.. Не схожу ли я с ума?!
Или это и впрямь "наваждение"!
Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При
звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде...
И она не замедлила.
Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не
дождались...
Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен,
видя только одни ранки на шее.
Наконец вернулся твой отец. Ему рассказали о случившемся; он, к моему
удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.
Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на
шее покойников. Он только ответил:
- А, так же, как у покойницы жены, и ушел на свое дежурство в склеп.
Я опять остался один перед ужасной загадкой.
Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро:
хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.
За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше
переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и не-
людим.
В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что
американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.
Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед
дверью склепа, а двери и не открывались.
Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая
мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на мес-
те американца сидела черная кошка.
Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.
По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других - большие уши; кто
говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и кри-
ков решили:
- Дракон, так дракон и есть!..
Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.
XVIII
На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем - никто
не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух ра-
бочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.
Люди повиновались неохотно.
Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яс-
нее выступило, что сторожка была необитаема.
Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.
Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на
дрова и укладывать на телеги.
Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда
повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.
Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я
замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.
- Ишь, паскуда, гнездо завела, - проворчал каменщик.
Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди
твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят са-
диться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.
А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась
мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась об сажу
в трубе.
Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церк-
ви, как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.
Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все
что-то шепча.
На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины,
конец его был заострен колом.
Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил
цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.
На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:
- Оставьте его.
В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился
и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затх-
лом, сыром склепе и неправильное питание сделали то, что пришлось его
уложить в постель на несколько дней.
В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал по-
сыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.
Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный перепо-
лох!
Подняли без памяти молодого садовника Павла. Он тихо и жалобно сто-
нал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.
Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощ-
ника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут
для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие
средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел
во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его,
прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках
сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне
следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на обла-
ка, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и
белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком... смотрит, а это
не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И
волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама
к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну
руку положила на голову, а другую на шею... "И так-то мне стало чудно,
хорошо! - улыбнулся больной. - Руки-то маленькие да холодненькие! А сама
так и смотрит прямо в глаза... глазищи-то, что твое озеро - пучина без
дня... Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, - расс-
казывал больной, - потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу
голос старшого: "Павел, Павел". Хочу проснуться и не могу, - продолжал
Павел. - На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! - и опять
слышу: "Рассчитаю, лентяй!" Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут на-
до мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза,
что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится,
пятится и... исчезла... а... голос его все слабел, выражения путались, и
тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал дос-
таточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был
воздух и простор...
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
- Это не иначе, как опять "его" дело! - сказал Петро как бы в прост-
ранство.
- Кого "его", о ком ты говоришь? - обрадовался я, чувствуя в Петро
себе помощника.
- Известно, об этом дьяволе, об американце.
- Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
- Ага, небось сами тоже думаете... а ранки-то у Павла на шее есть? -
спросил он меня.
- Есть.
- Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него
бросилась, - начал Петро, - так и у меня сердце екнуло: "не быть добру",
что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит,
глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить... и все
что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в, капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не
бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест
ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти... доктора... Вот и вы тоже, говорят, кро-
ви в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум - оборотень он, по-нашему вурдалак. Это зна-
чит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет.
Принялся я следить пуще прежнего... - Петро замолчал.
- Ну и что же ты нашел?
- Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на
месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей
много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, - горестно говорил
Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и
потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в
семь-то годков! - закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без "него" не
обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, - продолжал Петро, - что "он" не любит осинового
кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет
вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу на-
зад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое
укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, - это ему
так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может при-
кинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, - ора-
торствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок
скоро зацветет, а "он"... все озорничает... - печально окончил старик.
- Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое
ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли
тут закорюки? Как, по-вашему, доктор? - и Петро пытливо посмотрел на ме-
ня.
- Не знаю! - пожал я плечами.
Вот что я надумал, - продолжал Петро. - На каменный гроб старого гра-
фа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку,
а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать
один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и
разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы "он" не догадался да не
улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на
горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на
ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: поло-
жил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, что-
бы не обратить на него внимания графа.
- А слышите, как воет и стонет, - обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и
где. Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень
бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим
в постели и он мог только прошептать: графиня, гра...
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и
со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении
наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из ком-
наты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли
поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно
чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вече-
ру...
- Господа, - прервал доктор, - как ни интересны все эти чудеса в ре-
шете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши
вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, - и
доктор решительно встал с места.
- Делать нечего, подождем до завтра, - сказал один из гостей.
Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его "сказки" не сбегут, - шутил док-
тор.
- А разве вы думаете, что все это сказки? - спросил удивленно Жорж К.
- Какое вы еще дитя, Жорж, если могли в этом сомневаться, - заметил
один старик.
XIX
День прошел очень оживленно. Катались верхами, много гуляли по лесу,
молодежь занималась гимнастикой и борьбой. Никто ни разу и не вспомнил о
вчерашнем чтении.
Вечером усталые, голодные, но в хорошем расположении духа все были в
сборе.
Сытно поужинав, приступили к Карлу Ивановичу дочитать "сказки".
Тот, против обыкновения, очень неохотно взял свой портфель и долго в
нем разбирался.
- Ну-с, какой ерундой вы нас сегодня угостите? - спросил доктор.
- Быть может, можно сегодня и не читать? - точно обрадовался Карл
Иванович, закрывая портфель.
- О, нет, нет, мы хотим знать конец, - запротестовала молодежь.
- Вы кончили на том. Карл Иванович, что все слуги из замка убежали от
страха, - напомнил Жорж К.
Карл Иванович вздохнул и начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПИСЬМА К АЛЬФУ
К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выс-
ледит "проклятого дьявола"...
Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего
поста. Он взял у меня только кусочек хлеба.
И день прошел хорошо.
Минули еще сутки.
Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не
спит. Долго ли он выдержит?
Еще сутки.
Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.
Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного по-
рошка в вино и заставить его выпить.
Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два
часа.
Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно
мертвец, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на
стул, он залился слезами.
Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.
Наконец я уловил:
- Графинюшка... ужас... наша графинюшка ходит... мертвец...
- Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что вино-
ват не американец, а графиня, - сказал я, стараясь казаться спокойным.
- Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир... - и он
снова зарыдал.
Когда припадок прошел, Петро сообщил мне следующее:
И в эту ночь, как и ранее, он сидел на скамейке против входа в склеп
и не спускал глаз с двери. Ключ от нее лежал у него в кармане.
Ночь лунная, и все видно отчетливо.
- Смотрю, - говорил он, - перед дверью стоит графиня. Белое, нарядное
платье, локоны по плечам и на голове цветы и бриллианты. Ну,
точь-в-точь, как она наряжалась, когда ехала на бал.
На минуту я забыл, что она умерла, и бросился к ней:
- Графинюшка, милая! - Она ласково посмотрела, да и говорит:
- Петро, за что ты меня преследуешь?
Тут я вспомнил, что она мертвая, отскочил, а она за мной.
- Оставь меня в покое, и я тебя не трону, - и голосок у ней такой
нежный.
- Бог с вами, - говорю, - графиня, ведь вы же умерли... и похоронены.
- Умерла... и все-таки живу. Не мешай же мне. - И сама отстраняет это
меня с дороги рукой.
Я хотел перекрестить ее, а она как бросится да схватит меня за плечи.
Сильная такая, глаза злые и лицо совсем, как чужое. Хочу вырваться и не
могу, вот-вот повалит... Так мы все пятились, пятились и дошли до грядки
с чесноком.
Я запнулся и упал к подножию креста. Она тоже повалилась.
Ну, думаю, загрызет!.. Да Бог помиловал.
Почуяла чеснок, соскочила, застонала тяжко, тяжко и исчезла.
Долго я лежал: боялся пошевелиться. Ну, а потом и к вам, доктор.
- Что нам делать? Ведь графинюшку-то я не могу колом, рука не выдер-
жит... - прошептал верный слуга и опять заплакал.
До утра мы сидели с Петро обдумывая, как поступить. Надо обезопасить
замок и деревню от вампира, а в то же время, ради Карло и старого графа,
пощадить имя графини в народе.
Мы еще ничего не решили, как пришли мне сказать, что умер сынишка ку-
чера, мальчик лет десяти.
А затем потянулись, один за другим, слуги, прося расчета. Причина бы-
ла одна:
- У нас в замке не чисто.
Пришлось всех отпустить. Осталось два-три человека, которым абсолютно
некуда и не к кому было идти.
Надо было волей-неволей посвятить в дело и твоего отца.
С большими предосторожностями и понемногу я сообщил ему все.
К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. И только
спросил, кто, кроме меня и Петро, знает про "то". И когда узнал, что
никто, остался очень доволен.
Видимо, он уже знал страшную тайну покойницы. Не оттого ли он и сидел
целые дни в склепе?
Немедленно граф распорядился продать лошадей, коров и прочую жив-
ность, одним словом все, что требовало ухода, заперев почти все комнаты
замка, и отпустил слуг с наградою.
Затем по его приказу поденщики из города живо приготовили новый склеп
в скале, на два гроба.
Не решаясь пригласить священника, на восходе солнца, когда по чистому
воздуху так хорошо доносится колокольный звон из деревни, перенесли мы
сами гроб с графиней из старого склепа в новое помещение и с разными
предосторожностями заделали его в стену.
После того отец твой взял с меня и Петро страшную клятву молчать обо
всем случившемся.
Он щедро обеспечил нас.
Петро, как милости, выпросил позволения остаться с ним в замке, где и
прожил пятнадцать лет.
Как твой отец намерен был поступить с тобой и замком - он нас не пос-
вятил.
Смерть унесла его неожиданно для него самого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Или это и впрямь "наваждение"!
Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При
звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде...
И она не замедлила.
Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не
дождались...
Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен,
видя только одни ранки на шее.
Наконец вернулся твой отец. Ему рассказали о случившемся; он, к моему
удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.
Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на
шее покойников. Он только ответил:
- А, так же, как у покойницы жены, и ушел на свое дежурство в склеп.
Я опять остался один перед ужасной загадкой.
Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро:
хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.
За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше
переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и не-
людим.
В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что
американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.
Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед
дверью склепа, а двери и не открывались.
Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая
мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на мес-
те американца сидела черная кошка.
Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.
По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других - большие уши; кто
говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и кри-
ков решили:
- Дракон, так дракон и есть!..
Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.
XVIII
На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем - никто
не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух ра-
бочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.
Люди повиновались неохотно.
Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яс-
нее выступило, что сторожка была необитаема.
Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.
Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на
дрова и укладывать на телеги.
Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда
повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.
Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я
замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.
- Ишь, паскуда, гнездо завела, - проворчал каменщик.
Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди
твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят са-
диться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.
А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась
мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась об сажу
в трубе.
Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церк-
ви, как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.
Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все
что-то шепча.
На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины,
конец его был заострен колом.
Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил
цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.
На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:
- Оставьте его.
В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился
и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затх-
лом, сыром склепе и неправильное питание сделали то, что пришлось его
уложить в постель на несколько дней.
В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал по-
сыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.
Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный перепо-
лох!
Подняли без памяти молодого садовника Павла. Он тихо и жалобно сто-
нал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.
Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощ-
ника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут
для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие
средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел
во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его,
прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках
сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне
следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на обла-
ка, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и
белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком... смотрит, а это
не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И
волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама
к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну
руку положила на голову, а другую на шею... "И так-то мне стало чудно,
хорошо! - улыбнулся больной. - Руки-то маленькие да холодненькие! А сама
так и смотрит прямо в глаза... глазищи-то, что твое озеро - пучина без
дня... Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, - расс-
казывал больной, - потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу
голос старшого: "Павел, Павел". Хочу проснуться и не могу, - продолжал
Павел. - На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! - и опять
слышу: "Рассчитаю, лентяй!" Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут на-
до мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза,
что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится,
пятится и... исчезла... а... голос его все слабел, выражения путались, и
тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал дос-
таточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был
воздух и простор...
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
- Это не иначе, как опять "его" дело! - сказал Петро как бы в прост-
ранство.
- Кого "его", о ком ты говоришь? - обрадовался я, чувствуя в Петро
себе помощника.
- Известно, об этом дьяволе, об американце.
- Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
- Ага, небось сами тоже думаете... а ранки-то у Павла на шее есть? -
спросил он меня.
- Есть.
- Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него
бросилась, - начал Петро, - так и у меня сердце екнуло: "не быть добру",
что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит,
глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить... и все
что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в, капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не
бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест
ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти... доктора... Вот и вы тоже, говорят, кро-
ви в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум - оборотень он, по-нашему вурдалак. Это зна-
чит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет.
Принялся я следить пуще прежнего... - Петро замолчал.
- Ну и что же ты нашел?
- Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на
месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей
много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, - горестно говорил
Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и
потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в
семь-то годков! - закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без "него" не
обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, - продолжал Петро, - что "он" не любит осинового
кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет
вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу на-
зад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое
укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, - это ему
так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может при-
кинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, - ора-
торствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок
скоро зацветет, а "он"... все озорничает... - печально окончил старик.
- Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое
ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли
тут закорюки? Как, по-вашему, доктор? - и Петро пытливо посмотрел на ме-
ня.
- Не знаю! - пожал я плечами.
Вот что я надумал, - продолжал Петро. - На каменный гроб старого гра-
фа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку,
а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать
один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и
разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы "он" не догадался да не
улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на
горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на
ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: поло-
жил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, что-
бы не обратить на него внимания графа.
- А слышите, как воет и стонет, - обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и
где. Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень
бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим
в постели и он мог только прошептать: графиня, гра...
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и
со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении
наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из ком-
наты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли
поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно
чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вече-
ру...
- Господа, - прервал доктор, - как ни интересны все эти чудеса в ре-
шете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши
вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, - и
доктор решительно встал с места.
- Делать нечего, подождем до завтра, - сказал один из гостей.
Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его "сказки" не сбегут, - шутил док-
тор.
- А разве вы думаете, что все это сказки? - спросил удивленно Жорж К.
- Какое вы еще дитя, Жорж, если могли в этом сомневаться, - заметил
один старик.
XIX
День прошел очень оживленно. Катались верхами, много гуляли по лесу,
молодежь занималась гимнастикой и борьбой. Никто ни разу и не вспомнил о
вчерашнем чтении.
Вечером усталые, голодные, но в хорошем расположении духа все были в
сборе.
Сытно поужинав, приступили к Карлу Ивановичу дочитать "сказки".
Тот, против обыкновения, очень неохотно взял свой портфель и долго в
нем разбирался.
- Ну-с, какой ерундой вы нас сегодня угостите? - спросил доктор.
- Быть может, можно сегодня и не читать? - точно обрадовался Карл
Иванович, закрывая портфель.
- О, нет, нет, мы хотим знать конец, - запротестовала молодежь.
- Вы кончили на том. Карл Иванович, что все слуги из замка убежали от
страха, - напомнил Жорж К.
Карл Иванович вздохнул и начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПИСЬМА К АЛЬФУ
К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выс-
ледит "проклятого дьявола"...
Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего
поста. Он взял у меня только кусочек хлеба.
И день прошел хорошо.
Минули еще сутки.
Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не
спит. Долго ли он выдержит?
Еще сутки.
Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.
Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного по-
рошка в вино и заставить его выпить.
Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два
часа.
Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно
мертвец, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на
стул, он залился слезами.
Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.
Наконец я уловил:
- Графинюшка... ужас... наша графинюшка ходит... мертвец...
- Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что вино-
ват не американец, а графиня, - сказал я, стараясь казаться спокойным.
- Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир... - и он
снова зарыдал.
Когда припадок прошел, Петро сообщил мне следующее:
И в эту ночь, как и ранее, он сидел на скамейке против входа в склеп
и не спускал глаз с двери. Ключ от нее лежал у него в кармане.
Ночь лунная, и все видно отчетливо.
- Смотрю, - говорил он, - перед дверью стоит графиня. Белое, нарядное
платье, локоны по плечам и на голове цветы и бриллианты. Ну,
точь-в-точь, как она наряжалась, когда ехала на бал.
На минуту я забыл, что она умерла, и бросился к ней:
- Графинюшка, милая! - Она ласково посмотрела, да и говорит:
- Петро, за что ты меня преследуешь?
Тут я вспомнил, что она мертвая, отскочил, а она за мной.
- Оставь меня в покое, и я тебя не трону, - и голосок у ней такой
нежный.
- Бог с вами, - говорю, - графиня, ведь вы же умерли... и похоронены.
- Умерла... и все-таки живу. Не мешай же мне. - И сама отстраняет это
меня с дороги рукой.
Я хотел перекрестить ее, а она как бросится да схватит меня за плечи.
Сильная такая, глаза злые и лицо совсем, как чужое. Хочу вырваться и не
могу, вот-вот повалит... Так мы все пятились, пятились и дошли до грядки
с чесноком.
Я запнулся и упал к подножию креста. Она тоже повалилась.
Ну, думаю, загрызет!.. Да Бог помиловал.
Почуяла чеснок, соскочила, застонала тяжко, тяжко и исчезла.
Долго я лежал: боялся пошевелиться. Ну, а потом и к вам, доктор.
- Что нам делать? Ведь графинюшку-то я не могу колом, рука не выдер-
жит... - прошептал верный слуга и опять заплакал.
До утра мы сидели с Петро обдумывая, как поступить. Надо обезопасить
замок и деревню от вампира, а в то же время, ради Карло и старого графа,
пощадить имя графини в народе.
Мы еще ничего не решили, как пришли мне сказать, что умер сынишка ку-
чера, мальчик лет десяти.
А затем потянулись, один за другим, слуги, прося расчета. Причина бы-
ла одна:
- У нас в замке не чисто.
Пришлось всех отпустить. Осталось два-три человека, которым абсолютно
некуда и не к кому было идти.
Надо было волей-неволей посвятить в дело и твоего отца.
С большими предосторожностями и понемногу я сообщил ему все.
К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. И только
спросил, кто, кроме меня и Петро, знает про "то". И когда узнал, что
никто, остался очень доволен.
Видимо, он уже знал страшную тайну покойницы. Не оттого ли он и сидел
целые дни в склепе?
Немедленно граф распорядился продать лошадей, коров и прочую жив-
ность, одним словом все, что требовало ухода, заперев почти все комнаты
замка, и отпустил слуг с наградою.
Затем по его приказу поденщики из города живо приготовили новый склеп
в скале, на два гроба.
Не решаясь пригласить священника, на восходе солнца, когда по чистому
воздуху так хорошо доносится колокольный звон из деревни, перенесли мы
сами гроб с графиней из старого склепа в новое помещение и с разными
предосторожностями заделали его в стену.
После того отец твой взял с меня и Петро страшную клятву молчать обо
всем случившемся.
Он щедро обеспечил нас.
Петро, как милости, выпросил позволения остаться с ним в замке, где и
прожил пятнадцать лет.
Как твой отец намерен был поступить с тобой и замком - он нас не пос-
вятил.
Смерть унесла его неожиданно для него самого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25