Не ожидал... Даже жаль будет, если из ваших стараний ничего не выйдет.
Женя в институт не позвонила. Побоялась довериться телефону: а что, если Ганцюру не найдут или просто не позовут? И не грош ли цена его обещаниям?
В клинику она пришла в начале пятого. И увидела в вестибюле пожилую женщину и парня.
Молча, не глядя друг на друга, они сидели в дальнем углу. Парень обеими руками держал руку женщины... Так всегда ждут известий из операционной.
А сегодня могла быть только одна операция,
Женя остановилась возле сидящих.
— Ваша фамилия Черемашко?
Оба молча впились в Женю испуганными глазами.
Женя снова спросила:
— Василя Максимовича оперируют?
— Да,— еле слышно откликнулся юноша.— В час начали. А сейчас...
— Кто оперирует?
— Сам профессор как будто. Странный он у вас..,
— Все знаменитости странные,— согласилась Женя
Чем же встревожил их Федор Ипполитович? И почему сама Женя еще с ночи не может думать о Черемашко спокойно?.. Почему так долго длится операция?.
Однако заявила она еще безапелляционнее:
— Сейчас я все узнаю,
И вот Женя на втором этаже.
Двери профессорской «святая святых» плотно закрыты. Сквозь них —ни звука. А приоткрыть Женя не осмелилась. Да и что бы она увидела? Вспомнила: во время операций сюда почти не заходят и еще реже отсюда выходят, но каким-то чудом все, что происходит за этой дверью, сразу становится известно сестрам, няням, даже больным.
Вспомнила и помчалась в женское отделение.
Первая встреченная сестра все ей рассказала. И несколько раз восторженно повторила:
— А доктор Друзь из вашего отделения — вы только подумайте!..
Думать Жене было некогда. Едва дослушав, она побежала вниз и еще с лестницы крикнула:
— Все как нельзя лучше! — И, подбежав к ожидающим, заговорила солиднее: — Очень сложная была операция. Но все почти закончилось. Ваш Василь Максимович молодец! Не всякий выдержал бы.
Юноша, должно быть впервые за этот день, вздохнул полной грудью. Но руки матери он не выпустил.
Женщина переспросила:
— Будет жить?
И из глаз ее брызнули слезы.
Женя подсела к ней, взяла за другую руку.
— Не надо, все позади.— Не заметила, что говорит не сочувственно, а радостно.— Сейчас сюда спустится лечащий врач Василя Максимовича — высокий, с палкой, я вам его покажу... Или вы его уже видели?.. Он вам все расскажет. Он всегда говорит только правду. И не профессор, а он спас вашего мужа...
...А когда у жены Черемашко перестали катиться слезы, Жене стало вдруг не по себе.
Откуда у нее эта жгучая радость?
Сверху донеслись голоса.
Не спеша спустился вниз профессор без халата и шапочки, на ходу расчесывая влажные волосы. Заметив близких только что оперированного им человека, остановился и сказал, ни на кого не глядя:
— Все, что от нас зависело, сделано. Пульс у больного есть. Но он еще без сознания.
что о нем можно сказать только это.
И профессор двинулся дальше.
Потом прошли врачи, сдержанно разговаривая между собой. Несколько раз до Жени донеслось имя Сергея Антоновича.
А когда вестибюль снова опустел, на лестнице появился он сам, а с ним оба его помощника и сын профессора. Сергей Антонович тяжело опирался на палку. Танцюра поддерживал его с другой стороны. Не легко, видно, пришлось сегодня ординатору четвертой палаты. Был он бледнее, чем утром. Зато спокойнее.
Увидев жену и сына своего подопечного, Сергей Антонович отстранил Танцюру, подошел к ним.
— Сидите, сидите, прошу вас,— смутился он, когда жена и сын Черемашко поднялись ему навстречу. Жену он усадил, юноше положил руку на плечо.— Самое тяжелое позади. Операция прошла удачно. Причина заболевания ликвидирована. Сейчас Василь Максимович лежит в кислородной палатке, приходит в себя. Когда очнется, сказать трудно: болезнь почти все силы у него отобрала. Но очнется обязательно.
— Совершенно верно, — торжественно подтвердил Танцюра.— Выздоровление Василя Максимовича началось.
Молодой Черемашко вторично перевел дух.
— Спасибо вам, доктор,— произнесла его мать.— Сердечное спасибо.
— Мне не за что,— покраснел Друзь.— Идите домой и не волнуйтесь. О Василе Максимовиче здесь есть кому позаботиться.
— Когда же можно с ним повидаться?
Сергей Антонович немного подумал.
— Приходите завтра после двенадцати. Если будете такой же твердой, как сегодня, пустим вас к Василю Максимовичу. Только вас одну... А вообще наведывайтесь к нам каждый день. Да побольше новостей приносите мужу. Но таких, чтобы у него изо дня в день улучшалось настроение.
Перевела наконец дух и жена Черемашко.
— А может быть...— начала она.— Говорят, в больницах это разрешается... Что, если я и мои дочери будем дежурить возле него? Мы бы так за ним ухаживали..,
— Нет, нет!—Женя и не заметила, как это вырвалось у нее.— Разве вы не желаете добра Василю Максимовичу? Вы же будете делать, что ему захочется. А мы — что необходимо для его выздоровления.
Друзь только сейчас заметил ее.
— А вы зачем здесь?
Женя, которая почти никогда не терялась, на этот раз не нашлась, что ответить.
— У нас тут комсомольские дела,— выручил ее Танцюра, и девушка впервые посмотрела на него с благодарностью.
А Вадик насупился: не он догадался, как помочь Жене.
— А-а...— Сергей Антонович снова обратился к жене Черемашко: — Наша медсестра правильно сказала: вашему мужу необходим квалифицированный уход. Кстати, эта дивчина почти всю ночь пробыла возле Василя Максимовича. А теперь требует, чтобы именно ей поручили присматривать за ним этой ночью. Она, видите ли, знает его лучше, чем кто-либо другой. Вот такие у нее комсомольские дела... Что ей на это ответить?
Снова у жены Черемашко заблестели в глазах слезы. И одна горячая капелька упала Жене на щеку, потому что женщина прижала ее к себе.
Молодой Черемашко встал, помог подняться матери.
— Еще раз спасибо, дорогой доктор, от всех нас. А нас пятеро братьев и сестер.— Он так пожал руку Сергея Антоновича, что тот поежился.— И вам, девушка, все пять спасибо.
Когда родные Василя Максимовича ушли, Друзь устало опустился на ближайший стул. Откинулся на спинку и улыбнулся своим младшим товарищам.
— А вы разве не устали за эти три с половиной часа? Садитесь, передохнем немного.— А когда те, усевшись, повернулись к нему с явным намерением начать беседу, он поднял обе руки.— Потом. Когда улягутся непосредственные впечатления. Под их влиянием даже Гришко Фармагей чуть не оторвал мне обе руки, поздравляя. Сначала посмотрим, чем обрадует нас завтрашнее утро, тогда и поговорим. Но не о том, что было, О том, что должно быть,
Вадик запротестовал:
— Но то, что вы только что сделали, само по себе..,
— Не нужно громких слов,— остановил его Друзь.— Пора уже вам Повзрослеть... Операция, а тем более какой-то ее этап — это всего-навсего средство борьбы с болезнью. И оценивается оно по результатам. А мы о результатах узнаем не скоро.
Танцюра прищурился на своего напарника,
— Съел? Приятного аппетита!
Лицо у Сергея Антоновича вдруг стало жестким,
— Кстати, Александр Семенович... Не пора ли и вам усвоить элементарные правила приличия? Я имею в виду не только ваше отношение к Вадику. Откуда у вас стремление «без драки попасть в большие забияки»? Запомните, пожалуйста: если вы еще раз позволите себе в адрес Федора Ипполитовича высказать даже малую часть того, что сказали в нашей палате и во время операции, нам придется распрощаться.— Почему-то Друзь посмотрел не только на Танцюру, но и на профессорского сына. Затем обеими ладонями потер себе виски.—Сейчас я пойду записывать сегодняшнее. Вы, Вадик, и вы, Александр Семенович, придете через час в ординаторскую. Там я скажу вам...
Словно из-под земли вырос вдруг тот, кого Женины подруги пренебрежительно зовут Гри-Гри. Он по-приятельски положил руку Сергею Антоновичу на плечо.
— Ну и разговоров же о тебе сегодня! — Он многозначительно понизил голос: — Ну и подколол ты нашего деда. Что значит наш выпуск!
Сергей Антонович повел плечами. Восторг Фармагея, кажется, был ему не очень приятен.
— Ты ко мне в связи с диссертацией?
Гри-Гри хотел было обидеться, но, заметив профессорского сына, на мгновенье как бы ошалел от удивления. Потом заорал во весь голос?
— Игорь? Откуда? Каким ветром? Приехал мириться с отцом? Или...— Он по-боксерски подвигал кулаками.
Ответ Шостенко-младшего не был приветливым?
— Здравствуй... Но у нас тут небольшое производственное совещание.
Гри-Гри поглядел на присутствующих. Никто навстречу ему объятий не раскрыл, Он не то обиженно* не то надменно надул губы,
— Создается общество по содействию Друзю в осуществлении его фантазии?.. Смотрите, как бы не вышло вам это боком.— И вдруг почти рассвирепел, увидев, как брови у Друзя поднялись на лоб.— Слишком много ты себе позволил, Сергей. Целый день, как хотел, гонял деда и прямо из-под носа выхватил у него самое лучшее в операции... Думаешь, кислородная палатка поможет твоему Черемашко? Черта лысого! Даже если он очнется, то только для того, чтобы завтра на рассвете окончательно загнуться... А тромба дед тебе не простит. И правильно — не выскакивай перед старшими...
— Подожди, не торопись! — наконец остановил его Сергей Антонович и попробовал превратить все в шутку: — Впервые замечаю, Гришенька, что у тебя в голове может быть столько мыслей сразу.
— Это не мои мысли, так думают все,— огрызнулся Фармагей.— Даже твои сосунки. Спроси хотя бы у него.— Он ткнул пальцем в Вадика.
Женя ничего не понимала. Не все понимал, должно быть, и Шостенко-младший: он вопросительно поглядывал то на Сергея Антоновича, то на Фармагея. Танцюра исподлобья уставился на Вадика. А тот, зажав ладони между коленями, с отсутствующим видом смотрел в пространство.
Рука Друзя изо всей силы сжала палку. Все-таки он не позволил гневу прорваться наружу.
— Ты в обиде на Федора Ипполитовича,— спросил он,— за то, что он приказал мне прочитать твою диссертацию? Я охотно помогу тебе, если понадобится. Зачем же злиться?
— Получишь ты ее, как же! — отрезал Фармагей.
И исчез так же быстро, как появился.
Все это было настолько глупо, что некоторое время трое врачей удивленно переглядывались, не зная, что подумать. Лишь четвертый, Вадик, словно ничего не видел и не слышал...
Потом Шостенко-младший спросил:
— Он что, стал шутом гороховым?
Сергей смущенно пожал плечами.
— Между прочим, не пора ли тебе, Игорь, домой?
Тот обиделся:
— Странный вывод из выходки дурака...
Сергей Антонович замялся: не совсем удобно напоминать взрослому человеку о вещах, которые он сам должен помнить.
— Утром ты заскочил сюда на минутку, а сейчас уже вечереет. Приехал с женой и сынишкой. И забыл о них. Извини, что я напоминаю тебе об этом...
— Верно, мне давно пора,— согласился Шостенко- младший.— Но перед этим я должен сказать тебе...
Сергей Антонович почему-то торопливо перебил его:
— Завтра скажешь...
Шостенко-младший обвел взглядом присутствующих.
— Возьми меня к себе на эти шесть месяцев. Третьим помощником.
Вадик вдруг заёрзал на стуле. На лице Танцюры появилась довольная ухмылка. А Женя почувствовала, что гордится Сергеем Антоновичем.
Но Друзь отрицательно покачал головой.
— Почему? — не понял Шостенко-младший.
— Во-первых, это не от нас зависит...
— Директор не будет возражать, напротив...
Друзь постучал палкой по полу.
— Двумя словами не объяснишь. Придется нам с тобой как следует побеседовать. Но не сейчас. Мы оба устали. В ближайшее время... Теперь иди домой. И извинись за меня перед сестрой. За что — ты знаешь.
Не легко было сыну профессора справиться со своим разочарованием. Он достал папиросу и сломал несколько спичек, прежде чем раскурил ее. Медленно, надеясь, что Друзь передумает, попрощался со всеми. И, желая показать, что не обижается, крепко пожал руку вдруг ставшему несговорчивым другу.
— Понедельник — тяжелый день.— Но улыбка его была натянутой.— Так и быть, подожду до легкого дня.
Один Танцюра проводил его сочувственным взглядом.
Пока не стукнула входная дверь, все молчали. Затем Танцюра решительно произнес:
— Неправильно, Сергей Антонович.
Друзь притворился, что не слышит. Глядя мимо Танцюры и Вадика, он начал с того, на чем прервал его Фармагей:
— До того, как прийти в ординаторскую, один из вас позаботится, чтобы в первой палате было решительно
все, что понадобится Василю Максимовичу ночью и завтра. Надо поставить там целый баллон кислорода. Снабдить Женю всеми медикаментами, чтобы не пришлось ей бегать за ними. Одному из вас придется побыть в клинике, пока Черемашко не очнется: может случиться, что дежурный врач как раз в это время будет занят. Если при выходе из наркоза с Черемашко ничего не случится, то дальше Женя сама справится со всем. Но если...— Сергей Антонович искоса взглянул на Вадика,— если возле нее ночью снова будет толкучка...
Он все сильнее потирал себе виски: усталость мешала его мыслям облекаться в слова.
Вадик не осмеливался встречаться взглядом с патроном. Но когда тот замолчал, он словно спохватился:
— Этот один буду я?
Сергей Антонович ответил не сразу:
— Пусть это будет Александр Семенович. Вас я тревожил минувшей ночью. Сегодня я попрошу вас пройти в библиотеку и забрать все, где упоминается о тромбоэмболическом заболевании. А завтра утром доложите Александру Семеновичу и мне хотя бы о том, чего делать с Черемашко не рекомендуется... А вы, Женя, если уж попали в нашу компанию...— Сергей как-то беспомощно развел руками.— Я так устал, что не в силах справиться с вашей настойчивостью. Из того, что я тут наговорил, вы это, надо полагать, поняли. Но одно испытание выдержать вам надо. Серафиму Адриановну, операционную сестру нашего профессора, знаете?
— Ни разу не разговаривала с ней,— призналась Женя.
— Да, женщина она суровая и на слова скупая. Нелегко договориться с нею. Но вы сию минуту пойдете к ней. И пусть она расскажет вам, что вы должны делать с Василем Максимовичем в первую послеоперационную ночь.
Не сразу Сергей Антонович пошел делать новую запись в историю болезни Черемашко. Поднимаясь по лестнице вместе с Женей, он неожиданно подошел к операционной, отворил дверь, не постучав, и пригласил девушку войти.
— Можно? — робко спросила Женя, не переступая порога.
О характере операционной сестры профессора она имела представление.
Когда Серафима Адриановна проходила по коридорам клиники, она никого и ничего вокруг себя не замечала, а вид у нее при этом был такой величественный, что все невольно уступали ей дорогу. И никто не осмеливался заговорить с ней первым.
Прямая, как палка, она стояла спиной к двери, приводя в порядок стол возле окна. Выдержав красноречивую паузу, спросила, не поворачиваясь:
— Что нужно?
А когда решила оглянуться и увидела за Женей Друзя, на ее лице появилось выражение, напоминавшее о том, что й она в свое время умела улыбаться.
— Прошу, Сергей Антонович.
Друзь не ожидал такого любезного приема — немного растерялся. Тем не менее он сообразил, как использовать эту неожиданную перемену в отношении Серафимы Адриановны к нему.
— Я позволю себе,— почтительно и скромно начал он,— обратиться к вам с очень важной для меня просьбой.— Взяв Женю под руку, он осторожно подвел ее к этому олицетворению недоброжелательности.— Это Женя. Сегодня ночью она будет дежурить у моего больного.— Он указал глазами на пластиковую палатку над операционным столом.— Научите, пожалуйста, Женю, как ей быть. Вы знаете это лучше любого из нас. Лучше самого Федора Ипполитовича.
— Хорошо,— кивнула операционная сестра: ее неласковое сердце еще не отвыкло откликаться на любезности.— Вашего больного я отдам только в надежные руки.
Сергей Антонович низко склонил перед ней голову.
Этим он окончательно размягчил суровое сердце. Серафима Адриановна не сказала ни слова, когда он подошел к палатке, просунул туда руку и долго прислушивался к пульсу Василя Максимовича.
Женя не сводила глаз с Серафимы Адриановны, а та следила за Сергеем Антоновичем»
Минули всего лишь сутки, но как удивительно развивались ее отношения с тем, кого еще вчера вечером она считала сухарем. Вот она пришла сюда в неурочный час... прежде всего конечно же чтобы помочь тяжелому больному. И помощь ее будет такой, что завтра утром Сергей Антонович скажет ей столько благодарных слов...
Из операционной Сергея Антоновича проводила долгим взглядом и Серафима Адриановна. А когда закрылись за ним двери, она задумчиво сказала:
— Как в сказке: гадкий утенок. Четыре года, а только и слышишь — растяпа да размазня. И кто бы подумал, что он... Лебедь не лебедь, но что-то порядочное из него вырастет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Женя в институт не позвонила. Побоялась довериться телефону: а что, если Ганцюру не найдут или просто не позовут? И не грош ли цена его обещаниям?
В клинику она пришла в начале пятого. И увидела в вестибюле пожилую женщину и парня.
Молча, не глядя друг на друга, они сидели в дальнем углу. Парень обеими руками держал руку женщины... Так всегда ждут известий из операционной.
А сегодня могла быть только одна операция,
Женя остановилась возле сидящих.
— Ваша фамилия Черемашко?
Оба молча впились в Женю испуганными глазами.
Женя снова спросила:
— Василя Максимовича оперируют?
— Да,— еле слышно откликнулся юноша.— В час начали. А сейчас...
— Кто оперирует?
— Сам профессор как будто. Странный он у вас..,
— Все знаменитости странные,— согласилась Женя
Чем же встревожил их Федор Ипполитович? И почему сама Женя еще с ночи не может думать о Черемашко спокойно?.. Почему так долго длится операция?.
Однако заявила она еще безапелляционнее:
— Сейчас я все узнаю,
И вот Женя на втором этаже.
Двери профессорской «святая святых» плотно закрыты. Сквозь них —ни звука. А приоткрыть Женя не осмелилась. Да и что бы она увидела? Вспомнила: во время операций сюда почти не заходят и еще реже отсюда выходят, но каким-то чудом все, что происходит за этой дверью, сразу становится известно сестрам, няням, даже больным.
Вспомнила и помчалась в женское отделение.
Первая встреченная сестра все ей рассказала. И несколько раз восторженно повторила:
— А доктор Друзь из вашего отделения — вы только подумайте!..
Думать Жене было некогда. Едва дослушав, она побежала вниз и еще с лестницы крикнула:
— Все как нельзя лучше! — И, подбежав к ожидающим, заговорила солиднее: — Очень сложная была операция. Но все почти закончилось. Ваш Василь Максимович молодец! Не всякий выдержал бы.
Юноша, должно быть впервые за этот день, вздохнул полной грудью. Но руки матери он не выпустил.
Женщина переспросила:
— Будет жить?
И из глаз ее брызнули слезы.
Женя подсела к ней, взяла за другую руку.
— Не надо, все позади.— Не заметила, что говорит не сочувственно, а радостно.— Сейчас сюда спустится лечащий врач Василя Максимовича — высокий, с палкой, я вам его покажу... Или вы его уже видели?.. Он вам все расскажет. Он всегда говорит только правду. И не профессор, а он спас вашего мужа...
...А когда у жены Черемашко перестали катиться слезы, Жене стало вдруг не по себе.
Откуда у нее эта жгучая радость?
Сверху донеслись голоса.
Не спеша спустился вниз профессор без халата и шапочки, на ходу расчесывая влажные волосы. Заметив близких только что оперированного им человека, остановился и сказал, ни на кого не глядя:
— Все, что от нас зависело, сделано. Пульс у больного есть. Но он еще без сознания.
что о нем можно сказать только это.
И профессор двинулся дальше.
Потом прошли врачи, сдержанно разговаривая между собой. Несколько раз до Жени донеслось имя Сергея Антоновича.
А когда вестибюль снова опустел, на лестнице появился он сам, а с ним оба его помощника и сын профессора. Сергей Антонович тяжело опирался на палку. Танцюра поддерживал его с другой стороны. Не легко, видно, пришлось сегодня ординатору четвертой палаты. Был он бледнее, чем утром. Зато спокойнее.
Увидев жену и сына своего подопечного, Сергей Антонович отстранил Танцюру, подошел к ним.
— Сидите, сидите, прошу вас,— смутился он, когда жена и сын Черемашко поднялись ему навстречу. Жену он усадил, юноше положил руку на плечо.— Самое тяжелое позади. Операция прошла удачно. Причина заболевания ликвидирована. Сейчас Василь Максимович лежит в кислородной палатке, приходит в себя. Когда очнется, сказать трудно: болезнь почти все силы у него отобрала. Но очнется обязательно.
— Совершенно верно, — торжественно подтвердил Танцюра.— Выздоровление Василя Максимовича началось.
Молодой Черемашко вторично перевел дух.
— Спасибо вам, доктор,— произнесла его мать.— Сердечное спасибо.
— Мне не за что,— покраснел Друзь.— Идите домой и не волнуйтесь. О Василе Максимовиче здесь есть кому позаботиться.
— Когда же можно с ним повидаться?
Сергей Антонович немного подумал.
— Приходите завтра после двенадцати. Если будете такой же твердой, как сегодня, пустим вас к Василю Максимовичу. Только вас одну... А вообще наведывайтесь к нам каждый день. Да побольше новостей приносите мужу. Но таких, чтобы у него изо дня в день улучшалось настроение.
Перевела наконец дух и жена Черемашко.
— А может быть...— начала она.— Говорят, в больницах это разрешается... Что, если я и мои дочери будем дежурить возле него? Мы бы так за ним ухаживали..,
— Нет, нет!—Женя и не заметила, как это вырвалось у нее.— Разве вы не желаете добра Василю Максимовичу? Вы же будете делать, что ему захочется. А мы — что необходимо для его выздоровления.
Друзь только сейчас заметил ее.
— А вы зачем здесь?
Женя, которая почти никогда не терялась, на этот раз не нашлась, что ответить.
— У нас тут комсомольские дела,— выручил ее Танцюра, и девушка впервые посмотрела на него с благодарностью.
А Вадик насупился: не он догадался, как помочь Жене.
— А-а...— Сергей Антонович снова обратился к жене Черемашко: — Наша медсестра правильно сказала: вашему мужу необходим квалифицированный уход. Кстати, эта дивчина почти всю ночь пробыла возле Василя Максимовича. А теперь требует, чтобы именно ей поручили присматривать за ним этой ночью. Она, видите ли, знает его лучше, чем кто-либо другой. Вот такие у нее комсомольские дела... Что ей на это ответить?
Снова у жены Черемашко заблестели в глазах слезы. И одна горячая капелька упала Жене на щеку, потому что женщина прижала ее к себе.
Молодой Черемашко встал, помог подняться матери.
— Еще раз спасибо, дорогой доктор, от всех нас. А нас пятеро братьев и сестер.— Он так пожал руку Сергея Антоновича, что тот поежился.— И вам, девушка, все пять спасибо.
Когда родные Василя Максимовича ушли, Друзь устало опустился на ближайший стул. Откинулся на спинку и улыбнулся своим младшим товарищам.
— А вы разве не устали за эти три с половиной часа? Садитесь, передохнем немного.— А когда те, усевшись, повернулись к нему с явным намерением начать беседу, он поднял обе руки.— Потом. Когда улягутся непосредственные впечатления. Под их влиянием даже Гришко Фармагей чуть не оторвал мне обе руки, поздравляя. Сначала посмотрим, чем обрадует нас завтрашнее утро, тогда и поговорим. Но не о том, что было, О том, что должно быть,
Вадик запротестовал:
— Но то, что вы только что сделали, само по себе..,
— Не нужно громких слов,— остановил его Друзь.— Пора уже вам Повзрослеть... Операция, а тем более какой-то ее этап — это всего-навсего средство борьбы с болезнью. И оценивается оно по результатам. А мы о результатах узнаем не скоро.
Танцюра прищурился на своего напарника,
— Съел? Приятного аппетита!
Лицо у Сергея Антоновича вдруг стало жестким,
— Кстати, Александр Семенович... Не пора ли и вам усвоить элементарные правила приличия? Я имею в виду не только ваше отношение к Вадику. Откуда у вас стремление «без драки попасть в большие забияки»? Запомните, пожалуйста: если вы еще раз позволите себе в адрес Федора Ипполитовича высказать даже малую часть того, что сказали в нашей палате и во время операции, нам придется распрощаться.— Почему-то Друзь посмотрел не только на Танцюру, но и на профессорского сына. Затем обеими ладонями потер себе виски.—Сейчас я пойду записывать сегодняшнее. Вы, Вадик, и вы, Александр Семенович, придете через час в ординаторскую. Там я скажу вам...
Словно из-под земли вырос вдруг тот, кого Женины подруги пренебрежительно зовут Гри-Гри. Он по-приятельски положил руку Сергею Антоновичу на плечо.
— Ну и разговоров же о тебе сегодня! — Он многозначительно понизил голос: — Ну и подколол ты нашего деда. Что значит наш выпуск!
Сергей Антонович повел плечами. Восторг Фармагея, кажется, был ему не очень приятен.
— Ты ко мне в связи с диссертацией?
Гри-Гри хотел было обидеться, но, заметив профессорского сына, на мгновенье как бы ошалел от удивления. Потом заорал во весь голос?
— Игорь? Откуда? Каким ветром? Приехал мириться с отцом? Или...— Он по-боксерски подвигал кулаками.
Ответ Шостенко-младшего не был приветливым?
— Здравствуй... Но у нас тут небольшое производственное совещание.
Гри-Гри поглядел на присутствующих. Никто навстречу ему объятий не раскрыл, Он не то обиженно* не то надменно надул губы,
— Создается общество по содействию Друзю в осуществлении его фантазии?.. Смотрите, как бы не вышло вам это боком.— И вдруг почти рассвирепел, увидев, как брови у Друзя поднялись на лоб.— Слишком много ты себе позволил, Сергей. Целый день, как хотел, гонял деда и прямо из-под носа выхватил у него самое лучшее в операции... Думаешь, кислородная палатка поможет твоему Черемашко? Черта лысого! Даже если он очнется, то только для того, чтобы завтра на рассвете окончательно загнуться... А тромба дед тебе не простит. И правильно — не выскакивай перед старшими...
— Подожди, не торопись! — наконец остановил его Сергей Антонович и попробовал превратить все в шутку: — Впервые замечаю, Гришенька, что у тебя в голове может быть столько мыслей сразу.
— Это не мои мысли, так думают все,— огрызнулся Фармагей.— Даже твои сосунки. Спроси хотя бы у него.— Он ткнул пальцем в Вадика.
Женя ничего не понимала. Не все понимал, должно быть, и Шостенко-младший: он вопросительно поглядывал то на Сергея Антоновича, то на Фармагея. Танцюра исподлобья уставился на Вадика. А тот, зажав ладони между коленями, с отсутствующим видом смотрел в пространство.
Рука Друзя изо всей силы сжала палку. Все-таки он не позволил гневу прорваться наружу.
— Ты в обиде на Федора Ипполитовича,— спросил он,— за то, что он приказал мне прочитать твою диссертацию? Я охотно помогу тебе, если понадобится. Зачем же злиться?
— Получишь ты ее, как же! — отрезал Фармагей.
И исчез так же быстро, как появился.
Все это было настолько глупо, что некоторое время трое врачей удивленно переглядывались, не зная, что подумать. Лишь четвертый, Вадик, словно ничего не видел и не слышал...
Потом Шостенко-младший спросил:
— Он что, стал шутом гороховым?
Сергей смущенно пожал плечами.
— Между прочим, не пора ли тебе, Игорь, домой?
Тот обиделся:
— Странный вывод из выходки дурака...
Сергей Антонович замялся: не совсем удобно напоминать взрослому человеку о вещах, которые он сам должен помнить.
— Утром ты заскочил сюда на минутку, а сейчас уже вечереет. Приехал с женой и сынишкой. И забыл о них. Извини, что я напоминаю тебе об этом...
— Верно, мне давно пора,— согласился Шостенко- младший.— Но перед этим я должен сказать тебе...
Сергей Антонович почему-то торопливо перебил его:
— Завтра скажешь...
Шостенко-младший обвел взглядом присутствующих.
— Возьми меня к себе на эти шесть месяцев. Третьим помощником.
Вадик вдруг заёрзал на стуле. На лице Танцюры появилась довольная ухмылка. А Женя почувствовала, что гордится Сергеем Антоновичем.
Но Друзь отрицательно покачал головой.
— Почему? — не понял Шостенко-младший.
— Во-первых, это не от нас зависит...
— Директор не будет возражать, напротив...
Друзь постучал палкой по полу.
— Двумя словами не объяснишь. Придется нам с тобой как следует побеседовать. Но не сейчас. Мы оба устали. В ближайшее время... Теперь иди домой. И извинись за меня перед сестрой. За что — ты знаешь.
Не легко было сыну профессора справиться со своим разочарованием. Он достал папиросу и сломал несколько спичек, прежде чем раскурил ее. Медленно, надеясь, что Друзь передумает, попрощался со всеми. И, желая показать, что не обижается, крепко пожал руку вдруг ставшему несговорчивым другу.
— Понедельник — тяжелый день.— Но улыбка его была натянутой.— Так и быть, подожду до легкого дня.
Один Танцюра проводил его сочувственным взглядом.
Пока не стукнула входная дверь, все молчали. Затем Танцюра решительно произнес:
— Неправильно, Сергей Антонович.
Друзь притворился, что не слышит. Глядя мимо Танцюры и Вадика, он начал с того, на чем прервал его Фармагей:
— До того, как прийти в ординаторскую, один из вас позаботится, чтобы в первой палате было решительно
все, что понадобится Василю Максимовичу ночью и завтра. Надо поставить там целый баллон кислорода. Снабдить Женю всеми медикаментами, чтобы не пришлось ей бегать за ними. Одному из вас придется побыть в клинике, пока Черемашко не очнется: может случиться, что дежурный врач как раз в это время будет занят. Если при выходе из наркоза с Черемашко ничего не случится, то дальше Женя сама справится со всем. Но если...— Сергей Антонович искоса взглянул на Вадика,— если возле нее ночью снова будет толкучка...
Он все сильнее потирал себе виски: усталость мешала его мыслям облекаться в слова.
Вадик не осмеливался встречаться взглядом с патроном. Но когда тот замолчал, он словно спохватился:
— Этот один буду я?
Сергей Антонович ответил не сразу:
— Пусть это будет Александр Семенович. Вас я тревожил минувшей ночью. Сегодня я попрошу вас пройти в библиотеку и забрать все, где упоминается о тромбоэмболическом заболевании. А завтра утром доложите Александру Семеновичу и мне хотя бы о том, чего делать с Черемашко не рекомендуется... А вы, Женя, если уж попали в нашу компанию...— Сергей как-то беспомощно развел руками.— Я так устал, что не в силах справиться с вашей настойчивостью. Из того, что я тут наговорил, вы это, надо полагать, поняли. Но одно испытание выдержать вам надо. Серафиму Адриановну, операционную сестру нашего профессора, знаете?
— Ни разу не разговаривала с ней,— призналась Женя.
— Да, женщина она суровая и на слова скупая. Нелегко договориться с нею. Но вы сию минуту пойдете к ней. И пусть она расскажет вам, что вы должны делать с Василем Максимовичем в первую послеоперационную ночь.
Не сразу Сергей Антонович пошел делать новую запись в историю болезни Черемашко. Поднимаясь по лестнице вместе с Женей, он неожиданно подошел к операционной, отворил дверь, не постучав, и пригласил девушку войти.
— Можно? — робко спросила Женя, не переступая порога.
О характере операционной сестры профессора она имела представление.
Когда Серафима Адриановна проходила по коридорам клиники, она никого и ничего вокруг себя не замечала, а вид у нее при этом был такой величественный, что все невольно уступали ей дорогу. И никто не осмеливался заговорить с ней первым.
Прямая, как палка, она стояла спиной к двери, приводя в порядок стол возле окна. Выдержав красноречивую паузу, спросила, не поворачиваясь:
— Что нужно?
А когда решила оглянуться и увидела за Женей Друзя, на ее лице появилось выражение, напоминавшее о том, что й она в свое время умела улыбаться.
— Прошу, Сергей Антонович.
Друзь не ожидал такого любезного приема — немного растерялся. Тем не менее он сообразил, как использовать эту неожиданную перемену в отношении Серафимы Адриановны к нему.
— Я позволю себе,— почтительно и скромно начал он,— обратиться к вам с очень важной для меня просьбой.— Взяв Женю под руку, он осторожно подвел ее к этому олицетворению недоброжелательности.— Это Женя. Сегодня ночью она будет дежурить у моего больного.— Он указал глазами на пластиковую палатку над операционным столом.— Научите, пожалуйста, Женю, как ей быть. Вы знаете это лучше любого из нас. Лучше самого Федора Ипполитовича.
— Хорошо,— кивнула операционная сестра: ее неласковое сердце еще не отвыкло откликаться на любезности.— Вашего больного я отдам только в надежные руки.
Сергей Антонович низко склонил перед ней голову.
Этим он окончательно размягчил суровое сердце. Серафима Адриановна не сказала ни слова, когда он подошел к палатке, просунул туда руку и долго прислушивался к пульсу Василя Максимовича.
Женя не сводила глаз с Серафимы Адриановны, а та следила за Сергеем Антоновичем»
Минули всего лишь сутки, но как удивительно развивались ее отношения с тем, кого еще вчера вечером она считала сухарем. Вот она пришла сюда в неурочный час... прежде всего конечно же чтобы помочь тяжелому больному. И помощь ее будет такой, что завтра утром Сергей Антонович скажет ей столько благодарных слов...
Из операционной Сергея Антоновича проводила долгим взглядом и Серафима Адриановна. А когда закрылись за ним двери, она задумчиво сказала:
— Как в сказке: гадкий утенок. Четыре года, а только и слышишь — растяпа да размазня. И кто бы подумал, что он... Лебедь не лебедь, но что-то порядочное из него вырастет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18