Вспомним: страдание, постулируемое как первая данность, есть причина рождения; рождение -- причина смерти, а цель -- прекращение страдательлных состояний, в т.ч. и порождения, главного из них. Прочтение в этом контексте аналитики Dasein обнаруживает частичный параллелизм, остающийся пока, до особого исследования, на уровне теле-фонии.
72 В отличие от английского vertigo, во французских переводах используется термин nausee -- тошнота.
73 Авитал Ронелл вносит множество изменений (не всегда отмечаемых) в английский перевод "Бытия и Времени", выполненный Джоном Макворри и Эдвардом Робинсоном (N.Y., Harper and Row, 1962). А поскольку и сам этот перевод представляет собой неизбежную концептуальную версию оригинального немецкого текста, в итоге прочтение Хайдеггера выглядит, временами, достаточно вольным. Тем не менее, дух и смысл хайдеггеровской философии в "Телефонной книге" передан верно -- даже там, где Ронелл использует право на художественный вымысел, философское чутье и хороший вкус ей не изменяют.
74 Голос слышит себя и только поэтому зов вообще слышится. Здесь важно помнить, что частица "ся" -- это редуцированное возвратное местоимение "себя". Слышит-ся = слышит себя.
75 Ронелл намеренно сгущает здесь "странные", парадоксальные моменты из "Бытия и Времени" -- аутентичность, обретаемая Dasein только в заброшенности, вне круга "слишком человеческого", выбор Бытия-к-смерти, "сладострастное" удостоверивание в собственной изначальной виновности и т.д. Этот упорный, чеканный "экзистенциальный мазохизм" не давал покоя многим мыслителям. Вся книга Башляра "Поэтика пространства" построена на пафосе противостояния линии Ницше-Хайдеггера: "Дом -- он из первых вещей в мире. Прежде, чем быть "заброшенным в мир", как то провозглашается торопливой метафизикой, человек положен в колыбель. И в наших грезах дом -- это огромная колыбель... Жизнь начинается благополучно -- укутанной, убаюканной, окруженной теплом домашнего очага." (G.Bachelard. La poetique de l'espace. P., 1959, p.7).
76 Фрейдовское Unheimliche, ужас рождения, действительно напоминает ситуацию Хайдеггера. Человек рождается, входит в мир посредством родовой травмы, инициации страхом, так же происходит и второе рождение -- обретение подлинности, аутентичности Dasein. Но ужасу рождения предшествует максимум блаженства, гомеостаз мактеринского лона. Для Фрейда оба фактора по меньшей мере равнозначны, ибо принцип удовольствия (hustprinzipe) основан на регрессии к утраченному гомеостазису.
77 Уже в работах Альтюссера, Леви-Стросса и Фуко термин "экономия" употребляется в предельно широком контексте -- напр., "экономия дискурса", "экономия репрессивной сексуальности".
78 Т.е. и голос Бога ("глас свыше") попадает в общую структуру зова как голос Другого. Он взывает к сокровенной сущности человека, до и прежде всех эго-обстоятельств? О том и идет речь, что зов Другого, кто бы за ним ни скрывался, предшествует форме Я. Я -- уже ответ тому (или тем), кто окликнул.
79 Если бытие не субстантив, то можно только "быть к", being to, sein zu. А к чему еще можно быть, если не к инаковости и смерти?
Авитал Ронелл.
перевод с английского
Александра Секацкого
ТЕЛЕФОННАЯ КНИГА
Технология. Шизофрения. Электронная речь.
Руководство для пользователя
Предупреждение. Телефонная книга будет вам сопротивляться. Вникая в логику и топологию кнопочного пульта, рискуешь дестабилизировать связь с адресатами. Ваша миссия, если вы захотите ее принять, будет состоять в том, чтобы научиться читать ушами. Помимо того, чтобы просто слушать телефон, вам предлагается еще вслушиваться и в шумовые частоты, в перебои сигнала, в случайные помехи - словом, предлагается слушать весь фон телефонной связи. Мы попытались установить пульт, который, фиксируя непрерывный сигнал, реагирует и на все попытки дозвониться. Поначалу, способ изложения в этой книге вы можете счесть беспорядочным. Но нам пришлось допустить типографское вмешательство в Логику.
Подобно электронному импульсу, книга насыщена сигналами. Чтобы расколоть закрытую самодостаточность Книги, мы привлекли молчание и несвязность, взбивая спокойное чередование параграфов и условных подразделений. Время от времени вторгается шизофрения, вклинивается в систему связи, вводя в подспудную семантику множество вызовов. Вы станете распознавать включение и выключение перекрывающихся голосов. Нашей проблемой было создание открытого пульта - такого, который разрушает нормальную, защищенную от всяких помех передачу текста. Отнеситесь к книге как к телефону, ибо телефонному звонку свойственна непрерывность и настоятельность. Он не исчезает, когда вы даете отбой, а переходит в состояние ремиссии. Этим конституируется его Dasein. Технологически не существует полного отключения. Помните: когда вы поднимаете трубку, в цепи всегда есть слабый ток, даже если он не доходит до порогового значения передачи сигнала. Телефонная книга высвобождает эффект либидо-электронного слабого тока, доводя его, с помощью полиграфии, до уровня артикуляции. В той мере, в какой вы всегда находитесь на связи, вы уже научились переносить прерывание и срыв.
Навстречу запоздавшему вызову
...И все же вы говорите Да? почти автоматически, внезапно, порою необратимо. Поднятие трубки означает, что вызов прошел насквозь. И, более того, вы поступаете в его распоряжение, подчиняясь требованию, выплачиваете долг. Вы еще не знаете, кто звонит и чего он, собственно, от вас хочет, но, тем не менее, предоставляете свое ухо, от чего-то отказываясь, получая приказ. Это вопрос настоятельной ответственности. Кто отвечает на телефонный вызов, на служебный звонок и оплачивает расходы по счетам?
Проект представления телефонной книги принадлежит к числу тех проектов, которые требуют исторической отсылки. Это существенно философский проект, хотя Хайдеггер уже давно назвал последним философом Ницше. Однако, в то время как Ницше пробовал философствовать молотом, мы возьмем в руки иной инструмент, тот, что хранит в себе чистоту идентичности инструмента как такового, несмотря на вовлеченность в нематериальное и все способы его использования - духовный, технический, музыкальный, военный, шизоидный, бюрократический, непристойный, политический. Молот тоже, конечно, подпадает под идею политического инструмента, и его всегда можно употребить и на многое другое, помимо философствования; можно заставить его петь или кричать, можно поместить его в контекст cri/ecri, schreiben/schrei, возникающий у Хайдеггера из технической мутации. Тогда наш инструмент будет техническим объектом такого рода, что его техничность исчезает в момент сущностной связи.
Когда телефон становится тем, что он есть? Здесь предполагается существование другого телефона, хотя, когда мы говорит телефон , мы мыслим его как атотальный, сингулярный аппарат. Чтобы быть тем, что он есть, телефон должен быть плюрализован, размножен, подключен к другим линиям, переполненным адресованными вам сообщениями. Но если представлять телефон, населенный новыми модальностями призванности, означает продуцировать явно философские воззвания, включая технологические, литературные, психо-теоретические, анти-расистские требования - где же, как не в забвении философии, могут размещаться эти воззвания? Философии никогда нет там, где вы надеетесь найти ее, Ницше обнаружил Сократа, занимающегося диалектикой, на задворках. Топография мышления изломана как калифорнийское побережье: et la philosophie n est jamais la ou on l attend , - пишет Жан Люк Нанси в L oubli de la philosophie 1). Философию не обнаружить и в книге философа, у нее нет убежища в идеальном, ни в живой жизни, ни даже в понятии: всегда не завершена, всегда недосягаема, вечно обещая сущность и существование сразу, философия идентифицирует себя в конце концов с этим обещанием, скажем так, со своей собственной недосягаемостью. И это уже больше не вопрос о философии ценности , но вопрос о ценности самой философии, подверженной, как то утверждает Нанси, постоянному Verstellung или развоплощению ценности. Философия, любовь к мудрости, констатирует наличие дистанции между любовью и мудростью, в этом-то разрыве, незримо соединяющем разделяемое, мы и попытаемся проложить наш кабель.
Наша философская линия связи, работающая всегда с перебоями, вне всякого сомнения, будет сопровождаться фоном (static). Телефонная связь сбивчива. Пересекая улицы, она пропитывается лингвистической порчей и заставляет помнить о вопросе: понят ли я? . Пролегая где-то посреди политики, поэзии и науки, между памятью и галлюцинацией, телефон по необходимости затрагивает и государство, терроризм, психоанализ, теорию языка и ряд систем поддержания смерти. Его понятие предшествует собственному техническому воплощению. Тем самым мы склонны рассматривать телефон не столько как источник некой рефлексии, а скорее как ответ, ответствование на вызов.
Возможно, что первыми и самыми отзывчивыми адресатами телефонного вызова были шизофреники, создавшие поэтику кибернетической ассимиляции, модус настороженного восприятия, артикулирующий себя непосредственно через логику транслируемого сигнала. Стационарная мобильность шизофреника, мигрирующие состояния, которые остаются на месте, образуют одно измерение телефонной связи. Истории болезней, к которым мы обращались (начиная с конца XIX столетия), показывают, как часто шизофреник прикладывает телефонную трубку к разным частям тела. Медицинские тексты добросовестно описывают эти артикуляции, не давая, впрочем, никаких объяснений, как телефонный вызов распознается шизофреником. Ни единого слова, объясняющего, что же может привлечь шизофреника в тюремном молчании телефонной будки.
Но чтобы все это понять, мы должны будем последовать путем языка. Должны будем спросить, что же означает говорить ? Р.Д.Лэйнг конструирует теорию шизофрении, основанную, как он провозглашает, на хайдеггеровской онтологии, а точнее говоря, на пути речи, где, согласно Хайдеггеру, локализуется вызов (зов) сознания. Это соображение заставляет нас уделить существенно больше времени прочтению того, что Хайдеггер говорит о беседе и призывании, даже если его предложения зависают в воздухе, когда дело доходит до ответа на зов. Лэйнг в своих текстах, там,где он невразумительно прочитывает Хайдеггера, совершает ошибку, помещая шизофреника не на том материке, который Хайдеггер отводит для языка. Поэтому мы, в известном смысле, всегда придерживаемся стороны Хайдеггера, ибо она многогранна, глубока и беспокойна. Мы не покидаем его сторону, но расщепляем ее и наши пути расходятся. Столкновение с Лэйнгом, во всяком случае, вынуждает нас пресечь водораздел.
Повинуясь направлению переноса и укоренившейся привычке к телефону, нам пришлось в этой работе эмигрировать в Америку. Или точнее, в тот дискурс, которым пронизана Америка, в дискурс технологии без всякой примеси демонизма. Америка оперирует логикой прерыва связи и срочного вызова. Это место, где Александр Грэхем Белл пытался реализовать договор, заключенный со своим братом. Ушедший из жизни первым должен был вступить в контакт с оставшимся жить через посредника неизмеримо более явного, чем традиционный канал спиритуалистической связи.
Ницше, вероятно, ощутил этот инфернальный пакт, так как в Генеалогии морали он пишет о телефоне в потустороннее. Вклад науки в опустошение столь велик, что мне захотелось ограничить его рассказыванием этой истории о персональной катастрофе, где главные действующие лица ориентированы на умершего брата. Добавим сюда парочку глухих: мать Белла и его жену, Мэйбл Белл.
Организуя и присоединяя, телефонная линия удерживает вместе то, что ею разъединено. Она создает пространство значимых пробелов и пронизана нерастраченным запасом женственности (feminine), воспроизведенным в модусе материнства. Телефон был выношен в утробе глухого материнского уха. Тем не менее, это было ухо, вмещающее вызовы, и их улавливающий радар в глубине вод, оно оставалось открытым к вашим сигналам. Линии, к которым подсоединяет нас нечувствительное ухо, исполнены ужаса, перепутаны, в них искажена поверхность того, что мы привыкли именовать Книгой.
Но даже и в этом случае телефонная книга, подобно другим книгам книг, дерзко берется за регистрацию всех имен в истории - если только принять во внимание отказ от собственного имени. Будучи частичной архивизацией имен живущих, телефонная книга связывает живых и мертвых в неартикулируемой тематике участи. Кто пишет телефонную книгу, отвечает за ее характерную идиому, определяет ее референциальный аппарат? И у кого хватило бы глупости, чтобы утверждать с уверенностью, будто основной задачей книги является попытка сущностного раскрытия истины? Действительно, телефонная связь формирует эллиптическую конструкцию, которая не замыкается в себе, а распыляет книгу, выносит ее на улицы, сохраняя радикальную открытость внешнему.
Нам предстоит иметь дело с туго натянутым спекулятивным кабелем, обрабатывать вызовы сознания, - ответ на них может потребоваться от вас, от меня, от любого субъекта, хотя бы частично вовлеченного в технологию.
Телефонная книга, коль скоро вы соглашаетесь с подобными терминами, открывается чем-то вроде трансцендентального схематизма приятия вызова. Что же это значит, отвечать по телефону, практиковать ответствование в ситуации, где синтаксис жестикуляции уже означает да , даже если утверждение и помечено значком вопроса: да? .2) Не имеет значения, как обрывается ответ, по какую сторону линии связи - все равно не существует такой вещи как непринужденный звонок. Отсюда все модуляции вопрошающего да при принятии вызова.
В той мере, в какой вы стали тем, чем стали, а именно, отчасти автоматической отвечающей машиной, необходимо должен быть задан ряд вопросов: кто отвечает на телефонный вызов, на вы-зов долга, и кто оплачивает счета? Рецепция вызова определяет его Geschick, судьбическое назначение, признавая, что вызов имел место. Но именно в момент срабатывания связи, еще до всякой реальной сигнификации или артикуляции содержания мы интересуемся: кто это?
Мартин Хайдеггер, чья работа была сконцентрирована вокруг философской темы близости, отвечал на телефонный вызов. Он не уделил ему внимания, во всяком случае, в понятиях, предназначенных для размышления о технике. Не сделал он и попытки как-то разместить этот звонок в огромном реестре позывных, который мы находим в работах Бытие и Время , Что такое мышление , в эссе о Тракле и Гельдерлине, в книге о Ницше. Хайдеггер ответил по вызову, но не ответил на вызов. Он отстранился от требования, воплощенного в технологизированном вызове, не разобравшись - а не подверглось ли Я, отвечавшее в тот день на звонок, интоксикации со стороны Другого, не разобравшись, откуда раздался зов. На следующих страницах мы попытаемся произвести такую локализацию. Ибо отложив его впрок, на вечное хранение, Хайдеггер тем не менее принял вызов. Это был звонок из управления штурмовых бригад СА.
Почему Хайдеггер, мыслитель далекого par excellence, принял этот сиюминутный вызов или заявил, что принял? Почему отстранил свою мысль от его структуры и источника? Отвращая взор, он затемняет лик обретенной гуманности: человек есть то животное, которое способно к противостоянию (I,61). Вызов, который Хайдеггер получил, да не нашел ему места; вот в чем вся проблематика: где это место, место локализации и пришествия? Сегодня, с возвращением фашизма (мы не говорим с возвращением к фашизму) мы получаем вызов или, вернее, отыгрываем его, выслушиваем, берем на заметку. Как уклонившееся в сторону детективное агентство, различающее эмпирическую и онтологическую сферы расследования, мы прослеживаем зов вплоть до его почти не воспринимаемого источника происхождения. Хайдеггер, подобно телефону, указывает структуру, с которой он сам связан лишь дизъюнктивно. Иными словами, ни телефон, ни Мартин Хайдеггер никогда не совпадают полностью с тем, с чем они связаны в акте коммуникации, по принципу действия они замещаемы тем, чем в данным момент являются. Так, Хайдеггер создает метонимическое развоплощение, позволяющее нам прочесть национал-социализм как сверхтехническую власть, чьи фантазмы неопосредованной подлинности, искажения и историческая эрозия пронизывали телефонные линии государства. Эти линии невозможно полностью отделить от рядов колючей проволоки, окружавшей места уничтожения; распоряжения о казни отдавались по телефону, оставляя устные следы вне пределов досягаемости исторического свидетельства. Отсюда характерная черта, мелькающая в той или иной форме в каждом телефонном вызове, в форме испытываемой нами признательности или в виде скрытой репрессивной инстанции: звонок как решение, вердикт, звонок как смертный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8
72 В отличие от английского vertigo, во французских переводах используется термин nausee -- тошнота.
73 Авитал Ронелл вносит множество изменений (не всегда отмечаемых) в английский перевод "Бытия и Времени", выполненный Джоном Макворри и Эдвардом Робинсоном (N.Y., Harper and Row, 1962). А поскольку и сам этот перевод представляет собой неизбежную концептуальную версию оригинального немецкого текста, в итоге прочтение Хайдеггера выглядит, временами, достаточно вольным. Тем не менее, дух и смысл хайдеггеровской философии в "Телефонной книге" передан верно -- даже там, где Ронелл использует право на художественный вымысел, философское чутье и хороший вкус ей не изменяют.
74 Голос слышит себя и только поэтому зов вообще слышится. Здесь важно помнить, что частица "ся" -- это редуцированное возвратное местоимение "себя". Слышит-ся = слышит себя.
75 Ронелл намеренно сгущает здесь "странные", парадоксальные моменты из "Бытия и Времени" -- аутентичность, обретаемая Dasein только в заброшенности, вне круга "слишком человеческого", выбор Бытия-к-смерти, "сладострастное" удостоверивание в собственной изначальной виновности и т.д. Этот упорный, чеканный "экзистенциальный мазохизм" не давал покоя многим мыслителям. Вся книга Башляра "Поэтика пространства" построена на пафосе противостояния линии Ницше-Хайдеггера: "Дом -- он из первых вещей в мире. Прежде, чем быть "заброшенным в мир", как то провозглашается торопливой метафизикой, человек положен в колыбель. И в наших грезах дом -- это огромная колыбель... Жизнь начинается благополучно -- укутанной, убаюканной, окруженной теплом домашнего очага." (G.Bachelard. La poetique de l'espace. P., 1959, p.7).
76 Фрейдовское Unheimliche, ужас рождения, действительно напоминает ситуацию Хайдеггера. Человек рождается, входит в мир посредством родовой травмы, инициации страхом, так же происходит и второе рождение -- обретение подлинности, аутентичности Dasein. Но ужасу рождения предшествует максимум блаженства, гомеостаз мактеринского лона. Для Фрейда оба фактора по меньшей мере равнозначны, ибо принцип удовольствия (hustprinzipe) основан на регрессии к утраченному гомеостазису.
77 Уже в работах Альтюссера, Леви-Стросса и Фуко термин "экономия" употребляется в предельно широком контексте -- напр., "экономия дискурса", "экономия репрессивной сексуальности".
78 Т.е. и голос Бога ("глас свыше") попадает в общую структуру зова как голос Другого. Он взывает к сокровенной сущности человека, до и прежде всех эго-обстоятельств? О том и идет речь, что зов Другого, кто бы за ним ни скрывался, предшествует форме Я. Я -- уже ответ тому (или тем), кто окликнул.
79 Если бытие не субстантив, то можно только "быть к", being to, sein zu. А к чему еще можно быть, если не к инаковости и смерти?
Авитал Ронелл.
перевод с английского
Александра Секацкого
ТЕЛЕФОННАЯ КНИГА
Технология. Шизофрения. Электронная речь.
Руководство для пользователя
Предупреждение. Телефонная книга будет вам сопротивляться. Вникая в логику и топологию кнопочного пульта, рискуешь дестабилизировать связь с адресатами. Ваша миссия, если вы захотите ее принять, будет состоять в том, чтобы научиться читать ушами. Помимо того, чтобы просто слушать телефон, вам предлагается еще вслушиваться и в шумовые частоты, в перебои сигнала, в случайные помехи - словом, предлагается слушать весь фон телефонной связи. Мы попытались установить пульт, который, фиксируя непрерывный сигнал, реагирует и на все попытки дозвониться. Поначалу, способ изложения в этой книге вы можете счесть беспорядочным. Но нам пришлось допустить типографское вмешательство в Логику.
Подобно электронному импульсу, книга насыщена сигналами. Чтобы расколоть закрытую самодостаточность Книги, мы привлекли молчание и несвязность, взбивая спокойное чередование параграфов и условных подразделений. Время от времени вторгается шизофрения, вклинивается в систему связи, вводя в подспудную семантику множество вызовов. Вы станете распознавать включение и выключение перекрывающихся голосов. Нашей проблемой было создание открытого пульта - такого, который разрушает нормальную, защищенную от всяких помех передачу текста. Отнеситесь к книге как к телефону, ибо телефонному звонку свойственна непрерывность и настоятельность. Он не исчезает, когда вы даете отбой, а переходит в состояние ремиссии. Этим конституируется его Dasein. Технологически не существует полного отключения. Помните: когда вы поднимаете трубку, в цепи всегда есть слабый ток, даже если он не доходит до порогового значения передачи сигнала. Телефонная книга высвобождает эффект либидо-электронного слабого тока, доводя его, с помощью полиграфии, до уровня артикуляции. В той мере, в какой вы всегда находитесь на связи, вы уже научились переносить прерывание и срыв.
Навстречу запоздавшему вызову
...И все же вы говорите Да? почти автоматически, внезапно, порою необратимо. Поднятие трубки означает, что вызов прошел насквозь. И, более того, вы поступаете в его распоряжение, подчиняясь требованию, выплачиваете долг. Вы еще не знаете, кто звонит и чего он, собственно, от вас хочет, но, тем не менее, предоставляете свое ухо, от чего-то отказываясь, получая приказ. Это вопрос настоятельной ответственности. Кто отвечает на телефонный вызов, на служебный звонок и оплачивает расходы по счетам?
Проект представления телефонной книги принадлежит к числу тех проектов, которые требуют исторической отсылки. Это существенно философский проект, хотя Хайдеггер уже давно назвал последним философом Ницше. Однако, в то время как Ницше пробовал философствовать молотом, мы возьмем в руки иной инструмент, тот, что хранит в себе чистоту идентичности инструмента как такового, несмотря на вовлеченность в нематериальное и все способы его использования - духовный, технический, музыкальный, военный, шизоидный, бюрократический, непристойный, политический. Молот тоже, конечно, подпадает под идею политического инструмента, и его всегда можно употребить и на многое другое, помимо философствования; можно заставить его петь или кричать, можно поместить его в контекст cri/ecri, schreiben/schrei, возникающий у Хайдеггера из технической мутации. Тогда наш инструмент будет техническим объектом такого рода, что его техничность исчезает в момент сущностной связи.
Когда телефон становится тем, что он есть? Здесь предполагается существование другого телефона, хотя, когда мы говорит телефон , мы мыслим его как атотальный, сингулярный аппарат. Чтобы быть тем, что он есть, телефон должен быть плюрализован, размножен, подключен к другим линиям, переполненным адресованными вам сообщениями. Но если представлять телефон, населенный новыми модальностями призванности, означает продуцировать явно философские воззвания, включая технологические, литературные, психо-теоретические, анти-расистские требования - где же, как не в забвении философии, могут размещаться эти воззвания? Философии никогда нет там, где вы надеетесь найти ее, Ницше обнаружил Сократа, занимающегося диалектикой, на задворках. Топография мышления изломана как калифорнийское побережье: et la philosophie n est jamais la ou on l attend , - пишет Жан Люк Нанси в L oubli de la philosophie 1). Философию не обнаружить и в книге философа, у нее нет убежища в идеальном, ни в живой жизни, ни даже в понятии: всегда не завершена, всегда недосягаема, вечно обещая сущность и существование сразу, философия идентифицирует себя в конце концов с этим обещанием, скажем так, со своей собственной недосягаемостью. И это уже больше не вопрос о философии ценности , но вопрос о ценности самой философии, подверженной, как то утверждает Нанси, постоянному Verstellung или развоплощению ценности. Философия, любовь к мудрости, констатирует наличие дистанции между любовью и мудростью, в этом-то разрыве, незримо соединяющем разделяемое, мы и попытаемся проложить наш кабель.
Наша философская линия связи, работающая всегда с перебоями, вне всякого сомнения, будет сопровождаться фоном (static). Телефонная связь сбивчива. Пересекая улицы, она пропитывается лингвистической порчей и заставляет помнить о вопросе: понят ли я? . Пролегая где-то посреди политики, поэзии и науки, между памятью и галлюцинацией, телефон по необходимости затрагивает и государство, терроризм, психоанализ, теорию языка и ряд систем поддержания смерти. Его понятие предшествует собственному техническому воплощению. Тем самым мы склонны рассматривать телефон не столько как источник некой рефлексии, а скорее как ответ, ответствование на вызов.
Возможно, что первыми и самыми отзывчивыми адресатами телефонного вызова были шизофреники, создавшие поэтику кибернетической ассимиляции, модус настороженного восприятия, артикулирующий себя непосредственно через логику транслируемого сигнала. Стационарная мобильность шизофреника, мигрирующие состояния, которые остаются на месте, образуют одно измерение телефонной связи. Истории болезней, к которым мы обращались (начиная с конца XIX столетия), показывают, как часто шизофреник прикладывает телефонную трубку к разным частям тела. Медицинские тексты добросовестно описывают эти артикуляции, не давая, впрочем, никаких объяснений, как телефонный вызов распознается шизофреником. Ни единого слова, объясняющего, что же может привлечь шизофреника в тюремном молчании телефонной будки.
Но чтобы все это понять, мы должны будем последовать путем языка. Должны будем спросить, что же означает говорить ? Р.Д.Лэйнг конструирует теорию шизофрении, основанную, как он провозглашает, на хайдеггеровской онтологии, а точнее говоря, на пути речи, где, согласно Хайдеггеру, локализуется вызов (зов) сознания. Это соображение заставляет нас уделить существенно больше времени прочтению того, что Хайдеггер говорит о беседе и призывании, даже если его предложения зависают в воздухе, когда дело доходит до ответа на зов. Лэйнг в своих текстах, там,где он невразумительно прочитывает Хайдеггера, совершает ошибку, помещая шизофреника не на том материке, который Хайдеггер отводит для языка. Поэтому мы, в известном смысле, всегда придерживаемся стороны Хайдеггера, ибо она многогранна, глубока и беспокойна. Мы не покидаем его сторону, но расщепляем ее и наши пути расходятся. Столкновение с Лэйнгом, во всяком случае, вынуждает нас пресечь водораздел.
Повинуясь направлению переноса и укоренившейся привычке к телефону, нам пришлось в этой работе эмигрировать в Америку. Или точнее, в тот дискурс, которым пронизана Америка, в дискурс технологии без всякой примеси демонизма. Америка оперирует логикой прерыва связи и срочного вызова. Это место, где Александр Грэхем Белл пытался реализовать договор, заключенный со своим братом. Ушедший из жизни первым должен был вступить в контакт с оставшимся жить через посредника неизмеримо более явного, чем традиционный канал спиритуалистической связи.
Ницше, вероятно, ощутил этот инфернальный пакт, так как в Генеалогии морали он пишет о телефоне в потустороннее. Вклад науки в опустошение столь велик, что мне захотелось ограничить его рассказыванием этой истории о персональной катастрофе, где главные действующие лица ориентированы на умершего брата. Добавим сюда парочку глухих: мать Белла и его жену, Мэйбл Белл.
Организуя и присоединяя, телефонная линия удерживает вместе то, что ею разъединено. Она создает пространство значимых пробелов и пронизана нерастраченным запасом женственности (feminine), воспроизведенным в модусе материнства. Телефон был выношен в утробе глухого материнского уха. Тем не менее, это было ухо, вмещающее вызовы, и их улавливающий радар в глубине вод, оно оставалось открытым к вашим сигналам. Линии, к которым подсоединяет нас нечувствительное ухо, исполнены ужаса, перепутаны, в них искажена поверхность того, что мы привыкли именовать Книгой.
Но даже и в этом случае телефонная книга, подобно другим книгам книг, дерзко берется за регистрацию всех имен в истории - если только принять во внимание отказ от собственного имени. Будучи частичной архивизацией имен живущих, телефонная книга связывает живых и мертвых в неартикулируемой тематике участи. Кто пишет телефонную книгу, отвечает за ее характерную идиому, определяет ее референциальный аппарат? И у кого хватило бы глупости, чтобы утверждать с уверенностью, будто основной задачей книги является попытка сущностного раскрытия истины? Действительно, телефонная связь формирует эллиптическую конструкцию, которая не замыкается в себе, а распыляет книгу, выносит ее на улицы, сохраняя радикальную открытость внешнему.
Нам предстоит иметь дело с туго натянутым спекулятивным кабелем, обрабатывать вызовы сознания, - ответ на них может потребоваться от вас, от меня, от любого субъекта, хотя бы частично вовлеченного в технологию.
Телефонная книга, коль скоро вы соглашаетесь с подобными терминами, открывается чем-то вроде трансцендентального схематизма приятия вызова. Что же это значит, отвечать по телефону, практиковать ответствование в ситуации, где синтаксис жестикуляции уже означает да , даже если утверждение и помечено значком вопроса: да? .2) Не имеет значения, как обрывается ответ, по какую сторону линии связи - все равно не существует такой вещи как непринужденный звонок. Отсюда все модуляции вопрошающего да при принятии вызова.
В той мере, в какой вы стали тем, чем стали, а именно, отчасти автоматической отвечающей машиной, необходимо должен быть задан ряд вопросов: кто отвечает на телефонный вызов, на вы-зов долга, и кто оплачивает счета? Рецепция вызова определяет его Geschick, судьбическое назначение, признавая, что вызов имел место. Но именно в момент срабатывания связи, еще до всякой реальной сигнификации или артикуляции содержания мы интересуемся: кто это?
Мартин Хайдеггер, чья работа была сконцентрирована вокруг философской темы близости, отвечал на телефонный вызов. Он не уделил ему внимания, во всяком случае, в понятиях, предназначенных для размышления о технике. Не сделал он и попытки как-то разместить этот звонок в огромном реестре позывных, который мы находим в работах Бытие и Время , Что такое мышление , в эссе о Тракле и Гельдерлине, в книге о Ницше. Хайдеггер ответил по вызову, но не ответил на вызов. Он отстранился от требования, воплощенного в технологизированном вызове, не разобравшись - а не подверглось ли Я, отвечавшее в тот день на звонок, интоксикации со стороны Другого, не разобравшись, откуда раздался зов. На следующих страницах мы попытаемся произвести такую локализацию. Ибо отложив его впрок, на вечное хранение, Хайдеггер тем не менее принял вызов. Это был звонок из управления штурмовых бригад СА.
Почему Хайдеггер, мыслитель далекого par excellence, принял этот сиюминутный вызов или заявил, что принял? Почему отстранил свою мысль от его структуры и источника? Отвращая взор, он затемняет лик обретенной гуманности: человек есть то животное, которое способно к противостоянию (I,61). Вызов, который Хайдеггер получил, да не нашел ему места; вот в чем вся проблематика: где это место, место локализации и пришествия? Сегодня, с возвращением фашизма (мы не говорим с возвращением к фашизму) мы получаем вызов или, вернее, отыгрываем его, выслушиваем, берем на заметку. Как уклонившееся в сторону детективное агентство, различающее эмпирическую и онтологическую сферы расследования, мы прослеживаем зов вплоть до его почти не воспринимаемого источника происхождения. Хайдеггер, подобно телефону, указывает структуру, с которой он сам связан лишь дизъюнктивно. Иными словами, ни телефон, ни Мартин Хайдеггер никогда не совпадают полностью с тем, с чем они связаны в акте коммуникации, по принципу действия они замещаемы тем, чем в данным момент являются. Так, Хайдеггер создает метонимическое развоплощение, позволяющее нам прочесть национал-социализм как сверхтехническую власть, чьи фантазмы неопосредованной подлинности, искажения и историческая эрозия пронизывали телефонные линии государства. Эти линии невозможно полностью отделить от рядов колючей проволоки, окружавшей места уничтожения; распоряжения о казни отдавались по телефону, оставляя устные следы вне пределов досягаемости исторического свидетельства. Отсюда характерная черта, мелькающая в той или иной форме в каждом телефонном вызове, в форме испытываемой нами признательности или в виде скрытой репрессивной инстанции: звонок как решение, вердикт, звонок как смертный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8