И тут же, укло
няясь от дверного проёма, ушла.
Сегодня она должна была обходить палаты не одна, а с заведующей лучевым о
тделением Людмилой Афанасьевной Донцовой, но Людмилу Афанасьевну вызв
ал и задерживал Низамутдин Бахрамович, главврач.
Только в эти дни своих обходов, раз в неделю, Донцова жертвовала рентгено
диагностикой. Обычно же два первых лучших утренних часа, когда острей вс
его глаз и яснее ум, она сидела со своим очередным ординатором перед экра
ном. Она считала это самой сложной частью своей работы и более чем за двад
цать лет её поняла, как дорого обходятся ошибки именно в диагнозе. У неё в
отделении было три врача, все молодые женщины, и чтобы опыт каждой из них б
ыл равномерен, и ни одна не отставала бы от диагностики, Донцова кругообр
азно сменяла их, держа по три месяца на первичном амбулаторном приёме, в р
ентгенодиагностическом кабинете и лечащим врачом в клинике.
У доктора Гангарт шёл сейчас этот третий период. Самым главным, опасным и
наименее исследованным здесь было Ц следить за верною дозировкой облу
чения. Не было такой формулы, по которой можно было бы рассчитать интенси
вности и дозы облучений, самые смертоносные для каждой опухоли, самые бе
звредные для остального тела. Формулы не было, а был Ц некий опыт, некое ч
утье и возможность сверяться с состоянием больного. Это тоже была операц
ия Ц но лучом, вслепую и растянутая во времени. Невозможно было не ранить
и не губить здоровых клеток.
Остальные обязанности лечащего врача требовали только методичности: в
овремя назначать анализы, проверять их и делать записи в тридесяти истор
иях болезни. Никакой врач не любит исписывать разграфлённые бланки, но В
ера Корнильевна примирялась с ними за то, что эти три месяца у неё были сво
и больные Ц не бледное сплетение светов и теней на экране, а свои живые по
стоянные люди, которые верили ей, ждали её голоса и взгляда. И когда ей при
ходилось передавать обязанности лечащего врача, ей всегда было жалко ра
сставаться с теми, кого она не долечила.
Дежурная медсестра, Олимпиада Владиславовна, пожилая, седоватая, очень о
санистая женщина, с виду солиднее иных врачей, объявила по палатам, чтобы
лучевые не расходились. Но в большой женской палате только как будто и жд
али этого объявления Ц сейчас же одна за другой женщины в однообразных
серых халатах потянулись на лестницу и куда-то вниз: посмотреть, не пришё
л ли сметанный дед; и не пришла ли та бабка с молоком; заглядывать с крыльц
а клиники в окна операционных (поверх забелённой нижней части видны были
шапочки хирургов и сестёр, и яркие верхние лампы); и вымыть банку над рако
виной; и кого-то навестить.
Не только их операционная судьба, но ещё эти серые бумазейные обтрепавши
еся палаты, неопрятные на вид, даже когда они были вполне чисты, Отъединял
и, отрывали женщин от их женской доли и женского обаяния. Покрой халатов б
ыл никакой: они были асе просторны так, чтобы любая толстая женщина могла
в любой запахнуться, и рукава шли бесформенными широкими трубами. Бело-р
озовые полосатые курточки мужчин были гораздо аккуратнее, женщинам же н
е выдавали платья, а только Ц эти халаты, лишённые петель и пуговиц. Одни
подшивали их, другие Ц удлиняли, все однообразно затягивали бумазейные
пояса, чтоб не обнажать сорочек и так же однообразно стягивали рукою пол
ы на груди. Угнетённая болезнью и убогая в таком халате, женщина не могла о
брадовать ничьего взгляда и понимала это.
А в мужской палате все, кроме Русанова, ждали обхода спокойно, малоподвиж
но.
Старый узбек, колхозный сторож Мурсалимов, лежал вытянувшись на спине по
верх застеленной постели, как всегда в своей вытертой-перевытертой тюбе
тейке. Он уж тому, должно быть, рад был, что кашель его не рвал. Он сложил рук
и на задышливой груди и смотрел в одну точку потолка. Его тёмно-бронзовая
кожа обтягивала почти череп: видны были реберки носовой кости, скулы, ост
рая подбородочная кость за клинышком бородки. Уши его утончились и были
совсем плоские хрящики. Ему уже немного оставалось досохнуть и дотемнет
ь до мумии.
Рядом с ним средолетний казах чабан Егенбердиев на своей кровати не лежа
л, а сидел, поджав ноги накрест, будто дома у себя на кошме. Ладонями больши
х сильных рук он держался за круглые большие колени Ц и так жёстко сцепл
ено было его тугое ядрёное тело, что если он и чуть покачивался иногда в св
оей неподвижности, то лишь как заводская труба или башня. Его плечи и спин
а распирали курточку, и манжеты её едва не рвались на мускулистых предло
котьях. Небольшая язвочка на губе, с которой он приехал в эту больницу, зде
сь под трубками обратилась в большой тёмно-багровый струп, который засл
онял ему рот и мешал есть и пить. Но он не метался, не суетился, не кричал, а м
ерно и дочиста выедал из тарелок и вот так спокойно часами мог сидеть, смо
тря никуда.
Дальше, на придверной койке, шестнадцатилетний Дёма вытянул больную ног
у по кровати и всё время чуть поглаживал, массировал грызущее место голе
ни ладонью. А другую ногу он поджал, как котёнок, и читал, ничего не замечая.
Он вообще читал всё то время, что не спал и не проходил процедур. В лаборат
ории, где делались все анализы, у старшей лаборантки был шкаф с книгами, и
уже Дёма туда был допущен и менял себе книги сам, не дожидаясь, пока обменя
т всей палате. Сейчас он читал журнал в синеватой обложке, но не новый, а по
трёпанный и выгоревший на солнце Ц новых не было в шкафу лаборантки.
И Прошка, добросовестно, без морщин и ямок застлав свою койку, сидел чинно
, терпеливо, спустив ноги на пол, как вполне здоровый человек. Он и был впол
не здоров Ц в палате ни на что не жаловался, не имел никакого наружного по
ражения, щеки были налиты здоровою смуглостью, а по лбу Ц выложен гладки
й чубчик. Парень он был хоть куда, хоть на танцы.
Рядом с ним Ахмаджан, не найдя с кем играть, положил на одеяло шашечную дос
ку углом и играл сам с собой в уголки.
Ефрем в своей бинтовой как броневой обмотке, с некрутящейся головой, не т
опал по проходу, не нагонял тоски, а подмостясь двумя подушками повыше, бе
з отрыву читал книгу, навязанную ему вчера Костоглотовым. Правда, страни
цы он переворачивал так редко, что можно было подумать Ц дремлет с книго
й.
А Азовкин все так же мучился, как и вчера. Он может быть и совсем не спал. По
подоконнику и тумбочке были разбросаны его вещи, постель вся сбита. Лоб и
виски его пробивала испарина, по жёлтому лицу переходили все те искорчин
ы болей, которые он ощущал внутри. То он становился на пол, локтями упиралс
я в кровать и стоял так, согнутый. То брался обеими руками за живот и склад
ывался в животе. Он уже много дней в комнате не отвечал на вопросы, ничего
о себе не говорил. Речь он тратил только на выпрашивание лишних лекарств
у сестёр и врачей. И когда приходили к нему на свидание домашние, он посыла
л их покупать ещё этих лекарств, какие видел здесь.
За окном был пасмурный, безветренный, бесцветный день. Костоглотов, верн
увшись с утреннего рентгена и не спросясь Павла Николаевича, отворил над
собой форточку, и оттуда тянуло сыроватым, правда не холодным.
Опасаясь простудить опухоль, Павел Николаевич обмотал шею и отсел к стен
е. Какие-то тупые все, покорные, полубревна! Кроме Азовкина здесь, видимо, н
икто не страдает по-настоящему. Как сказал, кажется, Горький, только тот д
остоин свободы, кто за неё идёт на бой. Так Ц и выздоровления. Павел-то Ник
олаевич уже предпринял утром решительные шаги. Едва открылась регистра
тура, он пошёл позвонить домой и сообщил жене ночное решение: через все ка
налы добиваться направления в Москву, а здесь не рисковать, себя не губит
ь. Капа Ц пробивная, она уже действует. Конечно, это было малодушие: испуг
аться опухоли и лечь сюда. Ведь это только кому сказать Ц с трёх часов вче
рашнего дня никто даже не пришёл пощупать Ц растёт ли его опухоль. Никто
не дал лекарства. Повесили температурный листок для дураков. Не-ет, лечеб
ные учреждения у нас ещё надо подтягивать и подтягивать.
Наконец, появились врачи, Ц но опять не вошли в комнату: остановились там
, за дверью, и изрядно постояли около Сибгатова. Он открывал спину и показы
вал им. (Тем временем Костоглотов спрятал свою книгу под матрас.)
Но вот вошли и в палату Ц доктор Донцова, доктор Гангарт и осанистая седа
я сестра с блокнотом в руках и полотенцем на локте. Вход нескольких сразу
белых халатов вызывает всегда прилив внимания, страха и надежды Ц и тем
сильней все три чувства, чем белее халаты и шапочки, чем строже лица. Тут с
троже и торжественней всех держалась сестра, Олимпиада Владиславовна: д
ля неё обход был как для дьякона богослужение. Это была та сестра, для кото
рой врачи Ц выше простых людей, которая знает, что врачи все понимают, ник
огда не ошибаются, не дают неверных назначений. И всякое назначение она в
писывает в свой блокнот с ощущением почти счастья, как молодые сестры уж
е не делают.
Однако, и войдя в палату, врачи не поспешили к койке Русанова! Людмила Афан
асьевна Ц крупная женщина с простыми крупными чертами лица, с уже пепел
истыми, но стрижеными и подвитыми волосами, сказала общее негромкое "здр
авствуйте", и у первой же койки, около Дёмы, остановилась, изучающе глядя н
а него.
Ц Что читаешь, Дёма?
(Не могла найти вопроса поумней! В служебное время!) По привычке многих, Дё
ма не назвал, а вывернул и показал голубоватую поблекшую обложку журнала
. Донцова сощурилась.
Ц Ой, старый какой, позапрошлого года. Зачем?
Ц Здесь статья интересная, Ц значительно сказал Дёма.
Ц О чём же?
Ц Об искренности! Ц ещё выразительней ответил он. Ц О том, что литерату
ра без искренности...
Он спускал больную ногу на пол, но Людмила Афанасьевна быстро его предуп
редила:
Ц Не надо! Закати.
Он закатил штанину, она присела на его кровать и осторожно издали, нескол
ькими пальцами стала прощупывать ногу.
Вера Корнильевна, позади неё опершись о кроватную спинку и глядя ей чере
з плечо, сказала негромко:
Ц Пятнадцать сеансов, три тысячи "эр".
Ц Здесь больно?
Ц Больно.
Ц А здесь?
Ц Ещё и дальше больно.
Ц А почему ж молчишь? Герой какой! Ты мне говори, откуда больно.
Она медленно выщупывала границы.
Ц А само болит? Ночью?
На чистом Демином лице ещё не росло ни волоска. Но постоянно-напряжённое
выражение очень взрослило его.
Ц И день и ночь грызёт.
Людмила Афанасьевна переглянулась с Гангарт.
Ц Ну всё-таки, как ты замечаешь Ц за это время стало сильней грызть или с
лабей?
Ц Не знаю. Может, немного полегче. А может Ц кажется.
Ц Кровь, Ц попросила Людмила Афанасьевна, и Гангарт уже протягивала ей
историю болезни. Людмила Афанасьевна почитала, посмотрела на мальчика.

Ц Аппетит есть?
Ц Я всю жизнь ем с удовольствием, Ц ответил Дёма с важностью.
Ц Он стал у нас получать дополнительное, Ц голосом няни нараспев ласко
во вставила Вера Корнильевна и улыбнулась Дёме. И он ей. Ц Трансфузия? Ц
тут же тихо отрывисто спросила Гангарт у Донцовой, беря назад историю бо
лезни.
Ц Да. Так что ж, Дёма? Ц Людмила Афанасьевна изучающе смотрела на него оп
ять. Ц Рентген продолжим?
Ц Конечно, продолжим! Ц осветился мальчик.
И благодарно смотрел на неё.
Он так понимал, что это Ц вместо операции. И ему казалось, что Донцова тож
е так понимает. (А Донцова-то понимала, что прежде чем оперировать саркому
кости, надо подавить её активность рентгеном и тем предотвратить метаст
азы.)
Егенбердиев уже давно приготовился, насторожился и, как только Людмила А
фанасьевна встала с соседней койки, поднялся в рост в проходе, выпятил гр
удь и стоял по-солдатски.
Донцова улыбнулась ему, приблизилась к его губе и рассматривала струп. Г
ангарт тихо читала ей цифры.
Ц Ну! Очень хорошо! Ц громче, чем надо, как всегда говорят с иноязычными,
ободряла Людмила Афанасьевна. Ц Всё идёт хорошо, Егенбердиев! Скоро дом
ой пойдёшь!
Ахмаджан, уже зная свои обязанности, перевёл по-узбекски (они с Егенберди
евым понимали друг друга, хотя каждому язык другого казался искажённым).

Егенбердиев с надеждой, с доверием и даже восторженно уставился в Людмил
у Афанасьевну Ц с тем восторгом, с которым эти простые души относятся к п
одлинно образованным и подлинно полезным людям. Но всё же провёл рукой о
коло своего струпа и спросил.
Ц А стало Ц больше? раздулось? Ц перевёл Ахмаджан.
Ц Это всё отвалится! Так быть должно! Ц усиленно громко вговаривала ему
Донцова. Ц Все отвалится! Отдохнёшь три месяца дома Ц и опять к нам!
Она перешла к старику Мурсалимову. Он уже сидел, спустив ноги, и сделал поп
ытку встать навстречу ей, но она удержала его и села рядом. С той же верой в
её всемогущество смотрел на неё и этот высохший бронзовый старик. Она че
рез Ахмаджана спрашивала его о кашле и велела закатить рубашку, подавлив
ала грудь, где ему больно, и выстукивала рукою через другую руку, тут же сл
ушала Веру Корнильевну о числе сеансов, крови, уколах, и молча сама смотре
ла в историю болезни. Когда-то было всё нужное, все на месте в здоровом тел
е, а сейчас всё было лишнее и выпирало Ц какие-то узлы, углы...
Донцова назначила ему ещё другие уколы и попросила показать из тумбочки
таблетки, какие он пьёт.
Мурсалимов вынул пустой флакон из-под поливитаминов. "Когда купил?" Ц спр
ашивала Донцова. Ахмаджан перевёл: третьего дня. Ц "А где же таблетки?" Ц В
ыпил.
Ц Как выпил?? Ц изумилась Донцова. Ц Сразу все?
Ц Нет, за два раза, Ц перевёл Ахмаджан.
Расхохотались врачи, сестра, русские больные, Ахмаджан, и сам Мурсалимов
приоткрыл зубы, ещё не понимая.
И только Павла Николаевича их бессмысленный, несвоевременный смех напо
лнял негодованием. Ну, сейчас он их отрезвит! Он выбирал позу, как лучше вс
третить врачей, и решил, что полулёжа больше подчеркнёт.
Ц Ничего, ничего! Ц одобрила Донцова Мурсалимова. И назначив ему ещё ви
тамин "С", обтерев руки о полотенце, истово подставленное сестрой, с озабоч
енностью повернулась перейти к следующей койке. Теперь, обращённая к окн
у и близко к нему, она сама выказывала нездоровый сероватый цвет лица и гл
убоко-усталое, едва ли не больное выражение.
Лысый, в тюбетейке и в очках, строго сидящий в постели, Павел Николаевич по
чему-то напоминал учителя, да не какого-нибудь, а заслуженного, вырастивш
его сотни учеников. Он дождался, когда Людмила Афанасьевна подошла к его
кровати, поправил очки и объявил:
Ц Так, товарищ Донцова. Я вынужден буду говорить в Минздраве о порядках в
этой клинике. И звонить товарищу Остапенко.
Она не вздрогнула, не побледнела, может быть землистее стал цвет её лица. О
на сделала странное одновременное движение плечами Ц круговое, будто п
лечи устали от лямок и нельзя было дать им свободу.
Ц Если вы имеете лёгкий доступ в Минздрав, Ц сразу согласилась она, Ц и
даже можете звонить товарищу Остапенко, я добавлю вам материала, хотите?

Ц Да уж добавлять некуда! Такое равнодушие, как у вас, ни в какие ворота не
лезет! Я восемнадцать часов здесь! Ц а меня никто не лечит! А между тем я...

(Не мог он ей больше высказать! Сама должна была понимать!)
Все в комнате молчали и смотрели на Русанова. Кто принял удар, так это не Д
онцова, а Гангарт Ц она сжала губы в ниточку и схмурилась, и лоб стянула, к
ак будто непоправимое видела и не могла остановить.
А Донцова, нависая над сидящим Русановым, крупная, не дала себе воли даже н
ахмуриться, только плечами ещё раз кругоподобно провела и сказала уступ
чиво, тихо:
Ц Вот я пришла вас лечить.
Ц Нет, уж теперь поздно! Ц обрезал Павел Николаевич. Ц Я насмотрелся зд
ешних порядков Ц и ухожу отсюда. Никто не интересуется, никто диагноза н
е ставит!
Его голос непредусмотренно дрогнул. Потому что действительно было обид
но.
Ц Диагноз вам поставлен, Ц размеренно сказала Донцова, обеими руками д
ержась за спинку его кровати. Ц И вам некуда идти больше, с этой болезнью
в нашей республике вас нигде больше не возьмутся лечить.
Ц Но ведь вы сказали Ц у меня не рак?!... Тогда объявите диагноз!
Ц Вообще мы не обязаны называть больным их болезнь. Но если это облегчит
ваше состояние, извольте: лимфогранулематоз.
Ц Так значит, не рак!!
Ц Конечно, нет. Ц Даже естественного озлобления от спора не было в её ли
це и голосе. Ведь она видела его опухоль в кулак под челюстью. На кого ж был
о сердиться? Ц на опухоль? Ц Вас никто не неволил ложиться к нам. Вы может
е выписаться хоть сейчас. Но помните... Ц Она поколебалась. Она примирите
льно предупредила его: Ц Умирают ведь не только от рака.
Ц Вы что Ц запугать меня хотите?! Ц вскрикнул Павел Николаевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9