Застрелиться при попытке к бегству никогда не поздно. – И тут же промелькнуло злорадное: – А автобус-то как покорежили! Не иначе, наша работа. Надо было только на пару метров точнее».
Тем временем доставивший летчика сержант отдал подполковнику честь, что-то ему сказал и обернулся к Казаку.
– Русский? – спросил он.
– Русский, – ответил летчик.
– Иванов?
– Ну, Иванов.
– Василиванович? – босниец произнес имя и отчество бессмертного героя анекдотов как некую южнославянскую фамилию, но Казак понял и просто кивнул головой.
Сержант повернулся к подполковнику и снова что-то ему объяснял, причем интонация его голоса выражала нечто вроде «ну, что я говорил?».
Подполковник обернулся к стоящему рядом с ним маленькому отряду из трех солдат и лейтенанта, вооруженных автоматами или скорее автоматическими винтовками. Форма этих военных была совсем другого покроя и вида, даже расцветка камуфляжных пятен казалась выдержанной в иной палитре, к тому же форма была неестественно чистой. Конструкция оружия военных тоже свидетельствовала об их здесь чужеродности. Однако подполковник обратился вовсе не к ним, а к небрежно опершемуся на стенку автобуса худому горбоносому человеку в офицерской форме без знаков различия. Если бы Казак мог понимать их разговор, то услышал бы кое-что для него интересное.
* * *
– Ахмед, еще раз спросите, пожалуйста, этих господ, кого они мне сейчас привезли?
Ахмед Ойих повторил вопрос на хорошем французском и перевел ответ:
– Они продолжают оставаться при своем мнении, Абаджиевич-эфенди. Утверждают, что привезли нам именно Василия Иванова, он сам им так сказал и даже показал документы.
– И потом, почуяв недоброе, вырвал документы у них из рук и кинул в реку. Словом, ничего нового. Пусть тогда скажут, кто вот этот человек? – и подполковник кивнул на еле стоявшего Казака. Несмотря на то что царапины от когтей пса были, в общем-то, не опасны, окровавленный костюм и бурые пятна на груди летчика производили такое впечатление, будто этому человеку осталось жить не больше десяти минут.
Французы поняли вопрос без перевода, и лейтенант, бритый наголо широкоплечий малый с нахальным взглядом и развязной жестикуляцией, ответил:
– Этот человек – бедный серб, которого ваши четники каким-то образом убедили выдать себя за того, кого им нужно. Делается элементарно – объясняешь парню, что он все равно сдохнет, а коли не станет изображать из себя этого чертова Иванова, то порежут и всю его семью. Если вам, подполковник, подобные истории годятся, только скажите, и завтра мы вам десяток таких притащим. Пятеро из них и под дулом автомата будут называть себя Павко Вазником, а остальные – генералом де Голлем.
Выслушав эту тираду, заговорил боснийский сержант. Заговорил он спокойно, но даже при искусственном электрическом освещении было заметно, как он побагровел.
– Господин подполковник… Этот гяур оскорбляет «Меч справедливости»?
Абаджиевич сержанту не ответил, но посмотрел тяжелым взглядом сначала на француза, потом на Казака. Уж кто-кто, а подполковник знал, что его парни из спецкоманды способны и не на такое, даже не ради награды, обещанной за поимку корреспондента, а просто чтобы отвести от себя гнев подполковника. Однако все они должны отдавать себе отчет, что если подлог вскроется… Сержант Маркоч служил под началом Абаджиевича достаточно долго, чтобы быть свидетелем нескольких расправ с такими охотниками за премиальными. Араб догадался, о чем подумал командир бригады, и вкрадчиво произнес:
– По моему скромному разумению, одному Иванову можно устроить показательную казнь, а другим заняться в камере. Премию же за поимку разделим между лягушатниками и вашими ребятами.
– Разделить? Это будет для наших оскорблением. – Страшно измотанный за последние двое суток, едва не угодивший под бомбу во время второго налета и получивший от командования жестокий нагоняй за потери, подполковник сорвался на крик: – Какого черта мне не верить своим героям?! Почему я должен думать, что они способны на подлог?! Зачем мне демонстрировать, будто я считаю этих игрушечных солдатиков из европейских войск честнее моих бойцов?!! – Абаджиевич выхватил свой автоматический кольт и заорал на французов: – А ну, вон из моей части! Три секунды! – и ткнул стволом почти в лицо лейтенанту.
На свою беду лейтенант родился и вырос в Бельвиле, пролетарском районе Парижа, и привычки, приобретенные на тамошних улицах, прочно вошли в его плоть и кровь. С ходу, не раздумывая, лейтенант отбил руку с пистолетом в сторону и ударил подполковника прямо в челюсть, и лишь когда голова Абаджиевича мотнулась назад, до француза дошло, что он натворил и к чему это может привести.
Лейтенант попытался направить на боснийцев автомат, но тут раздались выстрелы. Стреляли, казалось, все: сержант из «Меча справедливости», конвоир Казака и даже молодой солдат, недавно поливавший летчика водой. Тело лейтенанта отбросило назад – под лохмотьями камуфляжа оказался бронежилет, но какой жилет спасет от выстрела в упор патрона образца сорок третьего года?
У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет «мини-узи», который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно – Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами.
– Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов.
– Но вы же учились в Париже? – хмыкнул подполковник.
– Вот с тех времен и не люблю.
– Что случилось? Что за стрельба? – раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный «Ингрем».
– Действительно, в чем дело? – Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок.
Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести:
– Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы.
– Но мне казалось, я слышал французскую речь?!
– Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами.
Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. «В конце концов, – размышлял он, – даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают».
* * *
Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец – совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. «А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! – удивился Казак. – Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?» Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало «Василий Иванов» и «русский». Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте.
Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней.
Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон.
Летчик замер – действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил:
– Русский. Василий Иванов звать.
– Иди ты! Анекдот хочешь? – донеслось вдруг до летчика из темноты.
– Чего? – не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации.
Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал:
– Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: «Муж пришел». Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: «Погоди-погоди, а кто ж тогда я?» Казак промолчал, и незнакомец пояснил:
– Вот и я сейчас подумал – а кто ж тогда я?
– Ты что, тоже русский, Иванов?
– Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто?
– Да так, случайно попал, – ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека – не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился – пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать.
– Тогда милости просим. Могу обрадовать – положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов.
– Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита?
Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек.
– Какая-то защита есть, да что толку? Вышел – думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать – и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится.
Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал:
– Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят.
– Да я, в общем, тоже. Что делать будем?
– Ну, в принципе ты меня можешь задушить, – серьезно сказал Иванов. – Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки… Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно.
Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью… Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то.
– Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке.
– Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил.
– Там видно будет, – отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: – А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет «ягуаров». Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался.
– Теперь, небось, душевно благодарен… Спасибо, конечно, на добром слове. Только, к сожалению, – вздохнул корреспондент, – мои репортажи даже у нас в России нужны только для политических игр, а уж на Западе – разве что нервы пощекотать. Им там вообще все равно – на зомби резиновых смотреть или на женщин, пополам разорванных «Градом». За это и платят. А вовсе не за достоверность, как ты сказал. Не за настоящую правду.
Иванов замолчал. Несмотря на кромешную тьму, Казак не сомневался, что корреспондент тоже привязан, и наверняка так же неудобно.
– Знаешь, – через минуту снова заговорил корреспондент, – когда я в армии служил, у нас в части ансамбль был, «Пластилин». Они там микрофоны к стойкам пластилином лепили. Году в восемьдесят седьмом. Там еще земляк мой из Череповца, Валерка Концевой играл… Так вот, у ребят была песня как раз на эту тему. Жалко, помню сейчас только пару куплетов:
Вам нравится стрельба, а известно ли вам:
До нее три часа на ИЛ-62?
Но щелкает ручка – замена программ!
Герой с кинокамерой, ты шел через смерть, Боялся ли ты, что мы будем смотреть Не твой репортаж, а эстрадный концерт?..
Василий вздохнул.
– Тогда я не понимал, о чем это. А попал сюда – и вспомнилась эта песня. Как знали ребята…
Казак натянул ремень, которым его руки были привязаны к трубе, подергал и ощутил, что труба вроде бы шатается. Было бы посветлее, разглядел бы, как там она наверху крепится… Однако просто стоять и ждать, когда за ним придут, Казаку не хотелось, и он принялся методично расшатывать железку, не загадывая, что он будет делать потом, когда труба поддастся. Для начала надо хотя бы частично освободиться.
* * *
Тем временем подполковник Абаджиевич со стаканом в руке в одиночестве сидел на втором этаже автобуса. Бар кое-как восстановили, но теперь на его полках красовались бутылки, натащенные адъютантом из немногих еще не полностью разграбленных радостными победителями магазинов города. Сливовый самогон, разивший сивухой, напоминал Абаджиевичу о днях молодости, когда такое пойло было самым доступным и популярным алкоголем в Сараевском пехотном, потому что его гнали повара прямо в столовой, в одном из паровых котлов.
Мысли подполковника были заняты предстоящим днем – из штаба пришел приказ продвигаться дальше, несмотря на чувствительную убыль в технике, причиной которой были эти проклятые самолеты. «Попадись мне хоть один из тех летчиков, он бы составил достойную компанию обоим корреспондентам… То есть одному из них. Впрочем, наверное, сладкоречивый араб прав, второго Иванова тоже надо убрать, но все-таки – кто из них настоящий? Да и того, что привели пехотинцы, не мешало бы отправить туда же, на всякий случай. А с козлами, якобы его поймавшими, церемониться нечего – поставить в первую линию удара, и все дела».
Абаджиевич отхлебнул пару глотков и, закусив ломтиком ананаса из банки, поставил стакан на столик. «Надо бы сходить вниз, – размышлял он, – узнать новости у американца – он уже второй час сидит за аварийным приемником, принимает разведданные с авианосца. Вот они, издержки прогрессивных технологий! Конечно, приятно сидеть за цветным экраном, моделируя свои действия, видеть вероятную реакцию противника, и раз за разом прокручивать операцию. Но стоит выйти из строя хотя бы части аппаратуры, как все эти компьютерные системы становятся бессильны. И теперь, чтобы иметь представление об оперативной обстановке, Милсон мучился, вручную корректируя частоту, чтобы файлы пришли хотя бы с небольшим количеством ошибок. И пусть сидит. Там, в море, американцы тоже, небось, потратили не меньше времени, чтобы раздобыть и оформить для нас эти сводки».
Подполковник вспомнил советские передатчики и приемники, на которых в молодости учился работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Тем временем доставивший летчика сержант отдал подполковнику честь, что-то ему сказал и обернулся к Казаку.
– Русский? – спросил он.
– Русский, – ответил летчик.
– Иванов?
– Ну, Иванов.
– Василиванович? – босниец произнес имя и отчество бессмертного героя анекдотов как некую южнославянскую фамилию, но Казак понял и просто кивнул головой.
Сержант повернулся к подполковнику и снова что-то ему объяснял, причем интонация его голоса выражала нечто вроде «ну, что я говорил?».
Подполковник обернулся к стоящему рядом с ним маленькому отряду из трех солдат и лейтенанта, вооруженных автоматами или скорее автоматическими винтовками. Форма этих военных была совсем другого покроя и вида, даже расцветка камуфляжных пятен казалась выдержанной в иной палитре, к тому же форма была неестественно чистой. Конструкция оружия военных тоже свидетельствовала об их здесь чужеродности. Однако подполковник обратился вовсе не к ним, а к небрежно опершемуся на стенку автобуса худому горбоносому человеку в офицерской форме без знаков различия. Если бы Казак мог понимать их разговор, то услышал бы кое-что для него интересное.
* * *
– Ахмед, еще раз спросите, пожалуйста, этих господ, кого они мне сейчас привезли?
Ахмед Ойих повторил вопрос на хорошем французском и перевел ответ:
– Они продолжают оставаться при своем мнении, Абаджиевич-эфенди. Утверждают, что привезли нам именно Василия Иванова, он сам им так сказал и даже показал документы.
– И потом, почуяв недоброе, вырвал документы у них из рук и кинул в реку. Словом, ничего нового. Пусть тогда скажут, кто вот этот человек? – и подполковник кивнул на еле стоявшего Казака. Несмотря на то что царапины от когтей пса были, в общем-то, не опасны, окровавленный костюм и бурые пятна на груди летчика производили такое впечатление, будто этому человеку осталось жить не больше десяти минут.
Французы поняли вопрос без перевода, и лейтенант, бритый наголо широкоплечий малый с нахальным взглядом и развязной жестикуляцией, ответил:
– Этот человек – бедный серб, которого ваши четники каким-то образом убедили выдать себя за того, кого им нужно. Делается элементарно – объясняешь парню, что он все равно сдохнет, а коли не станет изображать из себя этого чертова Иванова, то порежут и всю его семью. Если вам, подполковник, подобные истории годятся, только скажите, и завтра мы вам десяток таких притащим. Пятеро из них и под дулом автомата будут называть себя Павко Вазником, а остальные – генералом де Голлем.
Выслушав эту тираду, заговорил боснийский сержант. Заговорил он спокойно, но даже при искусственном электрическом освещении было заметно, как он побагровел.
– Господин подполковник… Этот гяур оскорбляет «Меч справедливости»?
Абаджиевич сержанту не ответил, но посмотрел тяжелым взглядом сначала на француза, потом на Казака. Уж кто-кто, а подполковник знал, что его парни из спецкоманды способны и не на такое, даже не ради награды, обещанной за поимку корреспондента, а просто чтобы отвести от себя гнев подполковника. Однако все они должны отдавать себе отчет, что если подлог вскроется… Сержант Маркоч служил под началом Абаджиевича достаточно долго, чтобы быть свидетелем нескольких расправ с такими охотниками за премиальными. Араб догадался, о чем подумал командир бригады, и вкрадчиво произнес:
– По моему скромному разумению, одному Иванову можно устроить показательную казнь, а другим заняться в камере. Премию же за поимку разделим между лягушатниками и вашими ребятами.
– Разделить? Это будет для наших оскорблением. – Страшно измотанный за последние двое суток, едва не угодивший под бомбу во время второго налета и получивший от командования жестокий нагоняй за потери, подполковник сорвался на крик: – Какого черта мне не верить своим героям?! Почему я должен думать, что они способны на подлог?! Зачем мне демонстрировать, будто я считаю этих игрушечных солдатиков из европейских войск честнее моих бойцов?!! – Абаджиевич выхватил свой автоматический кольт и заорал на французов: – А ну, вон из моей части! Три секунды! – и ткнул стволом почти в лицо лейтенанту.
На свою беду лейтенант родился и вырос в Бельвиле, пролетарском районе Парижа, и привычки, приобретенные на тамошних улицах, прочно вошли в его плоть и кровь. С ходу, не раздумывая, лейтенант отбил руку с пистолетом в сторону и ударил подполковника прямо в челюсть, и лишь когда голова Абаджиевича мотнулась назад, до француза дошло, что он натворил и к чему это может привести.
Лейтенант попытался направить на боснийцев автомат, но тут раздались выстрелы. Стреляли, казалось, все: сержант из «Меча справедливости», конвоир Казака и даже молодой солдат, недавно поливавший летчика водой. Тело лейтенанта отбросило назад – под лохмотьями камуфляжа оказался бронежилет, но какой жилет спасет от выстрела в упор патрона образца сорок третьего года?
У Ахмеда Ойиха в руках тоже оказался пистолет-пулемет «мини-узи», который он в мгновение ока выудил откуда-то из-за пазухи. Араб тоже стрелял, но не в лейтенанта, а во французских солдат, которые умирали, даже не успев понять, что произошло. Грохот выстрелов вдруг оборвался, и подполковник медленно подошел к лежащим телам. Один из солдат был еще жив, он силился подняться и что-то сказать, но Абаджиевич вскинул руку с пистолетом. Два выстрела прогремели одновременно – Ахмед тоже посчитал нужным добить раненого. Уловив недовольный взгляд подполковника, араб пожал плечами.
– Прошу прощения у Абаджиевича-эфенди, но из всех неверных, после американцев, я больше всего не люблю французов.
– Но вы же учились в Париже? – хмыкнул подполковник.
– Вот с тех времен и не люблю.
– Что случилось? Что за стрельба? – раздался новый голос, и в открытой двери автобуса появился Сидней Милсон с наушниками на голове и свисающим от них до пояса проводком со штекером. В руке американца был малогабаритный «Ингрем».
– Действительно, в чем дело? – Абаджиевич как бы удивленно глянул на сержанта, сжимавшего в руках автомат, из ствола которого все еще поднимался легкий дымок.
Тот не колебался ни секунды и, встав смирно, доложил на чудовищном языке, в котором Милсон лишь благодаря опыту общения с сомалийским генералитетом опознал английский и сумел для себя перевести:
– Сэр! Эти четверо оделись под миротворческие силы, и это сербские террористы.
– Но мне казалось, я слышал французскую речь?!
– Уши уважаемого американского советника не обманули его. Эти грязные свиньи настолько хорошо сумели подделаться под воинов героических миротворческих сил, что и говорили по-французски, и обзавелись всеми необходимыми документами.
Милсон кинул взгляд на угадывающийся в темноте силуэт бронеавтомобиля с опознавательными знаками международных сил поддержания мира и хотел еще что-то сказать, но передумал. «В конце концов, – размышлял он, – даже если мои подозрения верны и эти горячие славяне за что-то прикончили патруль лягушатников, большой беды нет. Скорее наоборот. Хорошо, что мусульман раздражают наши европейские соратники по НАТО, уж больно те здесь активничают».
* * *
Для Казака все эти события представлялись неким спектаклем абсурда. Сначала все смотрели на него, потом зубастый подполковник начал кричать, потом расстрел четырех иностранцев, и под конец – совершенно бредовая беседа по-английски, в которой летчик понял почти каждое слово, сказанное сержантом. «А я и не подозревал, что так хорошо знаю английский! – удивился Казак. – Хотя, наверное, наоборот, тот парень знал его просто еще хуже меня. Но что это за кутерьма вокруг моего имени?» Несколько солдат унесли трупы. Подполковник отдавал какие-то распоряжения, на время, похоже, забыв про пленного, но тут из темноты появились трое рядовых в замызганной форме. Под дулами автоматов они вели сильно избитого мужчину средних лет в оборванной одежде и с безумными глазами. Один из солдат попытался последние несколько метров до подполковника пройти строевым шагом, затем, не опуская автомата, отдал честь и, дождавшись разрешения обратиться, многословно отрапортовал. В рапорте его то и дело мелькало «Василий Иванов» и «русский». Избитый, когда к нему обратились, тоже назвал себя Ивановым и замолк. Абаджиевич выслушал доклад конвоира без особого интереса, потом посмотрел на мужчину, на солдат и подозвал сержанта. После короткого обмена репликами сержант и двое его бойцов разоружили рядовых и увели. До избитого никому дела не было, и он потихоньку, шаг за шагом отступал назад, но вскоре не выдержал и рванул вдоль по улице, похожий на тень в луче фар грузовика. Кто-то смеху ради пустил ему вслед очередь, бегущий человек кинулся в сторону и растворился в темноте.
Несмотря на всю серьезность положения, Казак усмехнулся. Похоже, зубастый зачем-то объявил розыск некоего русского по имени Василий Иванов, и теперь его подчиненные тащили к его двору всех Ивановых без разбору. И летчик среди них был кандидатурой явно не последней.
Тем временем Абаджиевич тоже вспомнил о русском. Он распорядился, и один из конвоиров, толкнув Казака дулом под ребра, повел его в здание, где другой солдат, погремев ключами, открыл железную дверь, за которой царила темнота. Казака впихнули в помещение, привязали связанные руки к железной трубе, и дверь, лязгнув, захлопнулась, а потом загрохотали ключи. Казак попытался присесть на холодный пол, но в такой позе руки выворачивались, как на дыбе, и он снова встал. Из другого угла помещения раздался короткий стон.
Летчик замер – действительно, оттуда слышалось неровное дыхание. Потом незнакомец зашевелился и что-то спросил. Казак догадался о смысле вопроса и ответил:
– Русский. Василий Иванов звать.
– Иди ты! Анекдот хочешь? – донеслось вдруг до летчика из темноты.
– Чего? – не понял Казак. Уж очень не соответствовала эта идея ситуации.
Но человек в темноте, не дожидаясь согласия, уже рассказывал:
– Лежат двое в кровати, вдруг стук в дверь. Женщина кричит: «Муж пришел». Мужик с постели, понятно, в окно. Летит и думает: «Погоди-погоди, а кто ж тогда я?» Казак промолчал, и незнакомец пояснил:
– Вот и я сейчас подумал – а кто ж тогда я?
– Ты что, тоже русский, Иванов?
– Угадал с третьего раза. Корреспондент российского телевидения Василий Иванов, к вашим услугам. А ты кто?
– Да так, случайно попал, – ответил Казак. Он уже вспомнил этого человека – не раз видел его репортажи и всегда поражался его мужеству и умению оказаться в самых горячих местах. Но выложить правду о себе даже ему летчик не решился – пусть корреспондент будет нем как рыба, но в этой камере их могли элементарно подслушивать.
– Тогда милости просим. Могу обрадовать – положение хреновое. Эти ребята каким-то образом выяснили, что я предупредил группировку в Зворнике о налете американцев, и сербы сумели выйти из-под удара. Гражданских вывели за околицу, а бойцы попрятались. В результате босняки, рассчитывавшие, что войдут в мертвый город, напоролись на несколько сюрпризов.
– Но ведь ты корреспондент! У тебя должна быть какая-то защита?
Василий пошевелился и снова коротко простонал, не раскрывая рта. Похоже было, что боль не отпускала его ни на секунду, просто разговор с соотечественником немного его отвлек.
– Какая-то защита есть, да что толку? Вышел – думал, к ооновцам, а оказалось, что французский патруль, Иностранный легион. Слышал про такой? Они меня хвать – и сюда. Говорят, Абаджиевич за меня награду назначил, как за два сбитых самолета, а этим солдатикам лишние бабки не помеха. К тому же у французов какой интерес? Им надо, чтобы мусульманско-хорватская федерация взяла верх. А там, в федерации, у них все схвачено. Я, правда, документы выкинул, думал, отопрусь, но, похоже, не получится.
Казак в ответ описал разыгравшуюся на его глазах сцену, и корреспондент откомментировал:
– Наверное, деньги не поделили. Так теперь у них уже два Ивановых? Честно говоря, я не думаю, что одного они отпустят.
– Да я, в общем, тоже. Что делать будем?
– Ну, в принципе ты меня можешь задушить, – серьезно сказал Иванов. – Мне совсем не хочется, чтобы из меня заживо делали отбивную с кровью, фаршированную красным перцем. Попадались мне веселые картинки… Но тогда тебе придется выкручиваться самостоятельно.
Казак поежился. Совсем недавно подобные мысли приходили и в его голову, но сейчас, когда этот человек вот так просто готов был расстаться с жизнью… Причем с его, Казака, помощью. Дикость какая-то.
– Извини, друг, не смогу. У меня руки связаны, к тому же прикручены к железяке.
– Хитрые сволочи! Ладно, чего-нибудь сообразим. Не знаю, как ты, тезка, а я для себя решил.
– Там видно будет, – отозвался Казак и, чтобы сменить тему, сказал: – А знаешь, я твои репортажи часто смотрел. Классная работа, особенно когда ты снимал налет «ягуаров». Достоверность потрясающая. Может, поэтому я здесь и оказался.
– Теперь, небось, душевно благодарен… Спасибо, конечно, на добром слове. Только, к сожалению, – вздохнул корреспондент, – мои репортажи даже у нас в России нужны только для политических игр, а уж на Западе – разве что нервы пощекотать. Им там вообще все равно – на зомби резиновых смотреть или на женщин, пополам разорванных «Градом». За это и платят. А вовсе не за достоверность, как ты сказал. Не за настоящую правду.
Иванов замолчал. Несмотря на кромешную тьму, Казак не сомневался, что корреспондент тоже привязан, и наверняка так же неудобно.
– Знаешь, – через минуту снова заговорил корреспондент, – когда я в армии служил, у нас в части ансамбль был, «Пластилин». Они там микрофоны к стойкам пластилином лепили. Году в восемьдесят седьмом. Там еще земляк мой из Череповца, Валерка Концевой играл… Так вот, у ребят была песня как раз на эту тему. Жалко, помню сейчас только пару куплетов:
Вам нравится стрельба, а известно ли вам:
До нее три часа на ИЛ-62?
Но щелкает ручка – замена программ!
Герой с кинокамерой, ты шел через смерть, Боялся ли ты, что мы будем смотреть Не твой репортаж, а эстрадный концерт?..
Василий вздохнул.
– Тогда я не понимал, о чем это. А попал сюда – и вспомнилась эта песня. Как знали ребята…
Казак натянул ремень, которым его руки были привязаны к трубе, подергал и ощутил, что труба вроде бы шатается. Было бы посветлее, разглядел бы, как там она наверху крепится… Однако просто стоять и ждать, когда за ним придут, Казаку не хотелось, и он принялся методично расшатывать железку, не загадывая, что он будет делать потом, когда труба поддастся. Для начала надо хотя бы частично освободиться.
* * *
Тем временем подполковник Абаджиевич со стаканом в руке в одиночестве сидел на втором этаже автобуса. Бар кое-как восстановили, но теперь на его полках красовались бутылки, натащенные адъютантом из немногих еще не полностью разграбленных радостными победителями магазинов города. Сливовый самогон, разивший сивухой, напоминал Абаджиевичу о днях молодости, когда такое пойло было самым доступным и популярным алкоголем в Сараевском пехотном, потому что его гнали повара прямо в столовой, в одном из паровых котлов.
Мысли подполковника были заняты предстоящим днем – из штаба пришел приказ продвигаться дальше, несмотря на чувствительную убыль в технике, причиной которой были эти проклятые самолеты. «Попадись мне хоть один из тех летчиков, он бы составил достойную компанию обоим корреспондентам… То есть одному из них. Впрочем, наверное, сладкоречивый араб прав, второго Иванова тоже надо убрать, но все-таки – кто из них настоящий? Да и того, что привели пехотинцы, не мешало бы отправить туда же, на всякий случай. А с козлами, якобы его поймавшими, церемониться нечего – поставить в первую линию удара, и все дела».
Абаджиевич отхлебнул пару глотков и, закусив ломтиком ананаса из банки, поставил стакан на столик. «Надо бы сходить вниз, – размышлял он, – узнать новости у американца – он уже второй час сидит за аварийным приемником, принимает разведданные с авианосца. Вот они, издержки прогрессивных технологий! Конечно, приятно сидеть за цветным экраном, моделируя свои действия, видеть вероятную реакцию противника, и раз за разом прокручивать операцию. Но стоит выйти из строя хотя бы части аппаратуры, как все эти компьютерные системы становятся бессильны. И теперь, чтобы иметь представление об оперативной обстановке, Милсон мучился, вручную корректируя частоту, чтобы файлы пришли хотя бы с небольшим количеством ошибок. И пусть сидит. Там, в море, американцы тоже, небось, потратили не меньше времени, чтобы раздобыть и оформить для нас эти сводки».
Подполковник вспомнил советские передатчики и приемники, на которых в молодости учился работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50