— Поезжай, если хочешь,— равнодушно ответила она.
— Едем вместе? — предложил я.
—- Ты решил сделать мне одолжение?
— Так ты не хочешь?
— Не знаю. Посмотрю, как будет со временем. И она ушла по своим делам.
Я глубоко вздохнул.
— Дорогая, разве ты в силах не разговаривать со мной? — обратился я к ней за обедом.—Зачем же пытаться делать невозможное?
— Это действительно невозможно, когда люди находятся вместе,— спокойно и серьезно ответила она.— Но я и не собираюсь ссориться с тобой.
— Чего же ты хочешь?
— Я со вчерашнего вечера все время думаю, до каких пор мы будем тянуть эту канитель. И ты и я — мы оба прекрасно понимаем, что пора кончать все это. Конечно, я сама во всем виновата, но...
— Что «но»? — спросил я ее, видя, что она замялась.
— Ничего. Вечно тащусь за тобой, жду твоих милостей, как какая-нибудь бесстыдная пустышка.—Лицо ее передернулось от отвращения к самой себе.— Какое впечатление я произвожу на сына, что думают обо мне слуги! Разыгрываю какую-то комедию...
Она помолчала.
— Разве простительно это в моем возрасте?! Ты собираешься ехать в Праяг? Поезжай. Но перед отъездом в Бирму постарайся повидаться со мной. Конечно, если сможешь.
Она встала и вышла из комнаты.
У меня сразу пропал аппетит. По выражению ее лица я понял, что дело принимало серьезный оборот,—в ней не просто говорила обида или чувство оскорбленной гордости. Нет, она действительно что-то задумала.
В сумерки поднос с едой мне принесла служанка. Удивленный ее приходом, я спросил о Пьяри и был весьма озадачен, когда услышал, что она приоделась и уехала куда-то в коляске. Я ничего не понимал — откуда взялась коляска и зачем ей понадобилось наряжаться и куда-то
ехать? И вдруг мне вспомнились ее слова о том, что в этом городе она уже умерла однажды. Мне стало не ко
себе.
Наступил вечер, в комнатах зажгли свет, а она все не
возвращалась.
Я накинул на плечи чадор и вышел прогуляться. Побродив по улицам, я в одиннадцатом часу вернулся домой. Раджлакшми все еще отсутствовала. Я встревожился не на шутку и уже подумывал о том, чтобы позвать Ротона и все у него выяснить, как вдруг на улице послышался шум подъехавшего экипажа. Я выглянул из окна и увидел, что возле нашего дома остановился большой фаэтон.
Из него вышла Пьяри, нарядная, сверкающая украшениями. Ее привезли два каких-то господина. Я не разглядел, кто они были, бенгальцы или бихарцы. Не выходя из экипажа, они что-то тихо сказали ей. Очевидно, попрощались. Потом кучер взмахнул хлыстом, лошади рванулись вперед, и фаэтон скрылся из глаз.
ГЛАВА XV
Не переодеваясь, Раджлакшми направилась в мою комнату, чтобы узнать, как я провел вечер без нее.
Увидев ее, я тут же вскочил и, выбросив театральным жестом руку вперед, воскликнул:
— О жестокая Рохини! Ты не знаешь Гобиндолала! О! Если бы со мной был пистолет! Или меч!
— Что тогда? — сухо поинтересовалась она.— Ты убил бы меня?
— Нет, дорогая,—рассмеялся я,— во мне не кипят такие благородные страсти, я ведь не набоб какой-нибудь! Да разве найдется в двадцатом столетии злодей, способный завалить камнями подобный источник радости! Напротив, я благословляю тебя, о жемчужина и украшение всего певческого рода. Да продлятся дни твои, да прославится твоя красота по всей вселенной, да будет звучать твой голос слаще вины! Пусть танец твоих лотосоподобных стоп затмит славу Урваши и Тилоттамы! А я буду издалека петь тебе хвалу.
— Что ты этим хочешь сказать? — не поняла она.
— То, что ты слышишь! Но к делу. Я еду поездом, который отходит в час. Сначала — в Праяг, а затем в святая святых бенгальского служивого люда—в Бирму. Если представится возможность, загляну к тебе повидаться перед отъездом.
— Тебя, по-видимому, не интересует, где я была? — спросила она.
— Нисколько.
— й ты собираешься воспользоваться первым предлогом, чтобы расстаться со мной?
— Ну, пока мои грешные уста не решаются утверждать это. Но если мне удастся выбраться из этой переделки, то, возможно, твои предположения оправдаются.
Она помолчала, а потом спросила с вызовом:
— Ты что же, намерен всегда обращаться со мной, как тебе заблагорассудится?
— Как мне заблагорассудится?! —поразился я.— Что ты! Напротив! Я нижайше прошу прощения, если когда-нибудь намеренно или ненароком обидел тебя.
— Значит, ты уезжаешь сегодня ночью? — переспросила она.
-Да.
— Но какое ты имеешь право наказывать меня, если я ни в чем не виновата?!
— Абсолютно никакого. Но если под наказанием ты имеешь в виду мой отъезд, то, безусловно, имею.
Она не отвечала и какое-то время молча смотрела на меня. Потом спросила:
— Ты даже не желаешь знать, куда и зачем я ездила?
— Нет.— Я был непреклонен.—Ты ведь не интересовалась моим мнением, уезжая. Зачем же по возвращении докладывать мне о своей поездке? К тому же у меня нет ни времени, ни настроения слушать тебя.
Вдруг она вскинулась, словно раненая змея:
— Я тоже не желаю докладывать тебе! Я не рабыня, чтобы просить у тебя на все позволения, даже на то, чтобы выйти из дома. Ты уезжаешь? Пожалуйста!
Она резко повернулась, отчего ее драгоценности так и вспыхнули, и, еще более прекрасная в гневе, вышла из комнаты.
Послали за коляской, и примерно через час к дому подъехал экипаж. Я взял саквояж и направился было вниз, но в дверях столкнулся с Раджлакшми.
—- Это тебе что, игрушки? — спросила она возмущенно.— А обо мне ты подумал? Что решат слуги, если ты вот так, среди ночи, вдруг бросишь меня одну и уедешь? Ты не находишь нужным соблюдать элементарные приличия!
Я остановился.
— Со слугами ты договаривайся сама. Меня это не касается.
— А что я скажу Бонку, когда он вернется?
— Скажи, что я уехал на Запад.
— Кто этому поверит?
— Придумай что-нибудь, чтоб поверили. Она опустила голову.
— Пусть я поступила неправильно,—тихо произнесла она,— но неужели теперь все непоправимо? Кому, как не тебе, простить меня?
— Где твоя гордость, Пьяри? — упрекнул я ее.—-Ты говоришь, как смиренная рабыня! Зачем такое самоуничижение?
Она стояла с пылающим лицом и молчала, не находя слов, чтобы ответить на мою насмешку. Я видел — она с трудом сдерживалась. В это время с улицы донесся громкий голос извозчика, напоминавшего о том, что пора ехать. Я поднял саквояж, но тут Пьяри вдруг тяжело опустилась к моим ногам:
— Ты хочешь наказать меня, хотя знаешь, что я никогда не сделаю ничего действительно дурного. Ну что ж, проучи меня, но не таким способом. Лучше ударь, только не позорь перед всем домом. Если ты так уедешь, я не смогу больше смотреть людям в лицо.
Я поставил на пол саквояж и сел в кресло.
— Хорошо,— сказал я ей.— Давай объяснимся в последний раз. Я прощаю тебе твой сегодняшний поступок. Но я много думал и решил, что нам больше не следует встречаться.
— Почему?—испуганно спросила она.
— Ты сможешь выслушать неприятную правду? Она наклонила голову и ответила чуть слышно:
— Смогу.
Я не сразу заговорил — покорная готовность человека вытерпеть боль не помогает другому нанести удар. Но я твердо решил сказать ей все и наконец отважился:
— Дорогая, как ни трудно было мне простить тебе твое сегодняшнее поведение, я простил его. Но все дело в том, что ты никогда не сможешь перебороть себя. У тебя много денег, ты красива, обладаешь многими достоинствами, пользуешься неограниченной властью над людьми. Могут ли существовать для человека большие искушения? Ведь ты не сможешь противиться им, как бы ни любила и ни уважала меня, на какие бы жертвы ни готова была пойти ради меня!
— Ты хочешь сказать, что время от времени я снова буду так делать? — тихо спросила Раджлакшми.
Я промолчал. Некоторое время она тоже молчала. Потом спросила:
— И что тогда?
— А тогда в один прекрасный день все у нас рассыплется, как карточный домик,— заключил я.— Поэтому прошу тебя: отпусти меня, избавь от будущих страданий и унижений.
Пьяри долго не поднимала головы, а когда наконец посмотрела на меня, я увидел, что из глаз ее текут слезы. Она отерла их краем сари и спросила:
— Разве я когда-нибудь толкала тебя на плохое?
Ее горькие слезы поколебали было мою решимость, но внешне я ничем себя не выдал и ответил спокойно и твердо:
— Нет, никогда. Ты не такой человек. Ты сама никогда не поступишь плохо и не толкнешь на это другого. Но все равно люди будут видеть в тебе не Раджлакшми, ученицу пандита Моноша, а красотку Пьяри. Для них ты навсегда останешься известной певичкой из Патны. Неужели ты не понимаешь, какое это будет иметь значение для меня? Как унизит в глазах всех? Чем ты меня оградишь от этого унижения?
Раджлакшми вздохнула.
— Но ведь ты-то сам знаешь, что я не делаю ничего постыдного!
— Да, знаю,— согласился я.— Бог тебя за это не осудит. Но нельзя, дорогая, пренебрегать и мнением людей.
— Главное, чтобы бог не осудил,— упрямо проговорила она.
— Отчасти ты права. Но, к сожалению, не всем известно, что он думает. А мнение общества — это тоже в какой-то степени мнение бога, и не считаться с ним нельзя.
— Значит, из страха перед этим мнением ты навсегда покидаешь меня? — спросила она.
— Почему навсегда? — возразил я.— Мы еще увидимся. Я обязательно заеду к тебе перед отъездом в Бирму.
— Ну что ж! — Раджлакшми энергично тряхнула головой, хотя в голосе ее звучали слезы.— Уезжай, если хочешь. Только знай: что бы ты обо мне ни думал, все равно — ближе меня у тебя никого нет.
Она быстро вышла из комнаты.
Я вынул часы, открыл их — еще можно было успеть на поезд. Взяв саквояж, я медленно спустился по лестнице, вышел из дому и сел в коляску.
Надеясь на чаевые, извозчик погнал лошадей вовсю, но мы все-таки опоздали: в тот момент, когда коляска подъехала к вокзалу, поезд на Праяг отошел от платформы. Мне сказали, что через полчаса должен отправиться поезд на Калькутту. «Тем лучше,— подумал я,— по крайней мере повидаю родные места, давно не бывал в этом захолустье. А заодно проведу там оставшийся отпуск».
Я купил билет, и через полчаса огнедышащая колесница увезла меня из «святого города».
Впервые за долгие годы в послеполуденный час я снова появился в родной деревне. Дом мой оказался битком набит всякими родственниками и их приживалами. Они не стесняясь расположились и в самом доме, и во дворе, так что буквально негде было шагу ступить.
Мой внезапный приезд и решение остановиться в собственном доме застали их врасплох.
— О! Вот счастье-то! Как хорошо! — с наигранной радостью восклицали они.— Пришло время тебе жениться и обзавестись семьей. Утешь нас, Шриканто!
— Для этого я и приехал,— поспешил я успокоить их.— А пока освободите для меня комнату моей матери, чтобы я мог отдохнуть с дороги.
Однако выяснилось, что с некоторых пор в этой комнате обосновалась моя тетка со своими домочадцами. Я решил не тревожить ее и устроиться в передней комнате. Войдя туда, я в одном углу увидел кучу извести, а в другом — груду битого кирпича. Тут тоже квартировал постоялец.
— Видно, придется освободить помещение,— сказал он мне.— Но, Шриканто-бабу, комната-то ведь большая. Что, если вам пока лечь тут сбоку, на матраце?
— Хорошо, хорошо,— согласился я.— На одну ночь можно.
Я так устал, что мне хотелось только одного — поскорее прилечь, не важно где. Я все еще не оправился окончательно после болезни, перенесенной в Бирме, постоянно чувствовал недомогание и потому ничуть не удивился, когда вечером у меня вдруг заболела голова.
Тетушка Ранга пришла проведать меня.
— У тебя жар,— сказала она.— Но ничего. Поешь рису, поспи — и все пройдет.
Я последовал ее мудрому совету, поел горячего и улегся в постель. Утром жар усилился. Тетушка Ранга опять навестила меня.
— Ничего страшного,— успокоила она меня, потрогав мой лоб.— Это у тебя малярия. Рис при этой болезни можно есть.
Однако теперь я решительно запротестовал.
— Ну нет,— заявил я,— пока еще я не подданный ее величества Малярии! От нее лучше держаться подальше. Подпади я под ее власть, боюсь, мне не выкарабкаться. Поэтому сегодня лучше попоститься.
Прошел день, миновала ночь, затем еще два дня, а температура не только не спадала, но даже повысилась.
Я встревожился и послал за доктором Гобиндо. Тот стал навещать меня дважды в день, щупал пульс, смотрел язык, мял живот и кормил вполне сносными, даже приятными на вкус лекарствами. Причем плату взимал только за них. Так прошла неделя. Наконец меня навестил мой дед — дядя моего отца—и сказал:
— Вот что, брат, надо бы написать твоей тетке, пусть приедет. Жар-то какой...
Было очевидно, что я поставил его в затруднительное положение.
Прошло дней пять, а лучше мне не становилось. На шестой день утром зашел доктор Гобиндо. Он дал мне, как обычно, лекарства и попросил рассчитаться с ним за последние три дня. С трудом протянув руку к саквояжу, я открыл его и поискал кошелек. Его там не оказалось. Испуганный, я сел на постели, вывернул весь саквояж, обшарил в нем каждый уголок, но, естественно, не мог найти того, чего там не было.
— Что-нибудь пропало? — забеспокоился доктор Гобиндо, наблюдавший за моими поисками.
— Нет, нет, все в порядке,— поспешил я успокоить его, но, так как денег за лекарство я дать ему не смог, он все понял.
— Сколько у тебя было? — спросил он меня.
— Да так, мелочь какая-то,— небрежно ответил я.
— Надо как следует прятать ключ,— заметил он.— Ну да ладно. Ты мне не чужой, так что о деньгах не волнуйся — буду тебя лечить, как лечил. Главное — поправляйся. Деньги вышлешь потом.
— Никому не говорите об этом! — попросил я его.
— Хорошо, хорошо,— обещал он.— Я понимаю тебя. Этот посторонний человек отнесся ко мне, как самый
блкзкий родственник.
Я не пытался одолжить у кого-нибудь денег, потому что знал: в деревне не принято ссужать в долг под честное слово. Человека, вздумавшего просить без залога даже самую пустяковую сумму, сочли бы по меньшей мере за шутника — никто даже представить себе не мог, чтобы нашелся глупец, решившийся попросить взаймы с пустыми руками. Не хотел я вначале обращаться и к Раджлакшми. Думал, как-нибудь перебьюсь первое время, а потом напишу Обхойе — она бы выслала. Однако обстоятельства заставили меня изменить свои намерения. Почтительное внимание моих родственников сменилось их настороженным выжиданием, из чего я заключил, что моя тайна стала им известна.
Очутившись в такой ситуации, я решился-таки искать помощи у Раджлакшми и написал ей письмо, в котором в общих чертах обрисовал свое отчаянное положение. Но, перечитав его, я почувствовал себя таким жалким и ничтожным, что тут же разорвал написанное в клочья. Прошел еще один день. Откладывать дальше было невозможно. Пришлось мне, собравшись с духом, прибегнуть к крайним мерам. Я написал Раджлакшми сразу два письма с просьбой выслать мне небольшую сумму и отправил их: одно — в Патну, другое — на ее калькуттский адрес.
Я не сомневался в том, что деньги я получу, но все-таки в день, когда они, по моим расчетам, должны были прийти, меня с утра охватило беспокойство. Я не сводил глаз с дороги, поджидая почтальона.
Время шло. Я решил, что в этот день перевод не придет, и только отвернулся от окна, собираясь лечь на другой бок, как вдали послышался шум приближающегося экипажа. Я испуганно приподнялся и увидел, как он подъехал к дому. На козлах рядом с кучером сидел Ротон. Он спустился на землю, открыл дверцу, и... я не поверил своим глазам.
Это было немыслимо — Раджлакшми осмелилась появиться в своей родной деревне среди бела дня.
— Вот он! — указал на меня Ротон. Раджлакшми увидела меня и спокойно направилась к
дому.
— Мы задержимся здесь? — спросил кучер.— Распрягать лошадей?
— Подожди.
Войдя в комнату, она совершила мне пронам, приняла прах от моих ног и потрогала у меня лоб и грудь.
— Жар прошел,— заметила она.— Тогда мы поедем вечером, семичасовым поездом, хорошо? А пока я велю распрягать лошадей.
Я оторопело глядел на нее.
— Температура спала всего два дня назад,— сказал я.— Не рано ли ехать сегодня?
Она подумала и согласилась подождать.
— Ты прав, отложим отъезд до завтра. Ночью холодно, можешь опять простудиться. Отправимся утром.
Только теперь я немного пришел в себя.
— Как же ты осмелилась приехать в эту деревню? — воскликнул я.— Ты думаешь, тебя здесь не узнают?
— Пускай узнают,— просто ответила она.— Не сомневаюсь: всякий, кто увидит, узнает — я же здесь выросла.
— Как же ты решилась? — недоумевал я.
— А что мне оставалось делать? Значит, такая моя судьба. Иначе зачем бы тебе здесь заболеть?
— Я просил только денег. Почему ты сама приехала?
— Я испугалась, когда узнала, что ты заболел. Разве я могла прислать только деньги? Я так волновалась.
— А теперь ты успокоилась, зато причинила беспокойство мне! Сейчас сюда придут люди. Какими глазами ты посмотришь на них? Что я им скажу?
— Что ты скажешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64