Куда они идут? Их мало, но они сильны своей сплоченностью, они стремятся вперед. У них чистые голоса и ясные лица!
— Эй ты! Давай сюда!
Чья-то рука опустилась на плечо Араки. Он развязал свой рюкзак, и у него забрали лежавшие там два-три сё риса и порцию бобов — «мисо». Ему оставили только несколько рисовых лепешек.
— Всё. Следующий!
Араки был совершенно ошеломлен — это был его первый приезд в Токио после войны.
Надев на плечи пустой рюкзак, Араки пересел на электричку, потом сделал еще одну пересадку на станции Синагава и наконец добрался до квартала Саку-раки-мати. Токио, видневшийся из окна вагона, представлял собой гигантское пепелище. От огромных заводов, тянувшихся вдоль железнодорожной линии Токио — Иокогама, остались только исковерканные железные остовы, горы черепичных обломков и ржавого железа да высокие трубы, похожие на надгробные памятники.
Кругом царили голод и разруха...
Кто возродит, кто вернет всё это к жизни?..
Главный завод компании со своими многочисленными цехами занимал огромную территорию вдоль железнодорожного полотна и имел специальную проходную со станции.
— Я хотел бы видеть Тиба-кун из первого лампового цеха...
— А ты кто такой будешь?
Когда Араки вошел в проходную, к нему приблизилось несколько человек. Они ощупали Араки, повертели в руках его удостоверение служащего компании «Токио-Электро», потом один с некоторым замешательством сказал:
— Ладно, пусть пройдет.
Всё это показалось Араки странным. Он шагнул за ворота и остановился, оглядывая заводский двор. Араки чувствовал, что на заводе что-то неладно, но еще не понимал, в чем дело.
«Завод не работает!» — сообразил Араки, осматривая разрушенные заводские строения, находившиеся в глубине двора. Бетонные стены почернели и треснули от прямого попадания фугасок, некоторые здания сгорели от зажигательных бомб, сохранились только их наружные стены.
Араки прошел через внутренние ворота, ведущие в цехи. И в вакуумном цехе, и в цехе радиоприемников было удивительно тихо. Несколько человек в черных нарукавниках, по-видимому мастера или начальники цехов, о чем-то перешептывались между собой, сложив на груди руки с таким видом, как будто не знали, куда себя девать.
Араки было хорошо известно расположение цехов на этом главном заводе компании, где работало пять тысяч человек.
Он пробежал через темный, похожий на пещеру первый ламповый цех и поднялся по лестнице. В нос ударил едкий, щиплющий горло запах. Араки вошел в помещение, где находилась огромная машина, автоматически изготовляющая стеклянные баллоны для электроламп.
— Тиба-кун!
«Ку-у-уи», — откликнулось эхо под высоким застекленным потолком.
Приятель Араки работал здесь начальником цеха, но за перегородкой, отделявшей конторку начальника, видны были только два-три пустых стола. Араки круто по-
вернулся и направился к лестнице. У выхода он оглянулся и невольно вздрогнул. Завод без рабочих!
Прямо перед ним, в отверстии огромной кирпичной печи для плавки стекла, мелькали гигантские багровые языки пламени. На протяжении десятков лет ни днем, ни ночью не угасало пламя в этой печи, выплавлявшей стекло для доброй половины всех электроламп, выпускаемых в Японии.
С высокого потолка, волоча за собой похожий на пульсирующую вену пневматический шланг, спускалась гигантская лапа крана с огромными когтями и ритмично погружалась в отверстие печи. Когда у печи стояли рабочие, эта лапа вытаскивала сразу несколько десятков стеклянных баллонов, сперва ярко-красных, а потом, по мере того как они остывали, прозрачных и сверкающих. Но сейчас через каждый строго отмеренный десяток секунд машина с угрюмым грохотом вытягивала пустую лапу и наклоняла ее над лентой конвейера, снова и снова повторяя эти движения.
Несколько конвейерных лент, снабженных многочисленными приспособлениями, которые автоматически вставляли в баллоны вольфрамовую нить, выкачивали воздух, надевали металлический патрон и, наконец, поставив на готовые лампочки штамп «Мацуда», сразу десятками упаковывали их в картонные ящики, с грохотом двигались в бетонных углублениях, работая теперь вхолостую.
Ненужное, бесполезное движение среди насыщенного едким запахом воздуха, в холоде, в полумраке...
Завод без рабочих! Это было так страшно, что у Араки мороз пробежал по коже. Никогда еще не видел он подобного зрелища. Потрясенный, Араки вышел во двор. Он снова огляделся кругом, до пего донесся неясный гул людских голосов. Затем вместе с порывом ветра долетел гром аплодисментов, как будто рукоплескало несколько тысяч человек. Араки побежал к воротам.
Он обогнул заводскую ограду. Позади завода тянулся большой, покрытый инеем пустырь, там виднелись развалины складов, разрушенных бомбами, упавшие заборы... Низко нависли тучи, завывал ветер, и, точно согнанная им в плотную массу, вдали чернела
огромная толпа. Она двигалась, колыхалась, устремляясь к какому-то центру.
Араки пошел вдоль тесно сомкнутых рядов. Впереди, над колеблющимся морем голов, виднелся плакат: «Создадим профессиональный союз рабочих района Хори-кава!» Ветер относил в сторону долетавший из репродуктора голос, и видно было только, как какой-то человек в рабочей куртке шевелил губами, высоко подняв голову.
Неожиданно людское море заволновалось. Загремели аплодисменты. Араки торопливо пробирался вперед.
— Токуда... Кюити Токуда!
— Это какой же? Коммунист? — Токуда! Говорит Токуда!
На сколоченной наспех трибуне перед микрофоном появился человек крупного телосложения с облысевшим лбом.
— Товарищи!
Как только он заговорил, отчеканивая слова, аплодисменты стихли, но движение в толпе не прекращалось. Люди теснились поближе к трибуне, желая собственными глазами хорошенько рассмотреть этого человека, вышедшего из тюрьмы после восемнадцати лет заключения.
— Рослый дядя!
— Тише, тише!
— Хо! Так это и есть тот самый коммунист? — перешептывались рабочие.
Казалось, какой-то таинственный, овеянный легендой человек неожиданно появился перед толпой. Несмотря на распространявшуюся о нем клевету, раздуваемую лживой пропагандой, он всегда жил в сердцах японских пролетариев, чувствовавших, что между ними и этим человеком существует какая-то неразрывная связь.
— Тише вы, замолчите!
— Не мешай, тише!
Но каждому как будто хотелось сравнить созданный его воображением образ с этим человеком, у которого были чуть раскосые глаза, красновато-коричневое лицо и такая простая одежда — черный пиджак поверх серого свитера. Ежась от холодного ветра, люди затихли, стараясь разобрать слова, произносимые чуть
хрипловатым голосом, долетавшим через микрофон. Некоторые слушали, опустив глаза; другие, стараясь не проронить ни слова, приложили руки к ушам; какая-то девушка стояла, склонив голову на плечо
подруги.
Ветер относил голос оратора, но всё-таки, хоть и немного искаженный репродуктором, он был хорошо слышен.
Токуда говорил о войне и о том, что она принесла японскому народу, о значении Потсдамской декларации и о том, как должны японские рабочие понимать слово «демократия», о том, как нужно осуществлять демократическую революцию, о создании рабочих профсоюзов и об их задачах...
Араки не спускал глаз с оратора. Лицо Токуда раскраснелось, он говорил всё с большим воодушевлением. Но вот он коснулся в своей речи еще одного вопроса, и Араки, вздрогнув, весь подался вперед.
— Конечно, Потсдамская декларация обязывает японское правительство поощрять профессиональные союзы рабочих, крестьянские союзы и другие демократические организации. И тем ие менее, товарищи, — говорил Токуда, — тем не менее без борьбы невозможно создать рабочие профсоюзы. Почему невозможно? Это вам хорошо известно! Капиталистическое правительство Японии ненавидит профсоюзы лютой ненавистью. Я не говорю о тех лакейских профсоюзах, которые создаются по указке сверху, — это дело другое. Настоящие же, независимые рабочие профсоюзы, являясь орудием экономической борьбы рабочих, есть в то же время и орудие политической борьбы...
Резко оборвалась характерная, скандирующая речь, взметнулась полна аплодисментов. Закусив губу, Араки потупился. Вез борьбы невозможно... Надо бороться... Араки стоял неподвижно.
Кюити Токуда давно уже сошел с трибуны, толпа вокруг Араки дрогнула, пришла в движение, люди начали растекаться в разные стороны по широкому пустырю, направляясь каждый к своему цеху, а Араки всё еще стоял, глядя перед собой невидящими глазами.
А он-то ждал, чтобы люди на заводе Кавадзои сами собой превратились в сознательных борцов! Больше того — он испытывал недовольство из-за того, что они сразу не сумели стать такими!
— О! Араки-сан!— воскликнул вдруг какой-то высокий худенький юноша в рваном синем свитере, налетев на Араки. — Когда вы приехали?
Араки смотрел на юношу, в облике которого еще сохранилось что-то совсем детское, но так и не вспомнив его фамилии, кивнул ему головой. Араки догадался, что это был один из учеников, работавших под его руководством в токарном цехе завода Ои. Но как его звали?..
— Слышали речь Кюити Токуда?
— Да.
— А мы всей ячейкой на митинг пришли! — с оттенком гордости сказал юноша; его глаза под выпуклым лбом блестели.
— Ячейкой?
Араки поразился. Он знал, что означает слово «ячейка». Что же, неужели этот совсем юный паренек — коммунист? И говорит об этом открыто, как о чем-то совершенно естественном!
— Да, у нас есть ячейка. И профсоюз тоже. Мы уже добрались до этой ступени... Вначале хозяева и администрация завода сговорились и хотели было сами создать на заводе профессиональную организацию... — быстро рассказывал юноша, откидывая со лба прядь волос.
Оказалось, что после того как был создан навязанный сверху профсоюз, на заводе начала работать коммунистическая ячейка, едва насчитывавшая вначале десять человек. По инициативе коммунистов была созвана межцеховая конференция выборных представителей от рабочих. Конференция проходила под лозунгом борьбы за повышение заработной платы и закончила свою работу созданием независимой профессиональной организации, которая продолжает работать и поныне.
— Ну, вы молодцы...
— Да, начало неплохое.
Глядя на это смелое, оживленное лицо с острым подбородком, Араки вспомнил: ну да, конечно, он еще ходил проведывать этого паренька куда-то — кажется, в район Мэгуро, когда тот болел бронхитом и не являлся на работу.
— Ну, как теперь твое здоровье?
— Спасибо, хорошо, — слегка смутившись, ответил юноша и опустил глаза, но тотчас же снова взглянул на Араки. — Извините, я должен с вами распрощаться. Мне нужно идти на заседание комитета профсоюза...—Он поклонился и добавил:—Приходится всё время и наблюдать, и помогать. Очень уж сознание неразвитое...
Несколько минут Араки рассеянно смотрел вслед юноше; тот побежал по направлению к заводу, и комья мерзлой земли разлетались во все стороны из-под его гэта.
Араки так и не припомнил, как звали паренька, но теперь это уже не имело значения. Самое важное заключалось для него в этой фразе, сказанной напоследок пареньком: «Очень уж сознание неразвитое...»
Спустя несколько часов Араки сошел с электрички на станции Ёёги. Он весь, с головы до ног, был покрыт серой пылью. Остановившись под мостом напротив здания станции, он развернул клочок бумаги, на котором был нарисован план местности, некоторое время рассматривал его и затем перешел через переезд.
Сам не зная почему, Араки очень спешил. Прямо с завода он направился в квартал Канда и купил там около двух десятков книг в бумажных переплетах, изданных просто, скромно, без украшений. Это были «Наемный труд и капитал», «Развитие социализма от утопии к науке», «Об основах ленинизма»... Раздобыв напоследок брошюру «Что надо знать о профсоюзах?», Араки на обложке прочел адрес, где она была издана, и пошел туда — в главный штаб коммунистической партии.
Искоса поглядывая на совсем еще новенькую вывеску «Центральный комитет коммунистической партии», Араки несколько раз прошелся перед ветхим зданием, напоминавшим кинотеатр.
— Мне нужна тридцатая комната... — обратился он к дежурному.
В вестибюле было много народу. Здесь были люди, по виду похожие на рабочих — в солдатских рубашках или в поношенных пальто; железнодорожники в форменных куртках, по-видимому, служащие государственных железных дорог, и тут же рядом — какие-то люди
в сдвинутых набок беретах, вероятно артисты. В глубине виднелась полутемная комната с земляным полом. Там тоже было полно народу.
Араки уже собирался уходить и затягивал шнурки своего рюкзака, когда какой-то человек быстро подошел к нему и дотронулся до его плеча.
— Вот и опять повстречались!
Это был адвокат Обаяси, с которым Араки познакомился в поезде. Улыбаясь уже знакомой Араки застенчивой улыбкой, он поднес руку к козырьку кепи. Удивительное дело—адвокат держался совершенно непринужденно и, по-видимому, чувствовал себя здесь, как дома.
— Получили литературу?
Пока Араки подыскивал слова для ответа, адвокат Обаяси представил его двум споим спутникам, и один из них вдруг порывисто схватил Араки за руку.
— Так это вы — Тосио Араки? А я... Меня зовут Ма-сару Кобаяси. Я сидел в тюрьме с вашим братом...
Кобаяси был без пальто, в черной тужурке, которая топорщилась на нем. По темному, заросшему редкой бородкой лицу трудно было сразу определить возраст этого человека. От волнения щека его нервно подергивалась, глаза за стеклами очков блестели.
— Выйдем, поговорим по дороге... — произнес он. Адвокат Обаяси пошел вперед, и все направились
к скамейкам, стоявшим в аллее. Второй спутник Обаяси, одетый в солдатскую форму, был человек лет тридцати, по виду — рабочий. Его представили Араки как товарища Огути с трубопрокатного завода «Тоё». Все четверо уселись на скамейку. Араки, растерявшись, даже не сообразил, что завод «Тоё» — это и есть тот огромный завод, который стоит на берегу озера Сува, рядом с заводом Кавадзои.
Обаяси расспросил по очереди Араки и Кобаяси о положении на заводе Кавадзои.
— Вот они первые начали борьбу за повышение заработной платы... — сказал Обаяси, улыбаясь и указывая на человека в солдатской форме.
— Да, завтра, если получим от компании отрицательный ответ, начинаем забастовку.
Кобаяси, руководивший борьбой рабочих на трубопрокатном заводе «Тоё», приехал сейчас в главное правление компании вместе с Огути, представителем от рабочих. Кобаяси, как видно, хотелось о многом поговорить с Араки, рассказать ему о покойном брате, но для этого не было времени. Поэтому, обращаясь к Араки, он Сказал только:
— Да, вот и на фабрике в Симо-Сува, рядом с вашим заводом, тоже народ начинает подниматься, требует повышения заработной платы... В такой обстановке создание профессиональной организации — явление закономерное.
Араки смотрел вдаль, на долину, видневшуюся сквозь деревья аллеи. Здесь тоже повсюду заметны были следы разрушений; над землянками, где ютились люди, поднимался дымок.
Араки казалось, что кругозор его расширяется. Всё это время он думал только об одном своем заводе, а оказывается там, среди леса труб, обступивших озеро Сува, уже начинало разгораться пламя.
Отсюда, из центра партийной жизни, открывались неожиданно широкие горизонты. Подумать только, что еще так недавно, в вагоне ночного поезда, он познакомился с Обаяси, который сейчас громко смеется чему-то рядом с ним... Это случилось всего лишь несколько часов назад, а Араки казалось, что с тех пор прошел по меньшей мере год...
Славное яблочко, румяное яблочко...
Растянувшись на циновках, Дзиро Фурукава пел, постукивая ногами по стенке.
На сердце у него было тяжело. Казалось, в горле Фурукава не хватает какой-то струны: когда он брал самую высокую ноту, голос его срывался на комариный писк. Время от времени он приподнимал голову, бросая исподлобья быстрый взгляд на Икэнобэ, и снова принимался стучать ногами в стенку.
К румяному яблочку приблизила гу-у-убки-и...
Синъити сидел за столом у противоположной стенки и упорно не оборачивался. Заткнув пальцами уши, он читал книгу.
Дзиро только что вернулся домой; по дороге, где-то в переулке, около вокзала станции Ками-Сува, он
выпил сакэ. Сейчас Дзиро лежал на циновках в своей военной одежде — другой у него не было, —рваная рубаха задралась, открывая голый живот. Когда ему надоедало петь, он начинал пристально разглядывать потолок. Иногда коричневатые зрачки его неподвижно устремлялись в одну точку, и Дзиро па мгновенье затихал, словно прислушиваясь к чему-то, но уже в следующий миг брови его печально ползли вниз, губы начинали дрожать, на глаза набегали слезы и текли по щекам, падая на заложенные под голову руки.
Застекленные сёдзи дребезжали от порывов ветра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38