Вот вы и наговоритесь. А Надийка убедится, что Сергей сам не делает глупостей и друзьям не позволяет.
Надийка придвинулась к ней еще ближе.
Очередной фонарь вновь осветил Татьяну. Она без< звучно смеялась. Что она затеяла?
Блестящая, как показалось Игорю, мелькнула у него мысль. Так, значит, Сергей сейчас в клинике?! До восьми никакого начальства в институте не будет — можно не только обнять этого чудака, но и разузнать, чем сегодня живет институт и что делает его научный руководитель. Неужели до сих пор никто не заметил, что слава Шостенко старшего — бывшая слава?
Игорь сказал:
— А что, если я после того, как доставлю вас домой, слетаю на часок в институт?
Надийка испуганно наклонилась к мужу. Но Татьяна прижала ее локоть к себе.
— Идея неплохая... Не отпустить ли нам его, Надийка, а? Дома он будет нам только мешать. Без него мы быстрей со всем справимся, встретим вашу свекровь.— И наклонилась к невестке, чтобы добавить шепотом:— А Сергей Друзь, я же говорила, и мухе не даст сесть на нашего отца. Игорь рта не посмеет раскрыть при нем* Вернется шелковым.
Свободная рука Татьяны ласково, как в детстве, в день рождения, потянула Игоря за ухо: выше голову* братец.
Игорь понял: времени терять нельзя. А боя без предварительной рекогносцировки не начнешь.
Друзь и часа не подремал перед рассветом.
Он никак не мог справиться с волнением после разговора с Черемашко. Чтобы выбить клин клином, зашел в женское отделение, хотя и не следовало лишний раз тревожить раненую. Да и ничто ей не угрожало.
Действительно, Хорунжая спала. Так крепко — не пошевелилась, когда Друзь послушал у нее пульс.
Хоть тут все в порядке...
И все-таки, уйдя от больной, Друзь остановился на лестнице, раздумывая, не подняться ли ему еще раз на третий этаж. Он дважды повторил себе: Василю Максимовичу сейчас необходим только покой, скоростные методы не для медицины, а умение ждать — первый помощник врача. И появление Друзя в палате лишний раз взволнует Черемашко, хотя он и заявил, что ничего не боится. Да и этой глазастой девчонке не следует показывать свое беспокойство...
Друзь заставил себя вернуться в дежурную комнату.
Он долго лежал на скрипучем диване с открытыми глазами: никак не мог избавиться от мысли, что чего-то недодумал. И в конце концов изо всех сил хлопнул себя ладонью по голове: взял к себе тяжело больного человека, собирается не позже завтрашнего дня докопаться до причин его заболевания, а о том, без чего и к гриппу не подступишься, не вспомнил. Рано утром надо сдать на срочные анализы все, что только можно взять у Черемашко. Без этого Федор Ипполитович даже не взглянет на новичка.
И Друзь, чтобы не забыть об этом, нарисовал на листе бумаги три длинных восклицательных знака и прислонил этот плакат к телефону: когда Женя позвонит сюда, эти тревожные знаки сразу бросятся ему в глаза.
И, еще довольно долго проворочавшись с боку на бок, начал все-таки засыпать.
И вдруг будто издалека донеслось то, что слышал он еще в начале дежурства. И голос был тот же самый...
Только лучше бы ничего не слышать... не встречаться с той, кому голос принадлежит,— не вспоминать... Что было, то было и покрылось тяжелой пылью времени. Но достаточно увидеть Татьяну Федоровну или услышать в
телефонной трубке ее голос, и почему-то чувствуешь себя так, словно сам с собой в жмурки играешь.
Друзь заставил себя думать о ее брате:
«Каким я его увижу завтра?.. Нет, уже сегодня».
Если верить Татьяне Федоровне, Игорь едет сюда не мириться с отцом. Глупо. С Федором Ипполитовичем ему не справиться. А Друзю придется стать буфером между отцом и сыном. А хватит ли его и на это?
И до чего же упрямая у Игоря сестра!
Снова, как вечером, предстало перед ним ее лицо. Лицо женщины, которая решительно ко всему, даже к личному счастью, относится беззаботно. У нее постоянно насмешливо прищуренные глаза, на чистом лбу ни единой морщинки, на устах еле заметная мягкая улыбка. Даже когда она зло иронизирует.
Нет, не легкая насмешка у нее в глазах. Может быть, и не найдется в мире более красивых глаз, но они никогда не бывают ласковыми.
Вообще странные существа женщины: они не прощают ни случайной несдержанности в прошлом, ни того, что ты послушно не нарушаешь ими же установленное «табу».
Уж не для того ли, чтобы превратить самого преданного ученика профессора Шостенко то ли в союзника Игоря, если она искренне боится за завтрашний день своего отца, то ли в гувернера, который должен охранять ее брата от самого себя, Татьяна Федоровна и затеяла интимный раут сегодня вечером? Нет, в их заговоре Друзь не станет участвовать. Даже во имя студенческой, самой искренней в жизни дружбы.
Да и зачем, в сущности, Друзю раздумывать обо всем этом?
Спасительная усталость понемногу стерла образ Татьяны Федоровны, перепутала и без того беспорядочные мысли Друзя...
И вдруг изо всей силы зазвонил на столе телефон. Рука Друзя прижала трубку к уху, прежде чем раскрылись глаза.
Взволнованный голос вахтерши прогнал сон:
— Сергей Антонович! Тут кто-то пробивается к вам. Говорит — неотложное дело.
— Сейчас выйду,— покорно откликнулся Друзь.
Вестибюлем в этом институте считается часть кори
дора в цокольном этаже между парадной дверью и лестницей. Тут вдоль стен стоят стулья — для тех, кто приносит больным передачи или хочет поговорить с лечащим врачом.
Вахтерша, как и полагается, сидела за своим столиком у входа. Напротив нее, спиной к лестнице, переступал с ноги на ногу широкоплечий мужчина. Оба были так увлечены беседой, что не заметили появления дежурного врача.
Друзь остановился на последней ступеньке лестницы, протер глаза. Само собой вырвалось:
— Игорь! Ты?
Ранний посетитель стремительно обернулся.
Лишь почувствовав, что им уже нечем дышать — так сжали они друг друга в объятиях,— друзья немного пришли в себя. Но сколько они простояли на лестнице, как Сергей едва не задушил Игоря, а Игорь Сергея, когда Игорь сменил пальто на халат, как очутились они в дежурной комнате и начали разговаривать членораздельно,— ничего этого они не запомнили.
И вот Друзь стоит в отнюдь не просторной дежурке.
Игорь сидит перед ним верхом на стуле. И так вцепился в спинку этого стула, словно это руль автомашины.
Друзь все еще продолжает широко улыбаться. Ведь тот, к кому он всегда относился как к младшему брату, сегодня снова такой же непосредственный, каким был в студенческие годы. Куда девалась усталость! И ни разу не вспомнилось, что какой-то час назад он не знал, радоваться ли ему приезду Игоря.
Но вот Игорь вскочил, схватил Друзя за руки.
— Ну, видал двух дураков? Торопимся, будто вот- вот снова распрощаемся на столетие! — По-мальчишески, но осторожно, помня о его ноге, покружил друга вокруг себя.— Полгода у нас впереди! Почти вечность.
Если бы было возможно, улыбка Друзя стала бы еще шире.
Игорь то отстранял Друзя от себя, чтобы получше разглядеть его, то снова прижимал к себе. И без умолку тараторил:
— Ты знаешь, у меня столько всякой всячины собралось— не знаю, успею ли рассказать! Вечером — ты же придешь к нам сегодня? — начну. А сейчас... Андрей Петрович Каранда — кажется, так величают вашего теперешнего директора? И кто из начальства приходит в институт первым — он или мой родитель?
- Улыбка у Друзя не исчезла.
Словечко «родитель» он пропустил мимо ушей. Только мгновение помедлил с ответом:
— К сожалению, директор. А ты, наверное, хотел бы сначала поговорить без свидетелей с Федором Ипполитовичем...
Игорь удивился:
— Ты все еще такой же наивный? Для покаянной беседы с родителем я бы направился домой. Нет, сначала я договорюсь с капитаном вашего корабля, прежде чем он встретится со своим главным штурманом. Встреча с отцом до этого означает: поворачивай, Игорь, оглобли. Предка надо поставить перед свершившимся фактом: меня приняли — и все... Так вот, не поможешь ли мне повидаться с Карандой до того, как твой полубог появится в институте?
Не исчезла улыбка у Друзя и теперь. Только чуть- чуть поблекла.
— А я думал, твое отношение к Федору Ипполитовичу за эти годы изменилось.
По лицу Игоря промелькнула тень.
— О моих отношениях с отцом в другой раз. Тем более — мои намерения и замыслы будут под неусыпным контролем. Я дал слово жене, что примерно с неделю буду жить, набрав в рот воды. Так что пока твой бог в безопасности. Если, конечно, он не заденет меня. Тем временем мы с тобой, я верю, отлично поймем друг друга.
Улыбка у Друзя погасла. Не пристало сыну так говорить об отце. И совсем не понравился старшему товарищу залихватский тон младшего.
Зябко поеживаясь, Друзь ответил:
— Не знаю... На твоем месте я бы прежде всего постарался найти общий язык с Федором Ипполитовичем. Если Федор Ипполитович скажет тебе «нет», никто, даже министр, не заставит его изменить свое решение,
Игорь сочувственно покачал головой.
— Похоже на то, что ты все время, пока меня здесь не было, пролежал в банке со спиртом. Неужели ни разу не высунул носа из своей раковины? Ты сейчас больше чем когда-либо похож на рака-отшельника... Зачем ты хочешь показать мне, что всю жизнь будешь играть глупую роль преданного жреца полубога, имя которого — профессор Шостенко? Все равно я этому не поверю.
Друзь не ответил: не по его вине беседа вышла из дружеского русла. Но Игорь и прежде ни разу не смог сбить его с толку. А сейчас и подавно не собьет. Даже с помощью своей сестры.
Игорь неожиданно рассмеялся.
— Ну, нет, аскетом ты, Сергей, больше не будешь! Учти — я теперь не один, мы с женой возьмемся за тебя оба. Берегись, характер у нее капроновый — нежнее шелка и крепче стального троса.— Игорь прищурился: точь-в-точь как Татьяна Федоровна, когда ей надо спрятать от собеседника глаза.— Запомни: каждая счастливая в браке женщина активно желает такого же счастья всем своим подругам и друзьям мужа. Так вот, могу поручиться, что ближайшей весной мы погуляем на твоей свадьбе!
Чем больше веселел Игорь, тем быстрее возвращалось к Друзю то тягостное чувство, которое не оставляло его всю эту ночь. А среди ночей под понедельник эта не самая напряженная: поступило всего лишь двое больных, вызвать сюда пришлось одного Вадика.
Что Игорь при<ехал, это, конечно, хорошо. Но было бы, кажется, лучше, если бы он появился на несколько дней позже. После того, как с Василем Максимовичем все станет ясно. А с Игорем столько лишних хлопот...
Друзь сказал то, что думал:
— Не видно, мой друг, перемен и в тебе. Не понимаю, зачем ты петляешь, когда перед тобой широкая дорога.
Он попытался высвободиться из его рук.
Но Игорь держал его крепко и сказал с упреком:
—- Маловато в тебе дружеского тепла осталось. Впрочем, ты всегда был очень осмотрительным. Еще ничего не случилось, а рак-отшельник уже предусмотрительно прячется в свою раковину. Значит, ты окончательно примирился с отношением моего отца к науке, закрыл глаза на то, что профессор Шостенко отстал от жизни, не хочешь замечать, что не наука стала основой жизни отца, а стремление превратиться в кумира для своих помощников и учеников...
От улыбки Друзя ничего не осталось. Слишком категорическим стал тон Игоря. Раку-отшельнику лучше не выглядывать наружу.
— Что, неприятно слушать? — Игорь криво усмехнулся.— Да ты успокойся. Если у вас все такие, как ты, то бороться за завтрашний день науки я здесь не буду. Но повысить свою квалификацию ты мне, надеюсь, позволишь? Полгода прозябания я, так и быть, вытерплю... если отец не заденет меня. Неужели и после такого торжественного обещания, о мой Орест, ты не протянешь мне руки?
Друзь заставил себя ответить:
— Я охотно помогу тебе... в том, на что благословит тебя отец. Ничего другого ни хитростью, ни битьем в грудь ты от меня не добьешься.
Игорь выпустил его руки. Но лишь для того, чтобы обнять его за плечи.
— Не хвались, друг, идучи на рать. Мы с тобой, вот ей-богу же, очень скоро станем лучше понимать друг друга... К кому из вашего брата ординатора мой отец более всего равнодушен?
Друзь едва сдержал возмущение:
— А разве у Федора Ипполитовича были когда-нибудь любимцы и пасынки?
Игорь вздохнул.
— Значит, любимых учеников у него по-прежнему нет? Значит, все свое собирается забрать в могилу?
И на этот раз Друзю не удалось освободиться из объятий Игоря.
— Ну, а как ты расцениваешь то,— продолжал Игорь,— что на каждой написанной кем-либо из вас статье первой должна стоять фамилия моего отца, хоть он и не вписал туда ни одного слова? Все, мол, так делают?
Это черт знает что!
Нет, не всегда Друзь восхищался своим учителем. Но до такого цинизма он никогда не доходил даже в самых потаенных мыслях. И вообще —чтобы сын, хотя бы и несправедливо оскорбленный, возводил на родного
отца нечто подобное?.. Да как у Игоря поворачивается язык?
— Ты что, с ума сошел! — прошептал Друзь.
— Возможно,— согласился Игорь.—Но я хочу пойти в ученье к тому, кто ничем себя не проявил и к кому у моего предка ноль внимания. Я с радостью пошел бы к тебе. Но ведь ты всегда старался быть поближе к своему солнцу. И подпекло же оно тебя со всех сторон...
— Любимцев у Федора Ипполитовича нет,— уже сердито буркнул Друзь.
Игорь невинно поморгал.
— Юпитер, ты сердишься... Но я замолкаю. Только два слова еще... Сергей, дорогой, роль святого не твоя роль. Ни твоему смирению, ни возмущению я не верю. Я знаю, ты тугодум. Руби мне голову, а в глубине души ты думаешь... сам знаешь, о чем, о ком и как. И приходишь даже к более правильным, чем я, выводам. Но стараешься отогнать их, потому что они страшнее, чем мон слова.
Игорь осторожно отодвинул Друзя в уголок за диваном, чтобы пройтись по тесной дежурке.
Друзь следил за ним исподлобья. Он был в таком состоянии, когда нечистому легко попутать человека, и не почувствуешь, как вырвется то, что необходимо прятать как можно глубже.
За эти три года и ему пришлось о многом подумать. Не так уж неправ Игорь. Но...
Пропустить мимо ушей болтовню Игоря — вот что Друзь должен сегодня сделать. Слишком много у Игоря обид на отца, а искренней боли о науке, О том, на что еще способен Федор Ипполитович, не заметно.
И в то же время разве это не возмутительно — налететь, как из засады, засыпать тебя вопросами, да какими! Чем честнее будет на них ответ, тем больше они будут походить на подлость. И не понимать, что Друзь даже во имя дружбы не предаст того, кому обязан всем!
После долгого молчания Друзь потребовал:
— Скажи по совести: зачем ты сюда приехал? Добиваться от Федора Ипполитовича сатисфакции? Или же стать исследователем?
Игорь даже не оглянулся.
Но, пробежав несколько раз взад и вперед по комнате, он снова обнял Друзя,
— Сережа, не смотри на меня с осуждением. Попробуй поставить себя на мое место.— Он усадил Друзя на валик дивана, сам сел рядом.— Ну, договорюсь я обо всем с директором. А потом мне все равно надо представиться научному руководителю. И не успею я переступить порог его кабинета, как он укажет пальцем на дверь. Что же мне тогда — бухнуться ему в ноги?
Как много еще в Игоре мальчишеского...
Друзь невольно смягчился.
— Попробуй один раз в жизни промолчать. Пусть даже двадцать раз вспомнит Федор Ипполитович черта — угомонится же в конце концов.
— Ха! — невесело засмеялся Игорь.— Уж не вступил ли ты в секту не противящихся злу?
Друзь поморщился.
— Я очень хочу, чтобы ты поработал у нас.—Он отвел глаза в сторону.— Поменьше только прислушивайся к тому, что будет говорить тебе сестра. Тогда лучше увидишь, что твои и ее фантасмагории не имеют ничего общего с "действительностью.
— И это все?
— Все.
Снова наступило молчание.
Да, мальчишества у Игоря хоть отбавляй. Сидит удрученный, словно подросток, у которого отобрали футбольный мяч. И это — взрослый человек, сам уже отец. До сего времени, видите ли, эпизод трехлетней давности не дает ему покоя. Все еще воинственно размахивает кулаками, хочет сразиться с Федором Ипполитовичем. И смех, и грех...
— Понимаю, нелегко тебе будет.
Теперь насупился Игорь. И попытался говорить о другом:
— Ну, хоть о себе что-нибудь скажи. Чего ты за это время добился? Или — почему у тебя сейчас такой вид, будто ты всю ночь мешки таскал? И что за восклицательные знаки возле телефона?
Друзь взглянул на часы.
До восьми еще четырнадцать минут. Многое можно рассказать Игорю о тех, с кем придется ему здесь сталкиваться каждодневно. Но восклицательные знаки — это прежде всего. Это не только напоминание об анализах, но и о том, что пятиминутка начнется через сорок четыре
минуты. Чем же Друзь докажет свою правоту в отношении Василя Максимовича Черемашко?
Друзь начал отвечать Игорю так, словно сидит перед ним не он, а Федор Ипполитович, обе его «руки», научные сотрудники, ординаторы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18