На темя, которое вряд ли осталось бы целым и невредимым, если бы не смягчающая удар роль шляпы. Вот почему так полезно носить шляпу.Не знаю, нужно ли объяснять, что вслед за упомянутой рукой из-за колонны появляется Борислав.
Путь нашего отступления не усыпан розами, но все обходится без особого риска. Если не считать, разумеется, риск сломать себе ногу.Отступление проводится не через вход, где стоит «плимут» с гориллой, а через зияющее над Темзой отверстие, к которому ведет металлическая лестница.Мы кое-как спускаемся на землю в полной темноте, перебираемся в предназначенный для грузовиков проезд, оттуда попадаем на узкую улочку, где Борислав припарковал свой «форд». Дальше, как вы понимаете, идут в ход современные средства передвижения, пока мы не подъезжаем к речной пристани, до отказа забитой баржами.Выйдя из машины, мы пересаживаемся в небольшую моторную лодку, где нас ждет молодой парень в темной фуражке.— К пароходу? — спрашивает парень.— Можно и к Интеллидженс-сервис, — отвечает мой приятель.Но поскольку наш парень не знает, где точно находится этот институт, он ведет лодку к пароходу.Мы движемся по середине реки, чтобы не наткнуться на скученные возле берегов корабли и баржи. По обе стороны медленно проплывают и остаются позади темные громады зданий и вздымающиеся ввысь корпуса исполинских кранов. Вдали на фоне мерцающего неба, затянутого влажной пеленой дождя, уже проступают две мрачные башни Тауэра.— Сигареты есть? — спрашивает Борислав, словно мы находимся не на середине Темзы, а в кабинете генерала.Он бесцеремонно запускает пальцы в мою пачку, вынув оттуда сигарету, закуривает и некоторое время молча затягивается, как делают все заядлые курильщики, бросившие курить.— Я слежу за этим Мортоном еще с утра, — объясняет мой приятель, усаживаясь на сиденье, — потому что мы знали: сегодня утром операция провалится, о чем Мортон тут же будет уведомлен. И как только он будет уведомлен, он тут же возьмется за тебя. Значит, он приведет меня к тебе.— Вполне логично, — замечаю я.— В принципе — да, но все это время я думал: а вдруг, пока я кручусь возле дома этого типа, какой-нибудь другой тип уже сводит с тобой счеты.— Тоже логично, — снова подтверждаю я, — но не знаю, говорил ли я тебе, что мой девиз умирать — только в крайнем случае.— …и только тогда, когда «плимут» остановился на Риджент-стрит, и я увидел тебя, на душе отлегло.— Интересно все же, как произошел сам провал… — бормочу я себе под нос.— Думаю, это было шикарное представление. Есть сведения, что пресса была предварительно подготовлена к небывалой сенсации: «Коммунисты отравляют свободный мир», «Героин — секретное оружие социалистической Болгарии». Представляешь, журналисты, телевидение, кинокамеры… И в заключение — пятнадцать килограммов крахмала…Он умолкает, чтобы покрепче затянуться сигаретой, потом добавляет:— Но это только одна сторона провала. Вторая уже подготавливается: множество документов, справок, фотоснимков… Хотя об этом — завтра.— Это твое «завтра» напомнило мне об одной песенке, — говорю я, — и об одной даме. Все-таки мне следовало бы с ней проститься…— Он, видите ли, собирается прощаться… Да ты в своем уме? — возмущается Борислав.Я в своем уме. Но ничего не могу поделать со своей памятью. Особенно теперь. Ведь прошлое встает перед нами именно перед лицом смерти, а при каждом отъезде навсегда — что-то в тебе умирает.Что-то умирает, остаются воспоминания. О хорошем и о плохом. Неприятно отчетливые и совсем смутные, они сливаются одно с другим, возникают и меркнут, подобно расплывчатым отражениям в темной глади Темзы, по которой с мерным рокотом несется наша моторная лодка. Горделивая Линда со своими страхами; Бренда с ее фальшивой грацией; добрая Дорис — здоровый дух в здоровом теле; и добрый старина Дрейк, одинокий вдовец; и Марк, посланник смерти, и Джо, и Майк, и мистер Оливер, и Кейт, и Хильда, и Стентон. Не стоит перечислять многочисленных горилл и всех остальных представителей фауны зоосада под названием Дрейк-стрит и оплакивать всех покойников из ЦРУ. Все эти люди… опасные и безобидные, палачи и жертвы, хитрецы и простачки, те, кто все еще бродит по улицам этого города, чей темный силуэт четко вырисовывается на мерцающем небосклоне, и те, кто, подобно нам, отправились в плаванье вниз по Темзе, только на несколько вершков ниже уровня реки, ведь каждое путешествие подобно умиранию, но случаются и такие путешествия, которые равны полному умиранию.— Ты, Борислав, смотришь на жизнь слишком прозаически, — укоряю я его. — У каждого есть воспоминания…Но Борислав, который привык к подобного рода замечаниям, довольствуется тем, что решительным жестом швыряет в реку докуренный до самого фильтра окурок сигареты. Потом плотнее запахивает плащ и, подняв глаза на внезапно прохудившееся небо, залитое электрическим сиянием, констатирует:— Опять льет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Путь нашего отступления не усыпан розами, но все обходится без особого риска. Если не считать, разумеется, риск сломать себе ногу.Отступление проводится не через вход, где стоит «плимут» с гориллой, а через зияющее над Темзой отверстие, к которому ведет металлическая лестница.Мы кое-как спускаемся на землю в полной темноте, перебираемся в предназначенный для грузовиков проезд, оттуда попадаем на узкую улочку, где Борислав припарковал свой «форд». Дальше, как вы понимаете, идут в ход современные средства передвижения, пока мы не подъезжаем к речной пристани, до отказа забитой баржами.Выйдя из машины, мы пересаживаемся в небольшую моторную лодку, где нас ждет молодой парень в темной фуражке.— К пароходу? — спрашивает парень.— Можно и к Интеллидженс-сервис, — отвечает мой приятель.Но поскольку наш парень не знает, где точно находится этот институт, он ведет лодку к пароходу.Мы движемся по середине реки, чтобы не наткнуться на скученные возле берегов корабли и баржи. По обе стороны медленно проплывают и остаются позади темные громады зданий и вздымающиеся ввысь корпуса исполинских кранов. Вдали на фоне мерцающего неба, затянутого влажной пеленой дождя, уже проступают две мрачные башни Тауэра.— Сигареты есть? — спрашивает Борислав, словно мы находимся не на середине Темзы, а в кабинете генерала.Он бесцеремонно запускает пальцы в мою пачку, вынув оттуда сигарету, закуривает и некоторое время молча затягивается, как делают все заядлые курильщики, бросившие курить.— Я слежу за этим Мортоном еще с утра, — объясняет мой приятель, усаживаясь на сиденье, — потому что мы знали: сегодня утром операция провалится, о чем Мортон тут же будет уведомлен. И как только он будет уведомлен, он тут же возьмется за тебя. Значит, он приведет меня к тебе.— Вполне логично, — замечаю я.— В принципе — да, но все это время я думал: а вдруг, пока я кручусь возле дома этого типа, какой-нибудь другой тип уже сводит с тобой счеты.— Тоже логично, — снова подтверждаю я, — но не знаю, говорил ли я тебе, что мой девиз умирать — только в крайнем случае.— …и только тогда, когда «плимут» остановился на Риджент-стрит, и я увидел тебя, на душе отлегло.— Интересно все же, как произошел сам провал… — бормочу я себе под нос.— Думаю, это было шикарное представление. Есть сведения, что пресса была предварительно подготовлена к небывалой сенсации: «Коммунисты отравляют свободный мир», «Героин — секретное оружие социалистической Болгарии». Представляешь, журналисты, телевидение, кинокамеры… И в заключение — пятнадцать килограммов крахмала…Он умолкает, чтобы покрепче затянуться сигаретой, потом добавляет:— Но это только одна сторона провала. Вторая уже подготавливается: множество документов, справок, фотоснимков… Хотя об этом — завтра.— Это твое «завтра» напомнило мне об одной песенке, — говорю я, — и об одной даме. Все-таки мне следовало бы с ней проститься…— Он, видите ли, собирается прощаться… Да ты в своем уме? — возмущается Борислав.Я в своем уме. Но ничего не могу поделать со своей памятью. Особенно теперь. Ведь прошлое встает перед нами именно перед лицом смерти, а при каждом отъезде навсегда — что-то в тебе умирает.Что-то умирает, остаются воспоминания. О хорошем и о плохом. Неприятно отчетливые и совсем смутные, они сливаются одно с другим, возникают и меркнут, подобно расплывчатым отражениям в темной глади Темзы, по которой с мерным рокотом несется наша моторная лодка. Горделивая Линда со своими страхами; Бренда с ее фальшивой грацией; добрая Дорис — здоровый дух в здоровом теле; и добрый старина Дрейк, одинокий вдовец; и Марк, посланник смерти, и Джо, и Майк, и мистер Оливер, и Кейт, и Хильда, и Стентон. Не стоит перечислять многочисленных горилл и всех остальных представителей фауны зоосада под названием Дрейк-стрит и оплакивать всех покойников из ЦРУ. Все эти люди… опасные и безобидные, палачи и жертвы, хитрецы и простачки, те, кто все еще бродит по улицам этого города, чей темный силуэт четко вырисовывается на мерцающем небосклоне, и те, кто, подобно нам, отправились в плаванье вниз по Темзе, только на несколько вершков ниже уровня реки, ведь каждое путешествие подобно умиранию, но случаются и такие путешествия, которые равны полному умиранию.— Ты, Борислав, смотришь на жизнь слишком прозаически, — укоряю я его. — У каждого есть воспоминания…Но Борислав, который привык к подобного рода замечаниям, довольствуется тем, что решительным жестом швыряет в реку докуренный до самого фильтра окурок сигареты. Потом плотнее запахивает плащ и, подняв глаза на внезапно прохудившееся небо, залитое электрическим сиянием, констатирует:— Опять льет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30