Оставалось надеть только шлем, который чья-то дружеская рука уже собиралась водрузить ему на голову.
— Нет, — сказал Голтспер, отстраняя шлем, — я предпочитаю остаться в моей шляпе! — И, указывая на трофей, красующийся на ее полях, он добавил: — Это будет мне надежной защитой! Здесь было нанесено оскорбление английской девушке, и — да будет мне порукой эта девичья перчатка! — я заставлю ответить за это оскорбление!
— Не полагайтесь так на ваш изящный трофей! — с язвительной усмешкой сказал Скэрти. — Не пройдет и минуты, как я сниму эту перчатку с вашей шляпы, и она будет красоваться на моем шлеме. И, надо полагать, она достанется мне более честным путем, чем досталась вам.
— Не стоит говорить, как она достанется вам, пока вы еще не завладели ею,
— спокойно отвечал Голтспер. — А вам, должно быть, и впрямь не терпится заполучить этот трофей! — насмешливо продолжал он. — Ведь надо же возместить чем-то рыцарские шпоры, оставленные вами у Ньюбернского брода.
Ньюбернский брод… Одно напоминание о нем приводило в бешенство Скэрти. Он был в рядах той пятитысячной конницы, которая под командованием Конуэя позорно бежала из-под Тийна и посеяла такую панику в английской армии, что она ринулась вслед за нею сломя голову и отступала, не останавливаясь, до самых отдаленных графств Йоркшира. В тот раз на постоялом дворе Голтспер уже напоминал ему об этом позорном бегстве, но сейчас, когда он осмелился бросить ему это напоминание вторично, перед всей этой громадной толпой соотечественников, перед его собственными подчиненными — ибо многие из солдат уже успели проникнуть на площадку, — а главное, перед этой изысканной светской публикой, стоявшей под навесом на валу, — это было такое неслыханное оскорбление, какому еще никогда не приходилось подвергаться Скэрти.
Лицо его потемнело, словно вся кровь бросилась ему в голову.
— Подлый болтун! — прошипел он, стиснув посиневшие губы. — Скоро я заставлю замолкнуть твой лживый язык! Щит капитана Скэрти не запятнан ничем, кроме крови его врагов и врагов его короля! Скоро он обагрится и твоей кровью!
— Начнем! — вскричал Голтспер, потрясая шпагой. — Я здесь не для того, чтобы состязаться в краснобайстве! В этом искусстве достойный королевский слуга Скэрти, несомненно, превосходит меня. Поговорим на шпагах! Вы готовы, сэр?
— Нет! — отвечал Скэрти.
— Нет? — с удивлением переспросил его противник. — Как это надо…
— Капитан Скэрти — кирасир. Он не дерется пешим.
— Вам сделан вызов, капитан, — поддержал Стаббс. — Вам и принадлежит право выбора.
— Мы будем драться на конях.
— Приношу вам свою благодарность, джентльмены! — очень довольный, отвечал Голтспер. — Я не надеялся, что вы пойдете навстречу моим желаниям. Итак, с вашего любезного разрешения, деремся на конях!
— Коня! — крикнул Скэрти стоявшему невдалеке кирасиру. — Живо! Ведите его сюда и гоните весь этот сброд!
Это приказание оказалось излишним. Как только в толпе стало известно, что поединок состоится на конях, народ бросился врассыпную с площадки к откосам вала. Все старались забраться повыше, чтобы насладиться этим необычайным зрелищем, которое даже и в те рыцарские времена можно было увидеть не так часто.

Глава 19. ВСТУПЛЕНИЕ

С вершины вала, где стояла избранная публика, за всеми этими приготовлениями к поединку следили с не меньшим интересом, но отношение к нему было далеко не одинаковое.
— Вот это замечательно! — воскликнула Дороти Дэйрелл, когда шпага Голтспера скрестилась со шпагой капитана. — Куда лучше, чем народные пляски! Вот это как раз то, что я люблю! Неожиданная интермедия! Сверх программы! Неужели мы увидим настоящий поединок?!
Лора Лавлейс невольно вздрогнула, услышав эти слова.
— Ах, Дороти Дэйрелл, как вы можете этим шутить! — сказала она, оборачиваясь к ней и глядя на нее укоризненно. — Вы же не хотите этого всерьез? Это так страшно!
— Вот этого-то я и хочу, крошка Лавлейс! Я вовсе и не думала шутить. Уверяю вас, я говорю совершенно серьезно.
— Неужели вы можете хотеть, чтобы пролилась кровь?
— А почему бы и нет? Не все ли мне равно, лишь бы это была не моя собственная кровь или кровь кого-нибудь из моих друзей! Ха-ха-ха! Какое нам с вами дело до них обоих? Я их не знаю — ни того, ни другого. Если они поссорились друг с другом, пусть дерутся. Пусть хоть убьют друг друга! Мне-то что!
«Бесчувственное существо!» — подумала Лора и отвернулась, не ответив ни слова.
Марион Уэд слышала этот разговор, но она была так поглощена тем, что происходило внизу, на площадке, что не обратила внимания на бессердечные слова Дороти. Она сейчас забыла даже о своих ревнивых подозрениях, и только мучительное чувство страха за любимого человека заставляло сжиматься ее сердце.
— Боже мой! — шептала она, прижимая к груди судорожно сплетенные руки. — А что, если его убьют? Уолтер! Милый Уолтер! — чуть ли не со слезами на глазах обратилась она к брату. — Пойди, останови их! Скажи ему… скажи им, что они не должны драться… Ведь ты не допустишь этого, папа, ты можешь остановить их!
— Может быть, я и не смогу остановить их, — сказал Уолтер, поспешно покидая кружок знакомых кавалеров и дам, — но я пойду туда… Ты не возражаешь, отец? Мистер Голтспер там один, и, быть может, ему понадобится друг.
— Иди, сын мой! — отвечал сэр Мармадьюк, горячо одобряя благородный порыв своего сына. — Кто бы он ни был, это наш гость, и он взял тебя под свою защиту в дороге. Если они решили драться, позаботься, чтобы у него были равные условия с его противником. Это должен быть честный поединок.
— Не беспокойся, отец! — крикнул Уолтер, сбегая с вала. — А если только этот пьяный корнет попробует вмешаться, — пробормотал он, — я сумею с ним поговорить, и это будет совсем не такой разговор, как вчера!
С твердым намерением привести в исполнение эту угрозу бывший паж пробирался сквозь толпу, и за ним следовали еще несколько человек, которые — быть может, совсем из других побуждений — стремились попасть на место поединка.
— Полно, вам не к лицу такая чувствительность, дорогая Марион! — многозначительно понизив голос, промолвила Дороти. — Чего нам беспокоиться? Не из-за вас же они собираются драться! Этот изящный кавалер, из-за которого здесь все, кажется, сходят с ума, вступился не за вас? Если уж кто и мог бы беспокоиться о нем, так, по-моему, это красотка Марианна, она же Бет Дэнси. И в самом деле, она, кажется, очень интересуется им. Вы посмотрите только, что она вытворяет, эта скромница! Честное слово, она сейчас бросится к нему на шею и задушит его в своих объятиях!
Марион словно полоснуло ножом, когда она услышала эти слова. Она мгновенно повернулась и устремила взгляд на море голов, волновавшееся внизу, вокруг двух противников, которые рвались схватиться друг с другом в смертельной битве. На площадке уже толпилось много кирасиров, и их стальные доспехи, сверкая на солнце, резко выделялись среди скромной одежды поселян.
Но Марион не замечала их; взгляд ее был прикован к небольшой группе людей, стоявших на лужайке. Там были Скэрти со своим корнетом, Генри Голтспер, Маленький Джон, монах и среди них красотка Марианна.
Что ей здесь надо, среди мужчин?
Вот она бросилась к Голтсперу и стала между ним и его противником; она протягивает к нему руки, кладет ему руку на плечо! Она словно умоляет его о чем-то… Может быть, она умоляет его отказаться от поединка?
Но с какой стати дочь Дика Дэнси вмешивается в поступки Генри Голтспера?
Этот вопрос невольно возник у Марион, хотя она и поостереглась высказать его вслух.
— Браво! — воскликнула Дороти Дэйрелл, увидев, как Голтспера облачают в доспехи. — Поединок состоится! Они будут драться в полном боевом вооружении. Вот замечательно! Совсем как в старое доброе время — в славные времена трубадуров!
— Ах, Дороти! — остановила ее Лора. — Ну, как можно шутить в такую минуту?
— Перестаньте сейчас же! — повелительно сказала Марион и, схватив смеющуюся Дороти за плечо, впилась в ее лицо гневным взглядом. — Еще одна такая шутка, мисс Дэйрелл, и мы с вами больше не друзья!
— Вот как!.. — насмешливо протянула Дороти Дэйрелл. — Подумать только, какое это будет несчастье для меня!
Марион промолчала. Как раз в эту минуту Скэрти бросил своему противнику язвительную шутку насчет перчатки, красовавшейся на его шляпе.
Красотка Марианна слышала эту фразу и слова, которые последовали в ответ.
«Чья это перчатка?» — подумала она, и сердце ее ревниво сжалось.
И Марион Уэд тоже слышала эту фразу и слова, которые последовали в ответ.
— Моя перчатка! — прошептала она, и сердце ее встрепенулось от радости. Но радость эта сейчас же сменилась чувством мучительного страха, когда она увидела, как всадники вскочили на коней и помчались на середину площадки, где должен был происходить поединок.
Сразу воцарилась мертвая тишина. Только громкий стук копыт разносился далеко вокруг. Тесные ряды людей на откосах вала словно застыли на месте: мужчины, женщины, юноши, девушки стояли не шелохнувшись и затаив дыхание следили за двумя всадниками.
Слышно было, как стрекочет кузнечик где-то во рву.
Эта тишина наступила мгновенно и только после того, как всадники вскочили в седло и помчались на место боя; до этого, пока на лужайке шли приготовления к поединку, толпа оживленно обсуждала достоинства обоих противников. Кое-кто даже заключил пари, как если бы это был петушиный бой; предлагались ставки за того и другого, точь-в-точь как за боевых петухов, которых сейчас выпустят друг против друга.
Симпатии зрителей были отнюдь не на одной стороне, хотя, несомненно, большинство стояли за Черного Всадника. Какая-то часть толпы словно чутьем угадывала, что это друг народа, а в те деспотические времена эти слова заключали в себе очень многое.
Но толпа состояла из разных людей, и среди них было немало таких, которые, несмотря на повседневные несправедливости и обиды, чинимые королем, все еще крепко держались за то унизительное для человеческого достоинства прочно укоренившееся понятие, которое именуется верностью трону.
В капитане кирасиров они видели представителя власти, перед которой они привыкли преклоняться; власть эта осуществлялась неким таинственным существом, которое их приучили считать необходимым для их бытия, как хлеб насущный: это был их монарх-король, высокопарно именуемый помазанником Божиим.
И хотя капитан кирасиров нанес оскорбление всем присутствующим, все же здесь было немало людей, готовых кричать «ура» капитану кирасиров.
И, несмотря на то, что Голтспер заступался за народ, многие, не задумываясь, присоединились бы к возгласам «Долой Черного Всадника!»
Но сейчас все споры, крики и возгласы смолкли, и в напряженной тишине оба всадника внизу на площадке уже окидывали друг друга грозным, решительным взглядом, перед тем как схватиться насмерть.

Глава 20. ПОЕДИНОК

Это было страшное зрелище, невыносимое для кроткого женского взора. Робкая Лора Лавлейс не выдержала и побежала домой, и многие последовали ее примеру. Дороти Дэйрелл напрасно кричала им вслед, смеясь над их трусостью, уговаривая их вернуться.
Марион осталась. Хотя она стояла ни жива ни мертва, леденея от ужаса, она была не в силах оторваться от этого зрелища. Она стояла, укрывшись в тени дерева, но никакая тень не могла скрыть отчаянного страха в ее очах, устремленных на двух закованных в латы всадников, грозно приближавшихся друг к другу с противоположных концов площадки.
Трубач протрубил сигнал: в атаку! Лошади словно поняли сигнал, их не надо было пришпоривать. При первых же звуках рожка они ринулись вперед, навстречу одна другой со злобным храпеньем, как если бы и они, так же как и всадники, жаждали схватиться насмерть.
Это был поединок на шпагах. Шпага в то время была единственным оружием конных кирасиров, не считая пистолетов. Но по обоюдному уговору к пистолетам решили не прибегать.
Со шпагами наголо мчались противники во весь опор навстречу друг другу. «За короля!» — кричал Скэрти, а Голтспер, наезжая на него, воскликнул: «За народ!»
В первой стычке никто из них не был ранен: шпаги, сверкнув, звонко ударили по кирасам; кони промчались, задевая друг друга боками, и оба всадника разъехались невредимыми.
Но тут же, повернув коней, они снова помчались друг на друга. На этот раз кони сшиблись, и конь кирасира от толчка едва удержался на ногах; снова сверкнули лезвия, скользнув по стальным доспехам, и вот уже кони отпрянули и понесли всадников прочь друг от друга; и эта стычка, по-видимому, никому не дала перевеса.
Но кони уже разъярились, и противники тоже; видно было, с каким исступлением они устремились друг на друга в третий раз. С грохотом сшиблись кони на всем скаку, лязг оружия, звон доспехов смешались в оглушительном шуме, конь кирасира снова присел, отпрянув от своего более мощного врага. Вороной конь, взвившись, пронесся мимо, и вдруг… шляпа слетела с головы Голтспера и упала позади на траву! В этом пустячном происшествии толпе чудится что-то зловещее: она воспринимает это, как несомненное преимущество противника, и воздух оглашается неистовыми криками сторонников Скэрти: «Ура капитану кирасиров!» Но эти возгласы тут же заглушаются восторженным «ура» Черному Всаднику. Голтспер молниеносно повернул коня и, подхватив на лету шляпу острием шпаги, надел ее на голову.
Все это произошло в мгновение ока, прежде чем его противник успел ринуться в новую атаку. Хладнокровие Голтспера, ловкость, проявленная им, вызывает пламенное восхищение его друзей и снова наполняет их уверенностью.
Четвертая схватка оказалась последней, в которой они сошлись лицом к лицу.
Снова сшиблись кони, лязгнули шпаги, и снова всадники разъехались, не причинив друг другу вреда. Но на этот раз Голтспер обнаружил, чем он превосходит противника, и решил воспользоваться своим преимуществом.
Едва кони, столкнувшись, бросились в разные стороны и поскакали прочь друг от друга, Голстпер вдруг осадил своего скакуна и, заставив его повернуться на месте, пустил его, как стрелу, вдогонку противнику.
Потрясая шпагой, Черный Всадник летел с торжествующим криком, и верный конь, словно чувствуя, что победа на его стороне, звонко вторил ему пронзительным, торжествующим ржанием, похожим на рев ягуара.
Скэрти, оглянувшись через плечо, увидел приближающуюся опасность. Он не мог повернуть коня, не подставив себя под удар шпаги. Ему надо было выиграть расстояние. Единственное, что могло его спасти, была быстрота его скакуна. Он глубоко вонзил шпоры в его бока и помчался вперед во весь опор. Этот внезапный и неожиданный маневр был похож на бегство. В толпе раздались крики: «Трус! Проиграл бой! Ура Черному Всаднику!»
У Марион Уэд вырвался облегченный вздох. Чувство гордости отразилось на ее лице, глаза сверкнули восторгом. Разве он не настоящий герой, победитель, достойный владеть ее сердцем!
Она не отрываясь следила за этой бешеной скачкой и жаждала, чтобы Голтспер настиг своего противника. Она отнюдь не была жестокой, но ей хотелось, чтобы поединок пришел к концу, — она была измучена ожиданием.
Теперь ей уже недолго оставалось мучиться. Конец должен был наступить с секунды на секунду…
Капитан кирасиров, спасаясь от преследования Голтспера, рассчитывал, что он сумеет обогнать его на своем коне: у него был чистокровный арабский конь, отличавшийся быстротой и выносливостью, присущей этой благородной породе.
Но и за ним тоже гнался конь арабской крови, и он был сильнее и быстрее его. Словно стрела, выпущенная из лука, мчался конь кирасира, и словно другая стрела, но выпущенная более мощной рукой, мчался за ним вороной конь. Так они промчались по лужайке, вылетели на дорогу через ров, на поляну парка, один за другим, словно состязаясь в скачке; но их сверкающие доспехи, поднятые обнаженные шпаги, пылающие гневом лица — все говорило о том, что это состязание носит далеко не столь безобидный характер.
Скэрти пытался выиграть расстояние, чтобы иметь возможность повернуть коня и встретиться лицом к лицу со своим противником. Он знал, что сейчас он не может этого сделать — он не успеет увернуться от шпаги Голтспера. Но скоро он заметил, что не только не уходит от противника, но что ему грозит опасность быть настигнутым.
Толпа снова затихла, кругом стояла мертвая, зловещая тишина; все словно застыло в ожидании близкой развязки — страшного, неминуемого конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44