Протянув руку, он перекрестил лоб князя.
«Этот уже у меня в кармане!» – с восторгом подумал Бланвен.
Устрих встал, поднял с колен Эдуара и дружески хлопнул его по плечу.
– Я знаю, что ты князь, – заявил святой отец, – да хранит тебя Господь и направляет тебя по жизни!
У присутствующих на глаза навернулись слезы, и они зааплодировали.
Тогда Эдуар обратился к княгине Лодовой:
– А вы, княгиня, моя тетушка, – сказал он. Племянник взял руку княгини и склонился над ней в поцелуе, затем он продолжал:
– Я знаю все о вашей жизни, о вашем таланте, и мне доставит великое счастье поцеловать вас.
Взволнованная, эта распутная, каких еще поискать, бабенка прижалась к крепкому мужскому телу. Эдуар в свою очередь крепко обнял собственную тетку.
Затем настала очередь других гостей. Эдуар поздравлял их по старшинству, называл по имени, хотя никто не представлял их ему, в одной фразе выражал восхищение их великими деяниями, сыпал титулами или прежними должностями, осведомлялся об отсутствующих членах семьи, короче говоря, самым чудным образом покорил всех гостей.
Не ожидавшая ничего подобного Гертруда не проронила ни одного слова, оцепенев от удивления. Когда приглашенные вышли, чтобы приветствовать флаги, она взяла Эдуара за руку и прошептала ему на ухо:
– Ты был восхитителен, мой милый мальчик. Откуда ты смог узнать столько вещей об этих людях?
Внук погладил бабушку по руке:
– Мисс Маргарет обучает меня не только богословию, матушка. Она показывала мне фотографии или описывала будущих гостей, дала мне необходимую информацию о них.
– Они все очарованы тобой, – вздохнула Гертруда.
– Вот как! Это поможет сгладить враждебность князя Игнация!
– О! Никогда не говори мне об этом человеке. Я надеюсь, что его постигнет участь короля Фарука, этого отвратительного прожигателя жизни: он умер во время одного из праздников, и его тело пришлось завернуть в скатерть, чтобы вынести.
Когда флаг Черногории достиг вершины мачты, а кассета, запущенная Вальтером Воланте, заиграла национальный гимн, раздался сильный тенор: Эдуар первый запел во всю мощь песнь «своей страны»:
День занимается, черногорец.
Встань и иди навстречу своей судьбе…
Не спуская глаз с флага, Эдуар, казалось, пребывал в экстазе.
24
Когда церемония заканчивалась, Лола зашла в часовню предупредить Эдуара, что ему звонили и что это срочно. Он незаметно ускользнул и добрался до телефона. Снятая трубка болталась на проводе. Старое оборудование позволяло передавать сообщения с одной почты на другую лишь ценой искусных замысловатых приемов, которые Лола никак не могла вбить в свою голову.
Он не сомневался, что ему звонил Банан, и, действительно, это был он, необычайно возбужденный, путавший французские и арабские слова, настолько сильно он волновался.
Князь предполагал, что дело с переднеприводным бежевым автомобилем Охальника примет неприятный оборот.
– Что происходит, малыш Селим?
Эти ласковые слова заставили Селима разрыдаться.
– Мерзавцы, подлецы! – жаловался Банан.
– Говори, черт возьми!
– Это стерва и ее банда!
– Мари-Шарлотт?
В ответ Банан зарыдал еще сильнее. Хотя Эдуару не терпелось расспросить подмастерье, он предпочел подождать, пока тот успокоится.
Это молчание Эдуара подействовало на Селима как болеутоляющее средство. Банан икнул, словно заглохший мотор, прежде чем вновь обрел дар речи:
– Они только что приехали вчетвером на двух мотоциклах. Я сразу же узнал маленькую гадину, несмотря на ее шлем. Они поднялись в квартиру с шумом и гамом, круша и разбивая все на своем пути. У них были хлысты из бычьих жил, и они дубасили нас как диких зверей. У Наджибы сломан нос, у меня – челюсть… они оглушили нас и выстригли полголовы; полголовы, ты понимаешь, парень? Нас невозможно узнать, меня и сестренку. Мы не осмеливаемся показаться на улице. После этого они спустились в гаражи и взорвали четыре машины. Ты знаешь, что они написали большими буквами на дверцах? «Убийца!» Они вдребезги разбили ветровые стекла на других машинах. Если эти негодяи не покалечили все машины, то только потому, что привезли почту, и это им помешало. Я стоял у окна и видел, как они убегали. Шлюха мне крикнула: «В следующий раз мы вернемся, чтобы кокнуть старшего!» Что с нами будет, Дуду? Если я пойду в полицию и ее арестуют, эта тварь свалит на нас историю с таксистом.
Эдуар сохранял спокойствие и быстро просчитывал ситуацию.
– Для начала вам надо подлечиться, мой милый. Скажите прежде всего в больнице, а в случае необходимости – и полиции, что на вас напали неизвестные мотоциклисты. Я считаю, что вы должны состричь то, что у вас осталось от волос. Наджибе купишь красивый парик на деньги из кассы. После этого попытайся стереть надписи на машинах; ветровые стекла заменим позже. Закрой гаражи и повесь табличку на дверях: «Закрыто на время отпуска». Я приеду на этой неделе, и мы решим, что делать дальше. А пока перебирайтесь к родителям, но, ради Бога, приди в себя. Ты ведь мужчина, Банан, ну так и докажи это!
Он почувствовал, что Банана успокоили его слова и решительность тона.
– Ладно! Ладно! – сказал молодой араб.
– Я глубоко опечален из-за Наджибы, для нее действительно настали отвратительные времена, – продолжал Эдуар. – Я попытаюсь вам компенсировать ваши неприятности, малыш.
– Однажды она тебя укокошит! – предсказал Селим. – Я это чувствую.
– Ну ладно! Она меня укокошит! Умереть от ее руки или от холеры… Ты видел мою мать в последнее время?
– Не далее чем вчера. Она и ее хахаль зашли поздороваться! Можно было принять ее за новобрачную.
Телефонный звонок к патрону, казалось, его приободрил. Он спросил:
– А ты?
– У меня все нормально, – ответил Эдуар.
– Что ты делаешь?
Князь посмотрелся в старинное зеркало в поломанной раме, которое Лола притащила с чердака. Он увидел себя в красивом черно-голубом мундире.
– Что я делаю? – повторил он, как бы спрашивая самого себя. – Да ни хрена, Селим, ни хрена. Но мне это нравится.
Это был грандиозный пир, вообще день получился прекрасным. Завтрак начался с гусиной печенки жирарде, под Империаль Шато д'Икем (единственное вино, к которому притрагивалась княгиня Гертруда). Затем следовал роскошный лосось, поданный с самым лучшим белым швейцарским вином; потом запеченное филе из говядины, соус с трюфелями, сопровождаемое Грюо-Лароз 78-го года. Приглашенные, которые жили скорее бедно и скудно, поскольку вынуждены были стремительно покинуть Черногорию без вещей и без своих дворянских гербов, отдали должное еде. После десерта, состоящего из мороженого и экзотических фруктов, щеки у всех раскраснелись, слова стали тяжеловесными и вязкими, не имеющими окончаний. Черногорская знать удалилась во второй половине дня, она наелась до отвала и была просто покорена живостью Эдуара Первого.
Когда ушел последний приглашенный, Гертруда раскрыла Эдуару объятия и прижала его к груди.
– Мой малыш, тебе я обязана одним из самых прекрасных дней в моей жизни. Наблюдая за тем, как ты ведешь себя, слушая тебя, мне казалось, что я вижу и слышу моего дорогого Оттона. У тебя его горячность, смелость, убедительная сила. Он мог бы покинуть дворец Токор до прихода так называемых патриотов, которые его и убили, но он был владетельным князем и поэтому остался, как капитан корабля, решивший пойти ко дну вместе со своим судном. Ты из той же породы, и я горжусь тобой.
Она поцеловала его в губы. Ее тонкие, увядшие, но твердые губы отпечатались на его губах, как печать.
– Теперь пойдем поблагодарим мисс Маргарет, которая нам так помогла. Она необыкновенная девушка, еще один подарок, посланный мне небесами.
* * *
Во время приема Маргарет держалась так скромно, что ее почти не было видно. Она умела раствориться в окружающей обстановке, появлялась незаметно – деятельная, невозмутимая, внимательная к гостям.
Она жила в левом крыле замка, противоположном тому, где находилась комната Гертруды, что удивляло, ибо пожилые дамы не имели привычки отпускать далеко от себя своих компаньонок.
Ее жилище состояло из огромной комнаты, разделенной на две половины: альков, в котором царствовала кровать с балдахином, и рабочий кабинет с письменным столом в стиле Мазарини и картотекой с вращающимися табличками. Здесь она проводила все свободное время, записывая воспоминания, которыми княгиня, когда бывала в настроении, делилась с ней. Это были разрозненные замечания, относящиеся к жизни при черногорском дворе в пору последней войны.
Эдуар никогда не переступал порога этой комнаты, и вот в ту минуту, когда ему надо было постучать, его охватила смутная радость. Сделав усилие над собой, он слегка постучал раз, потом второй, но никто не отозвался. Для очистки совести он подергал большую медную задвижку, дверь податливо отворилась. Он не вошел, а лишь просунул голову, чтобы позвать. Тонкая игра зеркал открыла ему постель, окутанную сумерками. На ней, поперек, лежала мисс Маргарет в махровом желтом пеньюаре, с повязанным на голове банным полотенцем. Она крепко спала в беспомощной позе женщины, сраженной усталостью.
Вернувшись к себе, она, должно быть, приняла душ и не смогла устоять перед желанием прилечь на минуту. Сон захватил ее в этой привлекательной позе. Эдуар должен был бы незаметно уйти, однако он вошел и закрыл дверь. Комната была пропитана тонким ароматом, который источал букет, составленный из цветов парка.
Ее поза тронула Эдуара. Голова ее склонилась набок, левая рука, сжатая в кулачок, – под подбородком, правая над головой, ноги согнуты. Одна пола пеньюара приподнялась, обнажив бедро. Эдуар увидел, что мисс Маргарет была не худой, наоборот, в меру упитанной. Небрежно повязанная чалма плохо удерживала мокрые волосы, светлые пряди потемнели от воды. Князь, взволнованный, вспомнил гравюру, изображавшую Шарлотту Корде, закалывающую кинжалом Марата.
Это было мгновение хмельных, опьяняющих чувств, которые он ранее никогда не испытывал. На цыпочках он приблизился к кровати, схватив на ходу стул, покрытый старой тканью, вышитой крестиком. Эдуар сидел в двух метрах от спящей. Он оставался неподвижен и глядел на нее, как смотрят на незыблемый океан, или на огонь в очаге, с восхищением, полным безмятежности и покоя, которое обычно свойственно избранникам судьбы.
Он любовался совершенством ее линий, очаровательным золотистым муравейником ее веснушек, изяществом маленьких рук, удивляясь, что прежде не замечал, как эта женщина красива. Сидя на маленьком стульчике, он старался не двигаться и затаил дыхание. Он похолодел, обнаружив Маргарет в такой позе: эта одежда, эта бессознательная непринужденность, этот волшебный полумрак кровати и чувство, которое он испытывал, не имели ничего общего с физическим влечением.
Вдруг хрупкий стул, на котором Эдуар сидел, не выдержал тяжести его тела: одна ножка подломилась, князь тяжело рухнул на пол.
Мисс Маргарет тотчас проснулась и завопила от ужаса. Эдуар попытался подняться, но никак не мог справиться с ногой, которая неудачно подвернулась и застряла. Он, должно быть, выглядел смешно. Красный и смущенный, он стоял на коленях перед кроватью и выглядел, должно быть, настолько нелепо, что, преодолев собственные смущение и замешательство, Маргарет рассмеялась.
– Что вы здесь делали, Ваша светлость?
Он в свою очередь улыбнулся наконец, поднялся и сел на краешек постели. Она живо вскочила в кровати и запахнула свой пеньюар.
– Я пришел вас поблагодарить, – ответил Эдуар.
– Поблагодарить? Но за что?
– За то, что вы так хорошо подготовили меня к этому празднику. Я стучал, но вы не услышали, тогда я позволил себе войти. Увидя вас такой дивной и чудесной в этом пеньюаре, я не мог не поддаться искушению, чтобы не посмотреть, как вы спите. Я знаю, что это невежливо, и я прошу вас меня простить. Но я ни о чем не жалею: зрелище стоило того.
Маргарет покраснела и отвела глаза. Она сидела в неловкой позе, забившись в угол кровати, озабоченная лишь тем, чтобы удерживать свой пеньюар запахнутым.
– Я хочу вам признаться, – сказал князь, – до этого момента я не знал, что вы такая красивая.
Она пожала плечами с искренним сомнением.
– Если вы мне не верите, тем лучше! – продолжал Эдуар. – Это доказывает вашу скромность.
Он посмотрел на нее в упор. Она хотела подняться и уйти, но Эдуар вытянул ногу, как бы преграждая ей путь.
– Не разыгрывайте из себя оскорбленную добродетель, я вас умоляю. Разве я похож на солдафона? К тому же, насколько я знаю, князья больше не обладают правом первой ночи.
Она грустно улыбнулась, но в этой улыбке все еще сквозил страх.
– Садитесь рядом, мисс Маргарет. – И так как она не сдвинулась с места, он спросил: – Вас пугает кровать?
Он взял ее за руку и попытался привлечь к себе; тогда Маргарет согласилась осторожно присесть в полуметре от Эдуара.
– Как вы здесь живете? – спросил он. Она по-прежнему молчала, и он настаивал:
– Вы не хотите отвечать?
Маргарет покачала головой:
– Могу ответить, Ваша светлость. Моя жизнь – это ваша бабушка, этот замок и то, чем я здесь занимаюсь.
– Вы давно тут?
– Мне кажется, что всегда.
– Расскажите!
– Мой отец был придворным органистом и органистом собора в Токоре. После освобождения он вернулся к себе в Ирландию и через несколько лет встретил мою мать – она пела в одном из дублинских хоров. Он продолжал переписываться с вашей бабушкой, и ему даже случалось наносить ей визиты и играть для нее в часовне.
В 1972 году погиб ваш отец. Ваша бабушка пожелала, чтобы мой отец вел органную партию в заупокойной мессе. Он приехал сюда вместе с женой и дочерью. Мне было тогда пятнадцать лет; мне кажется, я понравилась княгине. Ее компаньонкой была дама по имени Малева, которая мне не понравилась, но княгиня была ею довольна.
Вскоре после похорон князя Сигизмонда эта дама Малева покинула дворец. Я думаю, ее отъезд привел вашу бабушку в замешательство и растерянность, Ваша светлость. В тот год, по роковой случайности, мои родители погибли в железнодорожной катастрофе: пригородный поезд, в котором они ехали, сошел с рельсов. Я сообщила эту печальную весть княгине, и она тут же предложила мне приехать жить в Версуа. И с тех пор я никуда не уезжала.
– А любовь? – спросил Эдуар. Она растерялась.
– Должен ли я думать, что со времени вашего приезда сюда, то есть со времени вашей юности, у вас не было мужчины, Маргарет?
Она кивнула.
– И бабушка этим никогда не интересовалась? – настаивал Эдуар.
– Это ее не касается.
Он смотрел на нее почти с состраданием. Девственность тридцатипятилетней женщины казалась ему насилием над природой.
Он взорвался:
– Но, в конце концов, вас, должно быть, это беспокоило? Ваше тело не может молчать! Оно требует! Оно умирает от желания любви…
Ему в голову пришла мысль:
– Может, вы лесбиянка?
Она невероятно оскорбилась и перекрестилась со стоном.
– О! Боже мой!
Затем она трогательно воскликнула:
– Ваша светлость! Сжальтесь, не говорите мне больше об этих вещах.
– Напротив, Маргарет, поговорим об этом! Вы же не собираетесь умереть девственницей, как… я хочу сказать, как Жанна д'Арк, но вы, вероятно, полагаете, что она ею не была, находясь среди всех этих лихих парней!
Эдуар положил свою руку на ее плечо; женщина хотела уклониться, но он живо сказал: «Нет!» Маргарет ощутила силу его правой руки.
– Я тебя сейчас поцелую, – объявил Эдуар. Она отрицательно покачала головой. Князь склонился к ее уху:
– Ты великолепна, ты умна, но нужно, чтоб ты тоже знала, что ты самка, Маргарет.
Эдуар слегка коснулся ее губ – это была нежная ласка. Потом он решил дать ей возможность прийти в себя. Его губы вернулись к ее уху, и он прошептал:
– Нам некуда торопиться, мой ангел. Успокойся. Оставь дверь открытой этой ночью, я приду тебя поцеловать и буду приходить в следующие ночи – только чтобы поцеловать, Маргарет, только для этого. Если однажды мы решимся на большее, то лишь при твоем согласии.
Он снова коснулся ее губ.
– Я хочу насладиться твоим дыханием, малышка. Ты мне безумно нравишься.
Он покинул ее, одергивая свой помятый мундир.
25
Эдуар опустил передние стекла своей машины из-за сильной жары, которая в этот день царила в Париже. Едкий запах расплавленного гудрона ударил ему в нос, и он начал задыхаться словно в приступе астмы. Эдуар не выносил запаха гари, запаха расплавленного асфальта, запаха жареных каштанов; каждый раз от этих запахов у него случалось удушье.
За два месяца, что Эдуара не было в Париже, строительная площадка сильно изменилась. Первое, что его поразило, это три вагончика вместо одного. Они были похожи на причудливую деревню! Между вагончиками разбили небольшую площадку, поросшую травой, в центре была высажена высокая ель. Бульдозер исчез, уступив место гудронатору с пылающей топкой. Он выхаркивал густую чернильную кровь на рыхлую почву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
«Этот уже у меня в кармане!» – с восторгом подумал Бланвен.
Устрих встал, поднял с колен Эдуара и дружески хлопнул его по плечу.
– Я знаю, что ты князь, – заявил святой отец, – да хранит тебя Господь и направляет тебя по жизни!
У присутствующих на глаза навернулись слезы, и они зааплодировали.
Тогда Эдуар обратился к княгине Лодовой:
– А вы, княгиня, моя тетушка, – сказал он. Племянник взял руку княгини и склонился над ней в поцелуе, затем он продолжал:
– Я знаю все о вашей жизни, о вашем таланте, и мне доставит великое счастье поцеловать вас.
Взволнованная, эта распутная, каких еще поискать, бабенка прижалась к крепкому мужскому телу. Эдуар в свою очередь крепко обнял собственную тетку.
Затем настала очередь других гостей. Эдуар поздравлял их по старшинству, называл по имени, хотя никто не представлял их ему, в одной фразе выражал восхищение их великими деяниями, сыпал титулами или прежними должностями, осведомлялся об отсутствующих членах семьи, короче говоря, самым чудным образом покорил всех гостей.
Не ожидавшая ничего подобного Гертруда не проронила ни одного слова, оцепенев от удивления. Когда приглашенные вышли, чтобы приветствовать флаги, она взяла Эдуара за руку и прошептала ему на ухо:
– Ты был восхитителен, мой милый мальчик. Откуда ты смог узнать столько вещей об этих людях?
Внук погладил бабушку по руке:
– Мисс Маргарет обучает меня не только богословию, матушка. Она показывала мне фотографии или описывала будущих гостей, дала мне необходимую информацию о них.
– Они все очарованы тобой, – вздохнула Гертруда.
– Вот как! Это поможет сгладить враждебность князя Игнация!
– О! Никогда не говори мне об этом человеке. Я надеюсь, что его постигнет участь короля Фарука, этого отвратительного прожигателя жизни: он умер во время одного из праздников, и его тело пришлось завернуть в скатерть, чтобы вынести.
Когда флаг Черногории достиг вершины мачты, а кассета, запущенная Вальтером Воланте, заиграла национальный гимн, раздался сильный тенор: Эдуар первый запел во всю мощь песнь «своей страны»:
День занимается, черногорец.
Встань и иди навстречу своей судьбе…
Не спуская глаз с флага, Эдуар, казалось, пребывал в экстазе.
24
Когда церемония заканчивалась, Лола зашла в часовню предупредить Эдуара, что ему звонили и что это срочно. Он незаметно ускользнул и добрался до телефона. Снятая трубка болталась на проводе. Старое оборудование позволяло передавать сообщения с одной почты на другую лишь ценой искусных замысловатых приемов, которые Лола никак не могла вбить в свою голову.
Он не сомневался, что ему звонил Банан, и, действительно, это был он, необычайно возбужденный, путавший французские и арабские слова, настолько сильно он волновался.
Князь предполагал, что дело с переднеприводным бежевым автомобилем Охальника примет неприятный оборот.
– Что происходит, малыш Селим?
Эти ласковые слова заставили Селима разрыдаться.
– Мерзавцы, подлецы! – жаловался Банан.
– Говори, черт возьми!
– Это стерва и ее банда!
– Мари-Шарлотт?
В ответ Банан зарыдал еще сильнее. Хотя Эдуару не терпелось расспросить подмастерье, он предпочел подождать, пока тот успокоится.
Это молчание Эдуара подействовало на Селима как болеутоляющее средство. Банан икнул, словно заглохший мотор, прежде чем вновь обрел дар речи:
– Они только что приехали вчетвером на двух мотоциклах. Я сразу же узнал маленькую гадину, несмотря на ее шлем. Они поднялись в квартиру с шумом и гамом, круша и разбивая все на своем пути. У них были хлысты из бычьих жил, и они дубасили нас как диких зверей. У Наджибы сломан нос, у меня – челюсть… они оглушили нас и выстригли полголовы; полголовы, ты понимаешь, парень? Нас невозможно узнать, меня и сестренку. Мы не осмеливаемся показаться на улице. После этого они спустились в гаражи и взорвали четыре машины. Ты знаешь, что они написали большими буквами на дверцах? «Убийца!» Они вдребезги разбили ветровые стекла на других машинах. Если эти негодяи не покалечили все машины, то только потому, что привезли почту, и это им помешало. Я стоял у окна и видел, как они убегали. Шлюха мне крикнула: «В следующий раз мы вернемся, чтобы кокнуть старшего!» Что с нами будет, Дуду? Если я пойду в полицию и ее арестуют, эта тварь свалит на нас историю с таксистом.
Эдуар сохранял спокойствие и быстро просчитывал ситуацию.
– Для начала вам надо подлечиться, мой милый. Скажите прежде всего в больнице, а в случае необходимости – и полиции, что на вас напали неизвестные мотоциклисты. Я считаю, что вы должны состричь то, что у вас осталось от волос. Наджибе купишь красивый парик на деньги из кассы. После этого попытайся стереть надписи на машинах; ветровые стекла заменим позже. Закрой гаражи и повесь табличку на дверях: «Закрыто на время отпуска». Я приеду на этой неделе, и мы решим, что делать дальше. А пока перебирайтесь к родителям, но, ради Бога, приди в себя. Ты ведь мужчина, Банан, ну так и докажи это!
Он почувствовал, что Банана успокоили его слова и решительность тона.
– Ладно! Ладно! – сказал молодой араб.
– Я глубоко опечален из-за Наджибы, для нее действительно настали отвратительные времена, – продолжал Эдуар. – Я попытаюсь вам компенсировать ваши неприятности, малыш.
– Однажды она тебя укокошит! – предсказал Селим. – Я это чувствую.
– Ну ладно! Она меня укокошит! Умереть от ее руки или от холеры… Ты видел мою мать в последнее время?
– Не далее чем вчера. Она и ее хахаль зашли поздороваться! Можно было принять ее за новобрачную.
Телефонный звонок к патрону, казалось, его приободрил. Он спросил:
– А ты?
– У меня все нормально, – ответил Эдуар.
– Что ты делаешь?
Князь посмотрелся в старинное зеркало в поломанной раме, которое Лола притащила с чердака. Он увидел себя в красивом черно-голубом мундире.
– Что я делаю? – повторил он, как бы спрашивая самого себя. – Да ни хрена, Селим, ни хрена. Но мне это нравится.
Это был грандиозный пир, вообще день получился прекрасным. Завтрак начался с гусиной печенки жирарде, под Империаль Шато д'Икем (единственное вино, к которому притрагивалась княгиня Гертруда). Затем следовал роскошный лосось, поданный с самым лучшим белым швейцарским вином; потом запеченное филе из говядины, соус с трюфелями, сопровождаемое Грюо-Лароз 78-го года. Приглашенные, которые жили скорее бедно и скудно, поскольку вынуждены были стремительно покинуть Черногорию без вещей и без своих дворянских гербов, отдали должное еде. После десерта, состоящего из мороженого и экзотических фруктов, щеки у всех раскраснелись, слова стали тяжеловесными и вязкими, не имеющими окончаний. Черногорская знать удалилась во второй половине дня, она наелась до отвала и была просто покорена живостью Эдуара Первого.
Когда ушел последний приглашенный, Гертруда раскрыла Эдуару объятия и прижала его к груди.
– Мой малыш, тебе я обязана одним из самых прекрасных дней в моей жизни. Наблюдая за тем, как ты ведешь себя, слушая тебя, мне казалось, что я вижу и слышу моего дорогого Оттона. У тебя его горячность, смелость, убедительная сила. Он мог бы покинуть дворец Токор до прихода так называемых патриотов, которые его и убили, но он был владетельным князем и поэтому остался, как капитан корабля, решивший пойти ко дну вместе со своим судном. Ты из той же породы, и я горжусь тобой.
Она поцеловала его в губы. Ее тонкие, увядшие, но твердые губы отпечатались на его губах, как печать.
– Теперь пойдем поблагодарим мисс Маргарет, которая нам так помогла. Она необыкновенная девушка, еще один подарок, посланный мне небесами.
* * *
Во время приема Маргарет держалась так скромно, что ее почти не было видно. Она умела раствориться в окружающей обстановке, появлялась незаметно – деятельная, невозмутимая, внимательная к гостям.
Она жила в левом крыле замка, противоположном тому, где находилась комната Гертруды, что удивляло, ибо пожилые дамы не имели привычки отпускать далеко от себя своих компаньонок.
Ее жилище состояло из огромной комнаты, разделенной на две половины: альков, в котором царствовала кровать с балдахином, и рабочий кабинет с письменным столом в стиле Мазарини и картотекой с вращающимися табличками. Здесь она проводила все свободное время, записывая воспоминания, которыми княгиня, когда бывала в настроении, делилась с ней. Это были разрозненные замечания, относящиеся к жизни при черногорском дворе в пору последней войны.
Эдуар никогда не переступал порога этой комнаты, и вот в ту минуту, когда ему надо было постучать, его охватила смутная радость. Сделав усилие над собой, он слегка постучал раз, потом второй, но никто не отозвался. Для очистки совести он подергал большую медную задвижку, дверь податливо отворилась. Он не вошел, а лишь просунул голову, чтобы позвать. Тонкая игра зеркал открыла ему постель, окутанную сумерками. На ней, поперек, лежала мисс Маргарет в махровом желтом пеньюаре, с повязанным на голове банным полотенцем. Она крепко спала в беспомощной позе женщины, сраженной усталостью.
Вернувшись к себе, она, должно быть, приняла душ и не смогла устоять перед желанием прилечь на минуту. Сон захватил ее в этой привлекательной позе. Эдуар должен был бы незаметно уйти, однако он вошел и закрыл дверь. Комната была пропитана тонким ароматом, который источал букет, составленный из цветов парка.
Ее поза тронула Эдуара. Голова ее склонилась набок, левая рука, сжатая в кулачок, – под подбородком, правая над головой, ноги согнуты. Одна пола пеньюара приподнялась, обнажив бедро. Эдуар увидел, что мисс Маргарет была не худой, наоборот, в меру упитанной. Небрежно повязанная чалма плохо удерживала мокрые волосы, светлые пряди потемнели от воды. Князь, взволнованный, вспомнил гравюру, изображавшую Шарлотту Корде, закалывающую кинжалом Марата.
Это было мгновение хмельных, опьяняющих чувств, которые он ранее никогда не испытывал. На цыпочках он приблизился к кровати, схватив на ходу стул, покрытый старой тканью, вышитой крестиком. Эдуар сидел в двух метрах от спящей. Он оставался неподвижен и глядел на нее, как смотрят на незыблемый океан, или на огонь в очаге, с восхищением, полным безмятежности и покоя, которое обычно свойственно избранникам судьбы.
Он любовался совершенством ее линий, очаровательным золотистым муравейником ее веснушек, изяществом маленьких рук, удивляясь, что прежде не замечал, как эта женщина красива. Сидя на маленьком стульчике, он старался не двигаться и затаил дыхание. Он похолодел, обнаружив Маргарет в такой позе: эта одежда, эта бессознательная непринужденность, этот волшебный полумрак кровати и чувство, которое он испытывал, не имели ничего общего с физическим влечением.
Вдруг хрупкий стул, на котором Эдуар сидел, не выдержал тяжести его тела: одна ножка подломилась, князь тяжело рухнул на пол.
Мисс Маргарет тотчас проснулась и завопила от ужаса. Эдуар попытался подняться, но никак не мог справиться с ногой, которая неудачно подвернулась и застряла. Он, должно быть, выглядел смешно. Красный и смущенный, он стоял на коленях перед кроватью и выглядел, должно быть, настолько нелепо, что, преодолев собственные смущение и замешательство, Маргарет рассмеялась.
– Что вы здесь делали, Ваша светлость?
Он в свою очередь улыбнулся наконец, поднялся и сел на краешек постели. Она живо вскочила в кровати и запахнула свой пеньюар.
– Я пришел вас поблагодарить, – ответил Эдуар.
– Поблагодарить? Но за что?
– За то, что вы так хорошо подготовили меня к этому празднику. Я стучал, но вы не услышали, тогда я позволил себе войти. Увидя вас такой дивной и чудесной в этом пеньюаре, я не мог не поддаться искушению, чтобы не посмотреть, как вы спите. Я знаю, что это невежливо, и я прошу вас меня простить. Но я ни о чем не жалею: зрелище стоило того.
Маргарет покраснела и отвела глаза. Она сидела в неловкой позе, забившись в угол кровати, озабоченная лишь тем, чтобы удерживать свой пеньюар запахнутым.
– Я хочу вам признаться, – сказал князь, – до этого момента я не знал, что вы такая красивая.
Она пожала плечами с искренним сомнением.
– Если вы мне не верите, тем лучше! – продолжал Эдуар. – Это доказывает вашу скромность.
Он посмотрел на нее в упор. Она хотела подняться и уйти, но Эдуар вытянул ногу, как бы преграждая ей путь.
– Не разыгрывайте из себя оскорбленную добродетель, я вас умоляю. Разве я похож на солдафона? К тому же, насколько я знаю, князья больше не обладают правом первой ночи.
Она грустно улыбнулась, но в этой улыбке все еще сквозил страх.
– Садитесь рядом, мисс Маргарет. – И так как она не сдвинулась с места, он спросил: – Вас пугает кровать?
Он взял ее за руку и попытался привлечь к себе; тогда Маргарет согласилась осторожно присесть в полуметре от Эдуара.
– Как вы здесь живете? – спросил он. Она по-прежнему молчала, и он настаивал:
– Вы не хотите отвечать?
Маргарет покачала головой:
– Могу ответить, Ваша светлость. Моя жизнь – это ваша бабушка, этот замок и то, чем я здесь занимаюсь.
– Вы давно тут?
– Мне кажется, что всегда.
– Расскажите!
– Мой отец был придворным органистом и органистом собора в Токоре. После освобождения он вернулся к себе в Ирландию и через несколько лет встретил мою мать – она пела в одном из дублинских хоров. Он продолжал переписываться с вашей бабушкой, и ему даже случалось наносить ей визиты и играть для нее в часовне.
В 1972 году погиб ваш отец. Ваша бабушка пожелала, чтобы мой отец вел органную партию в заупокойной мессе. Он приехал сюда вместе с женой и дочерью. Мне было тогда пятнадцать лет; мне кажется, я понравилась княгине. Ее компаньонкой была дама по имени Малева, которая мне не понравилась, но княгиня была ею довольна.
Вскоре после похорон князя Сигизмонда эта дама Малева покинула дворец. Я думаю, ее отъезд привел вашу бабушку в замешательство и растерянность, Ваша светлость. В тот год, по роковой случайности, мои родители погибли в железнодорожной катастрофе: пригородный поезд, в котором они ехали, сошел с рельсов. Я сообщила эту печальную весть княгине, и она тут же предложила мне приехать жить в Версуа. И с тех пор я никуда не уезжала.
– А любовь? – спросил Эдуар. Она растерялась.
– Должен ли я думать, что со времени вашего приезда сюда, то есть со времени вашей юности, у вас не было мужчины, Маргарет?
Она кивнула.
– И бабушка этим никогда не интересовалась? – настаивал Эдуар.
– Это ее не касается.
Он смотрел на нее почти с состраданием. Девственность тридцатипятилетней женщины казалась ему насилием над природой.
Он взорвался:
– Но, в конце концов, вас, должно быть, это беспокоило? Ваше тело не может молчать! Оно требует! Оно умирает от желания любви…
Ему в голову пришла мысль:
– Может, вы лесбиянка?
Она невероятно оскорбилась и перекрестилась со стоном.
– О! Боже мой!
Затем она трогательно воскликнула:
– Ваша светлость! Сжальтесь, не говорите мне больше об этих вещах.
– Напротив, Маргарет, поговорим об этом! Вы же не собираетесь умереть девственницей, как… я хочу сказать, как Жанна д'Арк, но вы, вероятно, полагаете, что она ею не была, находясь среди всех этих лихих парней!
Эдуар положил свою руку на ее плечо; женщина хотела уклониться, но он живо сказал: «Нет!» Маргарет ощутила силу его правой руки.
– Я тебя сейчас поцелую, – объявил Эдуар. Она отрицательно покачала головой. Князь склонился к ее уху:
– Ты великолепна, ты умна, но нужно, чтоб ты тоже знала, что ты самка, Маргарет.
Эдуар слегка коснулся ее губ – это была нежная ласка. Потом он решил дать ей возможность прийти в себя. Его губы вернулись к ее уху, и он прошептал:
– Нам некуда торопиться, мой ангел. Успокойся. Оставь дверь открытой этой ночью, я приду тебя поцеловать и буду приходить в следующие ночи – только чтобы поцеловать, Маргарет, только для этого. Если однажды мы решимся на большее, то лишь при твоем согласии.
Он снова коснулся ее губ.
– Я хочу насладиться твоим дыханием, малышка. Ты мне безумно нравишься.
Он покинул ее, одергивая свой помятый мундир.
25
Эдуар опустил передние стекла своей машины из-за сильной жары, которая в этот день царила в Париже. Едкий запах расплавленного гудрона ударил ему в нос, и он начал задыхаться словно в приступе астмы. Эдуар не выносил запаха гари, запаха расплавленного асфальта, запаха жареных каштанов; каждый раз от этих запахов у него случалось удушье.
За два месяца, что Эдуара не было в Париже, строительная площадка сильно изменилась. Первое, что его поразило, это три вагончика вместо одного. Они были похожи на причудливую деревню! Между вагончиками разбили небольшую площадку, поросшую травой, в центре была высажена высокая ель. Бульдозер исчез, уступив место гудронатору с пылающей топкой. Он выхаркивал густую чернильную кровь на рыхлую почву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39