А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Кто же вновь привел тебя ко мне?
Ты старше меня, ты мужчина, и многое, что позволено тебе, мне не пристало. Увы, мои семнадцать лет остались позади, и я не притязаю больше на юность. Но не пойми меня превратно — ибо, сколь недостойной я ни была бы, мне будет тяж:ело, если ты неверно истолкуешь мои побуждения. Бонку стал взрослым, у него семья, как я смогу смотреть в глаза ему и его жене после твоей женитьбы? Разве переживу я такой позор? Если ты вдруг заболеешь, кто за тобой будет ухаживать? Пун-ту? А я узнаю о твоей болезни от слуги и уберусь восвояси? И ты хочешь, чтобы я оставалась жить после этого ?
Ты спросишь, может быть,— неужели я весь свой век буду коротать в одиночестве? К сожалению, на этот вопрос ответить должен только ты сам. Но если ты не сможешь ничего придумать, если у тебя не хватит сообразительности, я могу дать тебе ее взаймы, и без отдачи,— только не откажись принять этот долг.
Ты думаешь, гуру помог мне отрешиться от суетности мира, шастры указали истину, Шунонда наставила на путь веры, а ты дал мне одни только страдания? Как слепы вы, мужчины!
Я вновь обрела тебя в двадцать три года, но где были раньше Шунонда и гуру?—спрашиваю я. Ты умен, но этого тебе не понять.
Я так надеялась, что когда-нибудь искуплю свои грехи... Знаешь, почему я стремилась к этому? Не ради рая—рай мне не нужен. После смерти мне хочется родиться снова. Ты понимаешь зачем?
Мне казалось, что поток замутился грязью и я должна его очистить. А если источник иссяк, думала я, у меня остались молитвы и богослужения, Шунонда и гуру.
Я не хочу накладывать на себя руки, но оскорблять себя не позволю. Я скорее приму от тебя яд, чем стерплю оскорбление. И жить надеждой, если все потеряно, не стану. Ты меня знаешь.
Раджлакшми».
Спасен. Суровое и страстное послание полностью рассеяло все сомнения. Судьба моя была решена. Однако я знал только то, чего не должен делать. Раджлакшми ни словом не обмолвилась о том, как мне следует поступать дальше. Может быть, я .получу ее совет в следующем письме или же она призовет меня к себе. Пока же создавшееся положение было весьма необычно. Вполне возможно, что уже завтра утром явится дед. Я заверил его, что повода для беспокойства нет и что я наверняка получу разрешение на свадьбу. Ничего себе разрешение! С таким же успехом я мог ожидать, что она пришлет с Ротоном мне в подарок свадебный наряд.
А тем временем в деревне наверняка идут приготовления к свадьбе. Один за другим съезжаются родственники Пунту. Бедняжка, виновная только в том, что достигла совершеннолетия, возможно, удостоилась даже немногих ласковых слов после того, как долгие годы терпела оскорбления и упреки. Я знал, что скажу деду, но как я выговорю эти слова! Вспоминая его неотвязную назойливость, его наглые доводы и уговоры, я чувствовал отвращение, но, когда я думал о том, сколько новых оскорблений придется вынести несчастной девушке от взбешенных неудачей родственников, мне становилось больно за нее. Но что я мог поделать?
Я долго лежал в постели без сна. О Пунту я скоро перестал думать. Мне вспомнилась Гонгамати. Никогда мне не забыть эту малолюдную деревушку. Здесь, как воды Ранги и Джамны, соединились наши судьбы, которые прежде текли рядом. Те немногие дни, что мы провели вместе, были овеяны благоговейной нежностью, буйной радостью и вместе с тем безмолвной печалью. Даже в день расставания мы не запятнали себя взаимными упреками и обвинениями, не омрачили безмятежной жизни в Гонгамати бесплодным сведением счетов. Все в деревне были уверены, что когда-нибудь мы вернемся и снова начнется веселье и праздник, снова владелица земель будет осыпать благодеяниями местных бедняков. Ни у кого даже в мыслях не было, что прошлое не повторится, что цветок жасмина, раскрывшийся поутру, увял уже к вечеру.
Я не сомкнул глаз, и чем ближе был рассвет, тем сильнее мне хотелось, чтобы эта бессонная ночь никогда не кончалась и чтобы меня не оставляли призраки воспоминаний.
Прошедшее снова и снова проплывало перед глазами: я отчетливо видел крошечный домик в Бирбхуме, нежные руки Раджлакшми, вечно занятой домашними делами. Мне не помнится, чтобы когда-нибудь в жизни я испытывал подобное блаженство.
До сих пор люди обычно без труда понимали меня, я же не умел заглянуть в душу другого. Но сегодня я разгадал, что терзает Раджлакшми. Зная, что я слаб здоровьем и в любой день могу заболеть, она не допускает и мысли, что какая-то Пунту будет сидеть у моей постели, а сама она потеряет на это право. Может ли быть большее несчастье? Раджлакшми способна отказаться от всего на свете: от гурудева, молитв, обетов, постов, но только не от этого права. Смерть для нее ничто — она не напрасно пугала меня в своем письме.
Должно быть, к утру я задремал. Когда меня разбудил голос Ротона, было уже довольно поздно.
— К вам приехал в коляске какой-то старик,— сообщил Ротон.
— Дед? В наемной коляске? Странно.
— Вместе с ним,— продолжал Ротон,— девушка лет семнадцати.
Пунту. Значит, этот бесстыжий привез ее в Калькутту и притащил прямо ко мне домой. У меня в глазах потемнело.
— Ротон, проведи их сюда. Я пойду умоюсь.
Когда примерно через час я вернулся, дед встретил меня так, словно это я был гостем, а он хозяином.
— Входи, дорогой, входи! Ну как ты себя чувствуешь — отлично?
Я поклонился.
— Пунту, где ты? — завопил дед.
Пунту стояла у окна и смотрела на улицу. Она подошла и поздоровалась.
— Тетка изъявила желание повидаться с ней перед свадьбой,— сообщил дед.— Муж тетки—судья, жалованье у него пятьсот рупий. Он перевелся в Даймонд-Харбор, и тетка не может бросить хозяйство и приехать на свадьбу. Вот я и захватил Пунту с собой — покажу ее тетке, прежде чем отдать в чужие руки. Бабушка, благословляя ее, сказала: «Пунту, пусть твоя жизнь будет счастливой, как у меня».
Не давая мне рта раскрыть, дед продолжал:
— Но от меня, брат, так легко не отделаешься. Судья он или не судья, раз он родственник, ему все равно придется присутствовать на свадьбе, а потом иди на все четыре стороны. Ты ведь знаешь, дада, свадьба дело не простое. Недаром в шастрах говорится: «Путь благих дел тернист». Но если на свадьбе будет такой человек, никто не посмеет сказать ничего дурного. Нашим деревенским веры нет — они на все способны! А при судье — совсем другое дело...
Значит, муж тетки —судья. Эта новость преподнесена не без умысла.
Ротон принес новую трубку и старательно набил ее табаком. Пристально посмотрев на него, дед заметил:
— Я вроде бы где-то его видел. Так это или не так?
— Именно так,— ответил Ротон.— Вы меня видели в деревне, когда хозяин был болен.
— То-то я смотрю — знакомое лицо.
— Именно так,—повторил Ротон и вышел.
Дед напустил на себя торжественный вид. Он был очень хитер и, наверное, все уже сообразил. Несколько раз затянувшись трубкой, он заговорил:
— Перед отъездом я заглянул в календарь: день выбран вполне благоприятный, мне хотелось бы, чтобы обряд благословения был совершен здесь. Все необходимое можно достать на Новом базаре. Может быть, ты пошлешь слугу?
— Нет,— коротко вымолвил я.
— Почему же нет? До двенадцати часов время благоприятное. У тебя есть календарь?
— Календарь не понадобится, жениться я не смогу. Дед прислонил трубку к стене. По лицу его я понял,
что он намерен вступить в схватку.
— К свадьбе, можно сказать, все готово,— начал он спокойным тоном.— Дело касается чести девушки, это не шутка! Как же можно отказываться, если ты дал слово?
Пунту отвернулась к окну. Я нисколько не сомневался, что Ротон подслушивает за дверью.
— Вы отлично знаете, что никакого слова я не давал. Я сказал только, что дам согласие, если получу разрешение одного человека.
— И ты получил его?
— Нет.
Помолчав немного, дед продолжал:
— Отец Пунту сказал, что в любом случае дает за ней тысячу рупий. Если поторговаться, добавит еще сотню или две. Ну что ты на это скажешь?
— Может быть, снова набить вам трубку? —спросил его вошедший Ротон.
— Ну что ж, набей. А как тебя звать, сынок?
— Ротон.
— Ротон? Хорошее имя. А где ты живешь?
— В Бенаресе.
— В Бенаресе? Значит, госпожа живет теперь в Бенаресе? Чем она там занимается?
— Вам это непременно надо знать?
— Чего ты сердишься, сынок,—-усмехнулся дед.— Сердиться незачем. Она из нашей деревни, почему бы о ней не спросить? Может быть, придется обратиться к ней за какой-нибудь милостью. Не так ли?
Ротон вышел, не ответив на вопрос старика, и минуты через две вернулся, раздувая огонь в трубке. Старик несколько раз глубоко затянулся и встал.
— Покажи-ка мне, сынок, где у вас 1ут уборная! А то ведь я выехал из дома рано утром!
С этими словами он, опередив Ротона, торопливо вышел в коридор.
— Не верьте деду,— повернувшись ко мне, проговорила Пунту.— Откуда у отца тысяча рупий? Вот так же было с моей старшей сестрой. На свадьбе ее обрядили в чужие драгоценности, и теперь родители мужа отказываются от нее, а сына хотят женить заново.
Раньше Пунту не была со мной так откровенна. Немного удивившись, я спросил:
— Твой отец и в самом деле не может дать тысячу рупий?
Пунту кивнула.
— Да откуда ему взять. На железной дороге он получает всего сорок рупий; мой младший брат больше не ходит в школу —нечем платить за обучение. Он так плакал.— В ее глазах блеснули слезы.
— Тебя не могут выдать замуж только потому, что у вас нет денег? — спросил я.
— Да,— ответила Пунту.— Отец договорился было с Омулло-бабу из нашей деревни. Но он старик, у него дочери старше меня, и моя мать пригрозила, что утопится. Вот и не вышло ничего со свадьбой. Только теперь отца ничто не остановит, он выдаст меня замуж во что бы то ни стало.
— А я нравлюсь тебе, Пунту? Стыдливо опустив голову, она кивнула.
— Но ведь я старше тебя на четырнадцать или пятнадцать лег.
Пунту промолчала.
— А ты прежде не была с кем-нибудь помолвлена?
— Была,— оживилась Пунту.— Знаете Калидаса-ба-бу из нашей деревни? С его младшим сыном. Шошодхор сдал экзамены на бакалавра искусств, он немного старше меня.
-— Ты его любишь?
Пунту смущенно хихикнула.
— А может быть, ты Шошодхору не нравишься?
— Что вы! — воскликнула Пунту.— Он целыми днями бродил перед нашим домом. Ранга-дидима говорила, что это он из-за меня.
— Но почему же и с ним ничего не вышло? Лицо Пунту потускнело.
— Его отец потребовал украшений на тысячу рупий и тысячу наличными. Да на свадьбу пришлось бы потратить не меньше пятисот рупий. Это возможно только для девушки из помещичьей семьи. Разве не правду я говорю? Помещики богатые, у них много денег. Моя мать ходила к его родителям, на коленях умоляла их согласиться, но они и слушать не стали.
— А что говорит сам Шошодхор?
— Ничего, он еще слишком молод, все решает отец да мать.
— Шошодхор женился уже?
— Нет еще,— встрепенулась Пунту,— но, говорят, скоро женится.
— Ну хорошо, а что, если ты выйдешь за него замуж, а его родные тебя не полюбят?
— Меня? Почему же не полюбят? Я умею и стряпать, и шить, могу делать любую работу по дому. Я одна буду вести у них все хозяйство.
Да, эта девушка настоящая бенгалка. Она готова возместить отсутствующее приданое усердным трудом.
— Значит, ты и вправду возьмешь на себя все хозяйство?—спросил я.
— Конечно.
— Тогда передай своей матери, что Шриканто-дада пришлет две с половиной тысячи рупий.
— Вы дадите деньги? Тогда обещайте, что приедете на свадьбу.
— Обещаю.
За дверью послышались шаги деда. Вытирая лоб краем дхоти, он вошел в комнату.
— Отличная у тебя уборная,— сказал он.— Хоть ложись да спи. Эй, Ротон, где ты? Не набьешь ли мне еще одну трубочку?
ГЛАВА IV
Добрые советы давать бесполезно — эта истина общеизвестна. Их никто не желает слушать. Однако у всякого правила есть исключения. Об одном таком случае я и хочу
рассказать.
По приказанию деда Пунту несколько раз низко поклонилась мне, а сам дед, оскалив зубы в улыбке, долго благословлял меня и удалился, чрезвычайно довольный
тем, что произошло. Но едва они ушли, как я уже горько раскаивался в своем поступке. Все во мне протестовало, я проклинал себя: ну кто они такие, чтобы отдавать им все деньги, которые я с великим трудом накопил, служа на чужбине? Играть роль благодетеля только потому, что я невесть что сболтнул, поддавшись первому порыву? Зачем это мне? Неизвестно откуда взявшаяся девица, угостив меня в поезде творожниками и простоквашей, устроила мне неплохую ловушку. Не успел я избавиться от одной петли, как попал в другую. Как теперь найти выход из положения? От злости и неприязни к безобидной девушке кровь бросилась мне в голову.
Да еще этот старый дьявол! Чтоб его хватил солнечный удар по дороге. Впрочем, на это мало надежды. Я не сомневался, что с таким человеком ничего не случится, и уж если он узнал мой адрес, то непременно вернется и получит деньги любой ценой. Может быть, даже притащит с собой и судью — мужа тетки. Бежать, только бежать. Я отправился за билетом, но оказалось, что на ближайший пароход все билеты были распроданы еще утром, а следующего придется ждать дней шесть-семь.
Может быть, переменить адрес, чтобы дед не смог найти меня? Но в считанные дни подыскать приличную квартиру совсем не так просто. Правда, привередничать не приходилось—лишь бы спасти свою шкуру.
Я опасался, как бы Ротон не догадался о моих тайных тревогах. Однако отделаться от него оказалось нелегко. Видно, Калькутта нравилась ему больше, чем Бенарес.
— Ротон, а не отправиться ли тебе завтра обратно с моим письмом? — спросил я его.
Но Ротон решительно покачал головой.
— Сегодня в полдень,— сказал он,—-я написал ма, то задержусь на несколько дней. Не вернусь, пока не побываю в музее и в зоопарке. Когда я еще сюда приеду!
— А что, если она станет беспокоиться...
— Да нет, я же написал ей, что еще не пришел в себя после дороги.
— А мой ответ...
— Давайте его сюда. Завтра же пошлю его заказной почтой. В доме ма никто не посмеет вскрыть адресованное ей письмо.
Я умолк. Ротона не проведешь. Он отмел все мои доводы.
Перед отъездом дед всем рассказал, что я обещал дать деньги. Сделал он это, конечно, не по простоте душевной. Ему нужны были свидетели.
Как раз об этом и заговорил Ротон.
—- Я хочу вам кое-что посоветовать, бабу, если вы позволите,— сказал он.
— Да?
— Две с половиной тысячи рупий, бабу, это не пустяк,— нерешительно начал он.— Кто вам эти люди, что вы ни с того ни с сего обещали им столько денег на свадьбу? Да хотя бы он вам и дедом приходился, человек он нехороший! Вы не должны были обещать ему деньги.
Выслушав его, я возликовал и ощутил в себе решимость — как раз то, чего мне недоставало. Тем не менее я спросил его, придав своему голосу оттенок сомнения:
— Значит, по-твоему, не следовало этого делать?
— Конечно, нет, бабу! Деньги-то немалые. А потом, с какой стати?
— Ты прав,— согласился я.— Значит, можно и не давать?
Ротон удивленно посмотрел на меня.
— Да разве он отвяжется?
— А что ему останется делать? Ведь моей расписки у него нет. А потом, откуда ему знать, останусь я здесь или уеду в Бирму!
Ротон усмехнулся.
— Видно, вы не раскусили старика, бабу,— сказал он.— У него ни стыда ни совести. Не удастся выпросить — вырвет деньги угрозами и силой. Не найдет вас, отправится с девчонкой в Бенарес и там добьется своего. Ма будет очень стыдно. Из вашей затеи ничего не выйдет.
Я был поражен. Ротон оказался гораздо благоразумнее меня. Придется расплачиваться за свой опрометчивый поступок, за глупый прилив жалости. Спасения не было.
Предположения Ротона оправдались. На четвертый день дед вернулся. Я был почти уверел, что на это г раз он прихватит с собой судью, однако он приехал один.
— Тебя славят по всей округе,— начал он.— Люди говорят, в наш жестокий век такое просто неслыханно. Где это видано, чтобы кто-то помог бедному брахману выдать дочь замуж? Благословляю тебя, да продлятся твои дни.
— Когда свадьба? — спросил я.
— Свадьба двадцать пятого числа этого месяца, всего через десять дней. Завтра последние смотрины. После трех часов пополудни время уже неблагоприятное, обряд надо завершить раньше. Но если тебя не будет, все пойдет прахом. Вот возьми письмо Пунту, она сама его написала. Эх, дада, второе такое сокровище тебе не сыскать. И потерял ты его по своей вине.
С этими словами дед вручил мне сложенный в несколько раз листок желтой бумаги.
Я с любопытством принялся читать письмо, но дед вдруг со вздохом проговорил:
— Калидас хоть и богат, но такой низкий человек, чамар, да и только. Ни стыда ни совести! Завтра придется выложить ему все до последней пайсы. Он сам хочет заказать украшения. Никому не доверяет, даже мне!
Вот негодяй. Не доверять даже деду! Вы только подумайте!
Письмо Пунту занимало не одну и не две, а целых четыре страницы, густо исписанных мелкой вязью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64