— Ты так думаешь?На языке генерала это значит, что догадка кажется ему неубедительной.— Или использовать их для политической провокации, — не сдается Борислав.— Да, одно из двух. Но нам не все равно, что именно. Если он хочет попользоваться каналом, на здоровье: канал наш, и мы ему поможем. Но если он готовит провокацию, ее следует раскрыть как можно скорее, как бы не получилось, что провокация против нас проводится с нашей же помощью.Он умолкает, отходит к балкону, возвращается и говорит:— Это и будет твоей главной задачей на данном этапе, Эмиль: разберись в намерениях Ларкина. Для нас сейчас главная фигура — Ларкин, а не Дрейк. Разобраться надо поточнее и сообщить как можно быстрее.Генерал задумчиво смотрит на меня и добавляет:— По существу, если он собирается использовать нашу сеть по первому варианту, это скоро выяснится. Без тебя канал действовать не может, следовательно, Ларкин должен пойти на сближение с тобой, сделать тебя своим сотрудником. Если же здесь провокация, то ты ему не нужен, и связь он будет поддерживать с Дрейком. Так что поведение Ларкина будет тебе самым надежным индикатором. Дело в том, что ты не можешь бесконечно ждать и ограничиваться пассивным наблюдением. Поэтому я предлагаю следующее…И мы принимаемся обсуждать это «следующее». Со всеми подробностями, придирчиво взвешивая все «если» и «а вдруг». Обсуждение заканчивается, когда темная синева неба начинает бледнеть.— И не рискуй без нужды, риска и без того хватает, — предупреждает в заключение генерал. — Вы с Бориславом иногда слишком рьяно стремитесь попасть в графу героев. То есть павших при исполнении служебного долга.Он протягивает мне руку и минуту смотрит в глаза, чтобы сказать то, что люди обычно выражают избитыми фразами, до которых шеф не охотник.— И чтобы к осени вернулся, — предупреждает на прощанье Борислав. — День моего рождения тебе известен.Я возвращаюсь к себе в номер. Линда спит, уткнувшись лицом в подушку. Пользуюсь случаем, чтобы еще раз намазать ее простоквашей.— Это вы, Питер? — сонно бормочет Линда.— Да, дорогая, это я.Ей уже стало гораздо легче. Температура немного спала, дыхание спокойное и равномерное. Здоровый организм превозмог болезнь.А еще через два дня Линда возвращается в строй, живая и здоровая, если не считать обширных ярко-розовых пятен от ожогов. Но это мелочи, а на мелкие, преходящие недостатки женщины не следует обращать внимания, особенно если эта женщина — твоя супруга.— В сущности, я уже почти покончил с делами, — объявляю я за завтраком, на шестой день нашего пребывания на взморье.— Вы невозможный человек! — восклицает Линда, к которой вместе со здоровьем вернулась строптивость. — Я только приготовилась возобновить солнечные ванны…— Это вы Дрейку объясняйте. Я выполняю распоряжения шефа. Остается только проверить, как обстоит дело с билетами.Линде повезло: положение с билетами сложное, улететь мы сможем только через пять дней. Лично для меня, как и для дела, это безразлично: до тех пор пока мы здесь, в Болгарии, ни Дрейк, ни Ларкин ничего поделать с нами не могут. И если кто-то где-то предусматривает добавочную операцию, то она начнется только после благополучного исхода нашей экспедиции.Вторая половина свадебного путешествия проходит куда спокойнее первой. Линда принимает солнечные ванны, соблюдая необходимую осторожность, болезнь в известной степени смягчила ее характер. Не знаю почему, но в жизни часто бывает, что пережитые неприятности сглаживают крутой нрав.— Мне казалось, что я качаюсь на волнах, — вспоминает Линда о злополучных днях своей болезни, — между жизнью и смертью. Но, пожалуй, я была ближе к смерти.— Это каждому случается пережить.— Да, но умереть от прозаических ожогов…— Какая разница, от чего умирать? Гораздо важнее, для чего живешь, — отзываюсь я.Моя банальная реплика вызывает интересную реакцию.— Неужели вам приходилось задумываться, зачем вы живете?— Кто же об этом не думает…— И вы уверены, что идете к цели? Что вы на правильном пути?— Ничего подобного. Я знаю, что двигаюсь по течению. Так же, как плыли по течению вы, когда вас качало на волнах между жизнью и смертью.— Не понимаю… — вполголоса произносит моя спутница.— Чего вы не понимаете? Что среди множества жизненных целей бывают и такие, достичь которых невозможно? Что каждому случается пережить крушение надежд, провал каких-то планов…— О, это я понимаю.— Ну вот, значит, мы поняли друг друга.Она молчит и что-то чертит на песке — как раз в том месте, где несколько дней назад мой лейтенант выписывал цифры. Потом замечает:— Значит, мы с вами — одного поля ягода.— В каком смысле?— В смысле рухнувших надежд. Не знаю, какие именно цели были у вас в жизни, но оказывается, что мы с вами — оба неудачники.— Не слишком ли рано причислять себя к потерпевшим крушение… Вы еще так молоды.— Молода? Для чего? Чтобы стать супругой и матерью? Или чтобы стать певицей?— Но вы и так певица.— Да. Солистка в кабаре мистера Дрейка. А вы представьте себе, что я мечтала о чем-то большем… жила надеждами на большую эстраду… Что выступать перед полупьяными самцами в «Еве» для меня — не предел мечтаний…— Мечтала о мировой славе… — добавляю я в тон.— Может, и не о мировой славе… хотя кто о ней не мечтает в глубине души… но о чистой, осмысленной жизни… осмысленной благодаря искусству, а не чеку в конце месяца…— А почему вы считаете, что все другие двери перед вами закрыты?— Что тут считать… Я это знаю. Убедилась на опыте. И не раз. И руками, и кулаками, и головой стучала в закрытые двери театров, мюзик-холлов, к разным импрессарио…— Упорствовать надо до конца, — замечаю я. — А упорства у вас, по-моему, хватает.— У вас тоже. Но ведь и вы от чего-то отказались, от какой-то мечты, от какой-то цели. Не знаю какой, но отказались! А что же делать мне? Всюду слышишь одно и то же: «В наше время, милочка, становятся звездами в семнадцать лет, вы поздно спохватились!» А мне было семнадцать лет ровно десять лет назад; и девять из них я потратила на хождение по приемным и стучание в двери… И даже когда начала работать в разных заведениях в Сохо, все равно ходила и стучала, именно потому, что, как вы заметили, упрямства у меня хватает…— Может, нужен собственный репертуар… — говорю я, чтобы что-нибудь сказать.— У меня есть репертуар! — заявляет Линда с той же горячностью, с какой недавно говорила: «Хочу на пляж!» — Вы слышали мои песни. Все это — мой репертуар.— И та песня, для которой вы избрали своей жертвой меня?— Вы ее не заслуживаете. Но что мне было делать, если в зале сидели одни старики.Она умолкает, словно забыв, что хотела сказать дальше. Потом продолжает все так же горячо:— Да, и та песня — тоже! И все они написаны специально для меня! Очень талантливым композитором. Исключительно талантливым.Линда делает новую паузу и уже усталым тоном договаривает:— Но этот мой репертуар устарел. Сейчас поют другие песни.— Заставьте вашего композитора написать новые песни. Он в вас, наверное, безумно влюблен.— Был влюблен… хотя и не безумно… Любовь не может быть безумной… если это — не любовь к наркотикам… как это было у него…— Значит, он сможет писать в современном стиле. Сейчас в моде музыка наркоманов, знаете, эта самая… психоделистическая…— Да, конечно… Но он отправился писать ее на тот свет.Кажется, разговор пора кончать. Что я и предлагаю. Мы встаем и идем к морю, чтобы еще раз окунуться перед обедом.Уже за столом Линда вскользь замечает:— Наверное, я вам ужасно надоела своими излияниями…— Нет. Но вы заставили меня отказаться от одного решения.— Какого?— Я твердо решил хорошенько вздуть вас, как только мы вернемся в Лондон.— Только попробуйте! — воинственно заявляет она.— Нет, я в самом деле собирался это сделать. За ваше высокомерие и прочее. Но теперь я вас, кажется, понимаю.— Не надо рыдать над моей разбитой жизнью.— Я и не собираюсь, потому что вы, с вашим характером, неспособны вызвать у человека сострадание или умиление. Мне просто кажется, что я начинаю вас понимать. Конечно, толку вам от этого мало. Несостоявшаяся взбучка — не в счет.— Что толку мало, это и так ясно, — замечает она. — Чем может помочь один потерпевший крушение другому!— Разве что банальной мудростью — уделом побежденного. Жизнь состоит из умения переносить удары.— Я стараюсь этому учиться, как могу.— Значит, все в порядке. Если вы покончили с десертом, мы можем идти.Но она не трогается с места и невидящим взглядом смотрит на недоеденное пирожное.— Вы говорите, что понимаете меня. А вот я перестала понимать вас, Питер.— Мне это очень лестно. Разве плохо быть загадочной личностью!— Нет, серьезно. Сначала я думала, что вы такой же простак и грубиян, как все остальные в Сохо. Потом, когда началось наше путешествие, я поняла, что вы не такой, как они, хотя ничем не лучше… просто другой… А теперь, когда я заболела… эти ваши заботы обо мне… вы меня совсем сбили с толку, чтобы не сказать — тронули.Поднявшись в номер, Линда принимает душ и переодевается в ванной в целомудренно закрытую до ворота ночную рубашку. Затем в комнате подходит к зеркалу и поднимает подол — правда, в границах допустимого.— Кажется, я все-таки неплохо загорела…Я что-то бормочу в знак согласия и поспешно отвожу взгляд к окну, за которым синеет родное Черное море. У моей супруги, как я уже говорил, исключительные физические данные.— Надеюсь, у вас хватит такта — не говорить Дрейку о том, что я несколько дней пролежала в постели.— Зачем отнимать время у занятого человека?— Для вас это, может быть, и мелочи, но для него — нет. Скажу по секрету, Питер, он велел мне следить за каждым вашим шагом.— Я об этом догадываюсь. Дрейк — очень мнительный человек и, наверное, считает, что доверять можно только мертвецу, и то если он глубоко зарыт.— Оставьте эти кладбищенские сравнения!— Я не знал, что вы так чувствительны.— Это кажется вам странным? Почему? Потому что я зарабатываю на жизнь в том же квартале, что и вы? Потому что окружена известными вам типами? Потому что мой шеф — такой человек, как Дрейк?— В общем и целом…— А вы сами? Вам-то что нужно в этом квартале? И какому шефу вы подчиняетесь?— Тс-с-с, — вполголоса говорю я, потому что ее, наверное, слышно на улице. — У меня нет другого выхода. Понимаете? А такая женщина, как вы, наверное, могла бы найти себе место почище.Мое замечание вызывает у Линды взрыв смеха.— Место почище? Чистые места — для привилегированных, дорогой мой. Чистые места — там, по другую сторону закрытых дверей.— Хорошо, хорошо, согласен. Только успокойтесь.Но она уже овладела собой и заявляет хорошо знакомым мне тоном:— Не волнуйтесь, я совершенно спокойна. Единственное, что меня беспокоило, — это ожоги, но теперь и они прошли.Линда снова поворачивается к зеркалу и приподнимает подол — в пределах допустимого.— Все в порядке, правда?Я подхожу к ней против собственной воли и, уже совсем того не желая, говорю:— Да, все в порядке.У моей супруги исключительные физические данные…— Вы не щедры на комплименты, — замечает она, и я вспоминаю, что поклялся не говорить ей комплиментов.— Какое значение имеют слова…— Никакого. Но они что-то выражают.— Когда придет время что-то выражать, я сумею это сделать.— Каким образом, Питер?— Скажу в другой раз.— Когда? Завтра? Но завтра нас уже здесь не будет, Питер.Она, конечно, права. Сегодня — последний день нашего свадебного путешествия.— Эта ваша песня… — бормочу я, изо все сил стараясь смотреть на родное море и чувствуя, как властно притягивает меня другая синева — зеленоватая синева ее глаз.— Моя песня? А вы уверены, что она — только моя? А может, и ваша? Так ли вы уверены в своем «завтра», Питер?Она наконец-то нащупала мое слабое место, эта сирена с бархатным голосом и железным характером. Потому что если я в чем-то не уверен, то именно в завтрашнем дне. Не говоря уже о послезавтрашнем.Что ж, дружелюбно настроенное существо в зверинце Дрейк-стрит — совсем не лишнее дело, говорю я себе в качестве оправдания.— О чем вы так глубоко задумались, Питер? О своем «завтра»?— Именно.— И что же?— Ничего, — признаюсь я. — Эти ваши глаза просто не дают мне сосредоточиться.И с отчаянием утопающего, который хватается за соломинку, я обнимаю ее стан, который, между нами говоря, под это сравнение не подходит.Прервав поцелуй, чтобы перевести дух, Линда дает волю своему удивлению:— Как вы можете позволять себе такие вольности с незнакомой, отвратительно упрямой и высокомерной женщиной?— Мне кажется, я имею право на внимание собственной супруги, — говорю я и снова обнимаю ее. 6 Обратный путь проходит без происшествий.— Странная была поездка, — как бы про себя говорит Линда, когда мы, покинув самолет, направляемся к барьеру пограничного контроля.— Почему странная?— Все началось плохо, а потом стало еще хуже. Зато дальше все получилось как в сказке.— Сказки бывают разные, — замечаю я.— Эта сказка была хорошей. И — увы! — очень короткой.А когда мы становимся в очередь к окошечку, Линда добавляет:— Вот и конец сказки.Да, сказке пришел конец. И мы окончательно это понимаем, когда садимся в «ягуар» шефа. Шофер молчит, и мы молчим, потому что в его присутствии не поговоришь и еще потому, что холодная атмосфера города начинает действовать на нас и что впереди нас ждет знакомый квартал и знакомый человек, перед которым нам придется отчитаться.— Ну, как себя чувствуют молодожены? — ухмыляется Дрейк, встречая нас в кабинете с зашторенными окнами.— Скучают, сэр, — вяло отзываюсь я. — Законный брак и романтическое приключение — разные вещи.— Да, слыхал об этом, но сам я о браке судить не могу, — признается шеф, поднимаясь из-за стола и направляясь к известному предмету мебелировки, уставленному бутылками. — Мне, Питер, не довелось вкусить семейного счастья. Работа, работа и еще раз работа — такой удел выпал старине Дрейку.С этими словами он наливает себе четверть стакана виски, для декорации бросает пару кубиков льда. Потом вспоминает, что в кабинете присутствует дама.— Вам, Линда?— Благодарю, предпочитаю воздержаться.— Ох уж эти певицы с их режимами! — вздыхает шеф. — Ну а вам, Питер? Вы-то не певица. Или вы тоже выучились петь там, на Балканах, под воздействием молодой жены?Я вынужден подтвердить, что я действительно не певица, и принять предложенный стакан.— Ну, я жду! — уже деловитым тоном заявляет шеф, отведав виски.— Все прошло нормально, — рапортую я.— Все благополучно, — подтверждает мисс Грей.— Это и желательно было услышать, — говорит рыжий и поворачивается к Линде.— Вы, наверное, устали с дороги. Мне просто неудобно вас задерживать. Идите отдыхать.Линда, видно, только и ждала этого разрешения, чтобы невозмутимо кивнуть нам обоим и покинуть кабинет.— Ну, Питер, я слушаю. Со всеми подробностями.— Можно и с подробностями. Но мне кажется, сэр, что в операцию посвящено слишком много людей. Их становится все больше. Сначала Ларкин, теперь Линда…— Линде ничего не известно, кроме кое-каких мелочей по части торговли гашишем. Будьте уверены, что даже эта информация, которой она располагает, — дезинформация. Cчитайте, что в ваш проект посвящено только трое: я, вы и Ларкин.— Один египетский правитель несколько тысяч лет назад сказал, что, если в заговоре участвуют трое, среди них обязательно присутствует доносчик.Дрейк не обращает внимания на мою попытку блеснуть эрудицией.— Надеюсь, Питер, этот доносчик — не вы.— Нет, и не вы. Но кроме нас есть третий.— Знаю. Пока что этот янки не дает оснований подозревать его. А там… там увидим.Он на минуту задумывается, потом отпивает глоток и напоминает:— А теперь — подробности!— Я установил контакт со своими людьми. Отобрал пятерых по принципу: лучше меньше, да понадежнее. Могу сообщить вам их имена, адреса и прочие данные.— После!— С человеком, которого я назначил шефом группы, обсудил конкретные подробности операции. Он считает, что она не доставит особых затруднений, и берется осуществить переброску столько раз, сколько будет нужно.— Вы полагаете, что это надежный человек?— Абсолютно. Могу подробно рассказать, что он собой представляет, и вы сами убедитесь, что…— После!— Мы договорились и о том, как будем поддерживать связь. Сообщения придется посылать по почте, другого выхода нет. Но чтобы мои помощники были твердо уверены, что сообщения исходят от меня, я буду их писать собственноручно.И я передаю ему все детали будущей связи вплоть до бесцветных чернил, надписей под марками и прочих подробностей. Кажется, такое решение его удовлетворяет. Потом перехожу к вопросу об оплате, что ничуть не понижает настроения Дрейка. Оно и понятно: гонорар, потребованный техническими исполнителями операции, — мелочь, пылинка по сравнению с прибылью, на которую он рассчитывает.— А эти ваши надежные ребята, Питер, не могут подставить нам ножку?— Каким образом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30