Они не снимали своих страшных балахонов и колпаков - хоть такая защита от дождя.
– Бог в помощь, молодцы, - сказал он.
– Что-то ты к нам, талыгай, повадился, - ответил кто-то незримый.
– А то так седмай, бряйкой поделемаемся, - добавил глумливый голос.
Архаров сообразил - речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.
– Федька где? - спросил он.
– На кой те?
– Спросить хочу.
– Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?
По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.
– Нет, Иван - прости, не знаю прозвания, - а про иное. Где на Москве рябая оклюга?
Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.
– Ну, талыгайко, распотешил! - воскликнул Ваня. - Да ты никак в мазурики податься решил?
– Клевым мазом будет!
– Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?
– Какая те Москва? Не Москва - а Ботуса!
Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.
Наконец установилось молчание - шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.
– Так на что тебе рябая оклюга? - спросил Ваня. - Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?
Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов - и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, - молча ждали ответа.
– Я уж всем говорил, вдругорядь повторю - ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали - тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.
– Соврали тебе верные люди! - обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. - За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них - кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…
– Откапывать будешь, талыгайко? - скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. - Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты - откапывать?…
– Ладно тебе, Тимоша, - вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. - Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.
– Верши, Федя… - со смутной угрозой предупредил Ваня.
– Да и бас верши, - огрызнулся Федька.
Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.
– Церковь на Красной площади знаешь? - спросил Демка. - О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны - в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней - уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой - кладбище. И все - на спуске к реке.
– Покровский собор, - сказал кто-то.
– Благодарствую, - отвечал Архаров. - Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.
Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет - и, не глядя, протянул руку.
Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.
Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус - явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, - показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой - а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.
– На приварок для всех, - повторил Архаров и опустил деньги на Ванину ладонь. - Хоть сала себе в кашу натолките, что ли.
– Отродясь такого охловатого талыгая не встречал, - вдруг сказал Ваня. - Грехи, что ль, зачунать вздумал? Колодников денежкой жалуешь? На том свете местечко утаптываешь? Ты верши, с кем дружишься!
И он вдруг стянул с себя дегтярный колпак с прорезями для глаз и рта.
Рожа его в неверном свете костерка была страшна, как смертный грех.
– Эка, удивил, - отвечал на это Архаров. - Вот кабы там у тебя херувимское личико… Ну, Бог в помощь, ребята.
Он повернулся и, шлепая по грязи, пошел прочь, к горже, где ждал Левушка.
– Стехняй, талыгай! - раздалось вслед. Архаров остановился и обернулся.
– Тебе «Негасимка» надобна, - сказал, сделав к нему несколько шагов, Демка. - Там ведь не одни кладбища, там и кабак есть. А в нем, поди, и сидит твой верный человек. На спуске, на самом склоне - получается, что чуть ли не под храмом.
– Не-га-сим… - вспомнил Архаров, а вслух сказал: - Благодарствую.
И тогда уж мортусы более не произнесли ни слова, а только провожали его взглядами, пока он не пропал в сырой темноте - там, где ждал Левушка.
– «Негасимка» - сказал он. - Все сходится. Давай прикидывай, где тут Красная площадь, в которой стороне?
Время суток, погода и чума, вместе взятые, сделали так, что поблизости от собора не было ни души. Однако Архаров не обольщался. Приют верного человека вряд ли что был кельей инока-затворника, там всякое рыло могло под руку подвернуться. Поэтому он велел Левушке взять с собой седельные пистолеты, лошадей же привязали невдалеке от спуска к кладбищенской оградке. Левушка побожился, что впотьмах сумеет их сыскать.
– Верши… - сурово сказал Архаров. Левушка покосился на него - раньше он полагал, что от простого народа можно нахвататься разве что блох или вшей, оказалось - словечек тоже.
Они осторожно спускались по мокрому склону, все яснее понимая, что напрасно они затеяли упражняться в ловкости под дождем, впотьмах, да еще без надежной охраны. Главное же - никак не могли определить вход в кабак. Было время - над дверью еловую ветку вешали, но ее все равно было бы не углядеть.
Вдруг посреди тьмы кромешной прорезалась светлая щель, расширилась, оттуда появилась человеческая фигура.
– Туда! - Архаров подтолкнул Левушку, они пропустили фигуру и едва ли не ощупью нашли место, где щель опять сомкнулась.
«Негасимка» за то и получила свое название, что окон не имела, потому там день и ночь жгли свечи, а то и лучину в ставце. То бишь, свет в ней уже которое десятилетие не гас вовсе.
Архаров и Левушка, пряча пистолеты под епанчами, вошли.
Дышать в «Негасимке» было нечем. Там и в спокойное время дым стоял коромыслом, а в чумное - нарочно жгли какие-то вонючие курения, наподобие тех, какими снабдили Архарова в Даниловом монастыре.
Народу почитай что не было - чума все-таки. Сидели в углу два мужика. Третий, хозяин, поднялся гостям навстречу. Он держал в руке тлеющую можжевеловую ветку.
– Хлеб да соль, - скаал Архаров, поняв, что отвлек его от еды.
– Ем, да свой, - в лад отвечал мужик, низкий, плечистый, с бородой такой ширины, что на обычном лице расти не может - а надобна ей харя вершков восьми в поперечнике.
– Ты, что ли, Герасим? - спросил Архаров.
– Для кого и Герасим…
Левушка под епанчой изготовил к стрельбе пистолеты.
– Марфа Ивановна кланяется тебе полуполтиной, - невозмутимо продолжал Архаров.
– Не полтиной?
– Нет, полуполтиной.
– Не гривенником?
– Полуполтиной.
Архаров достал из кошелька монету нужного достоинства и выложил на стол.
– Дивно мне это, - сказал Герасим. - Вы ведь оба нездешние, по выговору слышу. Что ж Марфа вас ко мне шлет?
И помахал веткой, чтобы дым шел шустрее.
– Я про три рубля разведать хочу, - объяснил Архаров.
– Что за три рубля?
– Большие, елизаветинские. Коли они от тебя к Марфе попали, так будь любезен, расскажи, кто к тебе их притащил.
– Да я Марфу уж недели две как не видал.
– И девчонка от нее к тебе не прибегала?
– Какая девчонка? Они у нее не переводятся.
– Глашка.
– Кривозубая, что ли? Нет, и Глашка не прибегала. Да ты, сударь, объясни - какие такие три рубля? - с беспокойством спросил Герасим. - Что они означают?
– Ничего не означают, просто - три большие рубля, вот такие…
Архаров предъявил образец.
– И что - три рубля?
– Ты их никому для Марфы не передавал?
– Да какого кляпа ты с талыгаем рассусоливаешь! - вдруг заорал гость, до поры молчавший у стола. - Ты не видишь, что ль? К басвинску сламу подбираются! А ну, хандырь отседа! Видывали таких! Не таким укорот давали!
Он взялся за бутылку умелой рукой, но Архаров, словно не замечая злости, сделал два шага к крикуну.
– С чего ты взял, будто нам ваш слам надобен?
– Понаехали! Всюду морцы суют! Гераська, гони их - не то с тобой то же, что с косым Арсеньичем будет! - опасный мужик полез из-за стола.
– Тучков, встань в дверях, никого не выпускай, - велел Архаров и скинул епанчу.
Против него было двое - Герасим еще не решил, хочет ли он бить офицера, к тому же гвардейца. Но эти двое, подбадривая друг друга и навешивая на Архарова таких титулов, что и в страшном сне не услышишь, полезли на него, размахивая кулаками, как люди, которые в драках-то побывали и сколько-то зубов в них потеряли, но всякий удар у них - сам по себе. Архаров же умел увязывать удары между собой так, чтобы ни одно движение не было напрасным, и рука, возвращаясь после сильного тычка или оплеухи, благодаря внезапному развороту тела, не теряя скорости и замешанной на скорости силы, поражала не ждущего лиха второго, а то и третьего противника.
Они, москвичи, не ожидали увидеть в исполнении петербургского гвардейца настоящий русский бой, основательность опытных стеношников и ухватку мастеров охотницких поединков. Давнее мастерство, которым царей тешили, еще не пропало, еще хранилось, еще передавалось от умельца к умельцу. И кто же мог знать, что этот тяжелый и неуклюжий на вид офицер смолоду прошел основательную и безжалостную школу?
Они догадались, что не по Сеньке шапка, когда один улетел под стол и там остался, другой же был притиснут к стенке хорошим приемом - при котором, коли не станешь отвечать на вопросы, может быть сильно повреждена гортань.
Левушка, преспокойно посмотрев пляску драки, повернулся к Герасиму и тут только наставил на него из-под епанчи пистолет - показывая, что лишних и резких телодвижений содержателя «Негасимки» он не допустит.
Прижатый Архаровым противник хрипел и бормотал. Левушка смог разобрать лишь «чево ты, чево», и не более. Архаров, видать, разобрал и что-то кроме, потому что несколько ослабил давление.
– Ну, сказывай свою сказку, - позволил он. - Коли наши солдаты нагрешили - сам разбираться буду. А коли врешь - не обессудь.
– Так лавку Арсеньича кто раздербанил? - первым делом возмутился мужик.
– Хрен его знает, говори вразумительно.
– Так видели ж!
– Кто видел?
– Люди!
Архаров тяжко вздохнул.
– Давай, дурень, сначала. Что люди видели? И когда?
– Третьего дня… ночи… А то ты не знаешь! Ваши, петербуржские, налетели, бряйку вынесли, Арсеньича прибили!
Левушка не верил ушам - не могли гвардейцы из орловской экспедиции совершить ночной налет на лавку с провиантом, даже коли бы им там втридорога торговали.
– Наши налетели, бряйку вынесли, - задумчиво повторил Арзаоов и вдруг усилил давление. - А ну, живо - где тот Арсеньич?!
– Да помер же! Он старый, его раз двинуть - ухалошится на хрен!
– Стало быть, его уже не спросишь? Ловко! Все то же самое - по порядку, халдей! И вразумительно! Где та лавка?
– Да на Маросейке!
– Стоять! - приказал Левушка Герасиму, который всего лишь хотел присесть. Архаров обернулся.
– Герасим, ты того Арсеньича знаешь? - более спокойно спросил он.
– Знал - коли Якушка не врет.
– Что там в лавке было?
– Крупы, прочий припас. Мука прошлогодняя. Рыба… К нему многие хаживали. А как фабричные взбутились - хозяин лавку закрыл, немногим стал товар отпускать, со двора, через подвалы.
– Хозяин?
– Так он, косой Арсеньич, приказчиком был, не от себя торговал. Уймись, Якушка, это фабричные, должно, налетали и Арсеньича прибили.
– Нет! Режь ухо - кровь не канет! - заорал Якушка. - Они вон налетели, все видели, вся Москва! Видели, как они за Арсеньичем по Маросейке гнались! Он - бряк, они всем скопом - на него! И придавили!
– Ночью, вся Москва? - очень недоверчиво переспросил Архаров. - Ну, Герасим, этого крикуна я с собой забираю - будет ему дурацкие слухи распускать. И докопаюсь, откуда такая дурь взялась. Дай-ка веревку.
– А коли не дам?
– Кушак с тебя сниму, кушаком его свяжем. Не мудри, Герасим. У тебя - дело, заведение, он - шелупонь. По нем каторга плачет. Тучков, подсоби-ка.
Якушка очень не хотел, чтобы его связывали, брыкался и был успокоен ударом под ложечку.
Его приятель осторожности ради так и лежал под столом, на помощь не пришел, хотя Якушка пытался его звать.
На прощание Архаров еще раз спросил Герасима о трех рублях - и получил тот же ответ.
До Остоженки добирались долго - Якушка не желал идти и ругался странными словами из байковского наречия. Архаров с Левушкой поняли только суть, но обижаться не стали.
До еропкинского особняка они добрались уже заполночь. В хозяйстве был, как водится, погреб для припасов и при нем ледник, ныне пустой - весной не успели забить его льдом-багренцом. Архаров велел запереть туда пойманного злодея и пошел спать.
Их с Левушкой тюфяки были рядом. И они еще долго шептались - почему Герасим, мужик рассудительный, не пожелал говорить о трех рублях? Коли их и впрямь не было - что же имела в виду Марфа? И для чего Архаров, рискуя жизнью, лазил в чумной барак?
– Он не врал, - шептал Архаров. - И Глашка к нему не прибегала. Не бывала у него Глашка… Куда дура-девка подевалась?…
Наконец на них прикрикнули, и они угомонились.
Утро преподнесло сюрприз.
На дворе, где устроили места для справления естественных надобностей, к Архарову подошел семеновец поручик Мамонов с весьма лукавым видом.
– Что ж ты, Архаров, не благодаришь? - спросил он. - Что не кланяешься?
– За что? - резонно полюбопытствовал Архаров.
– За три большие рубля!
Тут-то Архаров и открыл рот.
– Ты, Мамонов, что ли? Ну!…
Семеновец рассмеялся.
– Его сиятельству скажи - и я в розыске участие посильное принял! Как рубли, пригодились? Да не лезь за кошелем, это деньги шалые, не из моего кармана. Мы как их вытряхнули, так сразу все и зашумели - Архаров большие рубли у всех выменивает, ему снести надобно! Я и принес, а тебя где-то черти таскали.
– Пошли, - сказал Архаров. - Сядем где-нибудь, расскажешь доподлинно…
– Да чего там рассказывать? Старика на улице подобрали. Бежал, кричал, упал - мы туда! Гнался за ним кто-то… кто - не понять, а старичок двумя руками за грудь держался, кошель у него был за пазухой…
– Не побоялись вытаскивать?
– Так он сам вывалился, - несколько растерявшись от архаровской строгости, сказал Мамонов. - А у нас уксус завсегда с собой. Думали - поймем, что за дедок такой, а в кошеле - денег рублей на полсотни.
– Тучков! - на весь еропкинский особняк заорал Архаров. - Сюда, живо!
– Да что стряслось-то? - забеспокоился Мамонов.
– Вас много было?
– Я, да четверо наших, да солдаты…
– Тучков!!! И что, кошель взяли, старика лежать оставили?
– Так негодяи же подберут! Что ты, Архаров, как с хрена свалился? На что тебе тот старик? Мы и денег-то не взяли! Кроме трех рублей! - выкатывая светлые глаза до такой степени, что сделались не менее гривенников, закричал Мамонов. - Они вот у Никитина лежат! Старичишка, ему и так помирать пора… а тут бежал, как заяц…
– Где вы его встретили?
– Почем я знаю! - уже обидевшись на допрос, огрызнулся семеновец. - К тебе с добром, а ты чуть не с кулаками!
Подбежал, распихивая дворню, Левушка.
– Где тебя носит?! - зарычал на него Архаров. - Мамонов, дело поганое. Идем к…
Он сперва хотел, чтобы ночным нападением озаботился граф Орлов, потом сообразил - графу докладывать про три рубля пока не с руки. Расписываться в собственных оплошностях - радости мало.
– …к Волкову. Обстоятельно доложишь ему про старичишку и кошель, а я кое-чего иного присовокуплю. Тучков! Возьми солдата, ступай на ледник, тащи к Волкову того крикуна!
Сенатор Волков как раз сидел, подставив лицо под ловкую бритву своего камердинера. Он любил эти минуты полной расслабленности, когда можно было замечтаться о вещах приятных, пока с лицом происходили метаморфозы. Камердинер был опытный, умел изготовить прическу без дерганья волос и прижигания ушей щипцами для загибания буклей. До того опытный, что даже нарочно затягивал с этим делом, видя, сколь сладко барину деликатное расчесывание поредевших волос.
А тут, извольте радоватся, вламывается Преображенского полка капитан-поручик Архаров с какой-то околесицей!
Сенатор прекрасно умел держать в голове хитросплетения придворных интриг: кто за кого да кто почем перекуплен. Он тут же вспомнил о розыске по делу об убийстве митрополита, которое Орлов сгоряча доверил неповоротливому и грубому преображенцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Бог в помощь, молодцы, - сказал он.
– Что-то ты к нам, талыгай, повадился, - ответил кто-то незримый.
– А то так седмай, бряйкой поделемаемся, - добавил глумливый голос.
Архаров сообразил - речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.
– Федька где? - спросил он.
– На кой те?
– Спросить хочу.
– Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?
По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.
– Нет, Иван - прости, не знаю прозвания, - а про иное. Где на Москве рябая оклюга?
Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.
– Ну, талыгайко, распотешил! - воскликнул Ваня. - Да ты никак в мазурики податься решил?
– Клевым мазом будет!
– Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?
– Какая те Москва? Не Москва - а Ботуса!
Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.
Наконец установилось молчание - шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.
– Так на что тебе рябая оклюга? - спросил Ваня. - Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?
Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов - и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, - молча ждали ответа.
– Я уж всем говорил, вдругорядь повторю - ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали - тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.
– Соврали тебе верные люди! - обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. - За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них - кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…
– Откапывать будешь, талыгайко? - скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. - Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты - откапывать?…
– Ладно тебе, Тимоша, - вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. - Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.
– Верши, Федя… - со смутной угрозой предупредил Ваня.
– Да и бас верши, - огрызнулся Федька.
Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.
– Церковь на Красной площади знаешь? - спросил Демка. - О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны - в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней - уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой - кладбище. И все - на спуске к реке.
– Покровский собор, - сказал кто-то.
– Благодарствую, - отвечал Архаров. - Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.
Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет - и, не глядя, протянул руку.
Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.
Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус - явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, - показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой - а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.
– На приварок для всех, - повторил Архаров и опустил деньги на Ванину ладонь. - Хоть сала себе в кашу натолките, что ли.
– Отродясь такого охловатого талыгая не встречал, - вдруг сказал Ваня. - Грехи, что ль, зачунать вздумал? Колодников денежкой жалуешь? На том свете местечко утаптываешь? Ты верши, с кем дружишься!
И он вдруг стянул с себя дегтярный колпак с прорезями для глаз и рта.
Рожа его в неверном свете костерка была страшна, как смертный грех.
– Эка, удивил, - отвечал на это Архаров. - Вот кабы там у тебя херувимское личико… Ну, Бог в помощь, ребята.
Он повернулся и, шлепая по грязи, пошел прочь, к горже, где ждал Левушка.
– Стехняй, талыгай! - раздалось вслед. Архаров остановился и обернулся.
– Тебе «Негасимка» надобна, - сказал, сделав к нему несколько шагов, Демка. - Там ведь не одни кладбища, там и кабак есть. А в нем, поди, и сидит твой верный человек. На спуске, на самом склоне - получается, что чуть ли не под храмом.
– Не-га-сим… - вспомнил Архаров, а вслух сказал: - Благодарствую.
И тогда уж мортусы более не произнесли ни слова, а только провожали его взглядами, пока он не пропал в сырой темноте - там, где ждал Левушка.
– «Негасимка» - сказал он. - Все сходится. Давай прикидывай, где тут Красная площадь, в которой стороне?
Время суток, погода и чума, вместе взятые, сделали так, что поблизости от собора не было ни души. Однако Архаров не обольщался. Приют верного человека вряд ли что был кельей инока-затворника, там всякое рыло могло под руку подвернуться. Поэтому он велел Левушке взять с собой седельные пистолеты, лошадей же привязали невдалеке от спуска к кладбищенской оградке. Левушка побожился, что впотьмах сумеет их сыскать.
– Верши… - сурово сказал Архаров. Левушка покосился на него - раньше он полагал, что от простого народа можно нахвататься разве что блох или вшей, оказалось - словечек тоже.
Они осторожно спускались по мокрому склону, все яснее понимая, что напрасно они затеяли упражняться в ловкости под дождем, впотьмах, да еще без надежной охраны. Главное же - никак не могли определить вход в кабак. Было время - над дверью еловую ветку вешали, но ее все равно было бы не углядеть.
Вдруг посреди тьмы кромешной прорезалась светлая щель, расширилась, оттуда появилась человеческая фигура.
– Туда! - Архаров подтолкнул Левушку, они пропустили фигуру и едва ли не ощупью нашли место, где щель опять сомкнулась.
«Негасимка» за то и получила свое название, что окон не имела, потому там день и ночь жгли свечи, а то и лучину в ставце. То бишь, свет в ней уже которое десятилетие не гас вовсе.
Архаров и Левушка, пряча пистолеты под епанчами, вошли.
Дышать в «Негасимке» было нечем. Там и в спокойное время дым стоял коромыслом, а в чумное - нарочно жгли какие-то вонючие курения, наподобие тех, какими снабдили Архарова в Даниловом монастыре.
Народу почитай что не было - чума все-таки. Сидели в углу два мужика. Третий, хозяин, поднялся гостям навстречу. Он держал в руке тлеющую можжевеловую ветку.
– Хлеб да соль, - скаал Архаров, поняв, что отвлек его от еды.
– Ем, да свой, - в лад отвечал мужик, низкий, плечистый, с бородой такой ширины, что на обычном лице расти не может - а надобна ей харя вершков восьми в поперечнике.
– Ты, что ли, Герасим? - спросил Архаров.
– Для кого и Герасим…
Левушка под епанчой изготовил к стрельбе пистолеты.
– Марфа Ивановна кланяется тебе полуполтиной, - невозмутимо продолжал Архаров.
– Не полтиной?
– Нет, полуполтиной.
– Не гривенником?
– Полуполтиной.
Архаров достал из кошелька монету нужного достоинства и выложил на стол.
– Дивно мне это, - сказал Герасим. - Вы ведь оба нездешние, по выговору слышу. Что ж Марфа вас ко мне шлет?
И помахал веткой, чтобы дым шел шустрее.
– Я про три рубля разведать хочу, - объяснил Архаров.
– Что за три рубля?
– Большие, елизаветинские. Коли они от тебя к Марфе попали, так будь любезен, расскажи, кто к тебе их притащил.
– Да я Марфу уж недели две как не видал.
– И девчонка от нее к тебе не прибегала?
– Какая девчонка? Они у нее не переводятся.
– Глашка.
– Кривозубая, что ли? Нет, и Глашка не прибегала. Да ты, сударь, объясни - какие такие три рубля? - с беспокойством спросил Герасим. - Что они означают?
– Ничего не означают, просто - три большие рубля, вот такие…
Архаров предъявил образец.
– И что - три рубля?
– Ты их никому для Марфы не передавал?
– Да какого кляпа ты с талыгаем рассусоливаешь! - вдруг заорал гость, до поры молчавший у стола. - Ты не видишь, что ль? К басвинску сламу подбираются! А ну, хандырь отседа! Видывали таких! Не таким укорот давали!
Он взялся за бутылку умелой рукой, но Архаров, словно не замечая злости, сделал два шага к крикуну.
– С чего ты взял, будто нам ваш слам надобен?
– Понаехали! Всюду морцы суют! Гераська, гони их - не то с тобой то же, что с косым Арсеньичем будет! - опасный мужик полез из-за стола.
– Тучков, встань в дверях, никого не выпускай, - велел Архаров и скинул епанчу.
Против него было двое - Герасим еще не решил, хочет ли он бить офицера, к тому же гвардейца. Но эти двое, подбадривая друг друга и навешивая на Архарова таких титулов, что и в страшном сне не услышишь, полезли на него, размахивая кулаками, как люди, которые в драках-то побывали и сколько-то зубов в них потеряли, но всякий удар у них - сам по себе. Архаров же умел увязывать удары между собой так, чтобы ни одно движение не было напрасным, и рука, возвращаясь после сильного тычка или оплеухи, благодаря внезапному развороту тела, не теряя скорости и замешанной на скорости силы, поражала не ждущего лиха второго, а то и третьего противника.
Они, москвичи, не ожидали увидеть в исполнении петербургского гвардейца настоящий русский бой, основательность опытных стеношников и ухватку мастеров охотницких поединков. Давнее мастерство, которым царей тешили, еще не пропало, еще хранилось, еще передавалось от умельца к умельцу. И кто же мог знать, что этот тяжелый и неуклюжий на вид офицер смолоду прошел основательную и безжалостную школу?
Они догадались, что не по Сеньке шапка, когда один улетел под стол и там остался, другой же был притиснут к стенке хорошим приемом - при котором, коли не станешь отвечать на вопросы, может быть сильно повреждена гортань.
Левушка, преспокойно посмотрев пляску драки, повернулся к Герасиму и тут только наставил на него из-под епанчи пистолет - показывая, что лишних и резких телодвижений содержателя «Негасимки» он не допустит.
Прижатый Архаровым противник хрипел и бормотал. Левушка смог разобрать лишь «чево ты, чево», и не более. Архаров, видать, разобрал и что-то кроме, потому что несколько ослабил давление.
– Ну, сказывай свою сказку, - позволил он. - Коли наши солдаты нагрешили - сам разбираться буду. А коли врешь - не обессудь.
– Так лавку Арсеньича кто раздербанил? - первым делом возмутился мужик.
– Хрен его знает, говори вразумительно.
– Так видели ж!
– Кто видел?
– Люди!
Архаров тяжко вздохнул.
– Давай, дурень, сначала. Что люди видели? И когда?
– Третьего дня… ночи… А то ты не знаешь! Ваши, петербуржские, налетели, бряйку вынесли, Арсеньича прибили!
Левушка не верил ушам - не могли гвардейцы из орловской экспедиции совершить ночной налет на лавку с провиантом, даже коли бы им там втридорога торговали.
– Наши налетели, бряйку вынесли, - задумчиво повторил Арзаоов и вдруг усилил давление. - А ну, живо - где тот Арсеньич?!
– Да помер же! Он старый, его раз двинуть - ухалошится на хрен!
– Стало быть, его уже не спросишь? Ловко! Все то же самое - по порядку, халдей! И вразумительно! Где та лавка?
– Да на Маросейке!
– Стоять! - приказал Левушка Герасиму, который всего лишь хотел присесть. Архаров обернулся.
– Герасим, ты того Арсеньича знаешь? - более спокойно спросил он.
– Знал - коли Якушка не врет.
– Что там в лавке было?
– Крупы, прочий припас. Мука прошлогодняя. Рыба… К нему многие хаживали. А как фабричные взбутились - хозяин лавку закрыл, немногим стал товар отпускать, со двора, через подвалы.
– Хозяин?
– Так он, косой Арсеньич, приказчиком был, не от себя торговал. Уймись, Якушка, это фабричные, должно, налетали и Арсеньича прибили.
– Нет! Режь ухо - кровь не канет! - заорал Якушка. - Они вон налетели, все видели, вся Москва! Видели, как они за Арсеньичем по Маросейке гнались! Он - бряк, они всем скопом - на него! И придавили!
– Ночью, вся Москва? - очень недоверчиво переспросил Архаров. - Ну, Герасим, этого крикуна я с собой забираю - будет ему дурацкие слухи распускать. И докопаюсь, откуда такая дурь взялась. Дай-ка веревку.
– А коли не дам?
– Кушак с тебя сниму, кушаком его свяжем. Не мудри, Герасим. У тебя - дело, заведение, он - шелупонь. По нем каторга плачет. Тучков, подсоби-ка.
Якушка очень не хотел, чтобы его связывали, брыкался и был успокоен ударом под ложечку.
Его приятель осторожности ради так и лежал под столом, на помощь не пришел, хотя Якушка пытался его звать.
На прощание Архаров еще раз спросил Герасима о трех рублях - и получил тот же ответ.
До Остоженки добирались долго - Якушка не желал идти и ругался странными словами из байковского наречия. Архаров с Левушкой поняли только суть, но обижаться не стали.
До еропкинского особняка они добрались уже заполночь. В хозяйстве был, как водится, погреб для припасов и при нем ледник, ныне пустой - весной не успели забить его льдом-багренцом. Архаров велел запереть туда пойманного злодея и пошел спать.
Их с Левушкой тюфяки были рядом. И они еще долго шептались - почему Герасим, мужик рассудительный, не пожелал говорить о трех рублях? Коли их и впрямь не было - что же имела в виду Марфа? И для чего Архаров, рискуя жизнью, лазил в чумной барак?
– Он не врал, - шептал Архаров. - И Глашка к нему не прибегала. Не бывала у него Глашка… Куда дура-девка подевалась?…
Наконец на них прикрикнули, и они угомонились.
Утро преподнесло сюрприз.
На дворе, где устроили места для справления естественных надобностей, к Архарову подошел семеновец поручик Мамонов с весьма лукавым видом.
– Что ж ты, Архаров, не благодаришь? - спросил он. - Что не кланяешься?
– За что? - резонно полюбопытствовал Архаров.
– За три большие рубля!
Тут-то Архаров и открыл рот.
– Ты, Мамонов, что ли? Ну!…
Семеновец рассмеялся.
– Его сиятельству скажи - и я в розыске участие посильное принял! Как рубли, пригодились? Да не лезь за кошелем, это деньги шалые, не из моего кармана. Мы как их вытряхнули, так сразу все и зашумели - Архаров большие рубли у всех выменивает, ему снести надобно! Я и принес, а тебя где-то черти таскали.
– Пошли, - сказал Архаров. - Сядем где-нибудь, расскажешь доподлинно…
– Да чего там рассказывать? Старика на улице подобрали. Бежал, кричал, упал - мы туда! Гнался за ним кто-то… кто - не понять, а старичок двумя руками за грудь держался, кошель у него был за пазухой…
– Не побоялись вытаскивать?
– Так он сам вывалился, - несколько растерявшись от архаровской строгости, сказал Мамонов. - А у нас уксус завсегда с собой. Думали - поймем, что за дедок такой, а в кошеле - денег рублей на полсотни.
– Тучков! - на весь еропкинский особняк заорал Архаров. - Сюда, живо!
– Да что стряслось-то? - забеспокоился Мамонов.
– Вас много было?
– Я, да четверо наших, да солдаты…
– Тучков!!! И что, кошель взяли, старика лежать оставили?
– Так негодяи же подберут! Что ты, Архаров, как с хрена свалился? На что тебе тот старик? Мы и денег-то не взяли! Кроме трех рублей! - выкатывая светлые глаза до такой степени, что сделались не менее гривенников, закричал Мамонов. - Они вот у Никитина лежат! Старичишка, ему и так помирать пора… а тут бежал, как заяц…
– Где вы его встретили?
– Почем я знаю! - уже обидевшись на допрос, огрызнулся семеновец. - К тебе с добром, а ты чуть не с кулаками!
Подбежал, распихивая дворню, Левушка.
– Где тебя носит?! - зарычал на него Архаров. - Мамонов, дело поганое. Идем к…
Он сперва хотел, чтобы ночным нападением озаботился граф Орлов, потом сообразил - графу докладывать про три рубля пока не с руки. Расписываться в собственных оплошностях - радости мало.
– …к Волкову. Обстоятельно доложишь ему про старичишку и кошель, а я кое-чего иного присовокуплю. Тучков! Возьми солдата, ступай на ледник, тащи к Волкову того крикуна!
Сенатор Волков как раз сидел, подставив лицо под ловкую бритву своего камердинера. Он любил эти минуты полной расслабленности, когда можно было замечтаться о вещах приятных, пока с лицом происходили метаморфозы. Камердинер был опытный, умел изготовить прическу без дерганья волос и прижигания ушей щипцами для загибания буклей. До того опытный, что даже нарочно затягивал с этим делом, видя, сколь сладко барину деликатное расчесывание поредевших волос.
А тут, извольте радоватся, вламывается Преображенского полка капитан-поручик Архаров с какой-то околесицей!
Сенатор прекрасно умел держать в голове хитросплетения придворных интриг: кто за кого да кто почем перекуплен. Он тут же вспомнил о розыске по делу об убийстве митрополита, которое Орлов сгоряча доверил неповоротливому и грубому преображенцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40