Третий взял у нее бутылки, но, казалось, она даже не заметила этого. Секунду или две она словно бы не видела гроба. Потом увидела, опустилась, почти упала на колени у изголовья и откинула брезент с того, что некогда было лицом. Они тот, кто это говорил, - были правы: она не могла ничего определить по лицу, потому что в гробу находился уже не человек. Потом они поняли, что старуха и не смотрит на него, просто стоит на коленях, одной рукой касаясь остатков лица, а другой поглаживая остатки волос. Она сказала:
- Да. Да. Это Теодуль. Это мой сын.
Внезапно она поднялась, на сей раз энергично, и оглядела их, не отходя от гроба, взгляд ее быстро перебегал с одного лица на другое, пока не остановился на Взломщике, голос ее был спокойным и сильным:
- Я должна его забрать.
- Вы собирались только посмотреть, - сказал Взломщик.
- Это мой сын. Он должен вернуться домой. У меня есть деньги. Я куплю вам сто бутылок коньяка. Или возьмите наличными.
- Сколько дадите? - спросил Взломщик.
Старуха без колебаний протянула ему закрытую сумку.
- Сосчитайте сами.
- А как вы заберете эт... его? Не понесете же на руках.
- У меня есть телега с лошадью. Она стоит за станцией с тех пор, как мы вчера прослышали, зачем вы едете.
- Как прослышали? - спросил Взломщик - Это же секретное дело.
- Не все ли равно? - ответила она с легким раздражением. - Считайте деньги.
Но Взломщик не стал открывать сумку. Он повернулся к Морашу.
- Иди с ней и подгони телегу. Поставишь у окна с той стороны. И поживей. Ландри может явиться в любую минуту.
Все было сделано быстро. Открыли окно; почти тут же Мораш подогнал телегу, грузная крестьянская лошадь ошалело неслась тяжелым галопом. Мораш резко остановил ее; ему подали из окна обернутое брезентом тело. Он бросил вожжи сидевшей рядом старухе, вскочил на сиденье; взял тело, уложил в телегу и спрыгнул на землю; в тот же миг Взломщик бросил сумку из окна на дно телеги.
- Поезжайте, - сказал Мораш старухе. - С глаз долой. Побыстрее.
Она уехала. Мораш поднялся в вагон.
- Сколько там? - спросил он у Взломщика.
- Я взял сто франков, - ответил Взломщик.
- _Сто франков_? - изумленно переспросил другой солдат.
- Да, - ответил Взломщик. - И завтра меня будет мучить совесть, что взял так много. Зато выйдет по бутылке на каждого.
Он протянул деньги тому, кто говорил последним,
- Сбегай принеси. - Потом обратился к остальным: - Закройте гроб. Или ждете, чтобы пришел Ландри и помог вам?
Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.
- Корзину он просил вернуть, - сказал ганимед,
- Ну так отнеси, - ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен - не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые и свободные в этом забвении; к вечеру паровоз подцепил вагон, отвез его в Сен-Мишель и поставил на путь по другую сторону станции: проснулись они лишь благодаря яркому желтому свету, льющемуся в окна, и стуку молотков по крыше, потревожившим Взломщика.
Голова у него раскалывалась, он стиснул ее ладонями и поспешил зажмурить глаза от невыносимого света, ему казалось, что такого яркого восхода никогда не бывало. Свет очень походил на электрический; он не представлял, как может пошевелиться в нем, чтобы встать, и, даже уже будучи на ногах, пошатываясь, пока не собрался с силами, он не представлял, как совершил этот подвиг, потом, опершись рукой о стену, стал пинками приводить одного за другим в чувство или по крайней мере в сознание.
- Вставайте, - сказал он. - Вставайте. Нужно убираться отсюда.
- Где мы? - спросил один.
- В Париже, - ответил Взломщик. - Уже завтра.
- О господи, - раздался чей-то голос.
Потому что пробудились уже все и к ним вернулась даже не память, потому что и в коматозном состоянии они ничего не забывали, а ощущение опасности, словно к лунатикам, проснувшимся на оконном карнизе сорокового этажа. Они уже протрезвели. У них даже не было времени отлежаться.
- Да, господи, - произнес тот же голос.
Они поднялись, дрожа и пошатываясь на нетвердых ногах, кое-как вышли наружу и столпились, щурясь от яркого света, пока не привыкли к нему. К тому же свет был электрическим, еще стояла (нынешняя или завтрашняя, они не знали, и пока что им было все равно) ночь; два прожектора из тех, какие были во время войны у зенитчиков, освещали вагон, в их лучах люди на лестницах обивали черным крепом свесы вагонной крыши. Это был не Париж.
- Мы еще в Вердене, - сказал второй.
- Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, - сказал Взломщик.
- Все-таки это не Париж, - сказал третий. - Выпить бы...
- Нет, - сказал Взломщик. - Получишь кофе и чего-нибудь пожевать. - Он повернулся к ганимеду. - Сколько денег осталось?
- Я отдал их тебе, - сказал ганимед.
- Черт возьми, - сказал Взломщик, протягивая руку. - Выкладывай.
Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.
- Может, и хватит, - сказал он. - Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда - там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:
- Messieurs? Господа? (фр.).
- Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, - ответил Взломщик.
- На кой мне кофе? - сказал третий. - Я выпить хочу.
- Не волнуйся, - сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его. - Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.
- Может, удастся найти другой... - начал четвертый.
- Замолчи, - сказал Взломщик. - Пей кофе. Мне надо подумать.
Тут послышался новый голос:
- В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?
Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него - перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка - не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.
- Где получил орден? - спросил Взломщик.
- Комбле, - сказал незнакомец.
- Я тоже был там, - сказал Взломщик.
- У вас какая-то беда? - спросил незнакомец.
- С чего ты взял? - сказал Взломщик.
- Слушай, приятель, - заговорил незнакомец. - Может, когда вы уезжали из Парижа, у вас и было секретное предписание, но после того, как ваш сержант днем вышел из вагона, уже никакого секрета не существует. Он что, вроде проповедника-реформата, какие, говорят, есть в Англии и Америке? Был прямо-таки вне себя. Ему вроде было наплевать, что вы напились. Похоже, его беспокоило, как вы раздобыли двенадцать бутылок.
- Днем? - сказал Взломщик. - Значит, еще сегодня. Где мы?
- В Сен-Мишеле. Ночь вы простоите здесь, ваш вагон должны обить черным крепом, чтобы он походил на катафалк. Завтра утром специальный поезд подцепит вас и отвезет в Париж. Так в чем дело? Случилось что-нибудь?
Взломщик неожиданно шагнул от стойки.
- Иди сюда, - сказал он.
Незнакомец последовал за ним. Они чуть отошли от других к углу стойки и задней стены. Взломщик кратко, но обстоятельно рассказал обо всем, незнакомец спокойно слушал.
- Вам нужно взять другой труп, - сказал он.
- Ты подскажешь, где?
- Почему бы нет? У меня на поле лежит один. Я наткнулся на него, как только начал пахать. Сообщил о нем, но пока никто не приезжал. У меня здесь телега с лошадью; путь в оба конца займет часа четыре.
Они поглядели друг на друга.
- У вас впереди целая ночь - пока что.
- Ладно, - сказал Взломщик. - Сколько?
- Скажи свою цену. Тебе лучше знать, какая у вас в нем нужда.
- У нас нет денег.
- Ты разбиваешь мне сердце, - сказал незнакомец.
Они поглядели друг на друга. Не отводя взгляда, Взломщик чуть повысил голос:
- Мораш.
Мораш подошел.
- Часы, - сказал Взломщик.
- Какой ты прыткий, - сказал Мораш.
Это были швейцарские часы в золотом корпусе, он давно мечтал о таких, и однажды ночью, отделясь от группы, посланной отыскать живого, пусть даже умирающего, но способного говорить немца, наконец обнаружил эти на руке раненого немецкого офицера, лежащего в снарядной воронке. Он бросился в воронку перед самой вспышкой ракеты и в мертвенном свете магния увидел сперва заблестевшие часы, а потом человека - полковника, очевидно, раненного в позвоночник, так как он, казалось, был парализован, в полном сознании и даже не очень страдал от раны; это был бы прекрасный "язык", если бы не часы. И Мораш прикончил его ножом (выстрелом он мог бы навлечь на себя настоящий артобстрел), снял часы и лежал у своей проволоки, пока его группа не возвратилась (с пустыми руками) и не нашла его. Однако на другой день он, казалось, не решался надеть часы, даже взглянуть на них, пока не вспомнил, что лицо его в этот миг находилось в тени, и немец не смог бы определить, был это негр или белый, тем более опознать его; к тому же немца уже не было в живых.
- Какой ты прыткий, - сказал он. - Подожди.
- Все ясно, - сказал Взломщик. - Жди в вагоне, пока не придут за тем ящиком. Не знаю, что с тобой сделают тогда, но знаю, что сделают, если ты сбежишь, потому что это будет дезертирство.
Он протянул руку.
- Давай их сюда.
Мораш расстегнул ремешок и отдал часы Взломщику.
- Возьми уж и хоть немного коньяка, - сказал он. Незнакомец потянулся к часам.
- Нет, смотри оттуда, - сказал Взломщик, держа часы на открытой ладони.
- Само собой, я дам на коньяк, - сказал незнакомец. Взломщик сжал руку и опустил ее.
- Сколько?
- Пятьдесят франков, - сказал незнакомец.
- Двести, - сказал Взломщик.
- Сто.
- Двести.
- Давай часы, - сказал незнакомец.
- Давай телегу, - ответил Взломщик.
Проездили они чуть больше четырех часов ("Все равно вам придется ждать, пока они не обтянут вагон крепом и не уйдут", - сказал незнакомец), их было четверо ("Еще двоих - и хватит, - сказал незнакомец. - Мы подъедем прямо к месту"). Взломщик и незнакомец сидели на сиденье, Мораш и еще один позади них в кузове, путь их лежал к северо-востоку от города по темной проселочной дороге, лошадь сама, без поводьев, свернула на нее, понимая, что возвращается домой, в потемках мерная рысь неторопливой лошади, стук и дребезжание телеги представлялись шумом и тряской, а не движением, поэтому казалось, что придорожные деревья, словно бы возникающие из темноты, проплывают мимо них на фоне неба. Но телега двигалась, хотя и казалось (Взломщику) целую вечность, внезапно деревья вдоль дороги превратились в беспорядочно торчащие столбы, и лошадь, по-прежнему без поводьев, резко свернула влево.
- Сектор обстрела? - спросил Взломщик.
- Угу, - сказал незнакомец. - Американцы устроили в сентябре. Там вон, - указал он, - Вьенн-ла-Пуссель. Били по нему. Досталось городку. Теперь уж недалеко.
Но было не так уж близко, однако в конце концов они добрались до места - к неосвещенной ферме с темным двором. Незнакомец остановил лошадь и отдал Взломщику поводья.
- Я схожу за лопатой. Захвачу и какой-нибудь саван. Вернулся он быстро, отдал саван с лопатой сидящим сзади, взобрался на сиденье и взял вожжи; лошадь тронула и сделала решительную попытку свернуть во двор, но незнакомец резко повернул ее. Показались ворота в живой изгороди; Мораш спрыгнул и распахнул их.
- Не закрывай, - сказал незнакомец. - Закроем, когда поедем обратно.
Мораш вскочил в телегу, когда она проезжала мимо; теперь они были в поле, на мягкой пахоте, лошадь по-прежнему сама безошибочно находила дорогу, уже не прямую, а вьющуюся, иногда чуть ли не поворачивающую назад, хотя Взломщик не мог разглядеть ничего.
- Невзорвавшиеся снаряды, - объяснил незнакомец. - Пока их не извлекли, обнесены флажками. При пахоте их приходится огибать. Как говорили женщины и старики, жившие тогда здесь, война после майского перерыва началась вновь на том поле. Фамилия его хозяев Дюмон. Муж умер прошлым летом; видно, две войны с недельным перерывом у него на поле доконали беднягу. Вдова теперь сама трудится там с работником. Могла бы и без него обойтись; плуг она ведет не хуже, чем он. У нее есть сестра. Слабоумная. Та стряпает.
Он встал на ноги и вгляделся в темноту; еле различимый на фоне неба, он постучал себя по голове. Вдруг он резко свернул лошадь в сторону и вскоре остановил ее.
- Вот и приехали, - сказал он. - Метрах в пятидесяти, на том валу, что разделяет наши поля, рос крупнейший во Франции бук. Мой дед говорил, что даже при его деде он был уже большим деревом. Наверно, тоже погиб в тот день. Ладно. Давай доставать покойника. Вам тоже незачем терять здесь время.
Он указал место, где под лемехом плуга обнаружил труп и снова засыпал его землей. Слой земли был тонким, они ничего не видели и почти не ощущали запаха, потому что успели к нему притерпеться, или, может быть, потому, что труп был один. Вскоре длинный, сплошной ворох легких костей и тряпья был вынут, уложен в саван, а потом в телегу; лошадь, решив, что в этот раз она, несомненно, попадет в конюшню, даже пыталась снова бежать легкой рысцой по мягкой пахоте. Мораш закрыл ворота в живой изгороди и был вынужден догонять телегу бегом, потому что лошадь теперь неслась тяжелым галопом, не обращая внимания на поводья, и снова попыталась свернуть во двор, однако незнакомец, на сей раз взявшись за кнут, заставил ее повернуть на дорогу в Сен-Мишель.
Прошло чуть больше четырех часов, но, возможно, это было и к лучшему. В городе все уже спали, и бистро, откуда начинался их путь, было лишь бесформенной тенью, от него отделилась толпа теней и рассыпалась на девять отдельных фигур, окруживших телегу, телега не останавливалась, а медленно ехала туда, где обтянутый черным крепом вагон сливался с темнотой. Но он был на месте; оставшиеся в городе даже снова вынули гвозди, нужно было только снять крышку, втащить саван с трупом в окно, положить в гроб, закрыть его и воткнуть гвозди на место.
- Забейте их, - сказал Взломщик. - Теперь стучать можно. Где коньяк?
- Все в порядке, - послышалось в ответ.
- Сколько бутылок распили?
- Одну.
- Считая с которой?
- Иди сосчитай, если не веришь, - ответил тот же голос.
- Отлично, - сказал Взломщик. - Вылезайте оттуда и закройте окно.
Они спрыгнули на землю. Незнакомец не слезал с телеги, и теперь уж, несомненно, лошадь должна была вернуться домой. Но они не ждали отъезда. Все, как один, повернулись, уже на бегу, у двери образовалась легкая давка и толкотня, но в конце концов они скрылись в своем темном катафалке, словно в материнской утробе. Теперь они были в безопасности. У них был труп, было достаточно выпивки и до утра можно было ни о чем не заботиться. Их, разумеется, ждали завтрашний день и Париж, но об этом они предоставили заботиться Богу.
Мария, младшая сестра, уложила в передник собранные яйца и теперь словно бы плыла через двор к дому на мягком, нежном облаке белых гусей. Они окружали, обступали ее будто с каким-то трогательным и ревностным обожанием; два гуся шествовали рядом с ней, прильнув длинными вытянутыми шеями к ее бедрам, запрокинув головы и приоткрыв твердые желтые клювы, будто рты, их застывшие, неподвижные глаза были подернуты пленкой, словно в каком-то упоении: гуси дошли с ней до самого крыльца и, когда она поднялась, открыла дверь, быстро юркнула туда и закрыла ее снова, скучились, сгрудились вокруг него, на ступеньках и у самой двери, они жались к ее непроницаемым доскам, вытянув шеи и запрокинув головы, будто на грани обморока, издавая своими грубыми, хриплыми, немелодичными голосами негромкие, трогательные крики страдания, утраты и невыносимого горя.
Дверь вела в кухню, уже насыщенную запахом обеденного супа. Мария даже не остановилась; выложив из передника яйца, она торопливо приподняла крышку кипящей на плите кастрюли, затем торопливо собрала на стол бутылку вина, стакан, тарелку, буханку хлеба, салфетку и ложку, потом прошла через весь дом и вышла в переднюю дверь к тропинке и лежащему за ней полю и сразу же увидела их - лошадь с бороной, человека, ведущего ее, работника, нанятого четыре года назад после смерти мужа ее сестры, и сестру, шествующую по земле, словно исполняя обряд, она запускала руку в свисающую с плеча сумку, а потом совершала ею широкий взмах, второе по древности из незапамятных телодвижений или деяний человека;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
- Да. Да. Это Теодуль. Это мой сын.
Внезапно она поднялась, на сей раз энергично, и оглядела их, не отходя от гроба, взгляд ее быстро перебегал с одного лица на другое, пока не остановился на Взломщике, голос ее был спокойным и сильным:
- Я должна его забрать.
- Вы собирались только посмотреть, - сказал Взломщик.
- Это мой сын. Он должен вернуться домой. У меня есть деньги. Я куплю вам сто бутылок коньяка. Или возьмите наличными.
- Сколько дадите? - спросил Взломщик.
Старуха без колебаний протянула ему закрытую сумку.
- Сосчитайте сами.
- А как вы заберете эт... его? Не понесете же на руках.
- У меня есть телега с лошадью. Она стоит за станцией с тех пор, как мы вчера прослышали, зачем вы едете.
- Как прослышали? - спросил Взломщик - Это же секретное дело.
- Не все ли равно? - ответила она с легким раздражением. - Считайте деньги.
Но Взломщик не стал открывать сумку. Он повернулся к Морашу.
- Иди с ней и подгони телегу. Поставишь у окна с той стороны. И поживей. Ландри может явиться в любую минуту.
Все было сделано быстро. Открыли окно; почти тут же Мораш подогнал телегу, грузная крестьянская лошадь ошалело неслась тяжелым галопом. Мораш резко остановил ее; ему подали из окна обернутое брезентом тело. Он бросил вожжи сидевшей рядом старухе, вскочил на сиденье; взял тело, уложил в телегу и спрыгнул на землю; в тот же миг Взломщик бросил сумку из окна на дно телеги.
- Поезжайте, - сказал Мораш старухе. - С глаз долой. Побыстрее.
Она уехала. Мораш поднялся в вагон.
- Сколько там? - спросил он у Взломщика.
- Я взял сто франков, - ответил Взломщик.
- _Сто франков_? - изумленно переспросил другой солдат.
- Да, - ответил Взломщик. - И завтра меня будет мучить совесть, что взял так много. Зато выйдет по бутылке на каждого.
Он протянул деньги тому, кто говорил последним,
- Сбегай принеси. - Потом обратился к остальным: - Закройте гроб. Или ждете, чтобы пришел Ландри и помог вам?
Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.
- Корзину он просил вернуть, - сказал ганимед,
- Ну так отнеси, - ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен - не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые и свободные в этом забвении; к вечеру паровоз подцепил вагон, отвез его в Сен-Мишель и поставил на путь по другую сторону станции: проснулись они лишь благодаря яркому желтому свету, льющемуся в окна, и стуку молотков по крыше, потревожившим Взломщика.
Голова у него раскалывалась, он стиснул ее ладонями и поспешил зажмурить глаза от невыносимого света, ему казалось, что такого яркого восхода никогда не бывало. Свет очень походил на электрический; он не представлял, как может пошевелиться в нем, чтобы встать, и, даже уже будучи на ногах, пошатываясь, пока не собрался с силами, он не представлял, как совершил этот подвиг, потом, опершись рукой о стену, стал пинками приводить одного за другим в чувство или по крайней мере в сознание.
- Вставайте, - сказал он. - Вставайте. Нужно убираться отсюда.
- Где мы? - спросил один.
- В Париже, - ответил Взломщик. - Уже завтра.
- О господи, - раздался чей-то голос.
Потому что пробудились уже все и к ним вернулась даже не память, потому что и в коматозном состоянии они ничего не забывали, а ощущение опасности, словно к лунатикам, проснувшимся на оконном карнизе сорокового этажа. Они уже протрезвели. У них даже не было времени отлежаться.
- Да, господи, - произнес тот же голос.
Они поднялись, дрожа и пошатываясь на нетвердых ногах, кое-как вышли наружу и столпились, щурясь от яркого света, пока не привыкли к нему. К тому же свет был электрическим, еще стояла (нынешняя или завтрашняя, они не знали, и пока что им было все равно) ночь; два прожектора из тех, какие были во время войны у зенитчиков, освещали вагон, в их лучах люди на лестницах обивали черным крепом свесы вагонной крыши. Это был не Париж.
- Мы еще в Вердене, - сказал второй.
- Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, - сказал Взломщик.
- Все-таки это не Париж, - сказал третий. - Выпить бы...
- Нет, - сказал Взломщик. - Получишь кофе и чего-нибудь пожевать. - Он повернулся к ганимеду. - Сколько денег осталось?
- Я отдал их тебе, - сказал ганимед.
- Черт возьми, - сказал Взломщик, протягивая руку. - Выкладывай.
Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.
- Может, и хватит, - сказал он. - Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда - там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:
- Messieurs? Господа? (фр.).
- Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, - ответил Взломщик.
- На кой мне кофе? - сказал третий. - Я выпить хочу.
- Не волнуйся, - сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его. - Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.
- Может, удастся найти другой... - начал четвертый.
- Замолчи, - сказал Взломщик. - Пей кофе. Мне надо подумать.
Тут послышался новый голос:
- В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?
Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него - перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка - не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.
- Где получил орден? - спросил Взломщик.
- Комбле, - сказал незнакомец.
- Я тоже был там, - сказал Взломщик.
- У вас какая-то беда? - спросил незнакомец.
- С чего ты взял? - сказал Взломщик.
- Слушай, приятель, - заговорил незнакомец. - Может, когда вы уезжали из Парижа, у вас и было секретное предписание, но после того, как ваш сержант днем вышел из вагона, уже никакого секрета не существует. Он что, вроде проповедника-реформата, какие, говорят, есть в Англии и Америке? Был прямо-таки вне себя. Ему вроде было наплевать, что вы напились. Похоже, его беспокоило, как вы раздобыли двенадцать бутылок.
- Днем? - сказал Взломщик. - Значит, еще сегодня. Где мы?
- В Сен-Мишеле. Ночь вы простоите здесь, ваш вагон должны обить черным крепом, чтобы он походил на катафалк. Завтра утром специальный поезд подцепит вас и отвезет в Париж. Так в чем дело? Случилось что-нибудь?
Взломщик неожиданно шагнул от стойки.
- Иди сюда, - сказал он.
Незнакомец последовал за ним. Они чуть отошли от других к углу стойки и задней стены. Взломщик кратко, но обстоятельно рассказал обо всем, незнакомец спокойно слушал.
- Вам нужно взять другой труп, - сказал он.
- Ты подскажешь, где?
- Почему бы нет? У меня на поле лежит один. Я наткнулся на него, как только начал пахать. Сообщил о нем, но пока никто не приезжал. У меня здесь телега с лошадью; путь в оба конца займет часа четыре.
Они поглядели друг на друга.
- У вас впереди целая ночь - пока что.
- Ладно, - сказал Взломщик. - Сколько?
- Скажи свою цену. Тебе лучше знать, какая у вас в нем нужда.
- У нас нет денег.
- Ты разбиваешь мне сердце, - сказал незнакомец.
Они поглядели друг на друга. Не отводя взгляда, Взломщик чуть повысил голос:
- Мораш.
Мораш подошел.
- Часы, - сказал Взломщик.
- Какой ты прыткий, - сказал Мораш.
Это были швейцарские часы в золотом корпусе, он давно мечтал о таких, и однажды ночью, отделясь от группы, посланной отыскать живого, пусть даже умирающего, но способного говорить немца, наконец обнаружил эти на руке раненого немецкого офицера, лежащего в снарядной воронке. Он бросился в воронку перед самой вспышкой ракеты и в мертвенном свете магния увидел сперва заблестевшие часы, а потом человека - полковника, очевидно, раненного в позвоночник, так как он, казалось, был парализован, в полном сознании и даже не очень страдал от раны; это был бы прекрасный "язык", если бы не часы. И Мораш прикончил его ножом (выстрелом он мог бы навлечь на себя настоящий артобстрел), снял часы и лежал у своей проволоки, пока его группа не возвратилась (с пустыми руками) и не нашла его. Однако на другой день он, казалось, не решался надеть часы, даже взглянуть на них, пока не вспомнил, что лицо его в этот миг находилось в тени, и немец не смог бы определить, был это негр или белый, тем более опознать его; к тому же немца уже не было в живых.
- Какой ты прыткий, - сказал он. - Подожди.
- Все ясно, - сказал Взломщик. - Жди в вагоне, пока не придут за тем ящиком. Не знаю, что с тобой сделают тогда, но знаю, что сделают, если ты сбежишь, потому что это будет дезертирство.
Он протянул руку.
- Давай их сюда.
Мораш расстегнул ремешок и отдал часы Взломщику.
- Возьми уж и хоть немного коньяка, - сказал он. Незнакомец потянулся к часам.
- Нет, смотри оттуда, - сказал Взломщик, держа часы на открытой ладони.
- Само собой, я дам на коньяк, - сказал незнакомец. Взломщик сжал руку и опустил ее.
- Сколько?
- Пятьдесят франков, - сказал незнакомец.
- Двести, - сказал Взломщик.
- Сто.
- Двести.
- Давай часы, - сказал незнакомец.
- Давай телегу, - ответил Взломщик.
Проездили они чуть больше четырех часов ("Все равно вам придется ждать, пока они не обтянут вагон крепом и не уйдут", - сказал незнакомец), их было четверо ("Еще двоих - и хватит, - сказал незнакомец. - Мы подъедем прямо к месту"). Взломщик и незнакомец сидели на сиденье, Мораш и еще один позади них в кузове, путь их лежал к северо-востоку от города по темной проселочной дороге, лошадь сама, без поводьев, свернула на нее, понимая, что возвращается домой, в потемках мерная рысь неторопливой лошади, стук и дребезжание телеги представлялись шумом и тряской, а не движением, поэтому казалось, что придорожные деревья, словно бы возникающие из темноты, проплывают мимо них на фоне неба. Но телега двигалась, хотя и казалось (Взломщику) целую вечность, внезапно деревья вдоль дороги превратились в беспорядочно торчащие столбы, и лошадь, по-прежнему без поводьев, резко свернула влево.
- Сектор обстрела? - спросил Взломщик.
- Угу, - сказал незнакомец. - Американцы устроили в сентябре. Там вон, - указал он, - Вьенн-ла-Пуссель. Били по нему. Досталось городку. Теперь уж недалеко.
Но было не так уж близко, однако в конце концов они добрались до места - к неосвещенной ферме с темным двором. Незнакомец остановил лошадь и отдал Взломщику поводья.
- Я схожу за лопатой. Захвачу и какой-нибудь саван. Вернулся он быстро, отдал саван с лопатой сидящим сзади, взобрался на сиденье и взял вожжи; лошадь тронула и сделала решительную попытку свернуть во двор, но незнакомец резко повернул ее. Показались ворота в живой изгороди; Мораш спрыгнул и распахнул их.
- Не закрывай, - сказал незнакомец. - Закроем, когда поедем обратно.
Мораш вскочил в телегу, когда она проезжала мимо; теперь они были в поле, на мягкой пахоте, лошадь по-прежнему сама безошибочно находила дорогу, уже не прямую, а вьющуюся, иногда чуть ли не поворачивающую назад, хотя Взломщик не мог разглядеть ничего.
- Невзорвавшиеся снаряды, - объяснил незнакомец. - Пока их не извлекли, обнесены флажками. При пахоте их приходится огибать. Как говорили женщины и старики, жившие тогда здесь, война после майского перерыва началась вновь на том поле. Фамилия его хозяев Дюмон. Муж умер прошлым летом; видно, две войны с недельным перерывом у него на поле доконали беднягу. Вдова теперь сама трудится там с работником. Могла бы и без него обойтись; плуг она ведет не хуже, чем он. У нее есть сестра. Слабоумная. Та стряпает.
Он встал на ноги и вгляделся в темноту; еле различимый на фоне неба, он постучал себя по голове. Вдруг он резко свернул лошадь в сторону и вскоре остановил ее.
- Вот и приехали, - сказал он. - Метрах в пятидесяти, на том валу, что разделяет наши поля, рос крупнейший во Франции бук. Мой дед говорил, что даже при его деде он был уже большим деревом. Наверно, тоже погиб в тот день. Ладно. Давай доставать покойника. Вам тоже незачем терять здесь время.
Он указал место, где под лемехом плуга обнаружил труп и снова засыпал его землей. Слой земли был тонким, они ничего не видели и почти не ощущали запаха, потому что успели к нему притерпеться, или, может быть, потому, что труп был один. Вскоре длинный, сплошной ворох легких костей и тряпья был вынут, уложен в саван, а потом в телегу; лошадь, решив, что в этот раз она, несомненно, попадет в конюшню, даже пыталась снова бежать легкой рысцой по мягкой пахоте. Мораш закрыл ворота в живой изгороди и был вынужден догонять телегу бегом, потому что лошадь теперь неслась тяжелым галопом, не обращая внимания на поводья, и снова попыталась свернуть во двор, однако незнакомец, на сей раз взявшись за кнут, заставил ее повернуть на дорогу в Сен-Мишель.
Прошло чуть больше четырех часов, но, возможно, это было и к лучшему. В городе все уже спали, и бистро, откуда начинался их путь, было лишь бесформенной тенью, от него отделилась толпа теней и рассыпалась на девять отдельных фигур, окруживших телегу, телега не останавливалась, а медленно ехала туда, где обтянутый черным крепом вагон сливался с темнотой. Но он был на месте; оставшиеся в городе даже снова вынули гвозди, нужно было только снять крышку, втащить саван с трупом в окно, положить в гроб, закрыть его и воткнуть гвозди на место.
- Забейте их, - сказал Взломщик. - Теперь стучать можно. Где коньяк?
- Все в порядке, - послышалось в ответ.
- Сколько бутылок распили?
- Одну.
- Считая с которой?
- Иди сосчитай, если не веришь, - ответил тот же голос.
- Отлично, - сказал Взломщик. - Вылезайте оттуда и закройте окно.
Они спрыгнули на землю. Незнакомец не слезал с телеги, и теперь уж, несомненно, лошадь должна была вернуться домой. Но они не ждали отъезда. Все, как один, повернулись, уже на бегу, у двери образовалась легкая давка и толкотня, но в конце концов они скрылись в своем темном катафалке, словно в материнской утробе. Теперь они были в безопасности. У них был труп, было достаточно выпивки и до утра можно было ни о чем не заботиться. Их, разумеется, ждали завтрашний день и Париж, но об этом они предоставили заботиться Богу.
Мария, младшая сестра, уложила в передник собранные яйца и теперь словно бы плыла через двор к дому на мягком, нежном облаке белых гусей. Они окружали, обступали ее будто с каким-то трогательным и ревностным обожанием; два гуся шествовали рядом с ней, прильнув длинными вытянутыми шеями к ее бедрам, запрокинув головы и приоткрыв твердые желтые клювы, будто рты, их застывшие, неподвижные глаза были подернуты пленкой, словно в каком-то упоении: гуси дошли с ней до самого крыльца и, когда она поднялась, открыла дверь, быстро юркнула туда и закрыла ее снова, скучились, сгрудились вокруг него, на ступеньках и у самой двери, они жались к ее непроницаемым доскам, вытянув шеи и запрокинув головы, будто на грани обморока, издавая своими грубыми, хриплыми, немелодичными голосами негромкие, трогательные крики страдания, утраты и невыносимого горя.
Дверь вела в кухню, уже насыщенную запахом обеденного супа. Мария даже не остановилась; выложив из передника яйца, она торопливо приподняла крышку кипящей на плите кастрюли, затем торопливо собрала на стол бутылку вина, стакан, тарелку, буханку хлеба, салфетку и ложку, потом прошла через весь дом и вышла в переднюю дверь к тропинке и лежащему за ней полю и сразу же увидела их - лошадь с бороной, человека, ведущего ее, работника, нанятого четыре года назад после смерти мужа ее сестры, и сестру, шествующую по земле, словно исполняя обряд, она запускала руку в свисающую с плеча сумку, а потом совершала ею широкий взмах, второе по древности из незапамятных телодвижений или деяний человека;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49