— Вдруг тон ее резко изменился: — Не советовала бы я тебе, девушка, провожать его мечтательными взглядами. Конечно, собой ты хороша. Но лебеди не для тебя.
Женя почувствовала, как заалело ее лицо. Но ответила сразу:
— Это ваша вторая специальность — судьбу предсказывать?
Серафима Адриановна рассмеялась и, подойдя к Жене, взяла ее за подбородок.
— Вот и познакомились. А то мне показалось было, что у тебя только и добра, что мордочка... Ну, садись, выкладывай, что тебе от меня нужно и что собираешься делать. Правильно скажешь — буду молчать. Ошибешься— уж не сердись, если моих поправок век не забудешь.
Больше часа просидела Женя в операционной. И первый разговор вчера с Друзем перестал ей казаться допросом с пристрастием. Но на учительницу свою она ни разу не огрызнулась.
Когда этот «семинар» закончился, Серафима Адриановна обняла девушку за плечи, но сказала ей отнюдь не добрым голосом:
— Заруби на носу: я всегда тому помогу, кто хоть на четвереньках, а все-таки вперед ползет. Но плаксам слез не утираю... А теперь иди, приведи себя в порядок после моей науки. Перевозить твоего больного будем после семи.
Василя Максимовича перевезли в половине восьмого вечера,
Перевозили, можно сказать, торжественно: перед коляской шла Женя, по обе стороны выступали Сергей Антонович и Танцюра, а сзади шествовала Серафима Адриановна. Чуть ли не все ходячие больные мужского отделения вышли из палат, выстроились вдоль стен коридора. Все знали, для кого существует палата номер один, какую операцию делали Василю Максимовичу, знали, что только ординатор четвертой палаты, нежданно-негаданно набравшись храбрости, пообещал поставить Черемашко на ноги.
Серафима Адриановна хотела убедиться, что она не попусту просидела битый час с Женей, что первая палата подготовлена в соответствии с ее требованиями.
Первой называлась маленькая комнатка в конце отделения. Женя побывала там сразу после «семинара». Танцюра переоборудовал ее неплохо. Койка отодвинута от окна, за ней, в углу, поставлен баллон с кислородом. На столике в противоположном углу аптечка. Даже пол успели вымыть. И не стул поставлен для сиделки, а кресло,— правда, гнутое, с плетеным сиденьем.
Женя лишь перестелила постель, как научила ее хозяйка «святая святых».
Серафима Адриановна молча проследила, как укладывали Черемашко. Придраться ей было не к чему. Затем, отступив в коридор, жестом подозвала Женю.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера.— И перешла на шепот:— Жаль будет, если эта операция ни к чему не приведет. Тогда и гадкий утенок не отважится больше на такое, как сегодня. Всю ночь помни об этом, если вправду не только себе добра хочешь.
Женя промолчала.
— И еще одно,— продолжала Серафима Адриановна.— Врачи свое дело сделали, нечего им тут околачиваться. Выгони их отсюда скорее. Пусть оставят больного в покое и сами сил набираются. Их дело теперь — отдыхать.
Она поправила на Жене косынку и, ни с кем не попрощавшись, ушла.
— Ого!—удивленно произнес Танцюра.— И когда это вы успели?..
— Браво, Женя! — сказал Сергей Антонович.
Выгонять их не пришлось — вышли из палаты сами.
Сергей Антонович, пожимая на прощанье руку своему помощнику, пошутил:
— Вот и мы теперь знаем, какой тяжелый день понедельник.
— Смотрите,—усмехнулся Танцюра,— как бы вторник, среда и не знаю, сколько еще дней, не оказались тяжелее.
Сергей Антонович укоризненно взглянул на него.
— Пока вы писали,— пояснил Танцюра,— я обзвонил почти все хирургические клиники и больницы в городе. За одиннадцать послевоенных лет зарегистрировано всего шесть подобных случаев. И только один больной дожил до восемнадцатого дня после операции... Не к лицу нам, дорогой патрон, выжидать, не попадет ли Василь Максимович милостью божьей в те самые два процента.
Хоть и изменился Друзь в лице, но ответил твердо:
— «А» мы уже сказали. «Бэ» также никто за нас не скажет.
Очевидно, Танцюра понимал своего наставника с полуслова.
— Мое «бэ» я скажу завтра утром. Обойду все больницы и клиники, перепишу нужные истории болезней. В первую очередь восемнадцатидневную. Чтобы не повторять тех же ошибок.
Лицо Друзя чуть прояснилось.
—- Не боитесь?
— Теперь уже поздно... Полтора года мы вместе. Полтора года мы вели душеспасительные беседы. Сегодня вы сами начали действовать. Так что же мне — удерживать вас?.. А если вы будете искать новые тропы на крутых склонах, то лучшей вьючной лошади, чем я, не найдете.
Рука Друзя снова нашла руку Танцюры и крепко пожала ее. А Жене он сказал:
— Никому в жизни я еще не желал так буквально «доброй ночи», как сегодня вам.
Поклонился и пошел, едва передвигая ноги.
Танцюра остался стоять возле двери. Подождал, пока Сергей Антонович исчез за поворотом коридора, и .тихо спросил;
— Можно один вопрос?
Женя наклонилась к Василю Максимовичу. А убедившись, что он все еще спит, оглянулась на дверь, но
«вьючной лошади» уже не было. Кажется, Танцюра начинает исправляться...
Девушка присела на край кресла.
Похоже на то, что не так уж и много придется ей потрудиться этой ночью. Василь Максимович, придя в сознание, должен лежать неподвижно, не метаться, побольше спать и ни о чем не думать — вот все, чего должна она добиться.
Время от времени Женя наклонялась над койкой. Увидев, что губы у Черемашко пересохли, она неслышно проводила по ним влажным тампоном. И вот он вдруг жадно слизнул эту влагу. У Жени радостно забилось сердце: организм оперированного начал откликаться на внешние раздражения. Значит, Василь Максимович вот- вот очнется.
Несколько раз она включала бесшумный вентилятор: хотя дверь и настежь, воздуху в палате лучше не застаиваться.
К кислороду пришлось прибегнуть только раз: почти все время Василь Максимович дышал глубоко и ровно. Куда глубже, чем прошлой ночью.
По временам из коридора доносилось негромкое шарканье. То, притворяясь, что прогуливаются перед сном, заглядывали в «первую» больные из соседних палат. Никто с Женей не заговаривал: слишком многое от нее сейчас зависело — даже самые настойчивые паладины вели себя примерно. Кроме того, поблизости слонялся Танцюра— попробовал бы кто-нибудь отвлечь Женю!
Один только раз Женя обратилась к нему. Когда ,Черемашко впервые облизал губы, она предупредила:
— Далеко не уходите.
Танцюра кивнул и хотел было отойти. Тогда Женя разрешила себе напомнить ему:
— О чем вы хотели спросить?
Александр Семенович зашептал:
— Как по-вашему, почему тот ординатор из женского отделения набросился на Сергея Антоновича?
— Не знаю,— ответила Женя.
Ей было сейчас не до поведения какого-то не очень умного ординатора.
— Ну, будь он неладен, этот диссертант,— зло пробубнил Танцюра.— И Вадик, пожалуй, тоже... Не кажется ли вам, что эта Колокольня способна изменить и
предать? Или вы не обратили внимания, что Вадик чувствовал себя как на сковороде, когда диссертант ссылался на него?
— Об этом вы спросите у Вадика,— посоветовала Женя.
Александр Семенович не уловил ее иронии.
— А третье беспокоит меня больше всего. Не совершил ли Сергей Антонович ошибки?.. Понимаете, сын нашего профессора — единственный, кто имел дело с этим заболеванием. Вам ведь ясно, как это для нас важно. А Сергей Антонович отказался принять его к нам. Почему?
Может быть, это в самом деле беспокоило Танцюру, А может, это был разгон для разговора на другую тему. И Женя ответила:
— А с этим лучше обратиться к Сергею Антоновичу.
— Вы думаете, я не обращался? — буркнул Танцюра.— Сначала мне была прочитана лекция, что Игорь Федорович его друг и мне нечего о нем тревожиться. А потом патрон заявил: «Нам с ним будет труднее. Тут я трус и не боюсь признаться в этом». Но это отговорка, правда? Сергей Антонович сейчас ничего не боится... Как же его понимать?
У Жени не было желания обсуждать поступки Сергея Антоновича с кем бы то ни было. Она смотрела на Танцюру с таким видом, будто слова его проскакивают мимо нее.
Горела лишь одна лампочка — в дальнем углу, на столике с медикаментами. Абажур на ней низкий и непрозрачный. В палате был полумрак. Поэтому и не заметила Женя, когда Василь Максимович очнулся. Он не пошевелился, дыхание его не изменилось, а только вдруг послышался шепот:
— Опять ты, доченька?
Женя радостно встрепенулась: как легко вышел Черемашко из наркоза! Словно проснулся после долгого сна.
Женя ответила так же шепотом:
— Я, Василь Максимович.
Его глаза чуть-чуть приоткрылись.
— А час теперь который? *
— Скоро девять.
— А операция закончилась?
— Давно.
— И как?
— У вас что-нибудь болит?
Василь Максимович прислушался.
— Да нет. Прямо удивительно.— У Черемашко задрожали губы — хотел, видно, улыбнуться.— А вот слабость... Или мне лень пошевелиться?.. А какие запутанные сны я видел...
Говорил он легко, без длинных пауз между словами. Зато жадно ловил ртом воздух... Женя не перебивала, пусть поговорит — сам себя убаюкает.
— А это кто? — спросил Черемашко.
На пороге стоял серый силуэт пунктуального Танцюры.
Женя ответила:
— Не узнали? Второй помощник Сергея Антоновича.
Василь Максимович улыбнулся выразительно.
— Тот, что с хитроватыми глазами? — Он даже подмигнул Жене.— Знаешь, этот тебе больше подходит, чем тот, длинный,— ты им вчера как хотела командовала... А мне что-то пить захотелось.
Женя осторожно оглянулась. Но в дверях никого уже не было. Да и какое значение имеет то, слышал ли Танцюра этот полубред Черемашко! А вот за то, что Танцюра не забыл о воде, поильнике и обернул марлей ложку, ему спасибо.
Эту ложку, слегка смоченную водой, Женя и дала Василю Максимовичу.
Высосав воду из марли, Черемашко повернул голову к стене и затих. Лишь улыбка какое-то время шевелила его губы.
Женя склонилась над ним, чтобы не пропустить ни одного изменения в ритме дыхания или в выражении лица.
Не пошевелилась, услыхав, как кто-то вошел в палату, остановился за ее креслом* и коснулся ее плеча.
Но то был не Танцюра, а сегодняшний дежурный врач. Танцюра загородил собой дверь. А из-за его го-
^ловы нетерпеливо заглядывал в палату посторонний в расстегнутом халате.
Дежурный спросил:
— Ну как? Пришел в себя?.
Женя кивнула.
— На что жаловался?
Женя покачала головой.
— Что-нибудь сказал?
— Просил пить.— Не пересказывать же дежурному врачу мыслей Черемашко о Танцюре! —И снова заснул.
Дежурный послушал пульс больного, потом обратился к постороннему:
— Теперь убедились?
Вместо ответа тот застегнул халат и поднялся на носки, чтобы лучше разглядеть Василя Максимовича. Неумолимый Танцюра взял его под руку, чтобы увести.
Но с койки вдруг послышалось:
— Добрый вечер, Микола Гордеевич! — И совсем не тихо.
Посторонний от неожиданности отозвался не сразу:
— Добрый вечер...— И, все еще не веря ни врачам, ни ушам своим, спросил: — Вас ли я слышу, Василь Максимович?
— А кого же? — В голосе Черемашко появились веселые нотки.— Стал, как видите, на капитальный ремонт. Собираюсь заново жизнь начинать.
Понадобилось какое-то время, чтобы тот, кого назвали Миколой Гордеевичем, понял Черемашко. Наконец он спросил:
— А как чувствуете себя, Василь Максимович? Нужно ли вам что-нибудь?
— Чувствую как в санатории. А нужно, чтобы вы оставили в покое пуговицы на халате: казенноё имущество не долго... Первый раз вижу вас в таком расстройстве. Не к лицу это вам.
— За вас, дорогой друг, переживал,—улыбнулся Микола Гордеевич.— Теперь и сынов ваших успокою.
— А им чего переживать? — как бы удивился Черемашко.— На всякий случай передайте им: три недели, мол, волк пытался одолеть вашего старика, а теперь старик с волка шкуру сдирает... А что у нас? Когда ждете гостей из Индии?
— Слишком много хотите, дорогой,— остановил его
дежурный врач.— После сегодняшнего вам положено отдыхать.
— Да новости у меня хорошие,— сказал гость.
— Ну, если хорошие,— согласился врач,— полминуты на них дам.
Танцюра коснулся руки Жени и отступил в коридор, настойчивым взглядом приглашая ее за собой.
Женя поколебалась... Но в палате дежурный врач, он спокойно прислушивается к разговору Василя Максимовича с этим поздним посетителем. А беседа такая, что после нее Черемашко крепче уснет.
Танцюра остановился возле темного окна у противоположной стены коридора.
Женя вышла, стала так, чтобы видно было Василя Максимовича.
— Кто это?
— Парторг то ли цеха, то ли завода,— зашептал Танцюра.— Кто-то вбил ему в голову, что Черемашко вот-вот умрет, а мы с этим примирились,— вот он и примчался на ночь глядя ловить нас на месте преступления. Уже полчаса тут. «Не пойду, говорит, из клиники, пока не увижу нашего дядю Васю...» Пустили его сюда на две минуты... Ну и силен же Василь Максимыч! Сам едва очнулся и уже приводит в сознание других.
Танцюра умолк.
— И это все? — спросила Женя.
Субординатор расставил ноги пошире, словно пол под ними вдруг заколебался. Женя догадалась: все время, бродя по коридору, он готовился к весьма важному разговору с ней, тщательно обдумывал каждое свое слово.
— Я до сих пор не попросил у вас извинения за тот случай. В лифте.
Женя на полшага отступила.
— Можете не торопиться.
— А я не тороплюсь,— невесело усмехнулся Танцюра.— Хочу лишь довести до вашего сведения, что мне очень понравилась ваша тогдашняя реакция, ее быстрота и точность. Одним словом, я добьюсь, чтобы следующим этапом наших отношений стала свадьба. И прошу запомнить: слово у меня с делом еще не расходилось.
К чему-то в этом роде Женя была готова, Но Танцюра заявил это так прямо и так некстати — девушка даже не возмутилась.
— Вы всегда так умело выбираете время и место для подобных бесед?
Но Танцюре это как с гуся вода.
— А я обдуманно заговорил на эту тему именно сейчас. Вас надо разозлить, да так, чтобы злости хватило на всю ночь. Это я и делаю. Теперь вы не задремлете, а наше общее дело выиграет... И еще два слова. К этой важнейшей для нас обоих проблеме я непременно вернусь. В ближайшем будущем... Спокойной "ночи!
Танцюра церемонно поклонился и неторопливо зашагал к выходу из отделения.
Женя даже не посмотрела ему вслед. Тем более что из палаты выходили дежурный врач и поздний посетитель.
— Когда же мы увидим Василя Максимовича в цехе? — спросил парторг.
Дежурный врач неопределенно повел рукой.
— Об этом мы скажем через неделю-полторы. Все это время больной будет находиться в состоянии, я бы сказал, неустойчивого равновесия...
— Как вы сказали? — испугался парторг.
— Сегодня никто вам точнее не скажет.
Женя снова забыла б дисциплине — не смогла сдержать свое возмущение. Заранее ставить под сомнение то, к чему всем сердцем стремится твой коллега, расписываться за него в бессилии — да как он смеет!
Женя почти крикнула:
— Неправда! Василь Максимович будет жить!
Домой Друзь добрался к девяти часам-.
Бредя от конечной остановки трамвая по скудно освещенным улицам, по уже безлюдным переулкам к своему дому, он никак не мог избавиться от двух мыслей.
В ординаторской, бегло перелистав взятую в библиотеке литературу, Вадик заявил, что все авторы сходятся на одном: прогноз на будущее при этом заболевании весьма неутешительный. И Танцюра после звонков в другие клиники города пришел к такому же выводу:
операция, даже артистически произведенная, ничего не решает. Как правило, смерть наступает всегда непредвиденно, внезапно, между третьими и седьмыми сутками после оперативного вмешательства.
Как же избежать этого?
Вторая мысль была не столь тревожная, зато не менее назойливая: правильно ли понял Игорь его отказ? И как отнесется к этому Татьяна Федоровна?
Подойдя к своим воротам, Друзь удивленно остановился: изо всех окон на улицу лился свет. В это время мать всегда укладывалась спать, свет горел только в ее окне... Гости? Но откуда? И как они не вовремя: сил-то у Друзя почти не осталось...
— Кто у нас? — спросил он, когда Марфа Алексеевна открыла.
Мать еще больше удивила его. На ней был старинный, но до сего времени еще новый платок — отцовский подарок перед свадьбой. Мать доставала его из сундука и набрасывала на плечи в дни семейных праздников...
Скупая на улыбки Марфа Алексеевна засмеялась и молча помогла ему раздеться.
В большой комнате на столе шумел самовар, стояли два недопитых стакана.
И не успел Друзь переступить порог, как из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом и спальней, вдруг вышла Татьяна Федоровна, издалека протягивая хозяину руку.
Точно такая, какой рисовало ее вчера вечером его взбудораженное воображение. Хоть ничего исключительного в ее облике нет, Друзь не смог отвести от нее взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Женя почувствовала, как заалело ее лицо. Но ответила сразу:
— Это ваша вторая специальность — судьбу предсказывать?
Серафима Адриановна рассмеялась и, подойдя к Жене, взяла ее за подбородок.
— Вот и познакомились. А то мне показалось было, что у тебя только и добра, что мордочка... Ну, садись, выкладывай, что тебе от меня нужно и что собираешься делать. Правильно скажешь — буду молчать. Ошибешься— уж не сердись, если моих поправок век не забудешь.
Больше часа просидела Женя в операционной. И первый разговор вчера с Друзем перестал ей казаться допросом с пристрастием. Но на учительницу свою она ни разу не огрызнулась.
Когда этот «семинар» закончился, Серафима Адриановна обняла девушку за плечи, но сказала ей отнюдь не добрым голосом:
— Заруби на носу: я всегда тому помогу, кто хоть на четвереньках, а все-таки вперед ползет. Но плаксам слез не утираю... А теперь иди, приведи себя в порядок после моей науки. Перевозить твоего больного будем после семи.
Василя Максимовича перевезли в половине восьмого вечера,
Перевозили, можно сказать, торжественно: перед коляской шла Женя, по обе стороны выступали Сергей Антонович и Танцюра, а сзади шествовала Серафима Адриановна. Чуть ли не все ходячие больные мужского отделения вышли из палат, выстроились вдоль стен коридора. Все знали, для кого существует палата номер один, какую операцию делали Василю Максимовичу, знали, что только ординатор четвертой палаты, нежданно-негаданно набравшись храбрости, пообещал поставить Черемашко на ноги.
Серафима Адриановна хотела убедиться, что она не попусту просидела битый час с Женей, что первая палата подготовлена в соответствии с ее требованиями.
Первой называлась маленькая комнатка в конце отделения. Женя побывала там сразу после «семинара». Танцюра переоборудовал ее неплохо. Койка отодвинута от окна, за ней, в углу, поставлен баллон с кислородом. На столике в противоположном углу аптечка. Даже пол успели вымыть. И не стул поставлен для сиделки, а кресло,— правда, гнутое, с плетеным сиденьем.
Женя лишь перестелила постель, как научила ее хозяйка «святая святых».
Серафима Адриановна молча проследила, как укладывали Черемашко. Придраться ей было не к чему. Затем, отступив в коридор, жестом подозвала Женю.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера.— И перешла на шепот:— Жаль будет, если эта операция ни к чему не приведет. Тогда и гадкий утенок не отважится больше на такое, как сегодня. Всю ночь помни об этом, если вправду не только себе добра хочешь.
Женя промолчала.
— И еще одно,— продолжала Серафима Адриановна.— Врачи свое дело сделали, нечего им тут околачиваться. Выгони их отсюда скорее. Пусть оставят больного в покое и сами сил набираются. Их дело теперь — отдыхать.
Она поправила на Жене косынку и, ни с кем не попрощавшись, ушла.
— Ого!—удивленно произнес Танцюра.— И когда это вы успели?..
— Браво, Женя! — сказал Сергей Антонович.
Выгонять их не пришлось — вышли из палаты сами.
Сергей Антонович, пожимая на прощанье руку своему помощнику, пошутил:
— Вот и мы теперь знаем, какой тяжелый день понедельник.
— Смотрите,—усмехнулся Танцюра,— как бы вторник, среда и не знаю, сколько еще дней, не оказались тяжелее.
Сергей Антонович укоризненно взглянул на него.
— Пока вы писали,— пояснил Танцюра,— я обзвонил почти все хирургические клиники и больницы в городе. За одиннадцать послевоенных лет зарегистрировано всего шесть подобных случаев. И только один больной дожил до восемнадцатого дня после операции... Не к лицу нам, дорогой патрон, выжидать, не попадет ли Василь Максимович милостью божьей в те самые два процента.
Хоть и изменился Друзь в лице, но ответил твердо:
— «А» мы уже сказали. «Бэ» также никто за нас не скажет.
Очевидно, Танцюра понимал своего наставника с полуслова.
— Мое «бэ» я скажу завтра утром. Обойду все больницы и клиники, перепишу нужные истории болезней. В первую очередь восемнадцатидневную. Чтобы не повторять тех же ошибок.
Лицо Друзя чуть прояснилось.
—- Не боитесь?
— Теперь уже поздно... Полтора года мы вместе. Полтора года мы вели душеспасительные беседы. Сегодня вы сами начали действовать. Так что же мне — удерживать вас?.. А если вы будете искать новые тропы на крутых склонах, то лучшей вьючной лошади, чем я, не найдете.
Рука Друзя снова нашла руку Танцюры и крепко пожала ее. А Жене он сказал:
— Никому в жизни я еще не желал так буквально «доброй ночи», как сегодня вам.
Поклонился и пошел, едва передвигая ноги.
Танцюра остался стоять возле двери. Подождал, пока Сергей Антонович исчез за поворотом коридора, и .тихо спросил;
— Можно один вопрос?
Женя наклонилась к Василю Максимовичу. А убедившись, что он все еще спит, оглянулась на дверь, но
«вьючной лошади» уже не было. Кажется, Танцюра начинает исправляться...
Девушка присела на край кресла.
Похоже на то, что не так уж и много придется ей потрудиться этой ночью. Василь Максимович, придя в сознание, должен лежать неподвижно, не метаться, побольше спать и ни о чем не думать — вот все, чего должна она добиться.
Время от времени Женя наклонялась над койкой. Увидев, что губы у Черемашко пересохли, она неслышно проводила по ним влажным тампоном. И вот он вдруг жадно слизнул эту влагу. У Жени радостно забилось сердце: организм оперированного начал откликаться на внешние раздражения. Значит, Василь Максимович вот- вот очнется.
Несколько раз она включала бесшумный вентилятор: хотя дверь и настежь, воздуху в палате лучше не застаиваться.
К кислороду пришлось прибегнуть только раз: почти все время Василь Максимович дышал глубоко и ровно. Куда глубже, чем прошлой ночью.
По временам из коридора доносилось негромкое шарканье. То, притворяясь, что прогуливаются перед сном, заглядывали в «первую» больные из соседних палат. Никто с Женей не заговаривал: слишком многое от нее сейчас зависело — даже самые настойчивые паладины вели себя примерно. Кроме того, поблизости слонялся Танцюра— попробовал бы кто-нибудь отвлечь Женю!
Один только раз Женя обратилась к нему. Когда ,Черемашко впервые облизал губы, она предупредила:
— Далеко не уходите.
Танцюра кивнул и хотел было отойти. Тогда Женя разрешила себе напомнить ему:
— О чем вы хотели спросить?
Александр Семенович зашептал:
— Как по-вашему, почему тот ординатор из женского отделения набросился на Сергея Антоновича?
— Не знаю,— ответила Женя.
Ей было сейчас не до поведения какого-то не очень умного ординатора.
— Ну, будь он неладен, этот диссертант,— зло пробубнил Танцюра.— И Вадик, пожалуй, тоже... Не кажется ли вам, что эта Колокольня способна изменить и
предать? Или вы не обратили внимания, что Вадик чувствовал себя как на сковороде, когда диссертант ссылался на него?
— Об этом вы спросите у Вадика,— посоветовала Женя.
Александр Семенович не уловил ее иронии.
— А третье беспокоит меня больше всего. Не совершил ли Сергей Антонович ошибки?.. Понимаете, сын нашего профессора — единственный, кто имел дело с этим заболеванием. Вам ведь ясно, как это для нас важно. А Сергей Антонович отказался принять его к нам. Почему?
Может быть, это в самом деле беспокоило Танцюру, А может, это был разгон для разговора на другую тему. И Женя ответила:
— А с этим лучше обратиться к Сергею Антоновичу.
— Вы думаете, я не обращался? — буркнул Танцюра.— Сначала мне была прочитана лекция, что Игорь Федорович его друг и мне нечего о нем тревожиться. А потом патрон заявил: «Нам с ним будет труднее. Тут я трус и не боюсь признаться в этом». Но это отговорка, правда? Сергей Антонович сейчас ничего не боится... Как же его понимать?
У Жени не было желания обсуждать поступки Сергея Антоновича с кем бы то ни было. Она смотрела на Танцюру с таким видом, будто слова его проскакивают мимо нее.
Горела лишь одна лампочка — в дальнем углу, на столике с медикаментами. Абажур на ней низкий и непрозрачный. В палате был полумрак. Поэтому и не заметила Женя, когда Василь Максимович очнулся. Он не пошевелился, дыхание его не изменилось, а только вдруг послышался шепот:
— Опять ты, доченька?
Женя радостно встрепенулась: как легко вышел Черемашко из наркоза! Словно проснулся после долгого сна.
Женя ответила так же шепотом:
— Я, Василь Максимович.
Его глаза чуть-чуть приоткрылись.
— А час теперь который? *
— Скоро девять.
— А операция закончилась?
— Давно.
— И как?
— У вас что-нибудь болит?
Василь Максимович прислушался.
— Да нет. Прямо удивительно.— У Черемашко задрожали губы — хотел, видно, улыбнуться.— А вот слабость... Или мне лень пошевелиться?.. А какие запутанные сны я видел...
Говорил он легко, без длинных пауз между словами. Зато жадно ловил ртом воздух... Женя не перебивала, пусть поговорит — сам себя убаюкает.
— А это кто? — спросил Черемашко.
На пороге стоял серый силуэт пунктуального Танцюры.
Женя ответила:
— Не узнали? Второй помощник Сергея Антоновича.
Василь Максимович улыбнулся выразительно.
— Тот, что с хитроватыми глазами? — Он даже подмигнул Жене.— Знаешь, этот тебе больше подходит, чем тот, длинный,— ты им вчера как хотела командовала... А мне что-то пить захотелось.
Женя осторожно оглянулась. Но в дверях никого уже не было. Да и какое значение имеет то, слышал ли Танцюра этот полубред Черемашко! А вот за то, что Танцюра не забыл о воде, поильнике и обернул марлей ложку, ему спасибо.
Эту ложку, слегка смоченную водой, Женя и дала Василю Максимовичу.
Высосав воду из марли, Черемашко повернул голову к стене и затих. Лишь улыбка какое-то время шевелила его губы.
Женя склонилась над ним, чтобы не пропустить ни одного изменения в ритме дыхания или в выражении лица.
Не пошевелилась, услыхав, как кто-то вошел в палату, остановился за ее креслом* и коснулся ее плеча.
Но то был не Танцюра, а сегодняшний дежурный врач. Танцюра загородил собой дверь. А из-за его го-
^ловы нетерпеливо заглядывал в палату посторонний в расстегнутом халате.
Дежурный спросил:
— Ну как? Пришел в себя?.
Женя кивнула.
— На что жаловался?
Женя покачала головой.
— Что-нибудь сказал?
— Просил пить.— Не пересказывать же дежурному врачу мыслей Черемашко о Танцюре! —И снова заснул.
Дежурный послушал пульс больного, потом обратился к постороннему:
— Теперь убедились?
Вместо ответа тот застегнул халат и поднялся на носки, чтобы лучше разглядеть Василя Максимовича. Неумолимый Танцюра взял его под руку, чтобы увести.
Но с койки вдруг послышалось:
— Добрый вечер, Микола Гордеевич! — И совсем не тихо.
Посторонний от неожиданности отозвался не сразу:
— Добрый вечер...— И, все еще не веря ни врачам, ни ушам своим, спросил: — Вас ли я слышу, Василь Максимович?
— А кого же? — В голосе Черемашко появились веселые нотки.— Стал, как видите, на капитальный ремонт. Собираюсь заново жизнь начинать.
Понадобилось какое-то время, чтобы тот, кого назвали Миколой Гордеевичем, понял Черемашко. Наконец он спросил:
— А как чувствуете себя, Василь Максимович? Нужно ли вам что-нибудь?
— Чувствую как в санатории. А нужно, чтобы вы оставили в покое пуговицы на халате: казенноё имущество не долго... Первый раз вижу вас в таком расстройстве. Не к лицу это вам.
— За вас, дорогой друг, переживал,—улыбнулся Микола Гордеевич.— Теперь и сынов ваших успокою.
— А им чего переживать? — как бы удивился Черемашко.— На всякий случай передайте им: три недели, мол, волк пытался одолеть вашего старика, а теперь старик с волка шкуру сдирает... А что у нас? Когда ждете гостей из Индии?
— Слишком много хотите, дорогой,— остановил его
дежурный врач.— После сегодняшнего вам положено отдыхать.
— Да новости у меня хорошие,— сказал гость.
— Ну, если хорошие,— согласился врач,— полминуты на них дам.
Танцюра коснулся руки Жени и отступил в коридор, настойчивым взглядом приглашая ее за собой.
Женя поколебалась... Но в палате дежурный врач, он спокойно прислушивается к разговору Василя Максимовича с этим поздним посетителем. А беседа такая, что после нее Черемашко крепче уснет.
Танцюра остановился возле темного окна у противоположной стены коридора.
Женя вышла, стала так, чтобы видно было Василя Максимовича.
— Кто это?
— Парторг то ли цеха, то ли завода,— зашептал Танцюра.— Кто-то вбил ему в голову, что Черемашко вот-вот умрет, а мы с этим примирились,— вот он и примчался на ночь глядя ловить нас на месте преступления. Уже полчаса тут. «Не пойду, говорит, из клиники, пока не увижу нашего дядю Васю...» Пустили его сюда на две минуты... Ну и силен же Василь Максимыч! Сам едва очнулся и уже приводит в сознание других.
Танцюра умолк.
— И это все? — спросила Женя.
Субординатор расставил ноги пошире, словно пол под ними вдруг заколебался. Женя догадалась: все время, бродя по коридору, он готовился к весьма важному разговору с ней, тщательно обдумывал каждое свое слово.
— Я до сих пор не попросил у вас извинения за тот случай. В лифте.
Женя на полшага отступила.
— Можете не торопиться.
— А я не тороплюсь,— невесело усмехнулся Танцюра.— Хочу лишь довести до вашего сведения, что мне очень понравилась ваша тогдашняя реакция, ее быстрота и точность. Одним словом, я добьюсь, чтобы следующим этапом наших отношений стала свадьба. И прошу запомнить: слово у меня с делом еще не расходилось.
К чему-то в этом роде Женя была готова, Но Танцюра заявил это так прямо и так некстати — девушка даже не возмутилась.
— Вы всегда так умело выбираете время и место для подобных бесед?
Но Танцюре это как с гуся вода.
— А я обдуманно заговорил на эту тему именно сейчас. Вас надо разозлить, да так, чтобы злости хватило на всю ночь. Это я и делаю. Теперь вы не задремлете, а наше общее дело выиграет... И еще два слова. К этой важнейшей для нас обоих проблеме я непременно вернусь. В ближайшем будущем... Спокойной "ночи!
Танцюра церемонно поклонился и неторопливо зашагал к выходу из отделения.
Женя даже не посмотрела ему вслед. Тем более что из палаты выходили дежурный врач и поздний посетитель.
— Когда же мы увидим Василя Максимовича в цехе? — спросил парторг.
Дежурный врач неопределенно повел рукой.
— Об этом мы скажем через неделю-полторы. Все это время больной будет находиться в состоянии, я бы сказал, неустойчивого равновесия...
— Как вы сказали? — испугался парторг.
— Сегодня никто вам точнее не скажет.
Женя снова забыла б дисциплине — не смогла сдержать свое возмущение. Заранее ставить под сомнение то, к чему всем сердцем стремится твой коллега, расписываться за него в бессилии — да как он смеет!
Женя почти крикнула:
— Неправда! Василь Максимович будет жить!
Домой Друзь добрался к девяти часам-.
Бредя от конечной остановки трамвая по скудно освещенным улицам, по уже безлюдным переулкам к своему дому, он никак не мог избавиться от двух мыслей.
В ординаторской, бегло перелистав взятую в библиотеке литературу, Вадик заявил, что все авторы сходятся на одном: прогноз на будущее при этом заболевании весьма неутешительный. И Танцюра после звонков в другие клиники города пришел к такому же выводу:
операция, даже артистически произведенная, ничего не решает. Как правило, смерть наступает всегда непредвиденно, внезапно, между третьими и седьмыми сутками после оперативного вмешательства.
Как же избежать этого?
Вторая мысль была не столь тревожная, зато не менее назойливая: правильно ли понял Игорь его отказ? И как отнесется к этому Татьяна Федоровна?
Подойдя к своим воротам, Друзь удивленно остановился: изо всех окон на улицу лился свет. В это время мать всегда укладывалась спать, свет горел только в ее окне... Гости? Но откуда? И как они не вовремя: сил-то у Друзя почти не осталось...
— Кто у нас? — спросил он, когда Марфа Алексеевна открыла.
Мать еще больше удивила его. На ней был старинный, но до сего времени еще новый платок — отцовский подарок перед свадьбой. Мать доставала его из сундука и набрасывала на плечи в дни семейных праздников...
Скупая на улыбки Марфа Алексеевна засмеялась и молча помогла ему раздеться.
В большой комнате на столе шумел самовар, стояли два недопитых стакана.
И не успел Друзь переступить порог, как из смежной комнаты, которая служила ему кабинетом и спальней, вдруг вышла Татьяна Федоровна, издалека протягивая хозяину руку.
Точно такая, какой рисовало ее вчера вечером его взбудораженное воображение. Хоть ничего исключительного в ее облике нет, Друзь не смог отвести от нее взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18