Обхойя поежилась и отрицательно покачала головой.
— Нет,— сказала она,— я не вижу его.
— Тогда я расскажу вам еще о двух женщинах,— продолжал я.— Одна из них сестра Оннода, другая — певица Пьяри. Обе они страдали не меньше вашего.
Не проронив ни звука и не шелохнувшись, она выслушала историю Онноды. Слезы текли по ее щекам. Когда я кончил рассказывать, она вдруг встала и совершила пронам. Потом снова села, вытерла слезы концом сари и спросила:
— А что с ней произошло потом?
— Не знаю,— ответил я.— А теперь послушайте про Пьяри. Очень давно, когда ее еще звали Раджлакшми, она полюбила одного человека, полюбила очень сильно, так, как любит вас Рохини-бабу. Я знал ее тогда, поэтому могу судить о ее чувствах. Много лет спустя, когда она уже стала певицей Пьяри, она снова встретила его, и оказалось, Раджлакшми по-прежнему жила в ее сердце.
— И что же? — с живым интересом спросила Обхойя. Я рассказал ей о дальнейшей судьбе Пьяри.
— А потом,— закончил я свой рассказ,— ей все-таки пришлось отказаться от него, хотя она и любила его больше всего на свете.
— Вы знаете, что с ней стало потом?
— Да. Ничего.
— Не хотите ли вы сказать, что не только я, но все женщины обречены страдать и главное для них-—уметь переносить свои страдания?
— Я ничего не собираюсь утверждать,— ответил я,— хочу только показать вам разницу между мужчиной и женщиной. Нельзя мерить их одной меркой.
— Почему? — удивилась она.
— Это очень сложный вопрос,— уклонился я от ответа,— а я сегодня слишком расстроен, чтобы обсуждать его. Поговорим как-нибудь в другой раз, а пока одно только скажу вам: все те удивительные женщины, с которыми мне довелось встретиться, произвели на меня неизгладимое впечатление именно потому, что они страдали. В страданиях они и обрели величие. Готов поклясться, что сестра Оннода никогда бы не отказалась от своей горькой участи, она просто была бы не в состоянии поступить по-другому. Да и мне неприятно даже в мыслях допустить, чтобы она сбросила свою тяжкую ношу и последовала вашему примеру.
Я помолчал немного и добавил:
— Или возьмите Раджлакшми. Как дорого стоило ей отказаться от своей любви. У меня до сих пор сердце щемит, когда я вспоминаю о том, что ей пришлось пережить. »
Обхойя встрепенулась:
— Разве вы ей ничего не...
— Нет,— не дал я ей договорить,— иначе она ни за что не отпустила бы меня. Боялась бы потерять и потому все время старалась бы держать возле себя.
— А так она считает, что эта опасность ей не грозит?
— Да. Она знает, что потерять меня для нее просто невозможно. Бывают такие узы и такие чувства, которые нельзя ни навязать, ни отнять. Они всегда остаются с человеком, становятся частью его самого. Мне кажется, Раджлакшми посчастливилось познать их, потому-то она и отпустила меня. А насчет страданий могу сказать вам одно — они дают человеку такое же удовлетворение, как и счастье, но только в том случае, если к ним не примешивается чувство страха. В этом я убедился на собственном опыте, а мне пришлось немало испытать.
Обхойя долго думала над моими словами.
— Я понимаю вас, Шриканто-бабу,-—проговорила она наконец.— Вы хотите сказать, что обе они—и сестра Оннода, и Раджлакшми — смысл жизни нашли в страданиях. Но ведь я и этого лишена—мой муж только унижал и оскорблял меня. Я унесла от него воспоминания лишь об обмане и надругательстве. Не с этим ли багажом вы предлагаете мне идти по жизни?
Я смутился—вопрос был не из легких, непросто было ответить на него.
— Моя жизнь не имеет ничего общего с их судьбами,— продолжала она, видя мое замешательство.—Ведь женщины не похожи одна на другую — у каждой свой характер, свои представления о жизни, они и образованны по-разному, так что нельзя ко всем подходить одинаково. Каждая должна идти своим путем, а общество обязано мириться с таким положением вещей. Возьмите, к примеру, меня. Ведь мне не оставалось ничего другого, кроме как приехать к человеку, за которого я когда-то вышла замуж. Я приехала — и что же? Снова оказалась в безвыходном положении — ни дома, ни семьи; у моего мужа другая жена, дети, он их любит. Уж не советуете ли вы, Шриканто-бабу, остаться у него на положении наложницы? Вы считаете, что такая жизнь удовлетворила бы меня? Вы полагаете, что такие никому не нужные, бесполезные страдания и должны составить главный смысл моей жизни? Вы видели, как Рохини любит меня. Так вот, я не хочу заслужить славу верной жены, изуродовав жизнь такому человеку.— Она поднесла руку к глазам и вытерла слезы.— Справедливо ли будет пожертвовать настоящим, большим чувством только для того, чтобы ложь выдать за правду, чтобы всю жизнь потом притворяться ради той комедии свадебной ночи, которая, словно сон, промелькнула и для меня, и для моего мужа? Разве одобрит это бог, пославший нам с Рохини настоящую, большую любовь? Думайте обо мне что хотите, бабу, но знайте: мои дети будут плодом безгрешной любви, они будут ничем не хуже остальных людей, как бы вы их потом ни называли. Возможно, родители окажутся не в состоянии оставить им наследство, зато мать воспитает их в убеждении, что они родились от честных людей и что величайшим достоянием на земле является правда. Правда и станет их настоящим богатством, а без нее они будут самыми ничтожными существами!
Она замолчала, и мне вдруг показалось, будто ее слова на какое-то мгновение обрели плоть и душу и живым, плотным кольцом окружили нас, так что нельзя было отмахнуться от них,— они, как живые, грозно предостерегали: не сметь! Нельзя лгать и потворствовать неправде! Такое ощущение всегда создается, когда слышишь слова истины из уст достойного человека.
Неожиданно она прямо, без обиняков спросила меня:
— Вы теперь перестанете уважать нас? Не будете больше к нам заходить?
Я не сразу ответил ей:
— Перед своей совестью вы чисты, и да благословит вас бог. Но неизвестно, как отнесутся к вам люди, ведь они не заглядывают в душу собрата. Да разве это возможно — понять сердце каждого? Но, с другой стороны, поймите и вы — рухнет весь наш общественный порядок, если все начнут руководствоваться только собственными чувствами, и для каждого потребуются особые правила.
— Не значит ли это, что вы советуете нам обратиться к другой вере? Уйти к тем людям, у которых достанет милосердия принять нас? — с горечью спросила она.
Я промолчал, не зная, что ей ответить.
— Выходит, если свои в самое тяжелое для человека время отворачиваются от него, ему следует идти за помощью к чужим?—допытывалась она у меня.— Неужели такое жестокосердие похвально?
Я только вздохнул. Обхойя помолчала.
— Что ж,— заметила она,— если вы отвергаете нас, то имейте в виду: есть в этом мире каста, которая охотно и открыто примет нас.
Ее слова задели меня.
— Вы считаете, что принимать всех и каждого во всех случаях жизни—это доброе дело? — спросил я ее.
— Да, конечно,— ответила она.— И вы сами на каждом шагу встречаете доказательства этому. Никакая несправедливость долго не живет, иначе бы те, кто помогает другим, не становились день ото дня сильнее, а наши радетели за истинную веру не теряли бы своего могущества. Вот мы совсем недавно приехали сюда, а я уже заметила, как много тут мусульман. Мне говорили, будто здесь нет такой деревни, где бы они не жили и где не было бы мечети. Может быть, мы этого и не увидим, но я уверена: недалеко то время, когда Бирма станет в основном мусульманской. Возьмите хотя бы тот случай, который вы сегодня наблюдали на пристани и который так вас огорчил. Скажите, поступили бы так мусульмане, пошли бы они на подобную низость и подлость из-за страха перед своей религией и своей общиной? Нет, там старший брат никогда не совершил бы такого гнусного поступка, не стал бы разрушать счастливую семью и обманом увозить своего младшего брата. Напротив, он благословил бы супругов и с почетом привез бы на родину. Так где же тут истинная вера и правда, а, Шриканто-бабу ?
Ее рассуждения поразили меня.
— Послушайте,— с невольным уважением сказал я ей,—вы ведь простая женщина, жили в деревне. Откуда у вас такие идеи? Даже среди нас, мужчин, не многие способны рассуждать так свободно и здраво. И уж поверьте, я никогда не сочту несчастным того человека, чьей матерью вы станете.
Слабая улыбка озарила ее бледное лицо.
— Но все-таки скажите, Шриканто-бабу: много ли святости прибудет индусской общине, если она изгонит меня? Неужели она-то сама ничем не пострадает?
Обхойя вздохнула и снова улыбнулась:
— Только я никогда не покину свою общину. Останусь среди вас, какой бы позор ни выпал на мою долю. Все вытерплю, но отступницей не стану. Буду жить для того, чтобы вырастить своего ребенка и понять наконец, что для нас важнее — сам человек или обстоятельства его рождения.
ГЛАВА XI
Я познакомился с неким Монохором Чокроборти. Он иногда заходил к нам в пансион послушать пение гимнов в честь Вишну, которые исполняла небольшая группа певцов, остановившихся у господина Да. Где он жил и чем занимался, мне было неизвестно, но рассказывали, что он был человеком состоятельным и весьма расчетливым. Я чем-то расположил его к себе, и однажды, когда мы остались одни, он сказал:
— Шриканто-бабу, вы еще молоды и при желании сможете многого добиться в жизни. Позвольте же мне дать вам несколько полезных и очень ценных советов на этот счет. О! Они стоят не меньше ста тысяч рупий! Когда-то мне помог ими человек, преуспевший в жизни. Верите или нет, но, живя на жалованье всего в пятьдесят рупий, он сумел сколотить себе хорошее состояние: умирая, кроме земли и домов, оставил почти две тысячи рупий наличными. Конечно, благодаря родительским заботам я и сам...— Но, умолчав о себе, он снова переключился на меня:—Я слышал, у вас неплохой заработок. Это прекрасно, не всякому чужестранцу здесь так везет. Но позвольте узнать, как вы расходуете свои деньги? Я тут расспросил о вас и, признаюсь, был огорчен. Однако если вы прислушаетесь к моим словам—а я человек бывалый и знаю, что говорю,— и хотя бы год-два будете руководствоваться ими, то по возвращении домой сможете даже жениться.
Не знаю, у кого он проведал о том, что я мечтаю о подобном счастье, но, как он сам признавался, он умел собирать необходимые сведения. Тем не менее его рецепты преуспеяния заинтересовали меня.
— Прежде всего,— принялся он поучать меня,— будьте осторожны с деньгами, их ведь приходится зарабатывать в поте лица. Просто так и полушки не найдешь, хоть гору земли перекидай. Впрочем, я не об этом, вряд ли найдется в наше время чудак, который бы захотел потом и кровью зарабатывать деньги. Зачем? Для того, чтобы оставить потом детям, семье? А-а, бросьте. Дело не в этом... Так вот, главное, не давайте поблажек тем, кто в стесненных обстоятельствах. А то посочувствуете такому,— глядишь, он через день-другой станет несколько рупий в долг клянчить. Начнет плакаться на тяжелую жизнь, рассчитывая разжалобить вас... А дадите ему — пропали ваши денежки, да еще и хлопот не оберетесь. Ведь посудите сами, разве захочет кто-нибудь вернуть их вам по доброй воле? Никогда! Вот и придется вам потом пороги обивать у должников, да еще, глядишь, и на неприятность нарветесь. Ну скажите, зачем вам все это?
Я пожал плечами:
— Действительно, зачем?
— Вот-вот! Вы сын благородных родителей, поэтому сразу поняли меня,— воодушевился он.— А посмотрите на этих жестянщиков — мерзавцы и в седьмом рождении не наберутся ума. У самого ни пайсы, так он норовит одолжить у кого-нибудь и тут же ссудить другому. Ну не болваны ли? — Он немного понизил голос:—Поэтому главное — никому не одалживайте денег! Начнут жаловаться на бедность—не слушайте. Какое вам дело! А уж коли нужда их действительно прижмет, так пусть несут вам в залог на двадцать рупий украшений. Такому можно дать рупий десять. Так ведь?
— Правильно,— поддержал я его.
— Сто раз правильно! И еще: никогда не вмешивайтесь ни в какие скандальные истории. Даже если убьют кого-нибудь. Вам-то что? Тут не только по шее заработать можно, но и самому влипнуть. Всегда ведь найдутся свидетели против вас. Вот и начнете бегать по судам. Если уж очень хочется, так вы лучше потом подойдите, когда все поостынут. Тут и посоветовать можно что-нибудь дельное. Смотришь, и доброе имя себе приобретете. Согласны?
И, помолчав, продолжал:
— А заболей кто, я к нему ни ногой. Начнут стонать, дескать, умираю, помоги, брат, хотя бы двумя рупиями, так я вот что скажу вам, господин мой: в жизни и смерти один бог волен, а только дать такому деньги — все равно что выбросить их. Выбросить, пожалуй, даже лучше. Или ведь что еще придумают — посиди возле такого ночку. Ладно, я и посмотрел бы за больным, да только кто обо мне позаботится, случись со мной что на чужбине...—-Он вдруг осекся: —Сохрани меня, мать Шитола, от такой напасти! Видишь, я тру себе нос и уши...— И он провел пальцами по носу и подергал себя за уши. Потом совершил пронам и заметил:—Все мы в ее власти. Так вот, скажите мне, господин мой, кто тогда станет за мной ухаживать?
Мне нечего было ответить, и мое молчание несколько смутило его.
— Знаете, как поступают сахибы в таких случаях? Они никогда не ходят к больным. Посылают им свою визитную карточку, и все. А выздоровеет человек, встречаются с ним по-прежнему. Поэтому-то они и процветают. Так что мой вам совет—держитесь от чужих бед подальше.
Мне пора было отправляться на службу. Я простился с ним и ушел. Не скажу, чтобы мудрые наставления этого видавшего виды человека как-нибудь способствовали моему перевоспитанию,— они вооще не произвели на меня особенного впечатления. Мне уже не раз приходилось встречаться с такими советчиками. У нас в Бенгалии даже в деревнях их предостаточно — чего-чего, а наставлений там можно наслушаться вдоволь. Надо сказать, такие поучения там весьма ценятся, считаются полезными и нужными, по крайней мере в семейной жизни и в деловых отношениях. Во всяком случае, родители-бенгальцы были бы только довольны, если бы их дети стали им неукоснительно следовать,— тут и полицейским не нашлось бы, в чем упрекнуть предусмотрительных отцов.
Однако не прошло и двух недель, как судьба на примере самого Мокохора Чокроборти показала всю несостоятельность его жизненных принципов.
Я так и не был больше у Обхойи, не мог пересилить себя. Разумом я понимал, что она права. Меня удивляла свобода ее суждений, покоряла смелость и честность, восхищала сила любви, но тяжелый груз предрассудков не позволял приблизиться к ее дому. Я не мог уйти от мысли, что сестра Оннода никогда бы так не поступила. Она предпочла бы вынести любые унижения, всю горечь рабства, ко ни за какие блага в мире не согласилась бы создать семью с человеком, не связанным с нею узами брака. Я знал, что теперь она посвятила себя богу, и не мог понять, неужели сознание исполненного долга и чувство самоочищения, которые она сбрела в этом служении, ничего не значат для Обхойи—женщины с таким ясным и острым умом?
Я вспомнил слова Обхойи, сказанные ею при нашей последней встрече,— мне все было как-то недосуг вдуматься в них.
— Шриканто-бабу,— сказала мне тогда она,— неправы те, кто возвеличивает страдания. Такое заблуждение возникло оттого, что люди из века в век видели, как все великое требует жертв. Вот они и решили, будто горе и счастье всегда уравновешиваются,— человеку выпадает в жизни столько счастья, сколько ему пришлось испытать горя. Поэтому они иногда даже добровольно отказываются от обычной спокойной жизни и начинают истязать себя, надеясь получить за это воздаяние. А окружающие принимают это как должное. И вот человек обрекает себя на голодание, а в душе и сам он, и все вокруг уверены, что такой поступок гарантирует ему в будущем изобилие еды. Йоги истязают себя, погружаются по шею в холодную воду, стоят часами на голове, да еще в самую сильную жару, а те, кто видит их в неестественных позах, нисколько не сочувствуют их жестоким мучениям. Они даже упиваются ими и завидуют будущему блаженству несчастных, которые завоевывают его такой ценой. Люди мнят этих бедняг счастливцами, а себя—жалкими ничтожествами. Шриканто-бабу, я согласна с тем, что счастье требует жертв, но нельзя же все ставить с ног на голову и утверждать, будто любые страдания обязательно принесут человеку счастье. Такое мнение противно самой природе и обрекает людей на страдания.
— Да, но строгое поведение вдов...— начал было я, но Обхойя меня перебила:
— В отношении вдов брахманизм вовсе не требует того, что вы имеете в виду. Я не считаю, что соблюдение наших правил является для женщины единственной возможностью доказать благочестие. В действительности все совсем не так. Любая женщина — и замужняя, и незамужняя, и вдова — может вести благочестивую жизнь. Неверно, что только вдовы могут быть праведными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64