Мерзкий был мальчишка, и вырос из него мерзкий тип.
Вот так оно и идет, подумал я. Видно, подлецы всегда преуспевают. Том
Престон - управляющий телефонной станцией, а Эд Адлер служит у него
монтером - устанавливает аппараты, исправляет повреждения в сети; а вот я
был страховым агентом и агентом по продаже недвижимости, а теперь бросаю
это дело. Не по доброй воле, но потому, что нет у меня другого выхода: и
за телефон в конторе я задолжал, и за помещение арендная плата давно
просрочена.
Том Престон - преуспевающий делец, а я неудачник; Эду Адлеру кое-как
удается прокормить семью, но и только. А другие наши однокашники? Чего-то
они достигли - вся наша компания? Понятия не имею, почти всех потерял из
виду. Почти все поразъехались. В такой дыре, как Милвилл, человеку делать
нечего. Я и сам бы, наверно, тут не остался, да пришлось ради матери.
Когда умер отец, я бросил художественное училище: надо было помогать ей в
теплицах. А потом и ее не стало, но к этому времени я уже столько лет
прожил в Милвилле, что трудно было сдвинуться с места.
- Эд, - сказал я, - а из наших школьных ребят тебе кто-нибудь пишет?
- Нет, - отвечал он. - Даже и не знаю, кто куда подевался.
- Помнишь Тощего Остина? - сказал я. - И Чарли Томсона, и Марти
Холла, и Эльфа... смотри-ка, забыл фамилию!
- Питерсон, - подсказал Эд.
- Верно, Питерсон. Надо же - забыл фамилию Элфа! А как нам бывало
весело...
Эд отключил провод и выпрямился, держа телефон на весу.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросил он.
- Да, видно, надо прикрывать лавочку. Тут не один телефон, тут все
пошло наперекос. За помещение тоже давно не плачено. Дэн Виллоуби у себя в
банке сильно из-за этого расстраивается.
- А ты веди дело прямо у себя на дому.
- Какое там дело, Эд, - перебил я. - Нет у меня дела и никогда не
было. Я прогорел с самого начала.
Я поднялся, нахлобучил шляпу и вышел. Улица была пустынна. Лишь
две-три машины стояли у обочины да бродячий пес обнюхивал фонарный столб,
а перед кабачком под вывеской "Веселая берлога" подпирал стену Шкалик
Грант в надежде, что кто-нибудь угостит его стаканчиком.
Мне было тошно. Телефон, конечно, мелочь, и все-таки это означает
конец всему. Окончательно и бесповоротно установлено: я неудачник. Можно
месяцами играть с самим собой в прятки, тешить себя мыслью - мол, все не
так плохо и еще наладится и стрясется, но потом непременно нагрянет
что-нибудь такое, что заставит посмотреть правде в глаза. Вот пришел Эд
Адлер, отключил телефон и унес, и никуда от этого не денешься.
Я стоял на тротуаре, смотрел вдоль улицы и изнемогал от ненависти к
этому окаянному городишке - не к тем, кто в нем живет, а именно к самому
городу, к ничтожной точке на географической карте.
Этот насквозь пропыленный городишко, невыразимо нахальный и
самодовольный, словно издевался надо мной. Как же я просчитался, что не
унес вовремя ноги! Я пробовал устроить здесь свою жизнь, потому что привык
к Милвиллу и любил его, и я жестоко ошибся. Я ведь тоже понимал то, что
понимали все мои друзья, которые отсюда уехали, - и все-таки не желал
видеть бесспорную, очевидную истину: здесь ничего не сохранилось такого,
ради чего стоило бы остаться. Милвилл отжил свое и теперь умирает, как
неизбежно умирает все старое и отжившее. Он задыхается из-за новых дорог:
ведь теперь, если надо что-нибудь купить, можно быстро и легко съездить
туда, где больше магазинов и богаче выбор товаров; он умирает, потому что
вокруг пришло в упадок земледелие, умирает вместе с убогими фермами на
склонах окрестных холмов, захиревшими и обезлюдевшими, ибо они уже не
могут прокормить семью. Милвилл - обитель благопристойной нищеты, в нем
даже есть своя обветшалая прелесть, он изысканно благоухает лавандой, и
манеры его безупречны, но, невзирая ни на что, он умирает.
Я повернулся и пошел прочь из пыльного делового квартала, к речушке,
огибающей город с востока. По берегу, под раскидистыми деревьями, вьется
заброшенная тропка, я шагал по ней и слушал, как в жаркой летней тишине
журчит вода, омывая заросшие травою берега и перекатываясь по гальке. На
меня нахлынули воспоминания давних, невозвратных лет. Сейчас я дойду до
излучины, это у милвиллцев излюбленное место купания, дальше - мелководье,
где я каждую весну ловлю сачком мелкую рыбешку.
На берегу, за тем поворотом - наш заветный уголок. Сколько раз мы там
разводили костер и жарили шницели по-венски и пекли сладкий корень алтея,
а потом просто сидели и смотрели, как меж деревьев и по лугам
подкрадывается вечер. Потом всходила луна и все вокруг преображалось, и
это было заколдованное царство, расчерченное тончайшей сетью теней и
лунных бликов. И мы переговаривались только шепотом, и всеми силами души
заклинали время идти помедленнее, чтобы дольше длилось волшебство. Но как
ни страстно мы этого жаждали, все было тщетно, такова уж природа времени -
даже и в ту пору его невозможно было ни замедлить, ни остановить.
Мы приходили сюда вчетвером - я с Нэнси и Эд Адлер с Присциллой
Гордон, а порою к нам присоединялся и Элф Питерсон, но, помнится, всякий
раз с другой девушкой.
Я постоял немного на тропинке, пытаясь воскресить все это: сияние
луны и мерцание угасающего костра, тихие девичьи голоса и нежное девичье
тело, чудо юности - всепоглощающую нежность, и жар, и трепет, и
благодарность. Я вновь искал здесь зачарованную тьму и лучистое счастье
или хотя бы только их призраки... но ничего не ощутил, только рассудком
знал, что когда-то все это было - и минуло.
Так вот что я такое - неудачник, неудачник во всем, даже воспоминания
и те не сумел сохранить, все потускнело и выцвело. В эту минуту я трезво
оценил себя, впервые посмотрел правде прямо в глаза. Что же дальше?
Быть может, напрасно я забросил теплицы? Но нет, глупости, ничего бы
у меня не вышло - с тех пор как умер отец, они медленно, но верно
приходили в упадок. Пока он был жив, они давали недурной доход, но ведь
тогда мы работали втроем, да к тому же у отца было особое чутье. Он
понимал каждый кустик, каждую былинку, холил их и нежил, у него все цвело
и плодоносило на диво. А я начисто лишен этого дара. В лучшем случае у
меня всходят хилые и тощие растеньица, и вечно на них нападают какие-то
жучки и гусеницы и всяческая хворь, какая только существует в зеленом
царстве.
И внезапно река, тропа, деревья - все отодвинулось куда-то в далекое
прошлое, стало чужим и незнакомым. Словно я, непрошенный гость, забрел в
некое запретное пространство и время и мне здесь не место. И это было куда
страшней, чем если бы я в вправду попал сюда впервые, ибо втайне я с
дрожью сознавал, что здесь заключена часть меня самого.
Я повернулся и пошел обратно, спиной ощущая леденящее дыхание страха,
готовый очертя голову кинуться бежать. Но не побежал. Я нарочно замедлял
шаг, я решил одержать победу над собой, она была мне необходима, хотя бы
вот такая жалкая, никчемная победа - идти медленно и размеренно, когда так
и тянет побежать.
Потом из-под свода ветвей, из густой тени я вышел на улицу, окунулся
в тепло и солнечный свет, и все стало хорошо. Ну, не совсем хорошо, но
хотя бы так, как было прежде. Улица передо мною лежала такая же, как
всегда. Разве что прибавилось несколько машин у обочины, бродячий пес
исчез да Шкалик подпирал теперь другую стену. От кабачка "Веселая берлога"
он перекочевал к моей конторе.
Вернее сказать, к моей бывшей конторе. Потому что теперь я знал:
ждать больше нечего. С таким же успехом можно хоть сейчас забрать из
ящиков стола все бумаги, запереть дверь и снести ключ в банк. Дэниел
Виллоуби, разумеется, будет весьма холоден и высокомерен... ну и черт с
ним. Да, конечно, я задолжал ему арендную плату, мне нечем уплатить, и он,
надо думать, обозлится, но у него и кроме меня полгорода в долгу, а денег
ни у кого нет и едва ли будут. Он сам этого добивался - и добился, чего
хотел, а теперь злится на всех. Нет уж, пускай лучше я останусь жалким
неудачником, чем быть таким, как Дэн Виллоуби, изо дня в день ходить по
улицам и чувствовать, что каждый встречный ненавидит тебя и презирает и не
считает человеком.
Будь все, как обычно, я не прочь бы постоять и поболтать немного со
Шкаликом Грантом. Хоть он и первый лодырь в Милвилле, а все равно он мне
друг. Он всегда рад за компанию пойти порыбачить, знает, где лучше клюет,
и вы даже не представляете, как интересно его послушать. Но теперь мне
было не до разговоров.
- Эй, Брэд, - сказал Шкалик, когда я с ним поравнялся. - У тебя,
часом, доллара не найдется?
Я поразился. Грант уже давным-давно не пробовал поживиться за мой
счет, с чего это ему вдруг вздумалось? Правда, он пьяница, лодырь и
попрошайка, но при этом настоящий джентльмен и необычайно деликатен.
Никогда он не станет выпрашивать подачку у того, кто и сам еле сводит
концы с концами. У Шкалика редкостное чутье, он точно знает, когда и как
закинуть удочку, чтоб не нарваться на отказ.
Я сунул руку в карман, там была тоненькая пачка бумажек и немного
мелочи. Я вытащил пачку и протянул Гранту доллар.
- Спасибо, Брэд, - сказал он. - Мне весь день нечем было горло
промочить.
Сунул доллар в карман обвисшей, латанной-перелатанной куртки и
торопливо заковылял через улицу в кабачок.
Я повернул ключ, вошел в контору, затворил за собой дверь, и тут
раздался телефонный звонок.
Я стал столбом и как дурак уставился на телефон.
А он все звонил и звонил, так что я подошел и снял трубку.
- Мистер Брэдшоу Картер? - осведомился нежнейший, очаровательнейший
голосок.
- Он самый, - сказал я. - Чем могу служить?
Я мигом понял, что это не может быть никто из здешних: в Милвилле все
звали меня просто Брэд. И потом, ни у одной моей знакомой даже нот таких
нету в голосе. Этот голосок вкрадчиво мурлыкал, будто красотка с экрана
телевизора читала рекламное объявление про мыло или крем для лица, и в то
же время в нем слышался словно хрустальный звон - так должна бы говорить
принцесса из сказки.
- Скажите, пожалуйста, мистер Брэдшоу Картер, это у вашего отца были
теплицы?
- Совершенно верно.
- А вы теперь ими не занимаетесь?
- Нет, - сказал я, - не занимаюсь.
И тут голос переменился. Был нежный девичий голосок - и вдруг стал
мужской, энергичный и деловитый. Будто трубку взял совсем другой человек.
И однако, как это ни дико, я почему-то не сомневался, что собеседник у
меня все тот же, переменился только голос.
- Насколько мы понимаем, - сказал этот новый голос, - вы сейчас
свободны и могли бы выполнить для нас кое-какую работу.
- Да, пожалуй, - сказал я. - Но в чем дело? Почему вы заговорили
другим голосом? И вообще кто это говорит?
Вопрос был преглупый: сомневался я там или не сомневался, а никто не
может так внезапно и резко менять голос. Конечно же, со мной говорили два
разных человека.
Но вопрос мой остался без ответа.
- Мы надеемся, что вы можете выступать от нашего имени, - продолжал
голос. - Вас рекомендуют наилучшим образом.
- А в качестве кого я должен выступать?
- В качестве дипломата, - сказал голос. - Кажется, это самое точное
определение.
- Но я не дипломат. Я этому не учился и не умею...
- Вы нас не поняли, мистер Картер. Совершенно не поняли. Видимо, нам
следует кое-что разъяснить. Мы уже установили контакт со многими вашими
земляками. И они оказывают нам различные услуги. Например, у нас есть
чтецы...
- Чтецы?
- Именно. Те, кто для нас читает. Понимаете, они читают самые разные
тексты. Из разных областей. Британская энциклопедия, Оксфордский словарь,
всевозможные учебники и руководства. Литература и история, философия и
экономика. И все это в высшей степени интересно.
- Но вы и сами можете все это прочитать. Зачем вам чтецы? Нужно
только достать книги...
В трубке покорно вздохнули:
- Вы нас не поняли. Вы слишком спешите с выводами.
- Ну, ладно, - сказал я. - Я вас не понял. Пусть так. Чего же вы от
меня хотите? Имейте в виду, читаю я прескверно и безо всякого выражения.
- Мы хотим, чтобы вы выступали от нашего имени. Прежде всего мы
хотели бы с вами побеседовать, услышать, как вы оцениваете положение, а
затем можно было бы...
Он говорил что-то еще, но а уже не слушал. Вдруг до меня дошло, что
же тут неладно. То есть, конечно, это все время было у меня перед глазами,
но как-то не доходило до сознания. И без того на меня свалилось слишком
много неожиданностей: невесть откуда опять взявшийся телефон, хотя телефон
у меня только что сняли, и внезапно меняющиеся голоса в трубке, и этот
дикий, непонятный разговор... Мысль моя лихорадочно работала и не успевала
охватить все в целом.
Но тут меня будто ударило - а ведь телефон какой-то не такой! - и я
уже не разбирал слов, все слилось в невнятное жужжанье. Аппарат совсем не
тот, что стоял час назад у меня на столе. У него нет диска и нет провода,
который соединял бы его с розеткой на стене.
- Что такое? - закричал я. - Кто это говорит? Откуда вы звоните?
Тут послышался новый голос, не поймешь, женский или мужской, не
деловитый и не вкрадчиво нежный, а странно безличный, словно бы чуточку
насмешливый, но лишенный какой бы то ни было определенности.
- Напрасно вы так встревожились, мистер Картер, - произнес этот
безличный голос. - Мы очень заботимся о тех, кто нам помогает. Мы умеем
быть благодарными. Поверьте, мистер Картер, мы вам очень благодарны.
- За что?!
- Навестите Джералда Шервуда, - сказал безличный голос. - Мы
побеседуем с ним о вас.
- Слушайте! - заорал я. - Я не понимаю, что происходит, но...
- Поговорите с Джералдом Шервудом, - повторил голос.
И телефон заглох. Как отрезало. Не было смутного гуденья, не
ощущалось, что где-то там по проводам идет ток. Все глухо и пусто.
- Эй! - кричал я. - Эй, кто там!
Никакого ответа.
Я отвел трубку от уха и, не выпуская ее из рук, мучительно шарил в
памяти. Этот голос, что говорил последним... словно бы он мне знаком.
Где-то когда-то а его слышал. Но где? Когда? Не помню, хоть убей.
Я опустил трубку на рычаг и взял аппарат в руки. С виду самый
обыкновенный телефон, но без диска и ни признака проводов и контактов. Я
осмотрел его со всех сторон - ни фабричной марки, ни имени фабриканта, ни
адреса фирмы не оказалось.
Только сегодня Эд Адлер снял у меня телефон. Он перерезал провода, и,
когда я уходил из конторы, он стоял тут, держа аппарат на весу.
Когда я, возвратясь, услыхал звонок и увидел на столе телефон, в
голове у меня мелькнуло не слишком логичное, но самое простое объяснение:
почему то Эд не унес телефон и снова его подключил. Может быть, потому,
что он мне друг; может, он готов ради меня не выполнить хозяйское
распоряжение. Или, может, сам Престон передумал и решил дать мне небольшую
отсрочку. А может быть, даже нашелся неведомый доброжелатель, который
уплатил по счету, чтобы я не лишился телефона.
Но теперь я знал: все это чепуха. Потому что телефон у меня на столе
- не тот, который сегодня отключил Эд.
Я опять снял трубку и поднес к уху.
И опять раздался деловитый мужской голос. Он не сказал - "слушаю", не
спросил, кто говорит. Он сказал:
- Очевидно, вы относитесь к нам с подозрением, мистер Картер. Мы
прекрасно понимаем, что вы смущены и не доверяете нам. Мы вас не осуждаем,
но при том, как вы сейчас настроены, продолжать разговор бесполезно.
Побеседуйте сначала с мистером Шервудом, а потом возвращайтесь - и тогда
поговорим.
И телефон снова заглох. На этот раз я не стал кричать в надежде, что
голос снова отзовется. Я знал, это бесполезно. Опустил трубку на рычаг и
отодвинул телефон.
Повидайте Джералда Шервуда, сказал голос, а после поговорим. Но при
чем тут, спрашивается, Джералд Шервуд?
Невозможно поверить, чтобы Джералд Шервуд был причастен к этой
странной истории, не такой он человек.
Отец Нэнси Шервуд, в некотором роде промышленник, был коренной
милвиллец и жил на краю города, на вершине холма, в старом прадедовском
доме. Не в пример всем нам, он не ограничивал свою жизнь рамками Милвилла.
Ему принадлежала фабрика в Элморе - до Элмора от нас миль пятьдесят и там
чуть ли не сорок тысяч жителей. Фабрика досталась Джералду от его отца и
когда-то выпускала сельскохозяйственные машины. Но несколько лет назад
разразился крах, сельскохозяйственные машины стали никому не нужны, и
Шервуд занялся всевозможной технической мелочью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28