Авитал Ронелл*
(из Телефонной Книги)

Субъект философии.
От Другого к SuZ
Если уж вопрос об идентичности и самотождественности Другого вообще разрешим в формальной манере, то Кристофер Финск прав: даже самый отвлеченный анализ Хайдеггера несомненно опирается на его личную заинтересованность, персональную вовлеченность в позицию авторства (SW, 206). Вопрос об отношении Хайдеггера к субъекту философского текста расследуется Филиппом Лаку-Лабаром в Le Sujet de la Philosophie, где внимание сконцентрировано на введении в Habilitationsschrift. Здесь Хайдеггер отделяет историю философии от истории точных наук, поскольку философия помечена живой личностью философствующего . Если даже субъект философии уже укоренен в анонимной традиции, ему все же необходима определенная персональность , без которой не существует аутентичное философствование. Жизнь философии в то же время протекает в конфликте с личностью философа - пишет Хайдеггер, разграничивая философию и точные науки. В SuZ, как отмечает Финск, Хайдеггер также признает необходимость некой личностной prise de position: Он говорит, что экзистенциальная аналитика основывается на фактическом идеале Dasein, на онтической модели существования, избираемой конкретным субъектом. Экзистенциальная аналитика и есть, в сущности, развертывание, интерпретация таких фактических предпосылок (SW,207).
Обратимся к Бытию и Времени :
Но разве нет определенного онтического слоя, в котором задана аутентичность экзистенции, некоего фактического идеала Dasein, который предшествует его онтологической интерпретации? Разумеется, есть. Но это не просто факт, не подлежащий отрицанию, то, что мы вынуждены иметь в виду; это positive necessity в терминах объекта нашего исследования. Философия никогда не собирается отрицать свои предпосылки, но ей недостаточно просто принять их к сведению. Философия постигает их и развертывает, достигая все большей проницательности - как самих предпосылок, так и того, чего они предпосылки (BT, 310).
Финск предупреждает по поводу неясности - о чем, собственно, мы говорим, когда говорим о субъекте текста и пытаемся извлечь его из некой фактической раскладки? Далее он пишет: чтобы уяснить себе, в чем сущность пристального внимания Хайдеггера к экзистенции на уровне фактов , не достаточно прибегнуть к психологическому или же биографическому прочтению. Если мы еще не готовы описать природу индивидуального субъекта философии - того, кто говорит, и того, кому говорят, - нам следует, по крайней мере, разделить недоверие Хайдеггера к психологической или историко-социологической расшифровке субъекта метафизики (SW,207).
Эти предупреждающие сигналы услышаны; двойную предосторожность Финска можно объяснить его одиночеством в подходе к теме. Поворот проблемы, который нас теперь интересует, как раз связан с метафизическим субъектом, с тем, кто говорит, и кому говорят, нас интересуют биографические следы, сохраняющиеся в сущностном мышлении - конечно же, вовсе не в том смысле, как трактует их классическая психология. Речь идет об одном переходе: от нашей онтологической интерпретации Dasein к определенному онтическому слою, в котором задана аутентичность экзистенции . Прямая эмпирическая интерпретация тут весьма проблематична, но вызов чувствуется, и искушение тоже. Иными словами, кажется, стоит уступить тому, что предшествует онтологической интерпретации Dasein , и закон такой уступки, артикулированный в форме долженствования, следует одновременно понять и в форме positive necessity. И этот, самый скрытый пласт, необходимо вобрать в себя - пока, хотя бы, временно.
Но вопрос о субъекте философского дискурса, особенно о том, кому говорят, вновь вызывает тему Другого, как уже отмечалось, Другого, находящегося на бесконечной дистанции. Вот он стоит на том конце, где-то; мы ведь не знаем, вернулся ли мальчик домой вообще; Другой никогда не сближается, удерживает сущностную дистанционность, что обещает тебе девственную целостность здесь, на этом конце - Хайдеггер говорит, будто невозможно представление через другого собственной смерти, Dasein умирает в одиночестве, находя хотя бы так свою аутентичность. Это придает особый пыл аргументам Финска, обвиняющего Хайдеггера в затушевывании вопроса о Другом (SW,185). Финск везде пишет, что круговая структура SuZ провоцирует читателя слиться с этим циркулярным движением, повторять и возобновлять повторение - Бытие и Время функционирует как раз в позиции Другого, которую еще надо бы определить (SW,206). Но Хайдеггер пресекает все попытки понятийного определения. Единственное, на что можно указать, - на при-званность Dasein, на воссоединенность, требующуюся, чтобы разобраться с собственной виной (с объектом, но и с источником вызова), именно в структуре зова мы находим место для возможного вмешательства Другого. Здесь и подключается к разговору Финск, настаивая на необходимости подобного вмешательства. Попробуем вслушаться.

Вызов на конференцию

Связь зова Dasein с категорией виновности/повинности (Schaldigsein) рассмотрена Сэмюэлем Вебером в работе Долги Деконструкции и Другой, соображения по поводу , а также в Carte postale Деррида и, соответственно, в Ecoute Миккеля Борх-Якобсена.
Трудная задача составить из этих вызовов макет, рамку, представляется, тем не менее, насущной необходимостью, positive necessity, и раз уж мы хотим понять, откуда исходит вызов, следует, набравшись терпения, разобраться с перечисленными текстами. При таком телефонном прочтении очень важно избежать перегрузки и разрыва цепи. Возникающее напряжение (не только электрического тока) требует объяснить, почему такое значение придается функции Другого как генератора помех в хайдеггеровском приемнике зова. Сегодня это проблема не только Хайдеггера - в свое время он был призван к ответу им же - сколько наша собственная. Ибо жесткая оппозиция между Другим и Вещью, зафиксированная Хайдеггером, приводит к своеобразной заминке, к парадоксальной нестыковке, особенно впоследствии, когда в работе лучше всего переводимой как Вопрос по поводу техники он делает человеческое приводом, конституирующим состояние-в-наличности; тем самым овеществляется им же самим заботливо индивидуализированный Dasein. Если Другой и Вещь должны быть разделены сущностью, изолированы друг от друга, тогда телефону просто не нашлось бы места, откуда он мог бы коммутировать зов сознания; тогда и сам Хайдеггер был бы низведен к гегелевскому варианту разрешения противоречий, населяющих телефон - что уж явно ему не свойственно. Хайдеггер не прочь поговорить об аэроплане, готовом к полету. Или привести в пример мотоцикл, припаркованный на университетской стоянке, и вот, без труда различая на слух шум двигателей Мерседеса и Адлера , и, с другой стороны, сжимая телефонную трубку чуть ли себе не на погибель, Хайдеггер, по сути дела, не отводит никакого места телефону ни в своих размышлениях о технике, ни в своей коллекции взываний к Бытию. Мы не говорим о телефоне как таковом , как о принципе - это понятие может показаться еще преждевременным, далеким от исчерпывающего определения. Речь идет об уровне онтической данности, о простой фактичности - даже здесь за телефоном сохраняется его роль коллектора голосов - довольно жутковатого инструмента (зависает
и вопрос по поводу Unheimlichkeit - разве телефон, несмотря на свою привычность и поверхностность, не принадлежит к фундаментальным основам чужеродного бытия, к бытию-в-заброшенности, к бытию, лишенному chez soi?).
Теперь требуется, пожалуй, усилить акцент, еще более сконцентрироваться на обсуждаемом вопросе. Энергия, высвобождаемая аргументами Вебера, Финска и Борх-Якобсена, затрагивает любой аппарат, фиксирующий интервенцию Другого, затрагивает зов и призванность, природу аффектирования, заботы, вины, изначального долженствования. Проведенный ими анализ конституирующих элементов призывания проясняет для нас насущный вопрос о преломлении зова в технике, и коль скоро расчет траектории зова напоминает (да и предполагает) момент терпеливого ожидания в стартовой позиции, нам просто следует принять модус выжидающей антиципации: посмотреть, как проходит набор высоты, а затем уже определять курс. (Авиаметафора не является простой случайностью. Трассирующий воздушный след особенно причудлив и стоек в общем небописании Хайдеггера, Кафки и Деррида. В другом философском климате, еще не оперившись для полета в сферах высокой рефлексии, аэродинамику изучал Витгенштейн, обращая особое внимание на реактивные двигатели) .
Одной из принципиальных заслуг Финска является то, что он указал на многие точки напряженности внутри хайдеггеровского дискурса, и прежде всего на тот раздел аналитики Dasein, где бытие-в-совместности стыкуется с индивидуальным Я. Разрыв Хайдеггера с традицией особенно ощутим там, где бытие-в-совместности (Mitsein) выступает как конституирующий элемент Dasein, в отличие от классических концепций человека, постулирующих отправную изолированность субъекта. Хайдеггер пишет по этому поводу: Бытие-к-Другим пульсирует, как источник, в самой сердцевине Dasein BT, 123). Анализ Mitsein, утверждает Финск, способен выявить один из пределов метафизической мысли, вопрос о субъекте, по Хайдеггеру не хватает здесь решимости, он все время скатывается к одинокому Я: В свете судорожного отношения Хайдеггера к Ницше и его идентификации с Гельдерлином... подобная размытость вопроса о Другом, похоже, образует устойчивую инерционную фигуру мысли (SW 185-186). Отношения между Dasein и Другими вписаны, по словам Финска, в парадоксальную логику герменевтического круга, они берут начало в дефиниции Я, которая отличается от метафизических определений субъекта, от субъекта современной метафизики, опирающегося на cogito, sum Декарта. Усилия Хайдеггера направлены на смещение субъекта с его центральной позиции как subjectum, но он вовсе не отказывается от подыскания места для размещения субъекта - место отыскивается повсюду - например, в сфере там Dasein; он описывает позиционную архитектонику Dasein в терминах Бытия Dasein как заботы (SW, 186).
Что касается Mitsein, Хайдеггер утверждает, что действие Dasein, состоящее в отталкивании от мира, впервые делает возможным контакт с Другим, и раскрытие индивидуальной истины Dasein есть, одновременно, обнаружение истины Другого. По мнению Финска, в данном случае имеется в виду истина как alitheia, определяемая в 94-м параграфе SuZ (SW, 188). Если Бытие-с-Другими принадлежит к собственному бытию Dasein (BT, 123), то понимание, раскрытие его собственного бытия уже содержит наличное понимание Другого (SW, 188). Более того, раскрытие Dasein в смысле развертывания всей его фактической экзистенциальной ситуации, тем самым, уже обнаружило Бытие Другого. (SW, 180). Встреча с Другим уже произошла, коль скоро Dasein вступает в бытие как Я. (SW, 188). Поле встречи распределено по всей сфере того, что Хайдеггер именует коммуникацией (BT, 162), но Бытие-в-Совместности и соответствующее ему состояние сознания, артикулируемое в коммуникации, не суть формы идентификации; они не являются и неким пред-существованием , наподобие того, как Бытие Dasein предшествует его пониманию и утверждению в форме Я (специфическое уже здесь, сопутствующее всем актам Dasein, вроде пред-понимания и т.д. - Бытие Другого просто произрастает на собственной почве Dasein). Каким образом Dasein приходит к распознаванию Другого как Другого-Хайдеггер слишком медлит с ответом на вопрос, чтобы мы могли недооценить его важность. Финск здесь прав: лаконичность Хайдеггера поразительна, учитывая, что речь идет о столь важном вопросе в аналитике Dasein.
Мы уже процитировали часть пассажа с соответствующей аргументацией Хайдеггера. Но важность этой загвоздки в последующем изложении так велика, что есть смысл продолжить цитату.
Конечно, Бытие-к-Другим онтологически отличается от Бытия-к-Вещам, состоящим в подручности.
Другой есть такое сущее, которое само бытийствует как Dasein. Бытие к Другим и с Другими есть, таким образом, бытийное отношение (seinsverhaltnis) Dasein к Dasein.
Но, можно сказать, данное отношение уже заранее наличествует в собственном Dasein, обладающим пониманием Бытия, а значит. соотносящимся с собой.
Бытийное отношение к Другим, стало быть, является проекцией собственного Бытия-к-себе на что-нибудь еще , и Другой появляется как дупликация [Dublette] Я.
Однако, подобные допущения, увы, весьма произвольны, опереться на них нельзя.
Принимаемое предположение, что собственное Бытие Dasein есть Бытие-к-Другому - не более, чем предположение.
и; поскольку данное предположение не содержит в себе очевидности, можно по-прежнему теряться в догадках, каким же образом во внутреннем отношении Dasein обнаруживается Другой как именно Другой.
Бытие-к-Другим это не только автономное нередуцируемое бытийное отношение; оно, как и Бытие-в-совместности, уже дало одновременно с присутствием Dasein (BT, 124-125).
Прежде чем продемонстрировать, каким образом Бытие-в-совместности раскрывает соотношение Dasein и Другого, Финск высказывает некоторую подозрительность по отношению ко всему пассажу, где речь идет о Бытии-к-Другому, хотя заинтересовавшее нас различие между Другим и сферой подручных вещей не привлекло его внимания. Он отмечает, что торопливость Хайдеггера в таком решающем моменте оставляет многое недосказанным. Поскольку это единственное место, где речь идет об экзистенциальной природе отношения Dasein к Другому, невразумительность тем более любопытна - словно бы Хайдеггеру тягостны такие отношения с Бытием-в-совместности. Словно бы, отказываясь от метафизического обоснования понятия проекции, Хайдеггер экранировал, укрывая последствия Бытия-в-совместности, занимаясь, по мнению Финска, абстрактно-риторическими заклинаниями этих следствий ( Другой появляется как дупликация Я ).
В том, что Финск взъелся по поводу укрывательства , можно, отчасти, распознать проявления феномена телефонии. Укрываемый Хайдеггером дубль, Dublette, проецируется, прежде всего, сквозь аудио-завесу в зону дальней слышимости. Здесь легко узнаваема телефоническая развертка. Выбор Dasein (Wahl, интерпретируемый Вебером как выход на связь, как набор основан на возможности послушного следования радостно принимаемого изнутри собственной экзистенции. Сеть, сплетенная из Horen-gehoren-Gehorsamkeit, оплетающая Was heisst Denken? , резонирует в такт послушному следованию. Выбор Dasein отчетливо утвердителен, это не пассивная рецензия, в нем есть интерпретация и даже борьба. Так, когда Dasein сталкивается со своей собственной уже осуществленной возможностью ( поверь мне, я это знаю ), вовсе не происходит автоматической пассивной преемственности, - раз уж речь идет о Dasein как сфере подлинности - Хайдеггер говорит о принятии решения в воспроизводимой ситуации обоюдного вопрошания ; тем самым мы видим, что отношение к Другому осуществляется в структуре вызова-отклика. Осуществляя всякий раз собственную проекцию как решающий выбор, повторение не может быть просто вовлечено в прошлое ; в простую трансляцию прежней актуальности. Скорее оно вынуждает в обоюдное вопрошание с экзистенцией, которая пред-задана, которая всегда уже есть. Но острота обоюдного вопрошания проявляет себя в ситуации решающего выбора как усмотрение, момент видения; в то же время это отказ от того спонтанного, что автоматически входит в сегодня , входит как прошлое . (BT, 386; перевод изменен).
Таким образом, структура зова и отклика, на которую указывает Финск, проявляется в моменте видения, который точно так же можно назвать и моментом самоослепления или, по крайней мере, отвращения взора от того, что автоматически входит в сегодня ; своеобразное преломление визуальности, способ усмотрения несмотря на , а скорее за и поверх - акт, конституирующий свободную будущность. Раз повторение не может быть просто вовлечено в поток, в текущее, оно проявляет себя как водораздел, визуализирующий и дистанцирующий прошлое . Повторение не укладывается в пассивную рецензию, но актуализирует обоюдное вопрошание и само актуализируется им. Так будущее выходит на связь.
В терминах судьбического для Dasein отношения к Другому, повторение, будучи наполнителем судьбы, предоставляет средства для ответа-отклика Другому как собственному пред-наличию, уже-данности Dasein; повторяемость указывает на возможности, которыми фактически определяется судьба, предназначение и мировая история [BT, 394]. Здесь уместно включить реплику Борх-Якобсена, полагающего (примерно как и Деррида в своих Memoires ), что отношение к Другому основано на отношении к его смерти, ибо судьбическое раскрытие экзистенции Другого требует прошлого, аутентичности как исполненности. ( В повторенности уже-данность Dasein понимается как актуальная аутентичность его прошлого существования [BT, 394]). Тем самым Dasein, решительно повторяющее собственную брошенность, есть также столь же решительное Бытие-к-смерти Другого.
1 2 3 4 5 6 7 8