстроились палатки, и от них примерно в ту же сторону, куда летел «Дуглас», пылила небольшая машина.
Аэродром, на который вряд ли когда садилось что-нибудь крупнее АН-2, представлял собой просто ровное поле, на окраине которого возвышался шест с мотающейся полосатой «колбасой» ветроуказателя.
– Хей, парень, двинь вон там… как это по-русски… хреновину! – Казак послушно перекинул рычаг, послышалось шипение воздуха, и на приборной доске загорелась только одна зеленая лампочка, вторая почему-то осталась темной.
Сью стукнул кулаком по доске, но действия это не возымело.
– Перегорел, своличь, – откомментировал он ситуацию и решительно направил «Дуглас» вниз. Самолет послушно снизился, и лишь когда удар колес о землю оказался не двойным, а одинарным, летчик вновь дал газ двигателям, удерживая машину на одном колесе, пока она снова не набрала скорость и не оторвалась от земли курсом прямо на шест…
Раздался громкий треск, самолет дернуло, но вторая лампочка зажглась, и Сью повторил посадку, теперь без приключений. Когда Казак вылез из «Дугласа», он глянул на шасси – с сочленения одной из ног свисала полосатая тряпка.
Тем временем автомобиль, который был виден еще с воздуха, приближался к аэродрому и вскоре лихо затормозил перед самолетом. Это был открытый «уазик», из тех, что официально называют «командирскими», а в просторечии «козлами». «Уазик» был оснащен колесами, снятыми с какого-то большого джипа. Из машины выпрыгнул здоровенный белобрысый парень, внешность которого вполне соответствовала балканской моде последних сезонов: камуфляжная куртка с закатанными рукавами, черный берет набекрень и автомат Калашникова. Однако облик его не был лишен и своеобразия – на тыльной стороне руки, которой он придерживал оружие, красовалась странная татуировка в виде двуглавого орла с пятиконечной звездой вместо короны. Ниже орла было выведено «НОРА», и Казаку это сразу же напомнило Ростов и приблатненных мальчиков с разнообразными причудливыми наколками. Однако такой Казак не знал.
Верзила, радостно улыбаясь, хлопнул Казака по плечу, как раз по свежему синяку.
– Ну, парень, будем знакомы. Меня Андрюхой зовут, а ты, значит, секретный-безымянный? Ничего, ты на моего друга Димона похож, вот и будешь Димоном. Щас со мной поедем! – и Андрюха вместе с рукопожатием дернул Казака за руку в сторону машины, сорвав его с места легко, словно семилетнего ребенка.
Сью энергично шагнул к Андрею и тоже поприветствовал его рукопожатием, а потом выразительно потянул носом и хрипло сказал:
– О. Разве нет водка, что вы пьете это разведенное дерьмо?
– Кончилась водка, еще с неделю назад, – сокрушенно покачал головой Андрей. – А тут ты русского везешь. Как не отметить?
– Отметить? О ее, сейчас отметить! – и Сью с ловкостью иллюзиониста вытащил из-за пазухи свою флягу и сделал хороший глоток. – Теперь ты, давай-давай! – обратился он к своему пассажиру.
Казак, еще не пришедший в себя после посадки, машинально взял флягу, однако Андрей пришел ему на выручку:
– Да бросал бы ты свое виски, Сью! Вот уж точно – дерьмо. Ну-ка, Димон, давай-ка нашей «массандрочки»! – и Андрей, как бы соперничая в ловкости со Сью, извлек откуда-то бутылку с этикеткой «VERA» и прозрачным содержимым. Казак тихо усмехнулся – если он что-то смыслит в жизни, то вряд ли там минеральная вода.
Андрей хлебнул и с демонстративным удовольствием занюхал рукавом, одновременно передав бутылку Казаку. Тот не заставил себя долго уговаривать.
Пойло оказалось не менее жгучим, чем виски Сью, но по крайней мере не вызывало ассоциаций с самогоном.
– Знаешь, что такое «Массандра»? Противообледенительный спирт из вертолетов. У нас тут обледенений не бывает, так что пользуем помаленьку! – пояснил Андрей и спрятал бутылку обратно.
* * *
Не дожидаясь, пока «Дуглас» улетит, Андрей усадил Казака в машину.
– За тобой должны сегодня человечка прислать, а пока не прислали, ты наш!
Он завел двигатель и практически одновременно рванул машину с места. «Уазик» запрыгал по разбитой асфальтовой дороге, вскоре оставив аэродром в стороне.
По сравнению с привычными Казаку югославскими пейзажами эта местность была гораздо ровнее – то есть, конечно, не совершенно плоской, но и не гористой. Дорога вела через невысокий лесок, потом по насыпи над спущенным водохранилищем, и наконец впереди замаячило уже виденное с воздуха скопище палаток. Около «Тунгуски» теперь стоял транспортно-заряжающий КамАЗ, суетились люди.
Когда «суперуазик» проезжал мимо, до Казака донеслись срывающиеся на крики голоса – люди извлекали из контейнера заклинившую ракету, – и только тогда он понял, что действительно попал к соотечественникам. Андрей не замедлил подтвердить его выводы:
– Отдельный иностранный батальон Народно-Освободительной Русской Армии. НОРА – слышал о такой? Тут мы и стоим, запомни на всякий случай – коли шпион, пригодится! – И он захохотал над своей шуткой, хотя Казаку она смешной совсем не показалась.
– Недолго нам тут осталось, скоро опять в бой, чтоб не забыли, зачем приехали. Я прав, нет?
Летчик кивнул, и водитель радостно продолжал:
– Мы тут другарям здорово подмогли, теперь вот отдыхаем, да сколько ж можно, отдыхать-то? Тем более что у сербов дела совсем табак.
Андрей с такой силой нажал на тормоз, что машина едва не перекувырнулась через капот, а Казак не вылетел на дорогу только потому, что уже давно держался за металлические дуги, установленные на месте снятой крыши. Может, огромные колеса и прибавили «козлику» проходимости, но плавности движения от него теперь ждать не приходилось и свое прозвище поездки машина оправдала сполна.
– Секундочку, – сказал Андрей, выпрыгнув на землю, и скрылся среди одинаковых брезентовых палаток. Казак же получил возможность немного осмотреться.
Вокруг текла обычная жизнь полевого лагеря, но около самих палаток людей было немного, зато технику солдаты прямо-таки облепили. От лагеря уходили разбитые гусеницами дороги, виднелось несколько воронок, и чуть подальше, блестя на солнце алюминием, валялось несколько «чемоданов» – контейнеров для кассетных бомб.
«Так-так, – подумал Казак. – Похоже, что „Тунгуска“ не зря тут стоит!» – и принялся рассматривать лагерь. На дверях палаток были выписаны цифры, а к матерчатым стенам скотчем приклеены плакаты. Набор плакатов показался летчику странным – тут были и «Родина-мать зовет», и «Николай II – последний русский святой», и фигура могучего арийца в черной рубашке с мечом в руках и стилизованной свастикой на нагрудном кармане.
– Что, нравится? – Казак и не заметил, как вновь подошел Андрей и вместе с ним – средних лет офицер в казачьей форме и с целым набором орденов. Казак присмотрелся к ним и нахмурился: некоторые из этих наград были явно самодельными, и по крайней мере один крест вообще не имел никаких исторических прототипов. К тому же сочетание формы и погон этого человека было совершенно произвольным – уж кто-кто, а Казак в этом разбирался. Однако теперь он решил оставить свои догадки при себе: в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а кроме того, этот «недоесаул», как окрестил его сразу про себя летчик, был ничем не хуже тех, оставшихся дома опереточных казаков, заседающих в Государственной Думе и не стесняющихся выступать по телевидению.
Офицер широким жестом пригласил Казака следовать за ним, и они прошли почти через весь лагерь к самому дальнему шатру, стоявшему рядом с вертолетами. Под полотняной крышей оказался стол, на столе стояла большая алюминиевая кастрюля, как потом оказалось, с квашеной капустой и три двухлитровые пластиковые бутыли с прозрачным содержимым и разноцветными этикетками – наверняка все та же «массандра». Вслед за ними вошло еще несколько человек, кто в столь же нелепой казачьей форме, а кто в камуфляже и без знаков различия, но все как на подбор – высокие и широкоплечие. Стало шумно, но голос другаря Андрея по-прежнему перекрывал все остальные разговоры.
– Вот и взводные собрались, орлы наши! Давай, Димон, садись, выпьем и закусим! – громогласно предложил Андрей. – Литра по два, конечно, закатим, но как свиньи нажираться сегодня не будем, ха-ха-ха! Господин штабс-хорунжий не даст.
«О Господи…» – вздохнул про себя Казак, услышав этот чин.
– Ну-ка, вздрогнули…
До сих пор Казаку удавалось говорить очень мало, но теперь у него в руке оказался стакан с разведенной жидкостью, от которой несло какой-то химией. Он вздохнул и сказал то, что показалось ему наиболее подходящим к случаю:
– За славу российского оружия!
Над столом вдруг повисло неловкое молчание, и в этом молчании «недоесаул» внушительно подправил:
– Русского оружия! – и тотчас стаканы с «массандрой» синхронно взлетели вверх, и их содержимое исчезло в глотках собравшихся. Почти сразу же прошло еще несколько тостов – за гостя, за всех присутствующих, за тех, кто в окопах, за великое дело, и Казак почувствовал, что хотя до обещанных двух литров еще не дошло, но сам он уже вполне хорош. Компания, впрочем, тоже заметно потеплела, и сидевший рядом с ним Андрей сбивчиво объяснял, почему так нехорошо получилось с первым тостом.
– Ты ж пойми, Димон, Русь и Россия разные вещи. Русь, она наша, русская, всегда такой была и будет, а в России кого только нет. Фамилии-то, бывает, не выговоришь! Русских совсем затерли. Пора с этим разобраться.
Он налил себе еще полстакана, залпом выпил и задышал прямо в лицо Казаку:
– Думаешь, мы здесь просто так воюем? Не-е-е, не просто так. Наши ребята – все как на подбор, крови не боятся, через огонь прошли и еще пройдут. Это тебе не хлюпики с дискотек, которым затылки бреют и ставят в строй. У них только полы в казармах мыть хорошо получается, да и то пинать надо. А наши ребята – профессионалы, каждый десяти твоих «российцев» стоит. Наведем здесь порядок. Да и на Руси у нас хорошо бы зажить как при великом князе Владимире, без всяких там президентов и парламентов. А что? У каждого князя своя дружина! Чуть что не так – к ногтю. Не хочешь жить по-нашему – не живи вовсе. А уж инородцев-то наладим восвояси за милую душу. Из меня, между прочим, хороший князь получится! Пить будешь? А чего так? Ну смотри. На Руси без этого, известное дело, не веселье. Ты сам-то как, русский человек? По роже видно, наш! И раз в этих драных краях оказался, тоже, значит, наш. Ты, Димон, молодец. За деньгами приехал или как?
– Да уж скорее «или как», – заплетающимся языком признался Казак и чуть было не пустился в подробные рассказы о том, кто он и что он, но вдруг перед его уже порядком помутневшим взором встали два лица: небритый, невыспавшийся Тамашаивич и Елена, смотрящая ему вслед в почти игрушечном вагоне узкоколейного поезда. И он понял, что если сейчас нарушит свой обет молчания – пусть даже этот мечтающий о своем удельном княжестве парень сохранит тайну – все равно это будет равносильно предательству. И Казак, стараясь говорить как можно ровнее, произнес:
– Код – триста двадцать семь, а больше, друг, не могу, извини. Извини, пожалуйста…
– Нет, это ты меня извини, что я спрашивал… Я же тебя сразу понял, ты хороший человек, лишнего не скажешь. Ну-ка вот, еще водочки… Во, орел-парень, уважаешь! Люблю таких…
Выпили, и «другарь Андрей» достал сигареты – в палатке уже многие курили, в дыму можно было подвесить если не топор, то штык-нож точно. Казак попытался прислушаться к другим разговорам, но это было невозможно: вновь в уши лез затянувшийся монолог собутыльника. Андрей перечислял ошибки властей начиная с Горбачева и особенно напирал на то, что слишком мягко и нерешительно использовались войска в многочисленных горячих точках, даже тогда, когда эти горячие точки создавались искусственно.
Казак слушал его, и им постепенно овладевало странное чувство – многое из того, о чем сейчас говорил этот здоровенный парень, приходило в голову и ему самому. Более того, не раз и не два он спорил с товарищами по полку, отстаивая право России быть сильной и могучей державой со своей особой, независимой внутренней политикой. Но сейчас его почему-то не вдохновляли с увлечением расписываемые Андреем картины триумфального шествия молодцев из НОРА по городам и весям бывшей великой советской державы. Не хотел бы он оказаться «несогласным» после победы Русского Дела…
И несмотря на то что «Массандра» уже вовсю шумела в голове, Казак чувствовал себя как-то странно – ему нравились эти смелые, боевые ребята, он с удовольствием бы примкнул к ним, и чем черт не шутит – после освобождения Руси тоже мог бы стать… Да хоть бы и князем в Морозовской! И в то же время он понимал всю бредовость рассуждении собутыльника, отдающих жаждой крови, но разве кровь – такая уж редкость в этом мире? В словах Андрея ощущалось преклонение перед силой и желание приобщиться к этой силе, лишенной всяких сдерживающих моментов, всякой морали, всякого уважения к человеческой жизни. Эта сила притягивала как магнит, и Казак представил себя переустраивающим в рядах НОРА жизнь в России. Они, наиболее агрессивные и жестокие, окажутся у власти и смогут этой властью пользоваться по своему усмотрению. Но вдруг в его затуманенном мозгу словно кто-то другой, более мудрый, произнес: «Не по-христиански это. Не по-божески» – и ему стало стыдно.
Казак вдруг спохватился, что чуть было не повторил это вслух. Вот уж чего делать явно не следовало, так это устраивать с этими ребятами диспуты… Он искоса глянул в раскрасневшееся лицо Андрея и решил дальше не думать на эту тему – и так понятно, чем тут кончаются споры. К счастью для Казака, сидевший чуть поодаль «недоесаул» отвлек на себя внимание каким-то длинным и запутанным анекдотом, который был, похоже, неким знаком компании – и все как по команде разразилась громким хохотом еще до того, как рассказчик добрался до конца. Воспользовавшись моментом, Казак обратился к Андрею:
– Послушай… Выйдем на воздух, а то я, знаешь, двое суток не жрамши толком… Нехорошо мне.
В глазах «другаря» последовательно мелькнули понимание, сочувствие к ослабевшему товарищу и одновременно с этим – плохо скрываемая гордость, что сам он способен выпить да хоть еще столько же. Подхватив Казака под локоть, он вывел его за палатку и ни с того ни с сего подпрыгнул, ухватился за трубу турника, крутанул подъем переворотом и сверху крикнул:
– Только ты это… Здесь харча метать не вздумай, вон дальше яма! – и соскочил, неизвестно чему смеясь и раскрасневшись еще больше.
Казак действительно был близок к тому, чтобы «метнуть харча», но все-таки удержался и просто постарался продышаться.
* * *
Вернуться обратно в палатку Казак не успел – со стороны технического парка взвыла сирена, и хорошо видимая «Тунгуска», от которой только отъехала транспортно-заряжающая машина, развернула башню. Несмотря на то что выпито было немало, собравшиеся в палатке уже через несколько секунд начали, матерясь, разбегаться по своим взводам, и вскоре рядом с Казаком остался лишь Андрей.
Сирена выть прекратила, и несколько минут прошло в томительном ожидании.
– Отбой тревоги! – раздался вдруг металлический голос – оказывается, кроме сирены тут были еще и громкоговорители. – Для дебилов повторяю:
проезду не препятствовать. Не дай Бог кто выстрелит, ублюдки! Сотник Васильев с подопечным – до штаба.
Андрей медленно кивнул:
– Так, наш батяня у микрофона. А нам с тобой до штаба – транспорт, значит, пришел. Потопали, Димон. Ага, вона, ползет колымага! Эх, братан, не завидую я тебе, могли бы что получше прислать!
Действительно, колымагой оказался хорошо знакомый ЗИЛ, с которого сняли пусковой агрегат.
За рулем ЗИЛа восседал старый знакомый, Лужице, а разговаривать с «батяней» ходил не кто иной, как Малошан. Вернувшись из штаба, обычно сдержанный подпоручик радостно обнял Казака, а потом, немного отстранившись, заметил:
– Встреча по-русски? Может, ехать не сейчас, подождем, а?
– Да нет, что ты! Я же летчик! Меня хоть так, хоть вверх ногами переверни! – запротестовал Казак, но вдруг смешался, увидев пристальный взгляд подпоручика.
– Да нет… это я только тут сейчас… ну, про летчика.
Малошан ничего не ответил, и Казак, собрав остатки здравого смысла, умолк. Машина тронулась, и хотя трясло грузовик порядочно, прохладный свежий воздух сделал свое дело, и вскоре летчик почувствовал себя почти трезвым и смог более или менее нормально поддерживать разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50